Александра не боялась ни Бога, ни Сатану, но когда пришёл час ступить на эшафот, её стройные белые ноги дрогнули. От её шелкового платья остались лишь лоскуты, и через них толпа смотрела на её оголенное тело, покрытое чёрными узорами татуировок под не заживившими шрамами плетей.
— В огонь! Ведьму в огонь! — кричала толпа.
— Смерть ведьме!
— Пусть горит в аду!
Она собрала силу воли в кулак и сделала шаг вперед, ещё один. Её руки были связаны за спиной, но даже если бы это было не так, побег был невозможен. За ней стоял палач, высокий мужчина с мешковидным колпаком на голове и длинной саблей в ножнах, а перед эшафотом стоял строй пиконосцев, оттесняя толпу. Воняло потом и дешёвой водкой. Александра посмотрела на столб посередине эшафота; вокруг столба лежали стопки хвороста.
«Что же», — подумала Александра. — «Возможно, могло быть и хуже».
Палач привязал её к столбу, сорвал с груди остатки платья, хрюкнул и ударил кулаком по лицу. Её шатнуло, но упасть она не могла. Из разбитой губы просочилась кровь.
— Вы все подохнете как собаки, — прошептала она.
— Ты чё бормочешь, сука? — сказал палач и ударил её ещё раз.
В этот раз, когда в её челюсть вернулось чувство, она ничего ему не ответила.
К ней подошёл священник. Капюшон его рясы свисал ему на глаза, а на шее висела цепь с огромным серебряным крестом. От него несло перегаром.
— Исповедуйся, — сказал священник. — Спаси свою душу.
Александра подняла голову и, пользуясь его близостью, плюнула ему в лицо кровью.
Священник отпрянул.
— Начинайте! — крикнул он.
Палач вынул из подставки факел и поднес его к хворосту. Александра смотрела на пламя факела широко раскрытыми глазами.
#
Никодемус стоял в толпе в первом ряду и смотрел на то, как палач подносит к хворосту факел. Вокруг — люди, запахи, свет, пиконосцы, крики, водка, хруст яблок; его нечеловеческие чувства были натянуты как гаррота. Он не был в городе уже пять лет с того момента как встретил её.
Он смотрел на факел и на её белую кожу, обнаженную грудь, капли крови, текущие с губ, в его памяти — отпечатки её поцелуев, её страсть, нежность, то, как она, отдаваясь ему как животному, подарила ему душу. В Никодемусе тихо кипела ярость. Эти людишки думали, что они смогут забрать единственное, что было для него в жизни важно? Пытать, издеваться, убить? Животные — это были они. Стадо, толпа, мясо, зверье.
Мёртвое зверье.
Превращение произошло мгновенно. Его туника разорвалась под массой мышц, лицо стало мордой, рот — пастью, зубы, клыки, ненависть, ненависть, НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ!
Он, оно, ЭТО, бросился через парализованных страхом пиконосцев к эшафоту. Их пики ломались об его шкуру, а он рычал, грыз, кровь брызгала во все стороны. Один из тех, кто похрабрее, встал ему поперёк пути, и Никодемус, отобрав у него пику, поднял его над головой и разорвал напополам. Толпа за его спиной пришла в панику, он чувствовал их страх, но ему было наплевать, что у него за спиной. Только она, Александра, факел, огонь. Он взобрался на эшафот, делая из людей трупы, замахнулся рукой и снёс палачу голову одним ударом. Священник упал на колени, схватился за крест, что-то орал. Никодемус оторвал ему обе руки, смеясь рыком. Когда от людишек не осталось ничего кроме потрохов и луж крови, он движением когтя разрезал верёвки, которыми была связана Александра. Она посмотрела ему в глаза, провела по морде рукой и поцеловала в губу, с которой лилась кровь их врагов.
Он её обнял. Они были родственные души.