«Меня часто спрашивают: «Как же вы теперь живете? Как переносите все, что на вас свалилось?» Ну что я могу на это ответить. Как переживаю?.. Плачу… «Ой, — говорят, — а это на вас совершенно не похоже», — с грустной улыбкой рассказывает поэтесса Лариса Рубальская.
«Мое место на земле там, где он»
— Четыре года — короткий миг по сравнению с жизнью, но сейчас он мне кажется гигантским. Четыре года назад умерла мама — старенькая, в последние годы совсем беспомощная. Через полгода после ее смерти ушел из жизни мой младший брат. В одну минуту его не стало — дорогого моего, бесценного Валерки. Мне казалось, что он будет жить всегда, но его сердце остановилось в 58 лет.
Дико, несправедливо! А еще полгода спустя умер муж, Давид, — после пятилетней парализации. Какой-то немыслимый поочередный уход самых любимых людей. Не было сил смириться… И все же я с собой справилась. Сумела как-то подавить в себе горе, печаль свою неотступную. Нашла в себе силы. Нельзя допустить, чтобы душа стала мертвой. Прежняя радость жизни, конечно, не вернулась, но возвратилось само состояние возможности жить. Без укоров по отношению к себе. После долгих размышлений и самокопаний я пришла к выводу, что у меня нет долгов. Ни перед кем. Даже если меня под пытками захотят спросить: скажи,
чего ты не сделала в жизни, что тебя мучает, о чем жалеешь? Может, это прозвучит странно и в это трудно поверить, но я ничего такого не нахожу…
Я спасала своих, как могла. Маме купила квартиру рядышком с нами. И помощницу нашла, потому что сама она уже не ходила и самостоятельно делать ничего не могла, а я не имела возможности посвящать ей все свое время, так как дома у меня был тяжелобольной муж. Но ходила я туда каждый день, все делала, звонила по десять раз на дню. А Давид из-за этого ревновал, раздражался, ему хотелось больше внимания для себя. Это у нас была горячая точка. Я плакала: «Ну что ты меня мучаешь?! Неужели не понимаешь: если я не буду такая с мамой, я не смогу быть такой и с тобой?!»
Когда Давид заболел, врачи мне говорили: «Ну что ты сидишь около него день и ночь? Инсульт — болезнь тяжелая, вероятность того, что он вернется в полноценную жизнь, мизерная. Пожалей себя, уходи, все, что можно и нужно делать, мы делаем…» Мне было очень странно это слышать, и я поясняла: «Мое место на земле там, где он». Давид лежал в больницах многие месяцы. Сначала случился инсульт, который сделал его парализованным, потом была тяжелейшая операция — иссечение двух аневризм, затем ему вставляли кардиостимулятор.
Я прекрасно понимала, что для сильного, властного, сурового мужчины оказаться в физически беспомощном положении — огромная психологическая травма. И тут очень хочу похвалить себя. Я не давала возможности мужу почувствовать себя
беспомощным. Ум-то и речь у него были нормальными, только часть тела отказала — левые рука и нога не работали. Но все эти годы он ни на минуту не был выключен из жизни. В паузах между операциями я таскала Давида самолетом в коляске вместе с собой на гастроли — в Германию, Израиль, Эмираты… Все делала для того, чтобы он жил, как всегда. Чтобы не чувствовал себя инвалидом. Купила даже машину, и в ней приделали внутри какую-то специальную штуку, с ее помощью Давид мог крутить руль одной рукой. А я на всякий случай сидела рядом и смотрела, как он крутит… Мужу дали инвалидность, по которой работать запрещено, но зато полагается какая-то пенсия. Люди хлопочут о такой. Но я выхлопотала ему другую инвалидность — с правом работать в специально созданных условиях. После чего пошла к главному врачу поликлиники, где Давид работал завотделением, и сказала: «Давайте я сама буду платить мужу зарплату, только пусть он думает, что получает ее здесь». И Михаил Яковлевич Канаузов — золотой человек — ответил: «А пусть работает». И раз в две недели мы с Давидом ездили туда — вроде бы он контролировал работу своих сотрудников. Я горжусь тем, что дала возможность Давиду до конца дней оставаться абсолютно сохранным человеком — таким же, как всегда, главой дома. Случалось, он мог на меня и прикрикнуть. И я ни разу не огрызнулась: «Помолчи!» — не отмахнулась: «Сама знаю как». Наоборот, я ничего не делала, не спросив согласия мужа. Совершенно сознательно обращалась за советом абсолютно по всем вопросам. Причем решение Давида было бесспорным. И, поверьте, меня это совершенно не угнетало. Давид всегда был надо мной владыкой, и я привыкла во всем спрашивать его разрешения. Друзья порой недоумевали: «Чего это ты так ему подчиняешься?» Я отвечала: «Мне нормально». Я действительно легко смиряюсь, никогда у меня не было потребности настаивать на своем. Во-первых, мне это кажется глупым. А во-вторых, тут нельзя не принять во внимание тот факт, что больше 20 лет я проработала секретарем-переводчиком в русском представительстве самой престижной японской газеты «Асахи симбун». А в менталитете японцев заложен культ скромности, что мне, кстати, очень нравилось: не перебивать собеседника, не проходить первым, ничего не требовать… Вроде бы они устроены иначе, чем мы, но мне с ними было очень легко. Потому что во мне эта покорность заложена с самого детства, со спрашивания разрешения у родителей. А тут я и по должности своей была в подчинении — надо мной шеф, и я должна была делать только так, как он мне велит. И это стало и характером моим, и образом существования…
«Золотые шары той далекой поры…»
В моей родословной не было аристократов. Семья — самая обычная. Обыкновенные — честные, порядочные, милосердные, а потому трудно живущие люди. Мой дедушка со стороны мамы — Яков Исаакович со смешной фамилией Лимон — когда-то был коммивояжером, занимался продажей кожи. Мамина мама, Мария Васильевна Фомина, окончила в свое время гимназию, была образованной, начитанной. Это она заставляла меня изучать словари и читать книжки, выписывая оттуда умные фразы, — чтобы я научилась хорошо говорить. Благодаря ей речистость и стала моей отличительной особенностью. Всегда все обращали внимание: «Как Лариса здорово излагает!» Я и по-японски, кстати, говорю так же многообразно и цветисто. Бабушка же отвела меня в театральный кружок Дома пионеров. На радостях я тут же вообразила себя принцессой в главной роли, но мне было доверено только изображать волну — на пару с другой девочкой мы трясли занавеску. Но от этого я не сильно страдала. Бабушка говорила: «Ларисочка, запомни: не летай выше облаков, не встань на точку дураков». И говорилось это мне так назидательно и так часто, что я постепенно привыкла…
Отца моего, Алексея Давидовича Рубальского, уже очень давно нет на свете, 33 года. Замечательный он был человек. Я — копия его: хожу так же, как он, вразвалочку, по-утиному, улыбаюсь точь-в-точь, по характеру тоже добродушная… Только вот жизнь мне досталась гораздо более
