Альма-матер. Три часа пополудни. Храм науки.
В пустой, гулкой аудитории в ожидании своей участи застыли три фигуры. Судя по напряжению и полуобморочному состоянию – студенты-должники, обречённые на пересдачу.
Дело привычное. Рядовой случай. Рутина. Но только не сегодня. Сегодня особенный день. Судный день!
Пересдавать предстояло зачет по немецкому языку. И не кому-нибудь, а самой Циле Марковне Прикус, живому носителю языка, университетской легенде, которая прославилась своей беспощадностью, а в студенческой среде слыла кровожадной, не знающей жалости фурией.
Первым в очереди на заклание стоял первокурсник дневного отделения Сергей Иванович Семипядов-Лбищев. Худой, костлявый юноша, в больших роговых очках, нескладный и угловатый, как трансформер. Любопытствующим по поводу его фамилии он неизменно отвечал:
– Из бывших, из столбовых дворян!
Хотя, честно признать, все его предки мантулили за сохой без перекура да плодоносили год не год, воспроизводя новые поколения рабочих муравьев.
Вторым на отпущение грехов шел заочник, лет тридцати, товарищ Одутловатов. Именно товарищ! Другие обращения к себе он игнорировал. В своей глубинке, воспитанный по лекалам молодого строителя коммунизма он прослыл идейным, твердолобым, упертым, но идейным. Одет он был в чёрную, допотопную пиджачную пару и ботинки на “манке”. На лацкане пиджака пламенел значок с профилем вождя мирового пролетариата. Воротничок рубашки, застегнутой до последней пуговицы, врезался в мощную, бычью шею, отчего брыластое лицо имело кирпичный оттенок. Ансамбль завершал толстый, как батон, галстук в крупный перезрелый горох.
Третьим соискателем индульгенции была субтильная, напуганная девица-заочница с зачесанными назад волосами, собранными в конский хвост с такой силой, что казалось расширенные глаза и раскрытый рот никогда не закрываются от изумления неразберихи житейского безобразия. И фамилия у неё была соответствующая. Зяблик. Прасковья Зяблик. Входящее в моду имя, приносило ей немало неприятных минут, когда смешливые и насмешливые, ерничая, интересовались ласкательно-преуменьшительным производным греческого имянаречения.
Дураки, одним словом! Неучи! Темнота и невежество! Святынь не почитают и святых не чтят. О времена, о нравы!
Дверь в аудиторию распахнулась. И как-будто зазмеился по полу ледяной холодок, громыхнуло где-то раскатами грома, и послышался заунывный хор голосов, исполняющих отходную молитву.
Сверкнуло!
На пороге стояла собственной персоной Циля Марковна Прикус!
Потерявшие всякую чувствительность испытуемые, мгновенно покрылись липкой испариной, желудки у них ухнули вниз, животы заурчали, противная дрожь ударилась в перепляс. Зубы лязгнули. Семипядов сглотнул. Товарищ Одутловатов побагровел. Паранюшка сделала попытку упасть в обморок. Неудачно!
Разом. Не сговариваясь. Все трое вскочили. Вытянулись в струнку. И зазвенели. В глазах заплескались ужас, страх и собачья преданность.
Старший преподаватель кафедры иностранных языков победоносно оглядела приговоренных, плотоядно улыбнулась и сурово скомандовала: “Садитесь!”.
Как подкошенные, мученики от науки, рухнули на стулья и застыли обледеневшей композицией.
Что там греха таить, любила эти минуты Циля Марковна, ох, любила, испытывая при этом острое чувство справедливого
мщения и благородного возмездия за нерадивость, лень и наплевательское отношение к предмету. Окинув взглядом ещё раз ни живых, ни мёртвых страдальцев, она сладко вопросила:
– Ну,кто первый?
С такой приветливой доброжелательностью палач приглашает на эшафот приговоренных к смерти.
Пауза. Судорожно дернулся Семипядов-Лбищев.
– Семипядов, ну что же Вы, голубчик, кокетничаете. Предпочитаете уговоры и обхаживания. Ко мне извольте пожаловать, сюда, поближе, и мы с Вами тут накоротке без всяких там, знаете ли, сантиментов разрешим наши разногласия по поводу знания Вами темы зачета.
Циля Марковна хоть и имела репутацию “синего чулка”, но в виртуозном владении злой иронией и ядовитым юмором ей отказать было нельзя.
Сергей Иванович, подволакивая ноги, прошаркал к преподавательскому столу.
– Итак, что Вы мне, любезный, можете рассказать о выдающихся деятелях германского рабочего и коммунистического движения в первой половине 20-года века .
Восхождение на Голгофу началось.
Потомок столбовых дворян страдальчески закатил глаза и деревянным голосом пропунктирил:
– Эрнст Тельман ист…
И замер. Знания закончились. Внезапно. Напрочь. Махом. Он был пуст, как карман перед стипендией, и чист, как анкетная графа “государственные награды”.
