Ирина Целуйко. Изгой. Повесть умирающего

Повесть о молодом человеке, который находится в раковом корпусе

и, чтоб чем-то занять себя, пишет воспоминания своей жизни.

1.

Так больно, грустно, одиноко, что хочется повеситься. Сарказм. Аж самому стало смешно, даже невольно улыбнулся.

За окном еще светло, как днем, хотя и времени уж девять вечера. Прекрасный майский закат расцветающей природы. Вот гляжу я сейчас в это старое, потресканное, облупившееся окно и кажется мне, что стекло это как символ двух миров.  Там, на другой его стороне, веет сладкой прохладой и жизнью. Здесь же, в душно больничной палате, одна лишь безнадежность, уныние и обреченность. Мрачные стены, расколотые архаичностью лет и давностью, когда-то ярко зеленой, издающей специфический аромат  растворителей краски, которой красили только что построенные  каминные  перегородки между комнатами, такие девственные и чистые, еще не видящие смерти. Кто знает, сколько часов или дней прошло с того момента, когда этот порог переступил первый больной, и они впервые услышали запах умирающего тела, в ту самую секунду они навсегда потеряли свою непорочность, обрекая себя на вечный спектакль боли, слез, отчаяния и смерти.

При каждом вдохе мой обонятельный орган чувствует едкий запах лекарств, людской несвежести и опорожнений. Заснуть мешают не только грызущие меня изнутри горестные думы, но и храп, похожий на звуки какой-то мерзкой, отвратительной мелодии, которую невозможно слушать, она разносится по всей больнице, проходя, по ее коридорам и вселяется  в каждого спящего мужика, чахнущего на своей койке. Ужас, тоска и смерть — все это он — раковый корпус.

Вчера врач вынес мне тлетворный приговор. У меня онкология. Жить осталось считанные месяцы, может быть, завтра я уже не увижу ни голубое небо, ни эти стены, ни тех людей, которые спят на соседних койках. Все мы здесь равны. Их, так же как и меня  пожирает изнутри зловещие метастазы, захватывающие с каждым днем все новые клетки наших организмов. Невыносимая боль пронзает каждый кусочек твоего больного тела, она ломает тебя, выворачивая наизнанку; ни морфий, ни какие другие обезболивающие не помогают. В такие минуты думаешь лишь об одном: « Господи, когда же все это закончится! За что со мной так? Что плохого я тебе сделал?». И вот,  как на кассете,  ты прокучиваешь всю жизнь, вспоминаешь и невольно анализируешь.

Темнеет. Скоро совсем писать будет невозможно, попишу что-нибудь завтра.

Надеюсь, что попишу.

Нет, так я не усну. Зря я не выпил снотворное, которое мне предлагала медсестра, хорошенькая, с такими светлыми глазами. Видимо, придется дойти до ее рабочего стола, хотя и вставать не хочется. Что ж, тогда до завтра.

2.

За окном пасмурно. Весь день льет дождь. Впрочем, на сердце у меня схожая погода. Жизнь прожил в одиночестве и умру так же. Все, что когда-то имел — потерял: друзей, любовь, и даже при живых родителях я чувствовал себя осиротевшим.

Детская обида и сейчас не дает мне покоя, она вонзается в меня своими острыми когтями и скребет, и царапает мне душу.  Я и сейчас, спустя  множество лет, чувствую ту боль, которую  испытал, не ощущая родительской заботы, тепла и ласки.

Я был третьим ребенком в семье. Через год после моего рождения был вынесен неутешительный диагноз, у меня был выявлен Детский Церебральный Паралич, по простому ДЦП. Из-за невозможности устроить меня в детский сад, в годовалом возрасте отдали на воспитания к бабушке. Она жила в маленьком городке, в котором все всех знали.

Бабулю я любил. До семи лет она заменяла мне родною мать. На самом деле, то время я вспоминаю с любовью и нежностью. Да, я редко видел своих родителей, они приезжали раз в две-три недели к нам на выходные, бывало, даже на месяц или на два забирали меня домой. Пусть в том, совсем детском возрасте, у меня была обида и непонимание, почему я не расту вместе со своей сестрой и братом, почему у них есть возможность видеть отца и мать ежедневно, говорить с ними, чувствовать их любовь? Я же был этого лишен. Но несмотря на эту печаль, я не чувствовал себя одиноким. Помимо меня, у  бабули было еще семь внучат: нас трое, две внучки от старшего сына и три богатыря от среднего. Моя же мама приходилась младшей дочерью моей бабули. И лишь она из трех  детей переехала жить в большой город,  братья же жили там же, где и  родились. Каждый день бабушкин дом был похож на муравейник, в котором собиралась огромная семья: я, бабушка и двое моих дядей с их женами и детьми. Стол всегда был полон блинами и пирогами, которые пеклись в русской печи. С трех лет я стал ходить в садик, и обрел друзей. Какое же замечательное было время. С какой отрадой я вспоминаю его.

В семилетнем возрасте все изменилось.  Меня забрали в родительский дом. Поначалу я был счастлив. Я знал, что мне предстоит учиться в школе. К семи годам я уже хорошо читал, считал.

Я отлично помню этот день, когда мама привела меня в ту самую школу – школу-интернат. Она специализировалась на детях с моим диагнозом, и поэтому родители решили, что именно эта школа будет для меня полезна. Надо отдать должное им, они всю жизнь боролись с моей болезнью. В трехлетнем возрасте папа меня отвез в санаторий «Евпатория», что находится на берегу Черного моря. Там трехлетнего ребенка  оставили на лечение на целых тридцать дней одного. Я все понимаю, не могли мои родители потратить целый месяц на меня. Им нужно было зарабатывать деньги, чтоб накормить еще двоих своих детей, но мне, маленькому ребенку, было от этого не легче. Только  лет в пятнадцать я узнал, что проводил в том санатории  всего лишь тридцать дней, для меня каждый день был месяцем. И так ежегодно в течение последующих  трех лет меня отвозили в ненавистную мною «Евпаторию». Помню, когда папа оставлял меня на лечение, а сам возвращался домой, я горько плакал, цеплялся за его брюки, умолял не бросать меня. Но было все напрасно, папа улетал к жене и двум другим своим детям, а я целый месяц, который для меня был адом, жил в таком нелюбимом и неприязненном для меня лечебном заведении на берегу огромного моря. И как же я был счастлив, когда вновь, после долгой разлуки видел папу, который возвращался забрать меня домой. Я, счастливый, бежал к нему навстречу, забывая обо всем. Мне не нужны были ни мои игрушки, ни вещи, лишь одно меня волновало – побыстрей оказаться дома. Да, они боролись за мое здоровье как могли. Во втором классе к нам в школу приехали московские врачи. И лишь пяти детям родители нашли деньги на ту дорогостоящую операцию. Я им за это безумно благодарен. Я практически перестал хромать, и речь стала более чистой. И все же…. Обида, она живет во мне, несмотря на то хорошее, что они для меня сделали.