благополучная. А у отца была очень тяжелая. Родился он в украинском местечке Вчерайше. Братьев-сестер в семье — не счесть. Звали его тогда Айзик. Это потом — времена были такие — поменял свое еврейское имя, благодаря чему я была записана уже Ларисой Алексеевной… Когда началась война, отцу исполнился 21 год. Зачислен он был в летный отряд в Паневежисе, готовил к вылету боевые самолеты. Вернулся домой на пепелище. Хата сожжена дотла, а родители, две сестры и еще много родных людей расстреляны. Узнал, что вели их на расстрел, тыча в спины штыками. Увидел в лесу братскую могилу, земля над которой, как рассказывали, какое-то время после расстрела еще шевелилась, потому что некоторые несчастные были зарыты живыми… После того как отец демобилизовался, поехал в Москву и поступил в Военно-воздушную
академию. Пойдя однажды на танцы с другом-курсантом, познакомился с Алечкой — мамой моей. Вскоре поженились, я родилась. Поскольку в то время евреи были не в большом почете, папу из академии исключили. Он устроился в школу. Работал вместе с мамой: она по хозяйственной части, а он преподавал труд и военное дело… Отца моего любили все, кто его знал. Я его просто обожала. Единственное, о чем жалею в жизни, так это о том, что папка так и не узнал, что я стала писать стихи, так и не увидел меня по телику…
После войны жизнь была тяжелая. Никаких «хочу», «дай», «купи» у нас с братом не было. Даже и мысли не было допустить какую-то вольность. Вот и японский выучила. Потому что так велела мама. Я только окончила педагогический, когда мама случайно увидела в «Вечерке» объявление о наборе на курсы японского языка. «У тебя голова устроена как-то по-особенному, — сказала она, — ты сможешь запомнить то, что у других не получится». И я послушно отправилась на курсы. Все это очень пригодилось потом, когда я начала работать с японцами… А ведь в школе я не блистала. В характеристике, выданной в качестве приложения к аттестату, написано: умственные способности — средние… По прошествии года после школы у нас был вечер встречи выпускников. Я тогда уже училась в педагогическом институте. На вечере наша учительница подходила поговорить об институтской жизни ко всем моим одноклассникам, а меня словно не замечала. И я сказала: «А между прочим, я в вузе учусь». Она даже руками всплеснула от удивления: «Не может быть!..» Не знаю, на счастье ли, нет ли, но я не привыкла высовываться за планку, которую сама себе установила. У меня и сейчас все время ощущение, что она надо мной.
«Ну и что, что обжигалась и не очень молода?»
У японцев есть мудрая пословица: «Каждая встреча — начало разлуки». Это действительно так. И часто эти разлуки бывают очень болезненны. Но даже если рубцы в душе остаются, со временем они заживают, перестают болеть. И об этом всегда надо помнить.
В моей жизни тоже бывали болезненные ситуации. Сильно болело. Вот, предположим, моя первая настоящая любовь. Я очень была увлечена одним молодым человеком. Очаровал он меня. Познакомились у выхода из метро. Я шла какая-то уставшая, после очередной душевной травмы, в ожидании новой любви. Вдруг вижу, стоит тот, о котором я могла только грезить. И в тот же миг Он ко мне подходит, что-то говорит, провожает и… начинается у нас любовь со всеми вытекающими. Я на вершине счастья. Вскоре после нашего знакомства выясняется, что мой возлюбленный — летчик-испытатель. Ну это было сразу видно — такой мужественный, широкоплечий, в глазах смелость, отвага… В один из дней он предупредил, что должен уехать — на испытание какого-то сверхнового самолета. Поделился даже, что очень велика вероятность гибели. Напоследок сказал: «Если через три дня не позвоню, знай, что случилось непоправимое. Прошу только об одном: не забывай обо мне, вспоминай хотя бы в День авиации…» Как я прожила эти три дня, не знаю. Помню, читала все подряд газеты и постоянно слушала радио. Страшно боялась узнать эпизод о геройской гибели какого-нибудь испытательного экипажа. Хотя в то время о таких вещах редко писали…
Через три дня любимый мне не позвонил. Поняв, что в нашей стране правды мне не узнать, я обливалась слезами, горевала по поводу ухода из жизни этого замечательного, геройски погибшего человека. Никак не могла его забыть, все ходила и страдала… Однажды, с этой же не проходящей грустью в сердце, зашла в метро и вдруг услышала знакомый голос. Поворачиваю голову — он. Меня не видит. И говорит такой же дурочке, как я: «Знай: если через три дня не появлюсь, значит, я погиб на испытаниях…» Ужасный удар. Прямо кулаки зачесались, так захотелось избить его — остервенело бить, царапать, просто физически уничтожить. Но, увы, так я не умею. По сути своей не выношу никаких разборок, вообще ни с кем никогда не выясняю отношений… Теперь, конечно, смешно обо всем этом вспоминать, поэтому и пишу: «Ну и что, что обжигалась и не очень молода, ведь на сердце не осталось от ожогов и следа…»
«Кто сказал, что в любви есть законы, ничего тот не знает о ней»
Последняя моя любовная история, перед тем как я вышла замуж за Давида, была не менее ужасной и не менее нелепой, чем первая любовь. Опять я очень Его любила, и все складывалось прекрасно: возраст — мне 28, ему 32, взгляды, биографические данные схожие, и он был холост, правда, после развода. Плюс ко всему у него было жилье, и время от времени я допускала возможность пожить там несколько дней. До меня у него была жена, которая к моменту начала наших отношений уже вышла замуж. Но она не отпускала сердце своего бывшего мужа, держала крепко. Периодически они встречались. И как только эта жена проявлялась в его жизни, мне было запрещено не только приходить к нему, но даже звонить. Я жутко мучилась, все думала: «Я так хочу выйти за него замуж, но как же мы будем жить, если у него есть другая?» А он и не скрывал, что никогда не разлюбит ее. Однажды мы вместе встречали Новый год, и первый тост он сказал о том, чтобы она — та его прежняя жена — была в его жизни вечно. Я очень тяжело это переживала, но старалась себя сдерживать. Рыдала в подушку, но верила в то, что все образуется… А однажды не выдержала. Узнав, что муж моей соперницы куда-то уехал и она вроде собирается приехать к моему жениху на несколько дней, я решила ее… убить. К тому времени я уже работала с японцами, и они мне как-то подарили сувенирный нож — маленькую копию самурайского меча. Заточенный, очень острый, в деревянном чехле. И я пошла зарезать мою разлучницу. Зачем-то — начиталась, наверное, детективов — надела парик и поехала к нему. Позвонила в дверь, он не открывает. Стала кричать: «Открой, я все равно войду!» В ответ — тишина. «Ну ладно, — думаю, — держитесь!» И начала своим ножом расковыривать замок. Долго-долго ковыряла и в итоге все-таки отворила дверь. Влетела в квартиру, а жених там — один, никакой жены нет и в помине. Сидит и смотрит на меня молча в упор. Я бросилась к нему в слезах: «Прости! Прости меня, дуру! Это все из-за того, что я тебя так сильно люблю!..» Но он так и не простил. Больше ни разу со мной не встретился. А я очень долго потом страдала по этому поводу.
