Алексей Решенсков. Так и будет

«Звук не исчезает бесследно, его можно как-то сохранить».

Джамбаттиста делла Порта 1589г

Крайне обидно сознавать, что каждая неразумная мошка норовит тебя вразумить, наставить на путь истинный. При этом обзывая тебя глупцом и самодуром. А ты по вежливости и культурности своей, опустив глаза в пол, внимаешь этой мерзости. Ладно бы еще если человек умным был, чины там, звания носил какие. А то так – замзавглав, исполняющий обязанности. Куда ни плюнь, везде замглавы, будь то в очереди за молоком или в киоске Союзпечати. И величают они себя менеджерами общественных мест, а по сути, уборщица в общественном туалете. Бывает и жалко мне их: придёт такой чопорный замглав домой, снимет с себя шиншиллово-кроличью шубу, рваные носки – и перед тобой человек как человек, без каких либо прибамбасов, простой Иван Петрович Замухрышкин. Иван Петрович, такой как все – семья, дети, квартплата, налоги, в общем, сочетание всех атрибутов современного демократизма. Не то чтобы человек ущемленный, нет, Боже упаси. Просто он – один из многоликой толпы современных обывателей. В тайне ото всех он вяжет носки и вечером ходит в парк поиграть в домино, потом смотрит телевизор и, наконец, засыпает с мыслями, полными достоинства и удовлетворенности.

На таких людей я вовсе обиды не имею, жалко мне их. Да и привык я уже. Они везде и, глядя на них, ровно не делаю никаких выводов, они для меня будто комар мимо пролетел. А чего ж так-то, спросите вы. А оттого, друзья мои – в моей голове своих тараканов хватает. С ними бы разобраться. Человек я молодой, и как друзья говорят – еще пороху не нюхал. Да где уж мне его унюхать, если учеба и гулянья отнимают всё мое время. Понимаю, что хвалиться здесь нечем, но разве можно отказать себе в удовольствии посидеть в ресторане за бокалом Киндзмараули, вдыхая запах фруктового кальяна, послушать музыку, потанцевать с девчонками.

Вот как-то так протекала моя жизнь, полная эмоций и мальчишеского баловства. Какого-либо рвения к учебе и наукам я у себя не наблюдал и потому временами скучал. Кому из вас, дорогие мои друзья, не знакомо это состояние, когда ничто не радует тебя?

И даже тело девы молодой

не столь желанно, коль в смятенье

душа так рвется на покой

в страну мечтаний, грёз, сомнений.

Вот как-то так. Да что вы право, я не поэт. Хотя в юности грешил, грешил. Утолял жажду своих подруг, так сказать. Но всё это уже в прошлом. Увы.

На вербное воскресение случилась у меня такая хандра. То ли от неё, то ли от пасмурной погоды настроение у меня было просто отвратное. Мысли хаотично плутали по просторам головы, не находя там равновесия и согласия. Жуткое состояние. Вдавив свои шейные позвонки в воротник серого плаща, я петлял по Солдатской улице, заглядывал во дворы, оглядывался на проезжающие автомобили и даже самому себе не мог объяснить – что я здесь делаю? Просто так, хандра завладела мной. Решив погреться, зашел в маленькое кафе, где расфуфыренная крашеная блондинка пенсионного возраста налила мне кофе. Скинув плащ, я приютился за столиком возле окна и ушел в астрал.

На улице стемнело, в стеклянных витринах дома напротив мелкие слезинки дождя размывали отображения одиноких прохожих.

Отвлёк меня дедуля в потертом пиджачке, с пышной, местами седеющей шевелюрой. Заметил его я еще на улице: он шел, сильно ссутулившись под тяжестью большой кожаной сумки, совсем не обращая внимания на прохожих, что попадались ему на пути. Он шел, опустив взгляд себе под ноги, будто с интересом рассматривал мысы своих стареньких башмаков. Старик вошел в кафе, жутко шаркая ногами и что-то бубня под нос.

– Сегодня никому ничего не нужно, – прокряхтел старик, присаживаясь ко мне за столик. – Вот смотрите, – выкладывая на стол книги, продолжал он. – Академика Колмогорова уже на помойку несут, а на днях Карамзина и Киреевских взял. Вы, молодой человек, надеюсь, понимаете, насколько это ценные труды. Да, всё перевернулось с ног на голову. Э-э-э, м-да, вот третий том Брэма, да вот, увы, только третий. Издательство академия, надо сказать, наиценнейшее издание. Да разве ему место на помойке? М-да, вот посмотрите на улицу – я, можно сказать, спас эти раритеты. Еще немного, и они размокли бы.