Итак, тот день, когда я впервые переступил через порог школы, в которой  буду учиться десять лет, запомнил навсегда. Даже сейчас, лежа на смертном одре, тридцати семилетний мужчина вдруг превращается в того ребенка, который переживает те года заново. Помню, как долго мы с мамой  добирались до школы, как пересаживались с одного транспорта на другой, и вот она – вся из бордового кирпича, такая большая, массивная явилась передо мной. Помню первое впечатление, которое на меня произвели ученики: плохо ходящие, плохо говорящие и просто передвигающиеся на инвалидных креслах — ужас, вот что тогда я испытал. Сейчас мне стыдно за мои те чувства и мысли злого,  черствого, невежественного ребенка, избалованного своей доброй старушкой. Тогда еще и сам не осознавал, что и я такой же, как они. Сейчас вдруг подумал о том, что таких тяжелых детей  увидел впервые, странно, но я не помню, чтоб в санатории были такие ребята. Вообще, мои воспоминания о санаториях – это бесконечная тоска о доме.  В тот первый день, переступая порог школы,  и не подозревал, что это начало горьких воспоминаний и обид, которые не стираются с годами. Кто мне поможет, подскажет, как забыть те годы, как избавиться от того груза горьких огорчений на моих родителей за десять лет, проведенных в интернате. Как мне забыть понедельники, когда отец отвозил меня на целых шесть дней в школу. А я плакал. Каждый раз, в течение нескольких лет я ненавидел понедельники. Вот оно утро злостного дня после счастливых выходных, я его вижу, я его чувствую. Мама натягивает на меня сонного носочки, она нежно говорит мне, что пора вставать. В моей же голове лишь одно: «Целых шесть дней! Шесть дней! Я не увижу маму, папу, сестру, брата. Они все останутся здесь, дома. А я? Я буду снова там один, забыт ими и брошен!». И тогда я начинал притворяться больным. Каждый понедельник, класса до четвертого – пятого я строил из себя нездорового ребенка: у меня болело горло, голова, спина, рука, живот. Но каждый раз это была пустая трата времени. Родители быстро раскусили меня и, несмотря на все мои протесты, отвозили в школу.

Нет, моя школа не была острогом, тюрьмой, в ней не было равнодушных учителей и воспитателей. В ней было по-своему хорошо. В ней был маленький мирок, в котором были все равны, там была своеобразная атмосфера дома, но Детского дома. Такие смешанные чувства братства и одиночества, единства и тоски.

Вспоминаю свою первую учительницу. Женщина строгих правил. Как же мы ее боялись и уважали одновременно. Никогда не забуду первый урок рисования. На альбомном листке бумаги рисую дом – с окнами и ставнями, оградку – за которой растет высокий тополь, достающий своими  листьями до самого солнца, которое радостно смотрит с небес на бабушкин дом и улыбается. Я весело подхожу к столу Лидии Васильевны, надеясь услышать от нее похвалу. И вот мой  детский рисунок попадает в руки  учительницы, которая сердито смотрит на него: «Михаил, сколько тебе лет? Где ты у солнца видел глаза и рот. Выгляни в окошко и покажи мне их! – строго говорит она мне. – Тебе уже семь, Миша! А не год и не два, чтоб рисовать такие ясельные рисунки!». Также Лидия Васильевна подрабатывала нянечкой. Ну как нянечкой? Она будила нас по утрам. Тот  блок, где находились спальни детей от первого до четвертого класса. Она заходила в комнаты, включала свет и громко говорила: «Подъем! Выходим  на зарядку!». Выходили на зарядку все, кроме первого «А». Мы же дружно шли в класс и переписывали домашнее задание, контрольные, диктанты. И это был ад! Мы могли часами и по несколько дней переписывать одно и то же задание, пока оно не будет выполнено на отлично. К сожалению, в конце второго класса Лидии Васильевны не стало. Странно, но никто из учеников совсем не был рад этому обстоятельству, по-своему мы ее любили. Несмотря на ее строгость, она многое давала нам, она учила нас так, как будто все мы ее дети, которым она желает только добра, пытаясь вложить в нас знания и человечность. Да, она ставила нам двойки ежедневно, лично мне от нее доставалось по полной программе и брани, и злых взглядов, и все же я ее любил, потому что чувствовал, что и меняя она любит.

Так вплоть до шестого класса я был глубоко несчастным ребенком, горечь тех лет я чувствую и сейчас так же болезненно, как и тогда. В шестом классе произошло чудо, и отец меня стал забирать не только по субботам, но и в середине недели, и учится стало сразу веселей, а в седьмом классе я и вовсе стал самостоятельный и уже сам практически ежедневно ездил домой и в школу. Последние три года моей учебы стали незабываемые, первая любовь и первый поцелуй. Я чувствовал себя свободным и счастливым. И все же те семь лет навсегда оставили отпечаток в моей душе — ненужности.

3.

Да, именно ненужности. Это чувство пройдет со мной через всю жизнь. Я постоянно буду ощущать себя лишним и неоцененным как в любви, так и в дружбе. Даже моя смерть пройдет незамеченной для окружающих меня людей: близких и не очень. Они, наверно, поплачут на могиле, но слезы их будут фальшивыми, чтоб не выглядеть бесчувственными в глазах других.

После школы я в полной мере вновь все это испытал. Пять лет института у меня ассоциируются с  обособленностью, пустотой, отсутствием общества. Я вышел из школы, которая была большой семьей, в мир одиноких людей, который как гиены собираются стаями, они трусливы и осторожны, но в тоже время жестоки, дерзкие и агрессивные. Грызут тех, кто слабее, и пресмыкаются перед теми, кто их сильней. Наша группа «гиен» состояла из четырех человек. Еще со школы я дружил со Степаном, с ним же и поступил на экономический; позже к нашей маленькой группе присоединились Андрюха и Саня. Нет у меня желания вспоминать эти серые будни, состоящие из пар уроков. Учился я всегда на отлично, был в группе таким ботаником, у которого все брали списывать. Этакий прилежный ученик на радость папы и мамы.