«Мне тридцать лет, а я не замужем. как говорят, не первой свежести…»
Многие удивляются, почему я не стесняюсь рассказывать о том, что искала мужа, в то время как все стараются такое скрыть. Но я просто так устроена. Есть люди, которые больше в себе разбираются, а я стараюсь разобраться в жизни. У меня глаза обращены наружу, а не внутрь. Так с юности. В 17 лет после школы я пошла работать машинисткой в редакцию журнала. Печатала на машинке, вникала в жизнь, смотрела на взрослых — там были и поэты, и писатели, так все интересно. Вдруг одна машинистка, лет на шесть меня старше, говорит: «Слушай, я завтра-послезавтра не выйду на работу — пойду делать аборт от Володьки». А Володька — заведующий отделом, известный человек. Для меня просто небо рухнуло. Я-то считала, что если даже с кем-то целовалась, то это скрывать надо, потому что неудобно, а тут такое… Спрашиваю: «Валя, а как же можно так открыто об этом говорить? Ты что?!» И она ответила: «Я научу тебя одной мудрости. Понимаешь, если я начну скрывать, все равно информация как-то да просочится. То же самое, если скажу по секрету кому-то одному. Обязательно пойдут сплетни, все будут пальцами на меня показывать: вон Валька-то такая-сякая, аборт от Володьки сделала, ну надо же… А так как я сама об этом всем рассказала, интерес пропал, дескать, подумаешь, какое дело…» Я про себя всю эту науку переварила и пришла к такому выводу: от всех не утаишься, но если про меня будут рассказывать другие, то они преподнесут все в своей интерпретации: а Лариска-то, оказывается, какая, вон как за мужиками бегает! А если я стану говорить о себе сама с улыбкой, то в этом ничего дурного никто не усмотрит… Я не верю, когда говорят: «Мы отлично живем в гражданском браке». Ну, еще если мужчина так скажет, пойму, но женщина… Уверена, что каждая просыпается и засыпает с одной и той же мыслью: выйти замуж официально, расписаться. Никуда от этого не деться: всем теткам хочется быть женой. И вот это истинная правда: «Мне тридцать лет, а я не замужем. / Как говорят, не первой свежести. / А в сердце чувств такие залежи, / Такой запас любви и нежности…» В этом нескончаемая вереница женских судеб. А кстати, знаете, как родилась первая строчка? Не я ее придумала. Как-то в ГУМе меня догнала девушка, остановила и, обратившись на «ты», типа мы с ней давно знакомы, сказала: «Чего так быстро ходишь? Мне с тобой давно поговорить надо…» Я спрашиваю: «Что такое, дорогая, какие у вас проблемы?» — «Какие проблемы?! — прямо вскрикнула она. — Тридцать лет и не замужем! Вот какие проблемы». И мне осталось только додумать остальное…
Я понимала ее. Я не забыла то время, когда все мои подруги уже давно были замужем, а я никак не могла найти мужа. Меня бросали абсолютно все мужчины. Я безумно страдала, не понимала, почему так происходит. Все думала: «Я что, хуже всех, что ли? Девочка вроде хорошая, не развязная, не требовательная — готова сама и билеты в кино покупать, и подарки дарить на 23 Февраля. А они почему-то вероломно меня бросают…» Потом написала в стихах: «Расстались по-хорошему, он вовсе мне не враг. / Все было, как положено, да вышло все не так…» Вот только я ни с кем не расставалась по-хорошему. И вообще не считаю, что такое возможно. Если все хорошо, зачем тогда расставаться? Расстаются, когда плохо. И когда слышу: «Мы расстались по-хорошему, и у нас продолжаются отношения, просто я стала жить с другим, а он с другой», недоумеваю. Никогда не смогла бы так.
Если люди расстались, значит, кто-то кому-то сделал больно…
Я очень старалась всем понравиться. Знанием японского языка козыряла. Все удивлялись: надо же, как щебечет! Но замуж все равно не звали. А мне очень хотелось ощущать себя замужней женщиной — ухаживать за мужем, кормить его, обстирывать. Конечно, обидно было, что я никому не нужна. Чувствовала какую-то неполноценность. Родители со мной мучились. Папа периодически приводил мне каких-то сыновей своих друзей, но я, как только их видела, убегала. Совсем не нравились… К 28 годам я пребывала в состоянии настоящей паники. Искала активно. Всем говорила: «Мне нужен подходящий человек. Чтобы не гулял, не пил, чтоб понимал мои интересы — читал бы что-то, поэзию любил бы. Нормальный, в общем. С которым я могла бы жить семьей».
«Ты не герой из моего романа…»
Выдать меня замуж взялась Галина Борисовна Волчек. Она — мой давнишний, добрый, пожизненный друг. Мой постоянный утренний собеседник — мы по утрам по телефону общаемся: «Как себя чувствуешь, что ела?..» Впервые встретились мы очень давно, в общей компании на отдыхе в Ялте. И бывает же так: сердце к сердцу потянулось. Так вот, она познакомила меня со своей замечательной подругой, теперь горячо любимой мной Татой, которая и организовала мне встречу с Давидом.