Смотрю ему в глаза и думаю: «Что тебе надо, старик? Твой расплющенный рыхлый нос только смешит меня». Смотрю на него, и так хочется сказать: «Боже, как ты меня достал! Даже и посидеть нормальному человеку не дают». Посмотрел в свою чашку – густая мутноватая жидкость уже остыла, а он, седой безумец, смотрел на меня своими детскими наивными глазами и продолжал что-то бубнить, перекладывая книги.

– М-да, вот у меня сегодня праздник, – достав из внутреннего кармана пиджака маленькую потрепанную книгу, сказал дедуля.

– Вот смотрите – томик Баратынского, м-да, это моя мечта. Знаете, иногда поэзия – единственное лекарство от ипохондрии.

Мой дар убог, и голос мой негромок,

Но я живу, и на земле мое

Кому-нибудь любезно бытие…

Мечтательно процитировал старик.

– Я поражаюсь, как вы можете пить эту бурду, – неожиданно сделав недовольный вид, старик указал на мой кофе. – У Ванессы Карловны никогда со времен открытия этой забегаловки не было достойных напитков. Что вы так удивлены? Да-да, Ванесса Карловна Зильберштейн. Это по паспорту она Зинаида Михайловна Попова. Её брат Соломон Карлович, маленький Соло, подавал великие надежды в математике у нас на кафедре. М-да вот, но уехал, уехал в девяностые на землю обетованную в Израиль. Бросьте, бросьте пить эту бурду. Если бы вы были столь любезны, помогли бы поднять книги ко мне домой. Я живу совсем недалеко, был бы вам премного благодарен и непременно напоил бы вас настоящим китайским чаем. Не откажите старику, составьте мне компанию.

– Блин, ну ты дед даешь, – возмутился я. – Ничего себе, набрал макулатуры, а самому до дома донести, чё – не катит? Слушай, дед, я тут с тобой волтузиться не хочу. Мне по барабану твои проблемы, а ты не лезь в мои, ясно?

Дед внезапно побледнел и как-то неожиданно осел, словно старый сдувшийся воздушный шарик. Потом, выдавливая из себя с трудом слова, сказал:

– Во-первых, я не дед, а позвольте представиться, профессор физико-математического факультета Московского областного педагогического университета Александр Ильич Покровский.

Далее дед приобрел прежнее состояние и уже в повышенном тоне, не скрывая своих эмоций, дал волю своим чувствам.

– Да, молодой человек, с лексикой у вас беда: что ни слово, то огрызки какой-то похабщины. Ваше поколение в момент довело бы Ожегова и Даля до инфаркта. Порой мне кажется, что по улицам ходят разноцветные крикливые попугаи, которые без всякой ложной скромности кричат всему миру: блин, волтузиться, а некоторые и того хлеще – консенсус, креативный, сэндвичи, брэнд, перфоманс. Расфуфыренные иностранцы только смеются над вами. Вот только больно, больно мне старику, что смеются над вами, подразумевая, что и я такой, потому как большинство вас. Потому как от имени народа выступают ваши избранники и с экрана телевизора на весь мир морозят эту же чушь.

Старик оглянулся и, наклонившись ко мне, полушепотом спросил:

– Надеюсь, не сдадите старика, а то у НКВД, КГБ, ФСБ или как они теперь называются, везде уши. Посадят меня, а я ведь не выдержу, здоровье уже не то.

Высказавшись, дед стал нервно запихивать книги обратно в сумку, но маленький томик Баратынского неожиданно выскользнул из рук и упал прямо под стол. Опустившись на колени, старик поднял дрожащими руками книгу и, уже не скрывая своего волнения, попытался убрать в сумку, но руки не слушались его, и Баратынский вновь оказался на полу. Подошла Ванесса Карловна и, с укором посмотрев мне в глаза, сказала:

– Что же вы, молодой человек, святого человека обидели?

Подняв книгу с пола и усадив старика на стул, Ванесса Карловна смахнула тряпкой пыль со стола, взяла мою чашку, как бы давая понять – всё, хватит, а то ишь ты, засиделся тут.

«Святой человек» действительно жил недалеко. В дверях нас встретила пожилая женщина невысокого роста. Как я позже узнал, это была Изабелла Львовна, супруга профессора. Кривые ноги Изабеллы Львовны были причиной толкования и сплетен в университете, где она работала вместе с мужем. Оттого, или в силу своего характера, она была малообщительна и в то же время безгранично дерзкая в своих рассуждениях. Поэтому студенты побаивались её, а весь преподавательский состав всегда из последних сил терпел её выходки, негласно отдавая дань таланту первоклассного педагога.

Сегодня Изабелла Львовна слыла среди домочадцев выжившей из ума старухой. Говорили, что она продолжала готовить себе еду на примусе, гладила белье, разогревая чугунный утюг на открытом огне, и на стене в её комнате между двумя книжными шкафами висел репродуктор еще с далёких времён Великой Отечественной. Так или не так это было, но Александр Ильич никогда не распространялся по этому поводу, считая, что в жизни есть более серьезные темы для дискуссии.