Лишь последний год института отразился в моей памяти ярким пятном. Однажды, придя в гости к Степе, я вдруг увидел его младшую сестру. Она была восхитительна. «О небо, я клянусь, она была прекрасна, я горел, я трепетал, я был готов упасть к ее ногам». И я влюбился. Эту любовь пронесу через всю свою жизнь. Всю жизнь я тайно буду любить лишь ее одну. Я так и не наберусь смелости признаться ей в своих чувствах. Я буду страдать от безответной любви и реветь в подушку от своей нерешительности. Множество раз  буду себе говорить: «Слабак, трус! Покончи со своей несчастной любовью, признайся ей в своих чувствах, и будь что будет. Уж лучше определенность, чем та неясность, в которой ты сейчас  находишься». И я шел к своему другу домой, чтоб поговорить с возлюбленной, но при виде этой девушки вся моя решительность куда-то исчезала, ноги подкашивались, сердце начинало биться с гигантской силой, от волнения я не мог вымолвить и слова. Так продолжалось целых пять лет. Пять лет! Пять лет я не мог признаться возлюбленной в своих чувствах, девушке, у которой в это время не было никого. Она была свободна, одинока. И я был, так же как и она, одинок и свободен, да к тому же еще по уши влюблен.

У нее было редкое имя — Стефания. Брат и сестра были очень дружны, и мы часто отдыхали со Стешей  в одной компании. Да, да! У меня была тысяча шансов завоевать ее, но ни один из них не использовал. Рядом с ней вел себя как полный придурок: я отпускал на ее счет нелепые шутки, колкости, я не мог совладать с собой, мне хотелось, во что бы то ни стало, обратить на себя ее внимание. Но как это сделать, не знал. Оставаясь наедине с любимой – замолкал. Я просто лишался дара речи. Мой язык немел, зато мозг кричал «Да ну произнеси ты хоть слово!», но нет, я предательски молчал. Не могу назвать себя глупым или необразованным. Я довольно-таки начитанный человек, в обычной среде, где были все наши, так сказать «своя компания»,  много говорил, общался, поддерживал любую тему беседы, но с ней же – немел. И так продолжалось бы до бесконечности. Если б другая не встретила меня. Именно так, а не иначе.

После института  работал на овощной базе. Вся финансово-бухгалтерская документация была на мне. Именно на работе  и встретил свою первую жену. На тот момент я уже был достаточно обеспеченный молодой человек. Ездил на собственной машине, и в кошельке имел достаточно большое количество купюр. Настя же — моя будущая  жена – только окончила институт и устроилась к нам продавщицей. Нравилась ли она мне? Нет. Эта девушка была совсем не в моем вкусе. Странный век двадцатый, в котором все смешалось: правила, нормы, принципы, условности. И уже не кавалеры ухаживают за дамами, а наоборот. Так было в моем случае. Она была настойчива и решительна. Она всячески соблазняла меня, приглашала на свидания, ухаживала за мной. Поначалу я не воспринимал  всерьез все то, что происходит, пока не случился тот роковой разговор.

У Степана было день рождения. Мы отмечали его в ресторане шумной компанией. В тот вечер я выпил больше чем обычно и осмелел. Спустя пять лет я подошел к Стефании и пригласил ее на медленный танец. С ума сойти, даже сейчас я чувствую восхитительный запах ее волос, от которого кружилась голова, приятный аромат духов, ее тонкая талия в моих объятиях, и от этой близости можно было лишиться рассудка.

– Стеша, мы одиноки, – вдруг произнес я. – Может, нам попробовать соединить наши судьбы воедино? – Она  испугано посмотрела мне в глаза.

-Почему ты вдруг об этом заговорил? –  произнесла она.

– Ты мне нравишься, – вырвалось у меня из груди. – Очень нравишься, – добавил я, постеснявшись признаться, что уже давно страстно и безнадежно  в нее влюблен. Но она молчала, лишь пристально смотря в мои глаза. – Ты считаешь, что мы не можем быть вместе? – не вытерпел я ее взгляда.

– Не знаю. – Тихо произнесла Стеша.

Боже мой, какой же  был дурак! Почему  не боролся за нас? Она сказала «не знаю». Она не ответила – нет. Но моя неуверенность в себе,  вечный комплекс лишнего человека сыграли свою поминальную роль. Ее  «не знаю», я принял как безоговорочное «нет». Всю ночь  страдал, мучился. Мой мозг был раскален до предела от тяжелых, горьких дум. Слезы душили меня, двадцатишестилетнего мужика. Наутро я был не в себе от горя и безответной любви. И вдруг раздался он – звонок.  На другом конце провода я услышал Настин голос. В тот день мы встретились. Я изливал ей душу, а она утешала. Нет, тогда у меня и в мыслях не было крутить с ней роман, но прошла неделя, другая, и вот  уже лежу с этой девушкой в постели. Кто кого туда затащил? Нет, это не моих рук дело. Я был слишком нерешителен. Эта девушка взяла меня в свои руки и стала моей женой.

Так я связал свою жизнь с женщиной, которую не любил. А затем был поступок, за который  себя презираю. Я заставил Анастасию сделать аборт, убить своего собственного ребенка. На жизнь у меня были совсем другие планы, и на тот момент времени ребенок в них не входил. Я давно вынашивал идею открыть собственный бизнес, поменять машину, купить квартиру. Материальное было дороже всего на свете, о духовном я и не помышлял. Этот случай положил конец нашей семье. С Настей  прожили год. Дальше не смог. Устал, надоело, я больше не мог ее видеть, она мне до чертиков опостылела. И тогда я принял решение о разводе. Женясь на Насте, я надеялся позабыть Стефанию, но этого не произошло, каким-то странным образом еще больше любил ее, еще отчаянней. И сам не знаю, как пережил те дни, узнав, что моя любимая девочка выходит замуж. После ее свадьбы две недели пил, пока со мной не случилась белая горячка, и я не оказался в больнице под капельницей. Я пил две недели! Человек, который употребляет спиртное в очень малых дозах. Я был на грани самоубийства. И все же… Все же  переступил через грань той безнадежности и тоски, в которой  пребывал, и начинал жизнь с чистого листа. Без надежды, что когда-нибудь любовь всей моей жизни скажет мне «да». Я развелся и изо всех сил старался вычеркнуть прошлое навсегда.