– Ист, ист…Чего же ист? Может, исть? В деревнях так поесть зовут. А не помешало бы. Вчера последние деньги на эту дуру, как ее…зовут-то? А-а-а, какая теперь разница! Ах, Сергей Иванович, Сергей Иванович, какая у Вас фамилия благородная, если Вы и ухаживать так же умеете, то я сразу поверю в Ваше дворянское происхождение! Пирожных одних сожрала – на пятерых хватит, лимонада полведра, на карусели до одури накрутилась. Думал, хоть вытошнит, не так обидно за деньги будет. Куда там! Морда красная, глаза наглые и все на карман мой целится. Хрен тебе, накось выкуси!
– Ист…ист…исть. Да и деятель этот, Тельман, тоже хорош! Круглый, гладкий, сытый а чего ему переживать, сосисок с капустой натрескается и пошёл руками махать, перед пролетариатом выделываться. Попробовал бы он не жрамши гидру контрреволюции за манишку ухватить.
– Ист…ист…ист…Нет, толка не будет, надо сдаваться, или ещё попробовать?
– Циля Марковна, что-то я не очень про Тельмана, разрешите про Клару Цеткин?
– Пожалуйста, Семипядов.
– Клара Цеткин хат….
Зеркальное отражение Эрнста Тельмана. С озабоченным видом дворянский сын ерошит шевелюру.
– Хат…хат…ат…т… Нет, не то. А если наоборот? Тах, ах, а… Чушь какая-то! Хат…хат…За хату уже с прошлого месяца не платил. Попрут, как пить дать, попрут. Родаки денег прислали, а я их того…просадил. Нда… А без крыши как же? Ни прилечь, ни пивка попить, ни поесть толком. А поесть сейчас в самый раз. Колбаски, селедочки с картошечкой. Впрочем, денег все равно нет, где бы перехватить? Да кто даст! Капусточки бы, да колбасок по-баварски. Был бы Тельман сейчас жив, к нему бы подался. Ясное дело, накормил бы, а то у Клары не допросишься. Ей омаров с лангустами подавай, а нам чего попроще, и хлебушек с маслицем пойдёт.
– Хат…хат…Хоттабыч, ты где? Ау?! Хат…хат… Один звон в
голове. Удавиться, что-ли?
– Циля Марковна, а давайте я Вам лучше про Розу Люксембург расскажу.
– Ну давайте, энциклопедичный Вы наш!
– Роза Люксембург вар…
Сложив губы в куриную гузку, Семипядов начал выдувать мелодию факирской дудочки. Циля Марковна с изумлением посмотрела на адепта индуистских практик.
– Сергей, с вами все в порядке?
– Виноват, задумался.
Прикус недоверчиво покачала головой.
– Вар…вар…вар… Варрава, варан, Вар-равван, не то. Вар…вар… Варвара. Какая Варвара? Краса-длинная коса? Тьфу ты, лезет в голову всякая дребедень! Вар…вар…варево. В пыльном, дымном вареве головы метались. Какие головы, зачем, почему? Отрубленные! Вот и моя сейчас полетит! Да пропадите вы пропадом зигзаги истории, классовая борьба и дымное варево! Господи, за что!?
– Циля Марковна, я не готов!
– Что и требовалось доказать, Семипядов!
– Лбищев, – машинально добавил поверженный.
– Вашему Лбищеву никакой Умищев не страшен! Что в лоб, что по лбу, что обухом по лбу! Как горох об стену! – с иезуитской улыбкой подвела итог беспощадная Эриния. – Какой раз я имею удовольствие лицезреть Вас на пересдаче, Семипядов?
– Третий, – угрюмо буркнул агнец.
– Всего лишь! У меня и шестой раз не предел! Готовиться и готовиться. Незачет. Вы свободны!
Контрольный выстрел в голову был произведен. Первая кровь пролита.
Потрясенный расправой, товарищ Одутловатов беззвучно хватал ртом воздух и полузадушенно сипел. Паранюшка медленно сползала со стула,стекленея на глазах.
Дверь за дворянским отпрыском захлопнулась с глухим стуком.
«Как крышка гроба!», – просквозило в головах раздавленных ужасом.
Мертвая тишина, а Циля Марковна немигающим взглядом Немезиды уже гипнотизировала крестьянского ходока за ученостью. Пристально. В упор.
– Одутловатов, прошу. Тема задолженности?
– Французская компартия в 70-80 годы 20 века, и роль коммунистической прессы в борьбе за права трудящихся. Перевод статьи. Пересказ.
– Пожалуйста
– Георгий Марше…
– Простите, кто?
– Георгий, – пауза и неуверенно, – Марше
– Почему Георгий?