– Иза, а я сегодня тебе подарочек принес – Молль Флендерс. Надеюсь, что ты будешь довольна. Самое что ни на есть твоё произведение. Помню, помню, что ты у меня просила господина Чейза, но, увы, в этот раз не было.

Светлая, просторная комната профессора вся была заставлена книгами. Как только мы вошли в неё, Александр Ильич, показывая мне на книжные полки, сказал:

– Это друзья мои – книги.

Пачка свежих поступлений лежала на полу прямо около двери. Возле кровати стоял письменный стол с кручеными ножками, рядом большое кожаное кресло, а в углу комнаты, приютившись на маленькой тумбочке, стоял древний катушечный магнитофон. За ним заваленный книгами телевизор. Над всем этим хаосом возвышался абажур, обтянутый бежевой тканью, местами потёртый и выцветший от времени. И только небольшие ходики равномерным тиканьем нарушали тишину комнаты.

– Это вот тоже мой друг, – положив руку на магнитофон, сказал профессор. – Как только у меня отказала рука, знаете, инсульт пренеприятная штука, так я стал наговаривать тексты своих лекций на плёнку. Да уж, перо за мыслями не успевает. Отредактировав текст, потом я печатаю материал на компьютере. Только вот беда какая-то случилась: появились посторонние шумы, да порой такие, что даже свой голос не узнаю. Я, посмотрев на магнитофон и на микрофон, лежащий на столе, не сдержался.

– Что же вы хотите, у вас на столе грязь и даже плесень.

Отряхнув микрофон и сильно дунув на него, я сказал:

– Вот сейчас должно быть нормально – техника ведь тоже за собой уход требует.

– Это что? – спросил я у профессора, показывая на нечто подобное книгам, сырые обложки которых покоробились, а страницы покрылись зеленоватым налетом плесени. – Зачем вам это?

Профессор, посмотрев на стол, стал как бы оправдываться:

– Что вы, что вы, я только вчера нашел эти два тома Брокгауза и Эфрона. Несмотря на очень страшное состояние, я не смог пройти мимо. Да, на них много плесени, но эти книги сегодня такая редкость! Вот я и положил их на стол, чтобы они просохли.

– Знаете, Александр Ильич, я совсем не понимаю и даже представить себе не могу, как профессор университета ходит по помойкам. Неужели вам не хватает профессорского оклада, для того чтобы купить в магазине то, что вам надо?!

– Заблуждаетесь, молодой человек. Я предвидел ваше недоумение. Вот, посмотрите.

И с этими словами профессор достал несколько книжечек с полки и, разложив передо мной на столе, сказал:

– Вы посмотрите титульные листы этих книг, посмотрите, посмотрите. – И не дожидаясь, пока я осмелюсь притронуться к ним, открыл близлежащую ко мне книгу. – Это автограф Михаила Исаковского, это Рождественского, Кибрика. А вот это Сергея Павловича Королёва. Таких у меня более сорока раритетов. Зимой и летом я хожу и спасаю их от людского забвения. Великий конферансье Смирнов-Сокольский спасал автографы Пушкина, Гоголя, Грибоедова. Вот в чем я вижу своё назначение или, вернее сказать, посильный вклад в сохранение исторических артефактов.

Несмотря на вроде бы серьезные доводы, старик удивлял меня своей наивностью. За всем этим он и не заметил, как превратился в обычного барахольщика. Его древняя пещера с результатами многолетней работы наводила на меня тоску и ужас. Было огромное желание поскорее убежать отсюда, из этого старого клоповника. Но тут в дверях показалась Изабелла Львовна с большим алюминиевым чайником.

– Я не буду вам мешать, мужчины, но всё же если вам понадобится моя помощь, я у себя.

С этими словами Изабелла Львовна, поставив чайник на томик Салтыкова Щедрина, что лежал на краю стола, удалилась из комнаты. Как только дверь за ней закрылась, возмущенный старик подскочил к чайнику и вытащил из-под него книгу. Осмотрел и, поглаживая ладонью по переплёту, словно жалея маленького ребёнка, поставил её на полку.

– Знаете, мы уже живем вместе более сорока лет, но мне так и не удалось объяснить Изабелле, что книга – это не подставка для чайника, что книга – это живое существо, которое дышит, живет и ощущает боль от нашего человеческого невежества.

Тяжело вздохнув, профессор засуетился, и на столе появились стаканы в больших мельхиоровых подстаканниках и ароматный насыщенного цвета китайский чай.

На третий день после пасхи, неожиданно для самого себя, я опять оказался на Солдатской улице. А проходя мимо кафе, вдруг вспомнил про знакомство здесь с чудаковатым стариком. То ли от внутренней пустоты, то ли от нежелания идти домой, я зашел в эту забегаловку.