4.

Сегодня восхитительный майский день. Светит по-летнему яркое солнце, балуя нас, жителей планеты Земля, своими ласковыми лучами.

Сколько я уже дней в больнице? Сегодня будет пятый. Все для меня здесь отвратительно. У меня аллергия на такие заведения, внутренняя непереносимость. Насмешка судьбы. Больше всего меня раздражает больничная еда, которая напоминает мне школьные завтраки, обеды и ужины. Все десять лет моей учебы я голодал в прямом смысле этого слова. Я не мог себя заставить есть те супы, каши, тушеную капусту,  которой нас кормили. Единственное, чем я питался – это чай и хлеб с маслом. Изредка на ужин нам готовили пюре, его я ел. Не знаю, чем связана такая моя избирательность в еде. Гурманом меня сложно назвать. Просто с детства терпеть не могу эту еду из столовой.

Моя тетрадь, ты стала для меня спасением! Я приобрел подругу, которой могу рассказать то сокровенное, которое всю жизнь жило во мне. Я и сам не подозревал, когда, открыв тебя и  написав на  листе первое слово,  как увлекательно будет для меня путешествие в прошлое. Я всего лишь собирался выплеснуть все то, что чувствовал тогда, в первый день моего пребывания здесь. А вышло вон как. Сейчас сижу на лавочке, которую скрывает тень ветвей огромной ели, и вспоминаю день за днем своей прожитой жизни. Как хорошо дышится майским ветерком, и как хорошо вспоминается все то, что так тревожит мою память.

Пятый день я пропадаю в этом мраке больных людей, один, совсем один. Я даже не сообщил ни одной душе, что  умираю. Никто и понятия не имеет, как мне больно в эту минуту. Да и сообщать-то некому. Их просто нет. За тридцать  семь лет я не обрел ни одного верного друга. Хотя еще лет пять назад мне казалось, что, как минимум, три близких человека есть в моей жизни, на которых я могу положиться в любой ситуации, они всегда придут  на помощь, что бы ни случилось, обязательно помогут выбраться из трудных ситуаций, но это заблуждение. В сущности, оказалось, что ты никому не нужен. У каждого свои проблемы и заботы, и до тебя нет никому ни какого дела. Пока у тебя есть деньги, ты находишься в кругу множества лиц, но стоит им испарится, с ними же исчезают все те, кто когда-то звался другом.

Степан – мой школьный товарищ, брат женщины моей жизни. Он единственный знал все мои тайны, лишь ему  мог доверить самое сокровенное моего сердца, но и он оказался предателем.

А как красиво начиналась наша дружба. В школе мы были не разлей вода, сидели за одной партой. Вместе пошли на курсы для поступления в институт, вместе поступили и выучились. К нему чувствовал родство души, с ним мне не нужно было притворяться, с ним я был самим собой. И я дорожил им. Дорожил нашими отношениями. Но для него я не был тем, кем он был для меня. Еще во  время учебы в институте у него появилась масса новых друзей, и Степан постепенно начал от меня отдаляться. Он не был таким замкнутым, каким был я. Он легко сходился с новыми людьми. Он был веселый, общительный. Его увлекали женщины, тусовки, алкоголь и табак. Я же был домашним. Дом, мой милый дом, моя отрада, столько лет я по нему скучал, и вот наконец мне не нужно было из него уходить надолго, вечером я всегда возвращался к тем, кого так сильно любил.

Все чаще Степан стал отдыхать в других компаниях, не зовя меня с собой. Он мог неделями не ночевать дома. Та жизнь его манила и звала. А я скучал по нему, скучал по нашему общению, иногда, раз в месяц, раз в два месяца он с барского плеча одаривал меня своим вниманием. И мы шли в кафе или же на дискотеку и долго общались, но потом он вновь исчезал. Иногда мы вместе  отдыхали в кругу наших школьных товарищей, и это был для меня праздник, я вновь погружался в атмосферу добра. Но все же Степан отдалялся от меня, а я всячески старался удержать его. Все наши встречи или телефонные разговоры были моей инициативой, он никогда не звонил мне первым. Я был тем клеем, благодаря которому мы общались и общались долгие годы. Но у всего есть предел. Все предметы стачиваются, так случилось и со мной. Вода точит камень, острое лезвие тупеет из-за небрежного ухода. На протяжении нескольких лет он меня предавал и обманывал, а я терпел. Но это не могло продолжаться бесконечно. У него своя жизнь, в которой для меня нет места. Я устал навязываться, поэтому сегодня здесь, на этой вот лавочке, сижу не с другом, а с ручкой и тетрадкой.

Сколько раз я звонил Степе, когда на душе скребли кошки, и мне нужна была дружеская рука, а он мне лгал, говоря, что устал и ложится спать, а на следующий день я узнавал из уст наших общих друзей, что его видели в тот вечер в клубе или в баре, или на дискотеке. Я для него был запасной аэродром, со мной он виделся только тогда, когда его телефон молчал, и чтоб как-то скрасить свое одиночество, он соглашался встретиться. Он давно уже не тянулся ко мне, не стремился. А я все надоедал и надоедал ему своими звонками и вечными просьбами увидеться. Для него я был нудным, непьющим, неинтересным человеком, с которым по воле рока; для общих друзей и знакомых приходилось делать вид, что я ему интересен. Все я это понимал. Миллионы раз я на него обижался, давал себе слово, что больше не потерплю роли коврика, о который можно вытирать ноги, который он своим бесчувственным отношением затер до дыр. Но он звонил мне, слыша его голос, я таял как мороженное на солнце, и больше не мог таить на него обиду, и так до бесконечности. Но постепенно я стал остывать, во мне появилось равнодушие, меня уже не стали трогать какие-то ситуации, которые раньше вызывали во мне массу эмоций.  Это не произошло за раз, я шел к этому своему состоянию несколько лет, каждый раз как утопающий, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха, ухватиться за соломинку и остаться на плаву. Первые годы то равнодушие, то положение доводили меня до слез, как маленького мальчика, и я, не сдерживая эмоций, плакал. Постепенно слезы иссушились, и я старался принимать Степку таким, какой он есть.  Не давил на него, ни на чем не настаивал. «Не хочешь, сегодня встретиться? Ну, нет, так нет». Но еще тянулся к нему. Моя дружеская любовь к этому человеку еще не исчезла. Но раз за разом истории повторялись, боль смешивалась с равнодушием, и вскоре безразличие стало доминировать над печалью. Так исчезла мучительная дружба.