Увидев Давида в первый раз, я тут же взбрыкнула: «Не хочу такого! Это герой не моего романа». Крупный, темноволосый, а я всегда любила небольших, блондинистых. Но отец сказал: «Значит, так: остановись! Ему — 36, тебе — 30. Все. Ты на финишной прямой. Всех хороших разобрали. Осталось то, что осталось. И о чем ты вообще думаешь? Сама же просила порядочного. Тебе нашли. Посмотри, какой он надежный человек». И я смирилась. Мы начали с Давидом встречаться, и эти отношения меня каким-то странным образом затянули. Теперь точно знаю: ни один мой роман не мог бы завершиться такой большой любовью, такой хорошей, долгой, благополучной семейной жизнью. В которой супругов тянуло не на сторону, а друг к другу. В которой не было раздражения. В которой разногласия являлись спорами единомышленников, а не перепалками врагов. Я очень любила Давида… Всю свою взрослую жизнь до него я даже жизнью не считаю, это была только подготовка. Такая винтовая лестница, по которой я карабкалась, чтобы оказаться наверху…
Муж достался мне после тяжелого испытания, случившегося в его жизни. В связи с серьезными проблемами на работе от него ушла жена, просто бросила его. Он остался один, подавленный. А во мне сильно развито милосердное чувство, и мне сразу стало Давида очень жалко. Я старалась всячески его беречь, чтобы он забыл про все плохое. Не разрешала об этом вспоминать. Проще говоря, стала возвращать его к жизни. Хотя сама была вся израненная своими прошлыми историями…
Давид всегда был настроен на искусство, на театр, но заниматься этим профессионально у него не получилось, он стал врачом. Однако среди друзей за ним закрепилось прозвище «стоматолог Мейерхольд». Он все искал, где бы найти применение своим интересам. И вдруг разглядел во мне какие-то способности, ему показалось, что я хорошо пишу.
И он начал меня ваять, стимулировать к творчеству. Стал моим доктором Хиггинсом. Благодаря его стараниям я начала потихонечку приобретать какие-то литературные очертания. И он сделал все для того, чтобы эти очертания стали заметными. После чего мы с ним вместе родили успех. Вернее, это полностью заслуга Давида, он постоянно тащил меня наверх. То и дело он говорил: «Напиши, покажем тому-то». И откуда-то выкапывал то композиторов, то исполнителей. Первым был Володя Мигуля, который лечил у Давида зубы. А вообще-то никаких богемных знакомых у нас не было. Но постепенно они к нам потянулись, и мы, как мы говорили, въехали в этот шоу-бизнес. И так уж получалось, что почти все написанные мною стихи, а их более пяти сотен, становились песнями.
«Я ничего у жизни не просила, хотя бывало нечем мне дышать»
Я очень надеялась, что когда-никогда у нас с Давидом родятся дети. Но не получилось. До сих пор не знаю почему, но у меня ни разу не было беременности. Переживала страшно. Все делала для того, чтобы это произошло. Все, что на тот момент умела гинекологическая наука. По больницам бесконечно ходила. Безуспешно. В то время еще не было теперешних медицинских возможностей типа всяких экстракорпоральных штук. Долго я ждала, верила, а потом поняла, что уже поздно, и перестала мечтать… Я категорически не согласна с мнением, что, если у женщины нет детей, это ей наказание за какие-то грехи. Просто справедливость в этом мире торжествует далеко не всегда. И еще у каждого человека есть какая-то своя линия жизни, предначертание — Судьба… А дети у нас все-таки были. Когда я возникла в жизни Давида, его дочери Ире было семь лет. Он привел ее ко мне и сказал: «Ира, запомни: Лариса для меня — главный человек. И ты для меня очень важный человек. Если будешь хорошо к ней относиться, ты будешь в моей жизни. Если не сложится, нет…» Я никогда не давала повода, чтобы было плохо. Между нами всегда все было нормально, и сейчас, после смерти Давида, так же. Ира взрослая уже, у нее есть ребенок. Работает врачом-стоматологом. Я рада ее звонкам, и если она вдруг пропадает, тревожусь и звоню сама… А главный мой ребенок — племянница Светка — дочка Валеры, моего брата. Я очень ее опекаю. Она у нас тоже стоматолог — все взяли пример с Давида. У Светланы уже появился на свет малыш, Артемка, которого я теперь вожу в коляске. И постепенно мы с ее мамой, Лерой, привыкаем к статусу бабушек… Виктория Токарева, с которой мы очень давно и близко дружим, как-то в ответ на мое сетование: «Да-а, возраст-то какой, старость уже пришла…» — ответила: «Лариса, успокойся, у тебя еще тормозной путь молодости…» Очень обнадеживающая фраза. А вообще-то она не слишком балует меня в своих оценках. Недавно сказала: «Лариса, я видела тебя по телевизору, у тебя лицо вышло из берегов».
«А лучшей едою считаю котлеты, а к ним — макароны»
Я не придерживаюсь никаких модных диет, предпочитаю оставаться такой, какая есть. Не знаю, хорошо это или плохо, но это так. Как я рассуждаю? Если похудею, у меня только подурнеет лицо, а в целом ничего не изменится — все равно же я не стану стройной и длинноногой, как изящная газель. И кстати: вот в молодости я была вполне худая и при этом совсем некрасивая, и, повторяю, до 30 лет никто замуж не брал. А когда потолстела — вышла замуж за Давида, успешной стала, неплохо зарабатывающей. Так что не хочу я худеть. Моя полнота — мой талисман. Однажды я четко сформулировала эту мысль: успех приходит ко мне по мере увеличения моих размеров… И кроме того, мне нравится быть такой, как все, как большинство тетенек. Вот недавно показалась в эпизоде одной телепрограммы, и подруги мои тут же стали мне звонить с укоризной: «Ну чего ты ходишь, как все тетки, — в обычном пальто, в обычной шапке, ты же должна хоть немножко выделяться». А я не выделяюсь. Не хочется мне, и ничего не могу с этим сделать. Ну нет к этому тяги. И судьбы у меня такой нет. Знаете, у японцев есть пословица: «Спелый рис держит голову вниз». В этом символе — знак скромности. Видимо, я уже спелый рис.
