Промокшие насквозь прохудившиеся берцы стали невероятно тяжелыми, заметно способствуя замедлению бега. Быть может, просто устали ноги. Но скорее всего, всё вместе и понемногу.
Он должен был миновать последний пост охраны на пути к возможному спасению. Оно было там, за высоченным бетонным забором с наэлектризованной колючей проволокой. Создавалось ощущение, что это совсем близко, но на самом деле кажущаяся близость была иллюзорной. К тому же ноги затекли и сильно болели. Да и силы были уже на исходе.
Эта ночь казалась невероятно чёрной и какой-то противно вязкой. Тусклый фонарь паршиво освещал дорогу, напоминая чем-то свет кварцевых больничных ламп. Тишина давила виски, создавая в голове эффект звона.
Не осталось ничего, кроме животного страха и обострённого инстинкта самосохранения. Он давно не помнил своего имени и смутно помнил события далее той недели, когда решился на побег. Всё это время приходилось бежать. Бежать без остановок с одной-единственной целью – выжить.
Питаться приходилось прямо на ходу. Незатейливую пищу составляли коренья, съедобные объедки и какие-то переспелые горькие ягоды с привкусом чего-то металлического. Куртка порвалась почти сразу же – на второй день, берцы прохудились на третий. На четвёртый день, как на зло, полил дождь, вот тогда и обнаружились все неполадки в обмундировании.
Он не желал, чтобы ему присваивали номер или вживляли чип. Он знал, что пока что он по-прежнему остается человеком, а не безмозглым роботом, лишённым всяческих прав и собственной воли. Он с ужасом наблюдал как все его друзья стали именно такими. Они подчинились приказу. Он – нет. Он решил, что будет бороться до конца, будет бороться с системой, победить которую уже, казалось, невозможно.
С тех пор как пришла Единая Власть, подобные вещи стали происходить повсеместно. Каждый имел клеймо и был посчитан. Как всегда, все эти действия прикрывались соусом под названием «всё для блага человека». Да только самого этого блага так никто и не увидел. Либералы, больше всех кричавшие о завершении глобализационных процессов и наступлении новой эпохи в осуществлении прав человека, первыми же угодили в эту ловушку и стали подопытными кроликами. Видные политики, звёзды экрана, благодетели и филантропы всех мастей вещали с телеэкранов о том, что необходимо каждому обзавестись собственным микрочипом, вживлённым под кожу, что чип этот не опасен, а, наоборот, позволяет во многом облегчить жизнь: обнаружить заблудившегося человека, найти давно скрывающегося преступника или даже злостного неплательщика алиментов, да и на перепись населения больше не придётся тратить госбюджет. Подобная информация сочилась со страниц всех газет и журналов, тонны рекламных сообщений выводились на мониторы компьютеров, на каждый второй баннер в городе была расклеена чья-то улыбающаяся рожа, на лбу которой красовался микрочип. Маленький. Черненький. Аккуратненький. Не таивший, казалось бы, ни малейшей угрозы.
Люди не выдержали столь мощного информационного натиска и шли добровольно принимать свои клейма. Сработали как пропаганда, так и простое стадное чувство. «В заграницах давно уже так. И нам пора», – слышались пересуды. Все хотели быть как все и не нести за это ответственность. Не получилось.
Слишком поздно пришло осознание масштабов катастрофы. Капкан лязгнул, ловушка захлопнулась. Дергаться теперь не было смысла. Да и некому уже было дергаться.
Принятые законы запрещали появляться в обществе без чипа. Без чипа невозможно было что-то купить, продать, оформить документы, куда-то пройти, да и вообще что-то сделать. Оказалось, что в каждый из них встроено несколько датчиков: датчик слежения, датчик воздействия, датчик аннигиляции. Это значило, что о каждом перемещении человека становилось известно Главному Центру, он же мог послать сигнал, и человека, который совершал что-то неугодное Единой Власти, могло покалечить или вовсе уничтожить.
Как пришла Единая Власть так никто и не понял. К тому моменту понимать это было уже некому. Лишние вопросы могли повлечь последствия применения сигнала.
Дальше становилось только хуже. Храмы оказались под запретом. Любая частная собственность изымалась в пользование Единой Власти. На культуру, как таковую, вообще махнули рукой. Мыслящий – значит, опасен.
В разуме оставались только повстанцы. Разрозненные немногочисленные кучки людей, не имеющие никакого координационного центра, но, тем не менее, ведущие локальную борьбу на местах. Принимать клеймо они не собирались, но тем самым ставили под угрозу собственную жизнь. Если не схватят агенты Единой Власти, именующие себя Федералами, то легко было просто протянуть ноги с голоду.