Конечно, были у меня и друзья, и подруги, но это было не то детское единение: честное, сплоченное, которое меня много лет не отпускало.

5.

Через год после моего первого развода сбылась мечта, я смог организовать собственное дело. Благодаря Андрюхе – институтскому товарищу, нам удалось открыть торговую фирму, которая занималась оптовыми поставками продуктовых товаров. Вскоре у нас появилась точка на той самой базе, где семь лет я честно отрабатывал свою заработную плату.

Наше предпринимательство выпало как раз на начало девяностых. Жуткое время «стрелок», криминальных разборок и малиновых пиджаков. И если бы не Андрюхин отец – полковник милиции, который «крышевал» нас, не продержались бы мы и года, увязнув в рэкетских разборках. Хотя те головорезы и просто подонки не боялись ни черта, ни демона, и закон для них был не писан.

Жила в нашем доме семья: муж с женой служили в милиции. При солидных званиях ходили оба. Глава семьи – мужчина с принципами, строгих убеждений, правил, с врожденным чувством долга, чести и справедливости, смелый и решительный. Этакий Глеб Жеглов, преследующий «банду и главаря». Попросту говоря, ловил он шайку мерзавцев и сволочей, привыкших убивать, грабить и оставаться при этом безнаказанными.  В семье той рос восьмилетний сын, такой здоровый, жизнерадостный мальчуган. Его постоянно можно было видеть во дворе играющего со сверстниками в мяч или же другие дворовые игры. Однажды из школы он не вернулся, а под дверью квартиры родители нашли кассету с предупреждением – или дело закроется,  или же сына вы больше не увидите. Несколько дней ребенка разыскивали, наконец, удалось напасть на след. Малыша держали в старом заброшенном доме и, уходя от преследования, эти сволочи успели надеть на шею ребенка петлю и подвесить на старую лампу. Славу Богу, мальчик остался жив. Отец успел снять с петли сына живым, но у мальчика уже было сильное кислородное голодание и, как следствие, кома. Мозг практически был мертв. Только благодаря неимоверному желанию жить  парень выкарабкался и остался на этом свете. Но последствия того случая стали роковыми, мальчуган навсегда остался инвалидом. Он ходил, но очень, очень медленно. Представьте обычную дорогу с четырьмя полосами движения: две в одну сторону, две в другую, светофор, который мигает зеленым цветом всего сорок секунд, за которые обычный человек с легкостью успеет ее перейти. Только не он, сорок секунд было для него бесконечно мало, за это время он проходил лишь полпути. Говорил, но также медленно, размазано и протяжно. Какая-то свора недоносков сломала жизнь  пацану. Кстати, он закончил ту же школу, что и я.  Недавно я был у мамы. Мальчик тот стал настоящим мужчиной. Отец вел сына по двору под руку до своего новенького джипа. Сын стал копией своего отца: крепкий, высокий, с мужественными чертами лица – такими несгибаемыми, волевыми, а я смотрел на них из окна маминой квартиры и думал: «Как бы сложилась жизнь у этого парня, если б не тот случай? Все бы у него было в порядке с его-то внешностью и характером. И ждал бы этого парня успех и благополучие. А вышло все так, как вышло». И так мне стало за него обидно и горько до слез.

Так вот, мы с Андрюхой развернулись по полной. Через год у нас уже было несколько торговых палаток по всему городу. Мир был у наших ног. Деньги сами плыли к нам в руки. Мы отдыхали в лучших отелях, ужинали в самых престижных ресторанах и отдыхали в самых дорогих барах. Вскоре Андрюхе вся эта роскошь и вседозволенность начала сносить мозг. Алкоголь и наркотики стали его спутниками жизни, он все реже стал появляться на рабочем месте, а потом и вовсе  наведывался в офис лишь за деньгами.  Мне же, не склонному к  пагубным привычкам, пришлось пахать за двоих. Но это меня совсем не беспокоило, а вот за Андрюху я переживал, но как помочь ему, не знал. Он никого не слушал: ни меня,  ни отца, ни мать. Он жил так, как ему хотелось. Трудно протягивать руку помощи тому, кто ее не просит и не принимает. Это дело гиблое, и я не стал за него бороться, спустя все на самотек.

Однажды к нам в офис пришла устраиваться на работу прехорошенькая девушка.  Она была красива, ухожена и одета по последней моде. Меня потянуло к ней с первой минуты, как увидел. Я взял ее на должность секретарши, а позже она стала и моей женой.

И опять история повторилась, как и в первый раз: не я женился на девушке, а она на мне. Я был слишком застенчив, чтобы проявлять свои чувства в полной мере и первым предпринимать шаги. Но в этот раз девушка мне искренне нравилась, мне даже казалось, что я в нее влюблен.

Свадьба была шикарной. Траты грандиозные. Солидный ресторан, группа популярных музыкантов, лучший тамада, фейерверк, все по высшему разряду. И конечно, мне хотелось, чтоб на моей свадьбе присутствовала она — Стефания.  Да, я безумно желал, чтоб она кусала локти, увидев меня успешным, богатым бизнесменом. И она пришла, не одна, с мужем. Вот только я даже и представить не мог, что мне будет так больно видеть ее. Смотрел на них, и ненавидел его, и обожал ее. Рядом со мной стояла одна из красивейших женщин планеты,  несколько часов назад она стала моей женой, а мысли мои были далеки от этого события. Постоянно поворачивал голову в сторону Стефании, взглядом искал ее среди гостей и злился, видя, как ее целует и  обнимает другой.  Страшно ревновал, хотя и понимал, что не имею на это право, но я неподвластен над своими эмоциями: я был рассеян, невнимателен, жуткая агония взяла мое сердце. И я не выдержал, сбежав с собственной свадьбы. Два часа  бродил по улицам, пытаясь успокоиться, взять себя в руки, привести нервы в порядок. Я не видел Стефанию с того дня рождения, на котором так  облажался. Степка мне докладывал, что сестра его счастлива в браке с любимым мужем и новорожденным малышом. Я не питал иллюзий на сей счет,  думал, что и мои чувства давно позади, но стоило ее вновь увидеть, как заново все воскресло и заныло.  Так моя свадьба из счастливого события, которое должно было запомниться как светлый день моей жизни, превратилась в крах и мрак, который еще долгое время сидел в моей голове:

Любовь не красит жизнь мою,

Она как чумное пятно

На сердце, жжет, хотя темно….