«Но возможно невозможное — боль уйдет однажды в прошлое…»
Многим кажется, что, когда к женщине приходит известность, она окунается в роскошную жизнь, окружена кучей поклонников. Наверное, не совсем хорошо в этом признаваться, но скажу как есть: ни до Давида, ни во время, ни после никто за мной не бегал, никто не хотел меня завоевать, никто мне ничего не предлагал. И жизнь шикарная у меня не произошла. Да, она стала приметная, яркая, но — увы! — ни один человек не позвонил и не написал, что мечтает со мной встретиться. А теперь, честно говоря, мне никто и не нужен, я уже хочу жить так, как живу. (Улыбнувшись.) Хотя все-таки было бы любопытно… Рассказывают же, что есть тетушки и постарше меня, а у них, после того как остались вдовами, что-то затевалось на личном фронте. Допустим, даже она не хочет, а ей все равно кто-то что-то предлагает. Но мне никто ничего не предлагает. Не знаю уж почему…
Я пережила сложный период после ухода Давида. Стараюсь жить полноценной жизнью. Просто она перешла в другую стадию. Раньше я была не одна, а теперь одна. Никто меня не ждет, никто обо мне не скучает. Вот и все, что изменилось… (С горькой улыбкой.) А в остальном все нормально: у меня страшно много работы. И это очень хорошо. Конечно, в моей ситуации можно было бы вообще все забросить — и так уже много написано. Но я не сдаюсь, не отпускаю жизнь, не даю ей возможности меня скрутить. Вот, посмотрите: у меня сделан маникюр, уложены волосы, я хожу опрятная, в доме чисто, нигде нет ни пылинки. Я продолжаю ездить на гастроли, бесконечно выступаю с концертами. Сочиняю посвящения, сценарии на дни рождения, к свадьбам, к профессиональным праздникам — вирши про трубоукладчиков и нефтепроводчиков. Я все это умею. Вот только стихи о любви сейчас не пишутся. Не могу. О грустном писать не хочу, а ничего иного сегодня у меня в душе нет. Хотя я очень стараюсь забыть, не брать в голову, не вспоминать. Заставляю себя думать о чем угодно, только не об этом. Не пересматриваю фотографии, видеозаписи, письма. Пока не могу. Я так спасаюсь…
Автор Татьяна Зайцева
ВСЁ ПРОХОДИТ
Всё проходит – и плохое, и хорошее,
Всё кончается – и радость, и беда.
Было важным, а сегодня – просто прошлое.
Ты скажи себе – так будет не всегда.
День с дождём, и сильный ветер дышит холодом.,
Тучи низкие, с земли рукой подать.
Но, отчаявшись, в пальто с поднятым воротом,
Ты скажи себе – так будет не всегда.
От обиды в горле ком, и жить не хочется.
От удачи не осталось и следа.
В жизни точек нет, есть только многоточие.
Ты скажи себе – так будет не всегда.
Утром в зеркало посмотришь – диво-дивное –
Хороша собой, свежа и молода.
Ни заботы, ни тревоги – жизнь счастливая.
Ты скажи себе – так будет не всегда.
Потому, что всё проходит – это истина.
Так мудрец изрёк в далекие года.
И когда смириться с чем-нибудь немыслимо,
Ты скажи себе – так будет не всегда!!!
НАВАЖДЕНЬЕ
Пылал закат сгорающего лета,
Её прибила пенная волна.
Была в глазах пронзительного цвета
Вся синь небес и моря глубина.
Движенье рук её неосторожных
Вдруг разожгло огонь в моей крови.
Случилось то, что было невозможно,
И стал я снова пленником любви.
А мне казалось, мне казалось,
Что ничего мне в жизни не осталось.
Что всё в былом – победы, пораженья,
И чьих-то рук случайные движенья.
Она была посланником небесным
И преисподней огненным гонцом.
И в ней грешил и тихо слушал мессу
Коварный демон с ангельским лицом.
Но пробужденье было неизбежным.
И наважденью наступил конец.
Вмиг растворился мой посланник нежный,
А вслед за ним и огненный гонец.
А Я ЕЙ НУЖЕН
Не такая она, не такая,
Я скажу, точно зная предмет.
Я у многих в объятиях таял,
Но таких, как она, больше нет.
В нашей жизни, где всё на продажу,
Цены мне по карману вполне.
Сразу я не врублюсь в это даже —
Что же ей не хватает во мне?
Карман загружен,
Прикид утюжен,
И голова идей полна.
Но я ей нужен,
Как хрен на ужин.
Моя любовь ей не нужна.
Предлагаю ей всё, что захочет —
На Багамы, в Париж, в казино,
Подарить мне хоть краешек ночи
Не желает она всё равно.
Я забыл, что такое отказы,
Всё моё — этажи, гаражи.
Но она мне испортила праздник
Под коротким названием — Жизнь!
Ты меня о возрасте
не спрашивай,
Не совпал он с состоянием души.
Комплиментами меня
не приукрашивай,
Подводить итоги не спеши.
Я ещё не все рассветы
встретила
И не все закаты обрела,
Я на главные вопросы
не ответила —
Как жила
и счастлива ль была?
Ты меня о возрасте
не спрашивай…
В прошлом все свои
оставив миражи,
Оттолкнулась я от берега вчерашнего,
Чтобы в вихре вальса
закружить.
Я ещё в мечтах
летаю к звёздам,
Верую я в искренность друзей,
И надеюсь,
что совсем не поздно
Мне любви
довериться твоей…
***
Кто сказал, что любовь юным только,
Кто сказал, что для них рассвет.
Почему для них много столько?
А для тех, кому за… уж и нет.
Ну и что, что виски побелели,
Ну и пусть морщинки у глаз.
Мы последние песни еще не пропели,
Их еще не сложили для нас.
Ну и пусть золотая осень
И уже отлетела листва,
А любовь прилетит и не спросит,
Как всегда она будет права.
Жжет в груди, как от водки с перцем,
От любви запоздалой большой.
Молодые, те любят сердцем,
Ну, а те, кому за… — душой.
***
Какое счастье, быть с тобою в ссоре
от всех забот взять отпуск на два дня,
свободной птицей в голубом просторе
парить,забыв обидные слова.
Какое счастье, на часы не глядя,
в кафе с подружкой кофе пить, болтать
и на тебя эмоции не тратить
и вообще тебя не вспоминать.
Какое счастье, смазав чуть помаду,
и на углу купить себе цветы
ревнуй Отелло, так тебе и надо
всё это сам себе устроил ты!
Какое счастье, сесть в троллейбус поздний
и плыть неспешно улицей ночной,
и в небе за окном увидеть звёзды,
и вдруг понять, как плохо быть одной!
Какое счастье, поздно возвратиться,
увидеть свет, знать дома кто-то есть
и выйдешь ты, и скажешь:`хватит злиться,
я так устал, дай что-нибудь поесть!`
***
Мне приснился ласковый мужик,-
Невысокий,а глаза, как блюдца.
И за ночь он так ко мне привык,
Что я утром не могла проснуться.
Он всю ночь меня не отпускал,
Обнимал до пупырышек на коже.
Ну никто меня так не ласкал,
Ни до мужика, ни после тоже.
Он такой был ласковый мужик,
Мне сним в эту ночь так сладко было.
И исчез он так же как возник,
Как зовут, забыть спросила тоже.
Я ему шептала:”Уходи»,
А сама боялась, что заплачу.
И остался на моей груди
Отпечаток губ его горячих.
Это сон был, только и всего,
Но стех пор я в нем души не чаю.
Вдруг во сне вы встретите его,
Передайте- я о нем скучаю…
***
Я упрекать тебя не буду,
А вот не плакать не проси.
Приходишь ты ко мне по будням
И вечно смотришь на часы.