Он сам был выходцем из резервации. В резервациях жили неопределенцы, люди, которые ещё колебались в своём выборе. Федералы хоть и кривились, но всё же давали резервантам время на раздумье. Но совсем недолго. Взамен они требовали не вступать в боевые действия и не снабжать повстанцев вещами, оружием или продовольствием.
Он ушёл на разведку, посмотреть, нет ли поблизости повстанцев, которые могли бы им помочь отбиться от наседавших с недавнего времени Федералов, а когда вернулся, так никого не обнаружив, то увидел, что Федералы вероломно нарушили договор, сожгли дотла резервацию, а её заклейменных жителей погрузили в эшелон. Их участь была предрешена. Теперь они считались за скот и прав своих не имели.
Выход напрашивался только один. Бежать. Бежать далеко и как можно быстрее. На север. Там должен находиться отряд мятежников. Информация достоверная, но сугубо скрываемая и шифруемая. В резервации знали об этом. Федералы – нет.
Единственным, кто ему сейчас мог помочь, был странный человек по кличке Балахонщик. Никто не знал и не помнил настоящего имени этого человека. Он получил своё прозвище за чёрную одежду с капюшоном, расшитую спереди и сзади белыми крестообразными узорами. Наверное, это что-то значило. Но что, не помнил уже никто. Знание давно упразднилось. Осталась единственная цель существования живого существа – выживание.
О Балахонщике наверняка было известно только одно: где он, там покой и спасение. Все, кто отказался принимать чипы, бежали к нему, зная, что это последнее их надежное прибежище, где их точно не выдадут. Федералы давно объявили награду за его голову, но поймать Балахонщика до сих пор никому не удавалось. Поговаривали, что он в совершенстве знает все подземные коммуникации, тайные ходы, и он постоянно кочует, дабы замести следы своего присутствия. Иногда казалось, что история об этом странном человеке всего лишь миф, придуманный повстанцами для того, чтобы и в самые темные времена не угасала надежда. Так это было или нет, ему сейчас предстояло проверить.
Луна в эту ночь будто бы налилась свинцом и освещала поляну как-то тяжело и жестоко. Где-то на окраинах протяжно выли бродячие псы. Его правая берца противно чавкала и время от времени неприятно всхлипывала.
Покосившаяся будка давно исчезнувшего сторожа когда-то находившейся здесь автостоянки, находящаяся чуть поодаль под пригорком была последним препятствием на пути к свободе. В окне будки время от времени мелькал синий огонек.
«Телек смотрят», – догадался он. Затем приложился к походному биноклю с простреленным насквозь окуляром. «Двое. Это хорошо, – подумал он. – А вот собака на цепи – это намного хуже».
Он нащупал холодную рукоять пистолета в кармане. Житель резервации знал, что остался всего лишь один патрон. Глупо в таком случае хвататься за оружие, но всё же так было немного спокойнее.
Пора было действовать. Он не сможет здесь слишком долго оставаться незамеченным. Нужно прорваться, прорваться, чтобы спастись и чтобы наказать потом тех, чьими руками творилось всё это зло. Он горячо поцеловал нательный крестик и резко сиганул с пригорка.
Фонарь предательски ярко освещал поляну перед будкой охранника. Если он ринется прямо так, то его сразу же подстрелят на месте. Поэтому он весьма осторожно коротенькими перебежками подкрался к фонарю и метнул в один из выступающих наружу проводов на его корпусе остро отточенное лезвие. Провод заискрился, лампочка в плафоне пару раз моргнула и погасла, погрузив все вокруг в кромешный сумрак.
Дальнейшие действия совершались буквально за считанные доли секунды. Он резко перекувыркнулся и прокатился прямо под самыми окнами будки, затем резко поднялся и, высоко поднимая ноги, перескочил заградительный шлагбаум. Казалось, что уже всё позади – противник в замешательстве, самый опасный рубеж пройден, но он забыл про «фактор собаки». Собака громко залаяла.
– Вон он! – крикнул один из охранников, хватаясь за автомат. Второй сделал несколько выстрелов из пистолета.
«У меня почти всё получилось, если бы не маленькая веточка, на которую среагировала большая псина», – с горькой усмешкой подумал он, перебегая с места на место и опрокидывая всё, что попадалось под руку – бочки и какие-то ящики. Пули тут же достигали эти новые мишени.
Послышался звон цепи. «Спускают собаку, – подумал он. – Теперь точно придется попотеть, чтобы оторваться», – и со всех ног ринулся к спасительному забору, прыгая и перекатываясь.
Сзади слышались топот, крики и автоматная очередь. Было слышно, как ругается охранник, который никак не мог отцепить заклинивший после недавнего дождя карабин на цепи. Второй же не терял времени даром и почти что настиг внезапного нарушителя ночного спокойствия.