6.

Жена моя была девушка из непростых. Она мечтала о роскошной жизни. Деньги — это самое главное качество, которое привлекало ее во мне. Но я понял это не сразу. После свадьбы она из кроткой, нежной, чувственной, заботливой  превратилась в надменную, высокомерную, спесивую особу. Ее больше не устраивало подносить мне кофе и  раскладывать «пасьянс косынку». Она желала большего. Ей хотелось иметь собственное дело; перебрав множество вариантов, мы остановились на салоне красоты. Я снял помещение,  закупил всю необходимую аппаратуру для салона. И вот моя жена стала бизнес-леди. Поначалу она с энтузиазмом занималась этим делом.  Но вскоре интерес пропал. Больших денег он не приносил, а расходы в конце месяца на зарплату работникам, коммунальные платежи  и арендную плату и вовсе делали баланс предприятия убыточным. Все реже моя жена стала появляться на рабочем месте, теперь ее интересовали званые вечера, на которых собиралось богемное общество, вечеринки, на которых приходил весь свет нашего города и, конечно же, бесконечные поездки по различным курортам.

В таком темпе мы прожили с моей женой целых семь лет. Эту женщину интересовала только красивая жизнь. Я же на тот  момент времени стремился к тихой спокойной домашней  обстановке. Надеялся, что она рано или поздно наиграется в «звезду», родит ребенка, станет примерной матерью и женой.  И  не терял надежды, деньги  вкладывал в недвижимость, покупая  участки земли для себя, родителей и будущего сына или дочки. Наделся, что когда-нибудь на той земли будут стоять красивые дома, цвести  сады,  и жить там будет  дружная счастливая семья. Но она наотрез отказывалась рожать.

Однажды я нашел у своей жены в комоде медицинскую карту, из которой узнал об абортах, которые она делала, будучи уже со мной в браке. Это был для меня шок.  Я возненавидел супругу и все же продолжал с ней жить, оплачивая ее расходы и долги. Я чувствовал себя тряпкой, ненужной вещью. Меня растоптали и предали. Но главный сюрприз от суженой был еще впереди.

В мгновение око все изменилось;  в стране грянул дефолт, моего многолетнего покровителя, благодаря которому не посягали на бизнес, сразил инсульт, начались бесконечные разборки, «стрелы» – в этом я был не силен. Мой бизнес многие хотели прибрать к рукам. Я терпел неимоверные убытки от грабежей, погромов и вымогательств. Жизнь превратилась в сущий ад.

Сообщения о том, что салон красоты придется закрыть, жена приняла крайне негативно. Она истерически кричала, называла меня никчемным мужичком, который не в силах справиться с кучкой идиотов. В ее глазах я видел ненависть, а в словах презрение. Наши чувства были взаимны. Зачем тогда я пытался сохранить эту фальшивую, жалкую пародию на брак. Я же прекрасно видел и осознавал, на какой женщине  женат. Мои эмоции, которые  испытывал в начале наших отношений: страсть, влечение, огонь — исчезли и потухли так же стремительно, как и возникли. Но отчаянно боролся за отношения – бесперспективные, поддельные и несчастливые. Все просто. Хотел, чтоб моя семья была ничем не хуже семьи Стефании. Мне хотелось выиграть эту битву, превзойти ее, и я, как умалишенный, движимый безумной идеей отмстить за свою безответную любовь своими успехами, удачами, показным счастьем и семейным благополучием,  желал быть в глазах Стефании  безупречным во всем, будь то бизнес или семья. В мечтах я представлял, что она, думая обо мне, сожалеет о своем выборе и мучается, размышляя, какого замечательного мужчину она упустила.

Из Степиных рассказов знал, что ее семья не была хорошо материально обеспечена. Муж был простым заводским работягой. Мало того, что его заработная плата была небольшой, так еще и выплачивали ее нерегулярно. Стефания же работала заведующей какого-то отдела в магазинчике и тащила семью на себе. Слушая, как живет моя любимая женщина, я злорадствовал! Я радовался, что она была женой неудачника, который не мог обеспечить семье надежный тыл. И чтоб возвысить в ее глазах себя, через Степана я ей передавал  сумму денег, которой вполне хватало на месячную норму продуктов. Я и сам себя обманывал, полагая, что так забочусь о Стефании. Вранье! Мной двигали корыстные цели. Люди вообще часто сами себе лгут. Они разглагольствуют: «Мы не говорим правды в лицо, дабы не обидеть человека», и это ложь, в которую они же и верят. На самом деле истина в том, что они боятся своих собственных мыслей, не дай Бог, кто-то узнает настоящее мнение о «визави». Их помыслы настолько грязны, что этот самый «визави» может так оскорбиться ими, что уж никогда больше не подаст руки. Вот что для нас всех самое страшное – не унизить другого нашими мыслями о нем, а то, что тот, другой, за наше мнение обидится на нас. Конфликт с близким или знакомым человеком никого не радует. Постороннему  лицу каждый может с легкостью  наговорить кучу колкостей, бранных слов, все, что он думает о нем и абсолютно об этом не жалеть, более того, через пять минут мы вообще забываем, что оскорбили человека, нанесли ему душевную рану и моральную боль, потому что до него нам нет никакого дела, ведь он чужак, который нам не пригодится. Что ж, я точно такой же. Мы банальны и примитивны. Главное, чтоб нас все любили. Так и я свои меркантильные  поступки выдавал за благородство. Всех нас рано или поздно за наши грехи покарает бумеранг судьбы.