Зал был пуст, Ванесса Карловна скучала за стойкой, читая книжку Донцовой. Взглянув на меня, она как-то вяло выдавила из себя:

– А, это вы? Александр Ильич спрашивал про вас. Позвоните старику, – протягивая мне листок с номером телефона, сказала Ванесса Карловна. Уж очень он волновался.

Заказав кофе, я уселся на свое место возле окна. Кофе у Ванессы Карловны и впрямь, как говорил профессор, было «бурдой», но в данном случае оно для меня не напиток, а лишь повод немного прийти в себя, посидеть наедине со своими мыслями.

Очнулся оттого, что с улицы широко открытыми глазами на меня смотрела взъерошенная голова с расплющенным носом. Когда наши глаза встретились, существо радостно завизжало и рванулось к входу в кафе. Это был профессор.

– М-да, ну и где вы пропадали всё это время? Вы не представляете, Сергей, сколько интересных событий произошло! Какое открытие мы с вами совершили! Ну что же вы право сидите здесь, пойдёмте, пойдемте со мной. Я покажу вам такое, что сперва ошарашит вас, а потом вы поймете, какое грандиозное открытие мы сделали. Ну нельзя же право исчезать так надолго. Я всё могу понять, дело молодое. Но вы, вы Сергей, так долго пропадали, что я уже и не надеялся увидеть вас снова.

Дальше старик, не церемонясь, схватил меня за руку и потащил к выходу.

Дома у профессора все было, как и в прошлый раз.

– Вы оживили меня, Сергей. Нет, не умер ещё профессор Покровский. Мы еще поработаем, – в дверях начал убеждать меня Александр Ильич. – Какой же я был недалёкий человек! Ведь если бы раньше я серьезно подошел к работам Тиндаля, Доплера или Фурье, возможно уже давно бы сделал это открытие. Знаете, молодой человек, вы были правы. Причина посторонних шумов оказалась не в микрофоне, а совсем неожиданно для меня – в плесени. Это очень заинтересовало меня. Проделав несколько опытов, посмотрите, что я получил.

Профессор включил магнитофон. Мы долго сидели в полной тишине, по комнате разносилось мягкое шуршание магнитофонной плёнки, мерным тиканьем вторили ходики. Вдруг послышался какой-то шорох, потом ясный и четкий стук в окно. На минуту всё затихло, но потом с новой силой раздался стук. Послышались шаги, кто-то открыл окно, и вдруг в нашу тишину ворвался звук улицы, ветер, вдали кто-то рубил дрова.

– Мишка, Мишка, бегём жмурика смотреть. Васька сказал, что сегодня покойника на катафалке привезли. Людей ужасть много, и все важные такие.

– А не врешь, Петька?

– Вот те крест, лошади с сетчатыми попонами. Красивые! Вот, вот, слышишь, уже и колокол бьет. Ну, побежали! Говорят, какого-то Сука хоронят, ну и фамилия у него. Знаешь такого?

– Не-а, Петька, не знаю. Мои меня наказали, видишь, на горохе стою. Батя ботинки забрал, чтобы я не убёг.

– Да ну тебя, Михалыч, я побёг.

– Стой, Петька, я дедовы сапоги возьму.

Потом раздалось шуршание и вновь детский голос.

– Ребята сказывают, народу много собралось. Ну, давай догоняй!

Потом стук оконной рамы и вновь тишина, только шуршание магнитофонной плёнки, словно морской прибой врезалось в уши. Я взглянул на профессора.

– Выдерут паренька, как вы думаете, Александр Ильич?

– Выдерут, выдерут, – не поднимая головы, ответил профессор. – А вы знаете, Сергей, я выяснил, что был такой дирижер – Вацлав Иванович Сук, а умер он 12 января 1933 года. Вот так-то. А мы с вами что? Правильно, слышали хруст снега. Да и летом-то мальчишки бы и босиком убежали. А здесь видишь, у деда сапоги украл, значит холодно. Сергей, мы сейчас с вами побывали в 1933 году. Как это ни парадоксально, но это так. Дальше для меня все было просто. Всему в этой жизни есть весьма сухое математическое объяснение. Даже вероятность чихов, исходя из личных индивидуальных особенностей человека, можно рассчитать. А уж движение звука, света в пространстве давно уже рассчитано.

Я понял, что звуковые волны распространяются по мере высыхания плесени Звук – это колебания воздуха. Как образуются колебания, это я думаю, дело биологов, а вот найти прямую пропорциональность времени высыхания грибка и дате источника воспроизводимых им частот мне не составило труда.