Неожиданно нарушитель изменил курс своего движения и бросился не в сторону забора, а в сторону покореженного взрывом и полуразрушенного здания. Здесь ему проще было укрыться от пуль, хотя экономии времени это никак не способствовало.
Второй всё ещё возился с ржавой цепью, а первый почти дышал в затылок. «Пора», – подумал он, резко развернулся и выскочил из-за угла полуразрушенного здания, произведя выстрел. Охранник вскрикнул, выронив пистолет, и повалился, схватившись за оцарапанную пулей ногу. Увидев, что один из противников временно обезврежен, а патронов не осталось вообще, он побежал по направлению к заветному забору, за которым пророчилось спасение.
Карабин наконец-то расклинило, и второй охранник бросился в погоню. Собака бежала впереди него. Казалось, что её злобное прерывистое сиплое дыхание где-то прямо за плечом.
Второй пустил автоматную очередь. Это только в фильмах хороших парней не берут ни пули, ни снаряды. В жизни всё совсем по-другому. Бывший обитатель резервации почувствовал болезненное жжение в левой ноге.
Смотреть было некогда. Закусив язык, чтобы не закричать от боли, он побежал ещё быстрее, придерживая руками раненую ногу. До забора оставались считанные метры.
Боль по ноге расплывалась медленно, наполняя её свинцовой тяжестью. Только сейчас он с ужасом понял, что ему при всём желании не удастся перепрыгнуть через такую высокую преграду. Собачий лай за спиной становился всё громче. Очередная пуля просвистела прямо над ухом.
Он был в отчаянии. Проделать такой нелегкий путь и теперь, находясь совсем у цели, осознать, что всё было напрасно, оказалось чересчур болезненно. Что-то нужно срочно придумать. И выход неожиданно нашёлся.
Бетонный забор в одном месте был пробит снизу – небольшое отверстие с торчащими сверху прутами арматуры было последней надеждой на спасение. Человек поджарой комплекции вполне должен был уместиться, при условии, что он не налетит на эти самые железные пруты, размозжив свой лоб.
Он вовремя пригнулся. Несколько пуль скользнуло прямо по тому месту, где только что находилась его голова. Оставалось сделать последнее движение и просочиться в дыру…
Пуля пришлась на плечо. На этот раз он не выдержал и закричал во весь голос. Завалившись на бок, он прицелился головой меж землей и торчащими железными прутами и, словно торпеда, рванул вперед. До спасения оставался ровно один рывок. Он почувствовал, как легко, словно нож в масло, заостренные концы железных арматурин разрезают его камуфляжную толстую куртку, а затем рисуют восклицательные знаки на его оголившейся спине.
Но думать о боли было некогда. Сзади слышалось тарахтение автомата и свист рикошетивших от забора пуль. Подбежавшая овчарка яростно вцепилась в почти оторвавшуюся подошву берцы и с сумасшедшей силой тянула назад. Превозмогая дикую боль, он со всей силы пнул рассвирепевшую псину прямо в нос. Та взвизгнула и отлетела куда-то назад.
Втянув ноги, он, наконец, полностью оказался по ту сторону забора. Тяжело дыша и озираясь, он схватился за огромный камень, оказавшийся куском кирпичной кладки и, перекатив его, заткнул отверстие в заборе. Было слышно, как от кирпичей тут же отскочило несколько пуль.
Задыхаясь от боли и быстрого бега, он изнеможенно облокотился на бетонную стену и посмотрел на серое невыразительное небо. Только теперь он понял, насколько был высок забор, и что перепрыгнуть его не удалось бы даже в том случае, если бы он был полностью здоров и не ранен. Теперь стало понятно внезапное молчание Федерала по ту сторону забора – без напарника ему сюда просто не перебраться.
Нужно было срочно делать ноги. Федералы далеко не дураки, они наверняка уже попросили штаб о помощи и будут здесь с минуты на минуту. Беглец был слишком большой опасностью для них.
Пошатываясь, превозмогая нечеловеческую боль, усиливающуюся от каждого шага, он двинулся вперед из последних сил. Место дислокации Балахонщика должно быть примерно на расстоянии трехсот метров от забора, как гласила передаваемая из уст в уста засекреченная информация повстанцев. «Как-то слабо в это верится, – подумал он. – Не сидят же они под самым носом у Федералов! Если информация устарела, то ему точно крышка».
Он не помнил, как прошел те заветные три сотни метров. Все плыло перед глазами и превращалось в какую-то серую унылую карусель. Мутный туман застилал все вокруг. Боль с каждым шагом становилась сильнее и нестерпимее. Он потерял много крови и срочно нуждался в отдыхе и медицинской помощи.
И вот он дошёл до заветного места. Лагерь должен быть где-то здесь. Но… Ровное поле! Ничего.
Он рухнул на землю и закрыл руками лицо. Это был конец.