И ни остаться, ни расстаться
Никак не можешь ты решить.
А мне уже давно за двадцать,
И мне самой пора спешить.
Ты изменяешь мне с женой,
Ты изменяешь ей со мной.
Ты и женой, и мной любим.
Ты изменяешь нам двоим.
Прощаясь, смотришь долгим взглядом,
Рука задержится в руке.
А я следы губной помады
Тебе оставлю на щеке.
Придешь домой, жена заметит,
И ты решишь, что это месть.
А я хочу, чтоб все на свете
Узнали, что я тоже есть.
Ты изменяешь мне с женой,
Ты изменяешь ей со мной.
Ты и женой, и мной любим.
Ты изменяешь нам двоим.
Мне сон приснился невозможный.
И ты, явившись в странном сне,
Промолвил вдруг неосторожно,
Что навсегда пришел ко мне.
Но был недолгим сон тот чудный,
Тебя опять ждала жена.
Опять с тобой я буду в будни
И буду в праздники одна.
НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!
Женщина курит на лавочке
На многолюдной улице.
Женщине все до лампочки.
Женщина не волнуется.
В жизни бывало всякое,
Не обжигайте взглядами.
Жизнь — как кусочек лакомый,
Это — напиток с ядами.
В синих колечках дыма
Кроется тайный знак —
Не проходите мимо!
Ну хоть не спешите так!
Странные вы, прохожие,
Хоть и широкоплечие.
Женщине не поможите
Этим безлунным вечером.
Вы бы подсели к женщине —
По сигаретке выкурить.
Может быть, стало б легче ей
Память из сердца выкинуть.
***
Мне тридцать лет, а я не замужем.
Как говорят, не первой свежести.
А в сердце чувств такие залежи,
Такой запас любви и нежности!
Моим богатством нерастраченным
Так поделиться с кем-то хочется.
«Да на тебе венец безбрачия», —
Сказала мне соседка-склочница.
Молчала б лучше, грымза старая,
Да помогла б мне с этим справиться.
Все говорят, я девка статная,
И не дурна, хоть не красавица.
Как вкусно я варю варение,
Как жарю кур с румяной корочкой!
И кто б мне сделал предложение,
Не пожалел бы ну нисколечко!
Тут заходил один подвыпивший.
Жену с детьми отправил к матери.
Час посидел, мне душу выливши,
Потом ушел. Дорога скатертью.
А скоро праздники подкатятся.
Пойду к подружкам на девичник я.
Вчера себе купила платьице,
Не дорогое, но приличное.
Надену лаковые лодочки,
Войду в метро, как манекенщица.
Потом с девчонками, под водочку,
Нам, может, счастье померещится.
На платье ворот в белых кружевах,
И в нем такая я красавица!
Подружки обе, хоть замужние,
Но, в общем, тоже несчастливые.
Мужья их в доме гости редкие.
Один — моряк. Все где-то плавает.
Другой встречается с соседкою.
Но дети есть, а это — главное.
Я им твержу — терпите, девочки.
Какие есть — а все ж мужья.
И в платье новеньком, с отделочкой,
Одна домой отправлюсь я.
И у метро куплю у тетеньки
Три ветки в бусинках мимоз.
Уткнусь лицом в букетик желтенький
Так, чтоб никто не видел слез.
Мне говорят — с твоей-то внешностью
Ну что такого в тридцать лет?
И кружат в сердце вихри нежности,
Как майских яблонь белый цвет.
***
Ты, любимый, у меня не первый.
Сколько было, счет я не вела.
Прошлое взлетело птицей серой,
Вздрогнули прощально два крыла.
Вычеркнул ты прошлое из жизни,
Спутал даты все и имена,
А в бокалах золотились брызги
Крепкого вечернего вина…
Как гудят натянутые нервы.
Прикоснись ко мне и успокой.
Ты, любимый, у меня не первый,
Ты один, единственный, такой.
***
Не закажешь судьбу, не закажешь,
Что должно было сбыться, сбылось,
И словами всего не расскажешь,
Что мне в жизни прожить довелось.
Что мне в юности снилось ночами,
Что ночами мне снится сейчас,
Отчего весела и печальна,-
Это грустный и долгий рассказ.
Я листаю былого страницы,
Все там- дружба, потери, любовь.
Не остаться тем дням, не забыться,
Не вернуться прошедшему вновь.
Пусть мне ветер волос не взьерошит,
И серьезен за здравье мой тост,
Жизнь до срока мне крылья не сложит,
А до срока еще, как до звезд.
***
Ах, мадам! Вам идет быть счастливой,
Удивленной и нежной такой,
Безмятежной, свободной, красивой,
Вам неведомы лень и покой.
Окрыленной прекрасной мечтою,
Позабывшей печали и боль,
Сердцем любящей, словом, душою,
Ну, а слезы… ведь это лишь соль.
Пресно жить — тоже вроде не в радость,
И не сахар бывают деньки,
Что же нужно — пустяк, капля, малость,
Чтоб горели в глазах огоньки!
Чтобы губы несмело шептали,
Чтоб стучали сердца в унисон,
Даже можно немного печали,
Только чтоб был в печали резон.
Чтоб дожди обходили сторонкой,
Чтоб играли ветра в волосах,
Чтобы нитью хрустальной и тонкой
Вам на плечи ложилась роса.
Вырастали деревья большими,
Утекало немало вод,
И глаза оставались такими,
И высоким был неба свод…
***
Я одна живу отлично,
Все нормально в жизни личной,
И почти что не жалею,
Что не я твоя жена.
У меня свои заботы,
Плачу только по субботам.
И еще по воскресеньям.
И еще, когда одна.
***
Что-то изменилось в отношениях —
Все не так, как было до сих пор.
Ты уже готов принять решение,
И готовишь важный разговор.
Говоришь, что стал мой взгляд рассеянным,
Что звонит к нам кто-то и молчит.
И что в странных приступах веселия
У меня такой счастливый вид.
Но не было измен, но не было измен.
Но не было измен — все это пустяки,
Не стоит принимать решений резких.
Не ветер перемен, не ветер перемен,
Не ветер перемен, а просто сквозняки
Колышат в нашем доме занавески.
Сквозняки…
Просто чей-то взгляд неосторожно
Задержался медленно на мне.
Чей-то голос ноткою тревожной
Отозвался где-то в глубине.
Сквозняки мне в душу залетели,
И озноб покоя не дает.
Но простуду лечат две недели —
Это значит скоро все пройдет.
***
А я смотрюсь все реже в зеркала.
Причины нет, но так, на всякий случай.
Я бросила б тебя, но поняла,
С тобой не сладко, без тебя не лучше.
Я слышу разговоры за спиной,
Но что же делать? Время вспять не сдвинешь.