Если наша теория верна, знайте, когда вы идете по улице, дома, что находятся вокруг вас, впитывают в себя как губка все слова, все звуки, что произносите вы. Находясь далеко в лесу, вас подслушивают невидимые растения, и любой ваш чих пронизывает время и пространство, оставаясь навечно в истории планеты. И всё потому, что везде, где бы вы ни были, существует плесень. Поверьте, даже в самом современном небоскрёбе она находит себе место. Через сотню, тысячу лет после нас, наши потомки смогут услышать, какие балбесы были их предки.

Как только я это понял, побежал, слышите, молодой человек, побежал в храм и стал молиться Господу, чтобы он простил меня за грехи мои. Побежал, ибо не знаю, что я могу еще сделать, чтобы загладить свою вину. Мне становится стыдно, как только начинаю вспоминать, сколько глупости и пошлости я наговорил за всю свою жизнь. Мне кажется, что черное, невидимое облако сквернословия, похабщины окутало нашу планету, и это страшно, страшно. Непременно сходите в церковь. Слышите – непременно.

На удивление, в своем порыве профессор говорил быстро и четко без своих – «м-да». И настолько убедительно, что невольно заразил меня своей энергией.

– Всё это время я искал вас, – продолжал профессор. – Потому как думаю, что именно мы, слышите, мы должны доказать всем, сколько пошлости мы оставляем своим детям, внукам и правнукам с подобного рода информацией. Но и это еще не все. Вы только представьте, сколько полезной информации для себя мы найдём, заглянув в прошлое. Мы сможем услышать голос Пушкина и Достоевского. Мы сможем узнать, как на самом деле развивались исторические события, опираясь на факты, а не на домыслы наших и зарубежных историков. И наконец, у нас с вами в руках инструмент, при помощи которого мы сможем открыть тайну либерии Ивана Грозного или историю Янтарной комнаты. Это настолько глобальная тема, что я, увы, понимаю, что ввиду моего возраста мне одному не осилить все необходимые изыскания. И вот поэтому вы нужны мне. Вы как соавтор данного открытия поможете мне. А если проще, м-да, мне нужны здоровые руки, крепкая спина и дополнительно еще пара зорких глаз. Чтобы получить хороший результат, нам придётся с вами немного углубиться в жизнь подземной Москвы. М-да, не удивляйтесь. А иначе, где мы с вами найдём незапятнанную, первосортную плесень? Вы готовы помочь мне, молодой человек?

Даже не поднимая глаза на старика, я понимал, что сегодня, когда я поссорился со своей любимой девушкой, когда совершенно не клеились дела в институте, предложение профессора могло хоть как-то отвлечь меня от этих проблем. И в то же время, я еще раз посмотрел на него и даже ухмыльнулся, когда подумал, ну что, что может этот выживший из ума старик? Что может этот дедок с маленькими въедливыми глазками и с большим расплющенным носом?! Смешно! Но, сдержав себя, я всё же согласился.

– Давайте попробуем.

Старик, радостно всплеснув руками, продолжил:

– Ну что ж, тогда, коллега, мы с вами сейчас попьем чаю и обсудим наши действия. Знаете, Сергей, я ничего не говорю Изе, потому как она непременно начнёт меня переубеждать или, что большего всего я боюсь, захочет принять участие в нашей операции. Я вообще склонен думать, что пока чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Совсем недалеко от нас арендует помещение мой бывший ученик Закудыкин. Вы, наверное, видели на Солдатской улице обувной магазин, так вот – у него там офис. До революции это был магазин колониальных товаров Мухиной и, если мне не изменяет память, то примерно 1909-1910 года постройки. Поверьте, это очень интересный для нас вариант. Там превосходные подвалы и, я надеюсь, шикарная плесень. Сейчас я позвоню ему.

Николай Павлович Закудыкин, как никто другой, был человек просвещенный и начитанный. Эмоциональные всплески характера периодически заставляли окружающих его людей думать о нём дурно. Но в целом человек он был незаурядный. Цитируя Кафку и Монтеня, он мог вставить цитаты отечественных классиков, но считал их малосущественными доказательствами своей образованности. На днях он приехал из Женевы и был крайне удивлён отсутствием у наших предпринимателей и депутатов мажордомов и лакеев в достаточном количестве. Он тут же на эмоциях написал статью в газету «Вестник». Но в печать её не пустили. Редактор объяснил это неактуальностью и несвоевременностью данного материала. Зато в газете на следующее утро была размещена статья депутата Пупырочкина – «О своеобразии и легитимности консенсуса в лозунгах коломенских рабочих начала 21 века». Николай Павлович был возмущен недальновидностью редактора. Раскрасневшись от негодования, он махал руками и кидал случайным прохожим фразы типа – «шельмецы, они не знают, с кем имеют дело, придут ко мне за индульгенциями, я покажу им, где раки зимуют». Впрочем, то были самые безобидные слова, которые я решился сохранить для читателей.