Прямо перед ним из земли торчал небольшой металлический прут наподобие тех, о которые он оцарапался, пытаясь пролезть в отверстие в бетонном заборе. От обиды и досады он изо всей силы пнул его. Что произошло дальше, беглец понял далеко не сразу.
Внезапно земля под его ногами завибрировала, и та её часть, где только что находилась железяка, сдвинулась в сторону, обнажив вход в подземелье.
Он осторожно начал спускаться по, казалось, выцарапанным ногтями, неровным земляным ступеням. Подобие крыши захлопнулось прямо над головой. «Западня, – подумал он. – Впереди либо путь к гибели, либо ко спасению. Так или иначе, движение только вперед».
Протяжный коридор уходил далеко вниз. От земляных ступенек веяло холодом и сыростью. Где-то вдалеке горел едва различимый свет.
Он осторожно начал спускаться по направлению к источнику этого самого света, придерживаясь при этом за влажную земляную стену. Каждый шаг давался всё сложнее и сложнее. Сил не осталось даже на то, чтобы бояться. Если впереди засада, то Федералы без проблем возьмут его голыми руками.
Он так и не узнает, сколько времени проведет в узком сыром коридоре. Казалось, что целую вечность. Когда он в очередной раз сделает неимоверное усилие и откроет глаза, источник света окажется прямо перед ним и превратится в небольшую освещенную комнату.
Комната представляла собой небольшое помещение с такими же сырыми земляными стенами, но хорошо освещаемое, благодаря большому количеству лучин и свечей. Они здесь были буквально повсюду – на стенах, наподобие факелов, на полу и даже на потолке висело что-то наподобие люстры, полностью состоявшей из зажженных лучин. Посреди комнаты стоял добротный дубовый стол, а по краям были расставлены самодельные лавочки, на которых сидели люди. Они резко обернулись в сторону вошедшего. Он тоже взглянул на них. Все они были разные, от мала до велика, в камуфляже и в каких-то лохмотьях, мужчины и женщины, военные и мирные граждане, но объединяло их всех одно: на лицах каждого одинаково читались боль, страдание, страх и усталость. Они напоминали скорее даже не людей, а тени.
Посреди комнаты у стола стоял человек в черном одеянии с низко опущенным черным капюшоном, скрывающим полностью лицо и даже глаза. Он стоял величественно и грозно. «Балахонщик», – подумал беглец и упал без чувств на пол.
По комнате прошелся шепоток. Все вопросительно смотрели на человека в черном. Тот был в некотором замешательстве.
– Да это же Митёк! – раздался крик откуда-то слева. – Я его знаю! Он наш! Он беженец! Тут резервацию нашу неподалеку разорили, а его не было в это время. Вернулся! Нашел нас!
Услышав эти крики, Балахонщик насупил густые брови, немного пожевал губами и тихо произнес кому-то: – Готовьте всё к операции.
Половина людей поднялись со своих скамеек. Они бросились открывать незаметную замаскированную дверцу, расположенную на одной из стен. Каждый из них знал, что нужно делать, если в лагерь попадает раненый. Та комната, где они находились, была вполне пригодна для проведения полноценных операций. По крайней мере, извлечь пулю в таких условиях особого труда не составляло.
Открылась ещё одна потайная дверца, и в комнату вбежала маленькая девочка – вылитая Аленка с обертки шоколадной плитки.
– Дедушка, деда, – закричала она звонким заливистым голоском. – Мы сейчас будет лечить дядю, да?
Балахонщик потрепал её русые волосы и направился к небольшому шкафчику, висящему на стене. Он долго что-то там искал, а затем извлек трехлитровую банку с приклеенной скотчем бумажкой.
– СВ-3, – прочитала девочка. – Деда, а что такое СВ-3? А?
Старик легко отстранил её в сторону.
– Святая вода, внученька, – вздохнул он, взял что-то ещё, а затем закрыл шкафчик.
Раненый уже лежал на столе и чуть слышно стонал. Несколько человек держали в руках стерильные инструменты, а один из них подавал Балахонщику одноразовые перчатки.
– Как он? Есть шансы? – спросил откуда-то из темноты всё тот же голос человека, назвавшего раненого Митьком.
– Бог даст, вытянем, – коротко отозвался Балахоншик. – Вчера и ты у нас лежал так же, а теперь вона как скачешь!
Несколько человек слабо улыбнулись. Смеялись здесь редко. «Аленка» уткнулась в юбку одной из женщин. Ей было немного страшно, но она знала, что если даже дядя будет кричать, дедушка его все равно вылечит.
– КИРИЕ ИСУ. ХРИСТЭ ЭЛЕЙСОН МЭ», – весомо и гулко произнес Балахонщик, размашисто перекрестился на маленькую иконку в красном углу, поцеловал поднесенный серебряный крестик и осторожно взял со стола скальпель.