И я бегу по финишной прямой,
Но точно знаю — ты и есть мой финиш.
***
Снова осень сгорела пожаром
На пороге холодной зимы.
Говорят, мы с тобою не пара
И не сможем быть счастливы мы.
Говорить, пожимая плечами,
Может каждый, кто хочет, любой,
Но как сладко нам вместе ночами,
Только мы понимаем с тобой.
Кто сказал, что в любви есть законы
И что правила есть у судьбы,
Тот не знал нашей ночи бессонной,
Тот, как мы, никогда не любил…
Холода наши души не тронут,
Нашей ночи не стать холодней.
Кто сказал, что в любви есть законы,
Ничего тот не знает о ней.
По любви мы крадемся, как воры.
Перед кем мы виновны, скажи?
Наша ночь гасит все разговоры
И звездой на подушке лежит.
Ты вздохнешь легким облачком пара
На замерзшее к ночи окно.
Мы и правда с тобою не пара,
Нас любовь превратила в одно.
***
Сегодня кто-то продавал на перекрестке счастье.
Оно лежало средь крючков и старых ярких платьев,
среди усталых пыльных книг, средь кисточек и мела.
Оно лежало и на всех неверяще смотрело.
Народ шел мимо, редко кто вдруг подходил к прилавку
Купить брошюрку, календарь, иголку, нить, булавку.
И равнодушный взгляд скользил по глупой мелочовке,
А счастье так просилось в дом, так робко и неловко.
Моляще поднимало взгляд, едва-едва пищало,
Но «кто-то» мимо проходил и счастье замирало.
Темнело, я брела домой. В карманах грея руки.
Торговец собирал товар, чуть напевал со скуки.
Я бы прошла, но вдруг задел молящий и печальный
Беспомощный несчастный взгляд, как будто вздох прощальный.
Я подошла, а за стеклом пластмассовой витрины
комочек маленький дрожал от горя и обиды.
Комок устал, хотел в тепло, замерз на этой стуже,
но к сожалению комок был никому не нужен.
— И сколько стоит? — голос мой дрожал от напряжения.
— Что? Это? — Это! — Да бери, оно — одни мученья!
Я бережно взяла комок, к груди его прижала,
Закутав в складочки пальто домой почти бежала.
Бежала греть. Скорей, скорей! В тепло с морозных улиц,
И даже блики фонарей как-будто улыбнулись…
И улыбался белый снег, и небо. Мир смеялся.
Нашелся все же человек, что счастьем не кидался.
Я принесла комочек в дом и стало вдруг понятно,
Что никому его не дам, и не верну обратно.
***
Он одинокий был мужчина,
Летела жизнь в потоке дней,
И часто с грустью беспричинной
Он так мечтал о встрече с Ней.
Он знал — находит тот, кто ищет,
Он знал — дождется тот, кто ждет.
Узнает он ее из тыщи,
К ней постучится и войдет.
Счастье — тоньше паутинки,
И точнее не сказать.
И мечтали половинки
Две судьбы в одну связать.
Только эти половинки,
Повстречавшись, разошлись.
Счастье тоньше паутинки,
Непростая штука жизнь.
Она жила одна, печалясь,
И тоже думала о Нем.
И вечерами возвращалась
В свой одинокий темный дом.
И свет в прихожей зажигая,
Она мечтала, что вот — вот
Из тыщи он ее узнает,
В дверь постучится и войдет.
И в тот холодный хмурый вечер
Стучали ветки о стекло.
И состоялась эта встреча,
Но чуда не произошло.
Они увидели друг друга,
Но испугались счастья вдруг.
И снова жизнь пошла по кругу,
И бесконечен этот круг…
***
Я прошлою зимою так продрогла
Без друга, без любви и без тепла.
Я думала, что вы ко мне надолго,
Казалось мне, я вас всю жизнь ждала.
Вы были так решительно несмелы,
Вы были так пленительно смелы.
Я ничего сказать вам не посмела,
Когда вы так стремительно ушли.
Постарайтесь забыть,
Как в камине дрова догорали,
Как закутала ночь в покрывало колдунья-метель.
Постарайтесь забыть,
Что шептали вы, как целовали,
Как я верила вам и какой была смятой постель.
Ни недругом не стали вы, ни другом,
Я вас искать под утро не помчусь,
Вы мой недуг. Я мучаюсь недугом
И, может быть, не скоро излечусь.
Но я и вам покой не обещаю
И знаю, что вы вспомните не раз,
Как, согревая ночь, дрова трещали,
Но это вам неведомо сейчас.
ПУЛЬТ
Ты ключ в машине повернешь,
Нажмешь на газ, рванешь, как ветер,
Как бритвой, взглядом полоснешь
И на вопрос мой не ответишь.
К душе твоей так сложен путь,
А может, все от неуменья.
Чтоб быть с тобой, мне нужен пульт
С дистанционным управленьем.
Я б на кнопки нажимала,
Я б тебя переключала
То погромче, то потише,
То пониже, то повыше.
Ты зависел бы от кнопки
Ты бы наглым был и робким,
Ты был ярким бы и бледным,
То богатым был, то бедным.
Если б я с тобой скучала,
Я тебя бы выключала.
Ты массу тела накачал,
И тяжесть мне твоя приятна.
С тобой летаю по ночам
И не спешу обратно.
Ты идол мой, мой бог, мой культ,
Ты мой восторг и сожаленье.
Но где же взять мне чертов пульт
С дистанционным управленьем!
***
Давно известно — мужики — все паразиты.
На них свои надежды строить ни к чему.
Но вот однажды всем известный композитор
Такое спел, что я поверила ему.
Я на экран тогда смотрела, чуть не плача,
Какой же голос! А одежда! А лицо!
Хоть жизнь моя — одна сплошная неудача,
Должно же все же повезти в конце концов!!!
Что человек — кузнец, я слышала так часто,
И сам себе он все что хочет накует.
Я начала ковать немедленное счастье,
И билось сердце громким молотом мое.
Я написала: Дорогая передача!
Потом — спасибо, и немного о себе,
Потом — простите, что я ваше время трачу,
И попросила скорой помощи в судьбе.
А на отдельном бледно-розовом листочке
Я композитору писала самому:
Вы мой кумир, моя судьба… и многоточье…
Без вас на свете жить мне просто ни к чему.
Потом добавила, что он мой светлый лучик,
Про царство темное, конечно, ни гу-гу.
Как хорошо, что нас чему-то в школе учат
И перед ним блеснуть я знаньями могу.
Я расписалась — про Онегина с Татьяной,
И про Герасима и бедную Муму,
Про то, что музыка на сердце лечит раны,
Я намекнула тоже богу моему.