Дома Аделаида Карловна Либенштейн – теща Николая Павловича, заметив странное поведение зятя, намекнула ему, что Лялечка, то есть супруга Николая Павловича уехала в Щербинку навестить своих родственников. Оповестив об этом, она тут же скрылась в своей комнате.

Бывают же в жизни человека такие периоды, когда как из рога изобилия на него сваливается неприятность за неприятностью. После всего этого вечером ему позвонила Ольга Николаевна Страстнова, главный бухгалтер организации «Стальмехоглпуп», которую возглавлял Николай Павлович, и сообщила, что завтра в офисе будет налоговая проверка.

Вот в это самое время Александр Ильич и позвонил своему ученику. Я видел, как, прижав трубку к уху, профессор неожиданно покраснел, схватился за сердце и медленно осел в кресло. Я понял лишь одно: нам придётся рассчитывать только на свои силы. Как только я ни пытался, но разговорить профессора мне не удалось. Старик, держа телефонную трубку в руках, постоянно смотрел куда-то поверх меня, нервно причмокивая губами, как бы говоря мне своё излюбленное «м-да, м-да». Старику было так плохо, что мне пришлось задержаться у него.

Я успел выпить чашку чая с бергамотом и прочитать рубрику спортивных новостей в Известиях, когда, наконец, Александр Ильич пришел в себя.

– Знаете, Сережа, я никогда не думал, что человек, которому ты на протяжении пяти лет отдавал все свои знания, может быть настолько неблагодарной сволочью. М-да, сколько лет живу, а не перестаю удивляться на людей. Но вы-то, вы, Серёжа, надеюсь не оставите старика в трудную минуту. Ведь впереди у нас большие открытия, и уже останавливаться мы с вами просто не имеем права. Надеюсь, вы четко понимаете, что если не мы, то, возможно, в ближайшее время у человечества не будет возможности услышать прошлое. Именно наша с вами задача сделать открытия на просторах исторических артефактов. Возможно, это сильно звучит, но поверьте, соответствует действительности. Знаете, мне кажется, что мы с вами справимся. Не нужен нам никакой Закудыкин. Александр Ильич подошел к двери и позвал супругу.

– Иза, а ты не помнишь, Владимир Яковлевич сегодня работает? Ну, как какой, из 75 квартиры. Да, да тот, к которому я за гвоздями ходил. Ну что, вспомнила?

– Ну что ты, Саш, конечно же, я его помню. Он вчера был дома, значит, сегодня ему на работу.

– Вот и замечательно, – воскликнул профессор, потирая руки. – Сережа, вы подождите меня здесь минутку, я сейчас.

Через некоторое время профессор вошел в комнату явно возбужденный. Глаза его горели, и во всех его подергиваниях, ужимках сквозило юношеское баловство.

– Всё, Сергей. Сегодня мы идём на дело. Вот знакомьтесь, это Владимир Яковлевич Старозубцев. Отставной полковник, а по совместительству начальник охраны Московского педагогического университета.

Следом за профессором в комнату ввалилось нечто огромное, сопящее, с большими седыми усами. Мне сразу вспомнился Богдан Ступка в роли Тараса Бульбы. Как бы сквозь нос эта огромная гора выдавила из себя:

– Друзья Александра Ильича – мои друзья, – и протянула мне свою огромную руку. – Я не совсем понимаю, что вас может интересовать в наших подвалах, но буду очень рад вам помочь.

Через полчаса мы уже подходили к Московскому педагогическому университету.

Ступая по мраморным полам учебного заведения, профессор преобразился. Это уже был не тот полусумасшедший старик, которого я встретил в кафе. Сутулая спина его выпрямилась. Глаза уже не смотрели под ноги, а свысока, с чувством достоинства осматривали родные стены Alma mater. Только потертые башмаки выдавали старика-книгочея. Они безжалостно скребли своей подошвой мраморные полы университета, спотыкались о пересохший паркет аудиторий и издавали противный шаркающий звук.

– Вот здесь у нас лаборатории, сюда мы обязательно потом зайдём. А вот здесь мы и будем делать свои открытия, – подходя к массивной дубовой двери, сказал Александр Ильич.

Тарас Бульба низко наклонился к личинке замка и, вставив ключ, пробурчал:

– Да уж, Александр Ильич. Старость не радость. Зрение меня стало подводить. Видимо, надо одевать очки. А всё книги, книги ваши виноваты. От вашего Берроуза оторваться не могу, по второму разу перечитываю, прекрасная книга. Так что если будет что-то подобное, приносите, буду вам премного благодарен.

– Ой, ой-ой, – это уже профессор удивлённо воскликнул, когда наконец дверь поддалась натиску Тараса Бульбы, и нашему взору открылись ступени, ведущие в подвал. Проход был полностью завален сломанными стульями, столами и всяким хламом.