Однажды я улетел в командировку, надеясь, что встреча с давними товарищами и коллегами по бизнесу принесет результат, и с их помощью  снова окажусь на плаву, но, быстро поняв, что бывшим партнерам больше я неинтересен, вернулся домой раньше, чем планировал. Зайдя в дверь своей квартиры,  услышал эротичные стоны и возгласы. Любовники так были поглощены своим интимным занятием, что даже не слышали, как заскрипела замочная скважина, когда поворачивался ключ. Сначала  замер в исступлении, не понимая, как быть дальше, но это мое замешательство быстро прошло, и  я уверенно направился в спальню, в которой намеревался застать изменщицу. Я даже испытывал в тот момент облегчение, больше не будет повода держаться за этот брак, теперь уж точно все кончено. В моей голове вихрем пронеслись все слова, какие я ей скажу, как покажу на дверь и выкину вслед за этой  неверной предательницей ее вещички и чемодан. Но, когда я открыл дверь спальни, меня ждало очередное потрясение, от которого я забыл все слова, крутившиеся в голове. В моей кровати, в моей постели, на моей жене лежал мой друг детства — Степан. Этот удар был ниже пояса. Меня абсолютно не волновала измена жены, но Степан! Как он мог? Он снова меня предал — вероломно и коварно. Как истукан, не двигаясь, смотрел на супружеское ложе и двух обнаженных на нем людей. Мысли застыли, слова пропали. В сердце был лишь холод. И вдруг я резко развернулся и вышел из комнаты. Вслед услышал, как кто-то из них закричал: «Это не то, что ты подумал!» Что? Это не то, что ты подумал!? Они меня явно держали за дурачка! Я уже был около входной двери, как за спиной услышал голос Степана: «Миха, я все тебе объясню». В мгновение я развернулся и  вмазал ему кулаком по морде со всей силы, что только имелась у меня. Степан отлетел, видимо, он не ожидал от меня такой прыти; что и говорить, я и сам был ошеломлен от своего поступка. Степан прижал ладонь к щеке и застонал от боли. Лишь сейчас я заметил, что на нем был накинут мой халат. И вдруг так омерзителен он мне стал, так неприятен. Моя жена на стон любовника и треск паркета выбежала из спальни, она подбежала к Степану и стала осматривать его щеку:

– Даю час, чтоб собрать свои вещи, – спокойно сказал я. – Можешь забирать ее себе, она мне больше не нужна, – сказал я в том же тоне и хотел выйти, но моя жена закричала:

– Как бы не так! Это и моя квартира! Имей в виду, при  разводе буду требовать половину нажитого имущества!

– Да ради Бога, – и тут я истерично начал смеяться, а потом вышел, оставив ее в недоумении. Она еще не знала, что у нас уже ничего не было.

В квартиру я больше не вернулся. Жить стал в родительском доме.

7.

Чувствую, конец мой уже близок. Сегодня мне снился странный сон, будто прадед за мной пришел и говорит мне: «Собирайся внучек, скоро  с отцом встретишься». А не доверять ему у меня оснований нет.

Прадед у меня был святой человек, священник! И не простой, а глава епархии Артемовской области. В тридцатых годах был расстрелян большевиками. Обычное дело. Тогда вообще через одного расстреливали или в ГУЛАГ сажали. Вообще, о прадеде я практически ничего не знал. Шестеро детей у него осталось, которых по разным приютам развезли. Бабушка — мать моего отца, была младшей дочерью, ей тогда лет восемь, что ли, было. Осталась одна, без родителей, сестер и братьев. Знаю, что когда выросла, разыскивала родных, но найти удалось не всех.

И сегодня этот самый святой человек пришел за мной, как когда-то за отцом. Два года назад я похоронил своего родителя, инсульт у него был в тяжелой форме, да плюс еще и микроинфаркт. Врачи лишь пожимали плечами, и через две недели вручили нам еле живого папу домой умирать. Так и сказано было моей матери: «Может, недельку, две еще протянет». А он целых семь месяцев жил.  Поначалу он был похож на растение, затем  на малое дитя,  а через месяц сам  на инвалидное кресло научился садиться. Вот что значит уход любящей женщины. Родители мои любили друг друга безумно. Такие семейные пары нужно в красную книгу заносить. Они все делали вместе. Даже дети для них были на втором плане. Особенно папа боготворил маму, для него она была – святая женщина. Бывало, мама уедет в санаторий на лечение, так он каждую пятницу гнал за тысячи километров на машине и привозил на выходные домой, а в понедельник отвозил обратно. Неделя без нее для него была невыносима.

Так вот, прадед мой перед смертью отца к маме моей во сне приходил, такой маленький, с бородой и в рясе, и  в моем видении таким же предстал. Говорит ей, мол, приготовь все заранее для внука моего, неделю тебе даю на сборы. Так и вышло, ровно через неделю не стало папы. Мы в тот день с братом от бабушки возвращались. Дорога была утомительная. На трассе затор из-за ремонтных работ дорожного полотна, ежегодно одно и то же, все никак сделать не могут. День воскресный, вечерело, многие с дачи  в город ехали, пробка образовалась трехчасовая. Выехали мы от бабули около полудня, а добрались только к шести вечера. Вышли из машины, хлопнули дверями, и вдруг слышим истошный крик матери. В этот самый момент она обнаружила, что папа дышать перестал.  Без нас не умирал. А ту минуту, когда катафалк с телом отца от дома отъезжать начал, небо разразилось громом, и дождь полил.

Что же, видимо, и мой черед настал. Странно, я всегда думал, что от болезни сердца умру, как мой дед, бабушка и отец. А вот и не угадал — онкология.

8.

Сегодня произошло нечто чудесное, потрясающее, неожиданное. Я встретил ее. Она поднималась по лестницам навестить подругу, а я в это время спускался. Увидев ее – растерялся, и она тоже была крайне удивлена повстречать меня в таком неожиданном месте:

– Миша? – растерялась она.

– Здравствуй, Стефания, – я был еще более смущен и озадачен ее появлением, неужели каким-то образом она про меня прознала – первая мысль, которая пришла мне в голову. – Что ты здесь делаешь? – незамедлительно спросил у нее.

– Вот, – подняла она пакет с фруктами, – пришла навестить подругу, у нее онкология. Совсем не ожидала тебя увидеть в этом месте. Как ты здесь оказался? – в ее интонации чувствовались нотки испуга, оно и понятно, вид у меня был потрепанный: мятый спортивный костюм, который я уже не снимал вторую неделю, лицо обросло  щетиной, а грязные волосы торчали в разные стороны.

– Видимо, так же, как и твоя подруга, – ответил я, не видя смысла больше скрываться.  Увидел, как Стефани побледнела, ее глаза наполнились страхом, а потом она глубоко вздохнула и спросила:

– У тебя рак?

– Да. – Спокойно ответил я.

– Где тебя можно найти? Сейчас я до подруги, а потом мне хотелось бы с тобой пообщаться.

– Я шел во двор, там есть замечательная лавочка, на ней буду тебя ждать.

– Хорошо. Дождись меня, пожалуйста, – добавила она и спешно поднялась вверх.