Полюбовалась я на свой красивый почерк,
Решила твердо — надоело мне страдать.
Конверт заклеила — лети, мой голубочек,
Поцеловала и ответа стала ждать.
Я в парикмахерский салон пошла с получки,
Решила химию я сделать для него.
К его приезду надо ж выглядеть получше,
Хоть и без химии я тоже ничего.
Подшила юбку, чтоб коленки стало видно,
Купила клипсы голубые, под глаза.
И так за жизнь свою мне сделалось обидно,
Что накатилась, тушь размазавши, слеза.
Однажды вижу — мой любимый на экране,
И вдруг блондиночка цветы ему дает.
Куда полезла эта дура, он же занят?!
Ко мне приедет он, как только все споет.
Но потянулись дни и долгие недели,
Слетели листья все и снегу намело,
И я подумала однажды: неужели
Мое письмо так до него и не дошло?
Уже всю химию мне срезал парикмахер,
Резинкой черненькой я хвостик собрала.
Давно пора бы мне послать все это… к черту,
А я сидела и, как дурочка, ждала.
Смотрю, законный мой чего-то заподозрил,
Не знаю, что он мог заметить с пьяных глаз?
Пришел однажды и дает мне в руку розы,
Пять лет живем мы, а такое в первый раз.
Потом он спать пошел, а я включила телек,
Шипом от розы укололась и реву.
Глотаю слезы — неужели, неужели
Так без него весь бабий век я проживу?
Летели дни, а он все реже на экране,
То в День милиции, то где-то в «Огоньке».
Вдруг стало легче чуть моей сердечной ране,
И я устала жить в печали и тоске.
Прости-прощай, моя любовь, мой композитор!
Душа еще чуть-чуть поноет и пройдет.
Ведь ты ж мужик, а мужики все — паразиты,
И мой сейчас, небось, подвыпивши, придет.
***
Я окно открою в теплый вечер,
В запах лип и в музыку вдали.
Говорят, что время раны лечит,
А моя по-прежнему болит.
Все сбылось, но позже, чем хотелось,
И пришел не тот, кого ждала.
Моя песня лучшая не спелась
И в давно забытое ушла.
А старые липы печально молчали
О том, что в начале, о том, что в конце.
А старые липы ветвями качали,
И былое кружилось в золотистой пыльце.
Я окно открою в чьи-то тени,
В чей-то смех и в чьи-то голоса.
И опять вечерним наважденьем
Мне твои пригрезятся глаза.
Не твоя там тень в руке сжимает
Тень цветов, как тень ушедших лет.
Это просто ветер налетает
И срывает с лип душистый цвет.
***
Мы привыкли всегда говорить о Боге
Не тогда, когда в сердце весёлый свет,
А когда мы в беде, а когда мы в тревоге
И надежд впереди ощутимых нет.
Когда боль нас грызёт, а обида гложет,
И невзгоды теснят нас со всех сторон,
Кто придёт к нам? Поддержит, простит, поможет?
Вопрошать бесполезно: конечно, Он…
Так давайте ж подумаем вновь и вновь,
Но всерьёз, а не как-нибудь так, поспешно:
Почему в нас всё крепче живёт любовь
Не к другим, а к себе так светло и нежно?
А секретов-то нету здесь никаких.
Тут напротив прямая, как свет дорога:
Потому, что любить горячо других —
Это значит любить всей душою Бога!
Что скрывать: жизнь, конечно же, не проста,
Тут важнее всего не посты — молитвы,
А к другим, словно мир посредине битвы,
То есть к людям высокая доброта.
И коль станет Любовь этой вечной базой,
Светлым ветром надуются паруса…
И тогда за дела, а отнюдь не фразы
Улыбнутся душе твоей небеса…
КУДА ТЫ ДЕНЕШЬСЯ
Вошла, стряхнула с шубы снег,
Прикинута по-модному.
Блеснули из-под синих век
Глаза твои холодные.
Прошла, коленками дразня,
Мол, делай ставки крупные.
Уже бывали у меня
Такие недоступные.
Куда ты денешься,
Когда разденешься,
Когда согреешься в моих руках.
В словах заблудишься,
Потом забудешься,
Потом окажешься на облаках.
Отпив глоточек коньяка,
Пускаешь дым колечками
И намекаешь свысока,
Что мне ловить тут нечего.
Куда нам, маленьким, до вас
Величество, Высочество.
Но в уголках надменных глаз
Я видел одиночество.
Куда ты денешься,
Когда разденешься,
Когда согреешься в моих руках.
В словах заблудишься,
Потом забудешься,
Потом окажешься на облаках.
Учти, я опытный игрок,
Не знавший поражения.
Сейчас пойдет по нервам ток
Большого напряжения.
И ты отпустишь тормоза,
И вся надменность кончится.
Ведь можно то, чего нельзя,
Когда уж очень хочется.
***
Смотришь, а взгляд твой блудлив и отчаян.
Чья-то помада на чашке от чая.
Чья-то расческа на столике в ванной.
Не замечать это было бы странно.
Можно взорваться тут криком скандальным
Можно разбить все, что в доме хрустально.
Можно заплакать, уйти, хлопнуть дверью,
Но я во все оправданья поверю.
Выбираю я ложь, выбираю измену
Я плачу за любовь невозможную цену
Холодею любя и до пепла сгораю
Выбираю тебя, я тебя выбираю.
Этих историй я слышала «тыщи»,
Что ты молчишь, оправданий не ищешь.
Надо бы вещи собрать и расстаться.
Я подбираю слова, чтоб остаться.
Слово скажи, сделай что-нибудь милый,
Чтоб не заплакать хватило мне силы.
Выбрось расческу и вытри помаду,
Только в грехах сознаваться не надо!
Выбираю я ложь, выбираю измену
Я плачу за любовь невозможную цену
Холодею любя и до пепла сгораю
Выбираю тебя, я тебя выбираю.
***
Привычных дней текущий караван,
Где дни в один сливаются.
Все думают, у нас с тобой роман,
И очень ошибаются.
В минуту между снегом и дождем
Предчувствия тревожные.
Друг к другу мы немедленно придем.
Как помощь неотложная.
Уж так сложилась жизнь,
Зачем её менять?
Уж так сложилась жизнь,
Попробуй все понять?
Но на закате дня ты рядом окажись.
Зачем нам все менять,
Раз так сложилась жизнь.
Ну разве можно все определить?
У каждого по-разному.
Кто встретился чтоб весны разделить,
Кто — первый снег отпраздновать.
Все чаще утро кутает туман,
Наверно, снег уляжется.
Все думают, у нас с тобой роман,
И мне порой так кажется.