– Вот видите, Александр Ильич. Я же вам говорил, это будет не так просто, – проворчал охранник и, оставив нас возле двери, нырнул в этот хаос.

Страшный грохот раздался из-за двери. В полумраке дверного проема мы видели только летящие в разные стороны столы и стулья

– Ну что, друзья мои, – пробурчал Тарас Бульба, выходя из подземелья. – Я, пожалуй, оставлю вас здесь, через пятнадцать минут мне заступать на дежурство. Так что если понадобится моя помощь, я буду у себя в кабинете.

Оставив нам фонари, Тарас Бульба покинул нас.

– Коллега, – обратился профессор, когда мы остались одни. – А вот теперь мы займемся своим делом. Я не сказал Владимиру Яковлевичу, зачем мы здесь, а то завтра уже весь университет будет знать об этом.

Когда мы спустились по ступенькам, я осмотрелся. Местами штукатурка со стен подвала осыпалась, и на каменном основании сводов проступила сырость.

– Идите за мной, здесь нам делать нечего. Здесь достаточно сухая часть подвала, а нам это неинтересно, – шепотом сказал профессор.

Воздух был спёртым, и дышать по мере удаления от входа становилось все сложнее и сложнее. Земляные полы были под наклоном и вели вглубь подземелья. Впереди шел профессор и освещал коридор, а за ним, стараясь не отставать, следовал я, неся портфель профессора.

Мы продвигались почти в темноте. Фонари освещали путь только на два шага вперед. Каждый раз, ныряя под очередную арку проема, профессор рассматривал стены подвала, но то, что он там видел, его не устраивало.

– Даже трудно представить себе, откуда это здесь, – поднимая с земли чугунный утюг, сказал вдруг профессор. – Но меня это радует, даже очень. Хотя я и не вижу пока то, что мы ищем, но внутренний голос говорит мне, что мы на верном пути.

– А что же мы ищем, профессор? Пока кроме мусора я здесь ничего не увидел. А если, как вы говорили, мы ищем плесень, то стены и полы абсолютно чисты. Её нет здесь, профессор.

– Заблуждаетесь, молодой человек. То, что нам нужно, это совсем невидимый человеческому глазу мицелий плесени, то есть по-русски сказать, грибница. Чаще всего мы видим черный налет на предметах гниения, но вот грибница и есть предмет наших поисков.

Она существует буквально везде, но здесь она обосновалась довольно давно и, можно сказать, практически в идеальных условиях, тем она нам и интересна.

Наконец мы уперлись в большую кованую решетку, с трудом отворив которую оказались в небольшом помещении, ничем впрочем, не отличающимся от всего подвала. Та же грязь, что и везде, тяжелые куполообразные своды потолка и арки дверного проема. Профессор подошел ко мне и тихо, шепотом, с непонятной мне радостью сказал:

– Это то, что нам надо. Только не шуметь, не шуметь. Умоляю вас.

Было интересно наблюдать за стариком. Он как ищейка наклонился и, освещая пол, стал внимательно что-то рассматривать у себя под ногами.

– Смотрите, дорогой друг, это лишний раз подсказывает мне, что мы на верном пути. – С этими словами профессор протянул мне маленькую монетку в две копейки тридцать второго года.

– Да, вот-вот, посмотрите-ка, вот то, ради чего мы забрели в этот подвал. Пожалуй, это то, что нам надо. Помогите-ка мне. Скорее давайте портфель, у меня там есть пакеты.

Подойдя ближе, я увидел, как профессор пытается что-то вытащить из земляного пола.

– Смотрите, какой великолепный экземпляр. – Из-под мусора показались остатки большого деревянного ящика. – Смотрите, Сергей, ящик весь сгнил, а вот то, ради чего мы и забрели сюда. Будьте уверены, мицелий плесени пронизывает это дерево. В лабораторию, скорее в лабораторию, мой друг.

Разложив остатки гнилой древесины по целлофановым пакетам, мы направились к выходу.

В лаборатории профессор закрыл за собой дверь на ключ и полушепотом сказал мне:

– Услышать звук было довольно непросто. То, что мне мешало работать дома, это была просто неисправность микрофона. Она создала для меня проблемы, а ваши слова по поводу плесени и грязи заставили меня задуматься. Сначала я изолировал грибок от внешних факторов в камере. Подключил преобразователь и стал фиксировать вибрацию. Она была настолько мала, что человеческое ухо не воспринимало её. Однако я видел, как стрелки приборов пришли в движение. Потом, увеличив частоту вибрации звука почти в тысячу раз и пропустив сигнал через декодер, который позволил мне откорректировать временные задержки, снизить посторонние шумы, я впервые услышал звук. Вы представляете, как я был удивлён и шокирован, когда среди шума я, наконец, услышал голоса? С того самого момента я был в крайнем возбуждении. Мои мысли взбесились и, уже не давая покоя, стали подсказывать мне сферы использования нашего изобретения.