Я вышел на улицу и беспомощно свалился на скамью. В моей душе бушевала революция. Дыхание участилось, от волнения не знал, куда деть себя: «Боже мой! Ну и вид у меня! – размышлял я. – Что она обо мне подумает, увидев меня таким неопрятным, жутким, помятым. Может,  еще успею помыться и переодеться? – И вскочил со скамьи, чтоб бежать в душ. Но сделав несколько шагов, опомнился. – Разве должно меня это волновать, не сегодня, так завтра меня уже не будет на этом свете. Поезд ушел. – Я развернулся и сел на то же место. – Как глупо  себя веду. О чем вообще она со мной хочет поговорить? Узнать, как так случилось, что у меня обнаружили рак? Конечно, женское любопытство, им всегда интересно по подробней обо всем прознать, чтоб затем было о чем сплетничать. Господи, каким убогим я наверно сейчас ей кажусь. За что всевышний ты послал мне еще и это испытание? Мало их, что ли, было в моей жизни? Напоследок решил  еще и унизить перед самой красивой девушкой на свете. Браво! Михаил, ты истинный неудачник. Ах, вот и она! Что ж, приготовься, сейчас тебя будут жалеть, вздыхать и охать, и говорить; «Да как же так! Ты обязательно поправишься! Держись! Борись!» короче, дежурные фразы».

– Ты давно здесь, – сев рядом, спросила меня Стефания.

– Уже вторая неделя пошла. Как чувствует себя твоя подруга?

-Держится. А ты как?

– Тоже держусь. – А затем она задала мне рядовые вопросы  о моем здоровье и лечении.

– Почему ты нам ничего не сообщил?

– Зачем, разве это кого-то интересует? По большому счету, все только и делают вид, что переживают, на самом деле им совершенно наплевать, где ты, что делаешь, здоров ли ты. У всех своя жизнь, свои проблемы. И их беспокойство заканчивается сразу, как только вышли из палаты больного.

– Зачем ты так? Мне совсем не безразлична твоя жизнь и Степке тоже.

– Ты издеваешься? Зачем ты заведомо лжешь? Чтоб сделать мне приятно? Ты ведь знаешь, что он предал меня! Что спал с моей женой!

– Знаю! Но еще знаю и то, что он раскаивается за свой поступок.

– Почему же он сам не сказал мне об этом? – с ноткой сарказма спросил я.

– Просто ему стыдно смотреть тебе в глаза.

– Я не верю твоим словам. Думаю, он даже не вспоминает обо мне. – Горечь обиды вновь стала комом в горле.

– Это неправда, мы часто о тебе говорим, и для меня очевидно, что он сожалеет, что вы с ним больше не общаетесь.

– Конечно, сожалеет, ведь от него сбежала преданная собачка, с жадностью заглядывающая в рот хозяину, – с некой обидой произнес я. – Знаешь, своим  коварством он мне причинил не отпускающую меня боль. Затем наступило такое странное равнодушие, смешанное с той самой болью.

– Я тебя понимаю. Лучший друг и любимая жена. Одни из самых близких людей предали тебя.

– До жены мне нет никакого дела. Я ее никогда не любил. Всю жизнь лишь тобой одной жил, – вдруг вырвалось у меня. – Я люблю тебя всем сердцем и душой, что только есть во мне. И до самого последнего вздоха лишь тебя одну любить буду.

– Почему же ты мне раньше об этом не говорил?

– Стеснялся быть отвергнутым. Один раз я попытался, предложить быть вместе, помнишь, что ты мне тогда сказала?

– А что я тебе тогда сказала? «Не знаю»! Это было всего лишь слово «не знаю». – А затем она тяжело вздохнула и снова начала говорить. – Я полюбила тебя еще в тот день, когда впервые увидела и ждала тебя долго, слишком долго. Я ведь видела, как ты на меня смотришь и поэтому все надеялась, что наконец осмелеешь и признаешься  в своих чувствах, и тогда мы будем вместе. Навсегда. В тот вечер ты был пьян и говорил непонятно что! Я так долго мечтала услышать хоть какие-нибудь слова любви от тебя, и когда это произошло, я растерялась от той нелепости, что ты произносил, да к тому же я была неопытна, я совсем не понимала, как же поступить в той ситуации правильно. А затем ты женился! Боже мой, как же я плакала, как же я тогда страдала, так больно мне не было никогда. И что мне оставалось делать. Мне надо как то было жить дальше. Я вышла замуж за хорошего, доброго, заботливого мужчину, жаль, что нелюбимого.

Я не смог удержать слез, и тогда мы обнялись крепко, крепко. Мне хотелось, чтоб этот миг длился вечно. Дурак, олень, дебил! Все в моей жизни могло быть иначе, но своей нерешительностью и трусостью я сам ее искалечил. Как будто прожил совсем чужую жизнь, не свою.

Мы попрощались. Она обещала завтра меня навестить. Я счастлив, что есть возможность видеть ее, наслаждаться ей, слушать ее голос, смотреть ей в глаза. Боже! Какое это блаженство. Благодаря Стефании вновь появилась жажда к жизни. Да, я вновь хочу жить. Верю, что смогу перебороть  свою болезнь, стать на ноги, начать жить заново и побороться за нашу любовь.

Что ж так сильно колет в груди, и дышать становится трудно, схожу к сестре, попрошу корвалолу………

Эпилог.

– Доброе утро! – подойдя к сестринскому столу, бодро произнес доктор.

– Здравствуйте, Валерий Леонидович, – поздоровалась с ним дежурная сестра.

– Как ночь прошла? Есть новенькие?

– Удивительно, но сегодня невероятно тихая ночь. Два или три раза скорая выезжала на вызовы, но случаи были все легкие, госпитализации не потребовалось. – Со вздохом облегчения произнесла медсестричка. – Спасибо, прочитала, – протягивала она измятую тетрадь, бережно завернутую в обложку. – Что же произошло с ним, он…?

– Умер. От инфаркта. В тот самый вечер. Разнервничался, организм и так был слаб, вот сердце и не выдержало.  Пошел таблетку попросить у медсестры, упал, и сердце остановилось, спасти его не удалось.

– Какая жалость, – искренне пожалела девушка. – Как же у вас его записи оказались?

– Да я уж не помню, кто-то в моем кабинете однажды из персонала их забыл, так и остались. Хотел было выкинуть, а когда прочел, рука не поднялась.

– А родные?

– Забрали тело, все как положено.

– А девушка? Стефания, как она отреагировала на его смерть?

– Я уж и не помню такие подробности. Сколько лет уж прошло? Около десяти уж точно. – И Валерий Леонидович, взяв со стола у девушки чьи-то анализы направился в свой кабинет.