– Почему, почему, родители так назвали, когда родился, он же не сам себе имя выбрал.
– Это понятно, но почему Георгий? Во Франции нет таких имён
– Интересно получается, в Грузии есть, а во Франции не может быть, что ли?
– Не может, читать нужно Жорж Марше. Дальше.
Сложность перевода для заочника была полной неожиданностью. С озадаченным видом он с трудом, по слогам одолел половину статьи. С переводом было сложнее. Можно сказать, беда!
Словарь, которым ему было разрешено пользоваться, исходя из его пролетарского происхождения, завёл в непроходимые дебри. Пользоваться им он явно не умел.
Что-то дрогнуло в душе Цили Марковны, то ли она уже пресытилась жертвоприношением в лице несчастного Семипядова, то ли остатки человечности шевельнулись, но она сжалилась. Впервые и неожиданно.
– Хорошо, как называется главный печатный орган французской компартии? Прочитайте.
– Лэ, черточка, ху, мани, те, – медленно и тяжело Одутловатов одолел название газеты.
Искорка жалости в глазах вершительницы судеб вспыхнула в последний раз и погасла. Судьба идейного в эту секунду была решена.
– Нет, уважаемый, нам ещё рано с вами расставаться. Незачет!
– А как же идейная подкованность и классовое чутье. Ненависть к акулам империализма. Все прахом!? Мне сам лесничий руку подает и со мной советуется. Я взносы собираю и «Интернационал» весь на память знаю. Политинформации провожу, по красным датам флаги вывешиваю. Да я подшивки «Правды» до сих пор храню! А вы меня на французишках, лягушатниках режете!
– Одутловатов, вы не на митинге. Знаний у Вас ноль целых, ноль десятых. Вам учиться надо, много, долго и кропотливо. Придете в следующий раз!
– Я к ректору пойду, он человек подкованный, в беде не бросит!
Косолапя и сутулясь, он пробухал к двери, испепеляя взглядом идейную отступницу, ревизионистку Прикус.
Дверь взвизгнула.
Циля Марковна желчно усмехнулась: «Ну-ну!», и орудийные стволы холодных глаз были переведены на обомлевшую Паранюшку.
– Чем порадуете, студентка Зяблик?. Перевод, пересказ, какая тема?
– Жизнь и деятельность Карла Маркса в период эмиграции.
– Прошу вас.
Дрожащим голосом, срывающимся на шепот, Прасковья начала громкую читку. Произношение было ужасным, дикция отвратительной.
Циля Марковна морщилась, как от зубной боли и с сожалением поглядывала на юную особу, всем своим видом давая понять, что канун праздника всех святых ещё не закончился.
Текст был не то, чтобы заковырист, но требовал для перевода определённых умственных усилий. Паранюшка силилась активировать природную кнопку реактивной тяги движения нейронов, но тщетно. Ее мозг не был запрограммирован на скоростной режим. Процессоры не выдерживали и дымились.
Статья жалостливо поведывала о незавидной судьбе одного из основоположников теории научного коммунизма, нищете и лишениях многочисленного семейства классика.
С грехом пополам и с помощью знатока романо-германской филологии, Пашеньке удалось добраться до фразы «Marx war in einer schwierigen situation» ( Маркс попал в затруднительное положение) и тут случился конфуз. Нечеловеческим усилием должнице удалось понять, что основатель теории классовой борьбы попал. Часть предложения была равна для неё китайской грамоте и поэтому перевод оставшейся части перевернул представление корифея языка Прикус о создателе «Капитала», как по части физиологии, так и по части гендерной принадлежности. Паранюшка, запинаясь выдала:
– Маркс был…. – дальше для неё была терра инкогнита, но последнее слово было знакомо, и она ухнула, не задумываясь, – …в положении!
Глаза у Цили Марковны стремительно начали увеличиваться в размерах.
– В каком смысле?
– В смысле… Маркс был в положении…
– Что вы говорите! – выдавила из себя потрясенная Прикус.
– И кто же так расстарался?
– Враги! – испуганно ответила Прасковья. – Они его не любили! А я думала всегда, что такие вещи происходят только по любви!
Подбородок Цили Марковны задрожал.
– Они его преследовали и вынуждали жить такой жизнью – чуть не плача, оправдывала Маркса Зяблик. – Он устал сопротивляться и был согласен на все. На любую помощь.
– Помощь!!!. – Циля Марковна, уже не сдерживаясь, хохотала во весь голос, смахивая слёзы и задыхаясь от смеха.
– Деточка моя, я ставлю вам зачёт авансом, на будущее и благодарите за неожиданный подарок вождей мирового пролетариата и вашу спасительную инфантильность!
И ещё долго, после того как обезумевшая от радости Паранюшка стремглав унеслась к свободе и счастью, принималась хохотать, закрывая лицо ладонями.
День явно удался!