Вот и сейчас, обратите внимание, не правда ли удивительно. Стрелки пока вроде молчат. Но вы посмотрите, что они будут вытворять через пять – десять минут. Вот, вот они пришли в движение, а это значит, что есть колебания. Видимо, это есть результат нашего присутствия в подвале. В прошлый раз, чтобы услышать события 1933 года, мне пришлось прождать два часа. Вот и доказательства тому: смотрите, стрелка прибора успокоилась. Я думаю, этот перерыв надолго, потому как в подвале давно никого не было. Я хочу вам показать наглядно, что будет с сигналом.

И с этими словами профессор подошел к окну и отломал кусок отшелушившейся краски с оконной рамы.

– Даже на этом маленьком кусочке краски, а вернее сказать, на её тыльной стороне есть артефакты, и мы сейчас их услышим.

Профессор положил кусок в соседний бокс и включил приборы. Не прошло и минуты, как раздался шорох, а потом и голоса…

– Лидия Семеновна, надеюсь, вы не будете назначать деканом Покровского. Это выживший из ума старик. Я думаю, его просто надо торжественно проводить на пенсию. Вы же знаете, у нас есть достойные кандидаты на это место, к примеру – Селезнев Павел Михайлович, Огарков Петр Васильевич или моя кандидатура.

– Да вы далеко зашли, Евгений Александрович. Чем Александр Ильич перешел вам дорогу? Я уж думала, что та история с Изабеллой Львовной, наконец, успокоила вас, и вы не будете теперь мешаться Покровским. Как вам живётся в квартире Покровского, а, Евгений Александрович? Как же я корю себя, что проявила малодушие и промолчала тогда, когда институт распределял жилье.

– Ну, так идите и расскажите всем, что ваш отец – подонок, доносчик. Что это именно он – автор того рокового доноса, из-за которого Покровский не стал деканом еще 15 лет назад.

Лидия Семеновна, неужели вы позабыли о том, что я сделал вам великое снисхождение и не рассказал никому о похождениях вашего батюшки?

– Я все помню. Но как же это мерзко! Какое вы ничтожество!

– Давайте не будем оскорблять друг друга. Я не понимаю, почему вы сейчас так упрямы. Вы же понимаете, что стоит мне сегодня всё рассказать Покровскому, и, я думаю, вы уже не сможете работать в нашем университете.

Когда я понял, что речь идёт о моём напарнике, я посмотрел на него и увидел растерянного профессора, который смотрел на меня своими детскими наивными глазами и как бы спрашивал: «Как же так, Серёжа, разве так можно?»

Вместо этого он прошептал:

– Ужасно, ужасно. А ведь это мой ученик, которого я рекомендовал и всегда продвигал по служебной лестнице. Боже, как я радовался, когда он получил квартиру. Помню, я тогда подарил ему шесть томиков Гейне.

Неожиданно профессор покраснел, его глаза неестественно вылезли из орбит. Маленькие ладони сжались в кулачки и, сотрясая ими воздух, он выдавил из себя:

– Как же так, Серёженька? Друг мой, они же сгорят в аду. Поверьте мне, так оно и будет. Так оно и будет.

Взгляд профессора застыл, и, повторяя фразу всё громче и громче, обезумевший старик перешел на крик:

– Так и будет!

Послесловие

По переулкам и улицам старого Лефортово ходил старик в потертом пиджачке, в парусиновых башмаках и с надвинутой на большой лоб кепкой. Он ходил с жутко выпученными глазами и, размахивая по сторонам руками, разговаривал сам с собой. Его можно было встретить в любое время суток. Рано поутру или поздно вечером старик как часовой отмерял мелкими шажками мостовую и, обращаясь то к небу, то к стенам зданий или к прохожим, одаривая всех животворящим крестом, восклицал:

– Так и будет, так и будет!

Много лет спустя после этих событий находились люди, которые утверждали, что видели старика ночью на Введенском кладбище: тот словно парил над землей и по-прежнему повторял: «так и будет». Но это всё слухи, и я вам со всей ответственностью заявляю: «Не верьте слухам, господа, не обманывайте себя».

Точно доказано, что мицелий умеет планировать, собирать и использовать информацию, понимает свое местоположение в пространстве и, что самое интересное, передает эту информацию своим потомкам — частям грибниц, отделившимся от материнской сети. Доказал это профессор Университета Хоккайдо Тосиюки Накагаки, который в 2008 году опубликовал в журнале Nature результаты своего эксперимента.

https://www.maximonline.ru/longreads/get-smart/_article/mushrooms/