Сергей Воронин. Железный Андерсен

В детстве мама водила меня в детский сад. Мама у меня работала врачом, растила меня одна. Чтобы заработать побольше денег, ей приходилось много работать, и она брала ночные дежурства. Поэтому я очень часто оставался в детском саду ночевать. Сначала я плакал, упирался, упрашивал маму не делать этого, но потом привык, а вскоре мне это даже понравилось. Потому что по вечерам к нам в детсад приходил сторож дядя Коля. В молодости он был на войне, потерял там одну ногу ниже колена и с тех пор ходил на железном протезе. Жена и сын у него погибли на войне, он всю остальную жизнь жил совершенно один и очень страдал оттого, что не с кем было поговорить, не о ком позаботиться. Внешне он ничем не отличался от других людей, но у него была одна замечательная особенность – он умел сочинять сказки! Причём они сыпались из него, как подарки из мешка Деда Мороза. Иной раз он и сам не хотел ничего придумывать, но мы задавали ему самые неожиданные, порой очень глупые детские вопросы, он пытался на них отвечать очень умно, подробно, но почти тут же забывался, увлекался и вдруг начинал сочинять. Да так интересно и красиво, словно всё это происходило на самом деле, и он сам своими глазами все это видел и слышал. Причем об этой своей способности дядя Коля узнал совсем недавно – когда состарился и стал работать у нас сторожем. Вот как это произошло в самый первый раз. Была весна. Наш детсад стоял недалеко от реки. Вдоль воды рос большой сад, и в саду неустанно всю ночь пел соловей, а в реке квакали лягушки. Причем и сад, и река были довольно далеко, но голоса лягушек и соловья раздавались так громко, словно они были рядом. Казалось, только протяни руку, и ты до этих животных дотронешься. Вот мы однажды и спросили нашего дядю Колю:

– Почему лягушки квакают, а соловей поёт?

Дядя Коля сначала и не знал, что нам на это ответить. А потом вдруг сказал:

– А так воюют между собой Бог Песен и Богиня Сплетен!

– А какие они, эти Бог и Богиня? – в ответ опять спросили мы.

И вот тут-то дядя Коля и разошелся! Он жил в огромной коммунальной квартире на несколько хозяев, и каждый день слышал, как женщины на общей кухне сплетничают и ругаются между собой.

– Бог Сплетен – это такая огромная жаба, которая сидит в нашей реке и жабит громче всех! – объяснил он.

– А что такое “жабит”? – в ответ спросили мы.

– Это значит, что она не просто квакает, а как бы жалит своим криком, как змея ядом! Обзывает всех вокруг! А остальные лягушки ей подквакивают да поддакивают. Вот так и получается лягушачий ор – противный и скользкий! Из-за этой огромной Жабы и начинаются все войны на свете.

– Почему из-за Жабы? – от удивления разинули мы все рты.

– Потому что сидит такая огромная Жаба на общей кухне и громко жабит: одна соседка ей не нравится тем, что она, видишь ты, не так одевается, другая тем, что не так суп варит или белье стирает, третья еще чем-нибудь. И одни соседки-лягушки ей поддакивают, другие – наоборот, с ней не соглашаются. Вот так и получается самое настоящее болото. И запах гнили от него идет вокруг страшный! И живут в этом болоте одни только пиявки да лягушки. Лягушки сплетничают, а пиявки кровь сосут, как вампиры! А в самом центре этого болота сидит она – огромная Жаба, Богиня Сплетен! А рядом в саду поет Соловушка – Бог Песен.

– А кто он такой, этот Соловушка? – спросили мы.

– Он-то?.. – переспросил дядя Коля, придумывая, что бы сказать интересное. – А он…он такой…В общем он с виду совсем неприметный, весь в серой одежонке, то есть в перьях. Но это совсем-совсем не важно, потому что как только он запоет, так сразу и понимаешь, что он – самый настоящий Король песен! Слушаешь его и не оторвешься – так волшебно! Так приманчиво! Вот они и спорят друг с другом всю ночь напролет – Бог Песен и Богиня Сплетен.

– А о чем они спорят?

– Так ведь ясно, о чем – кто кого перепоет, кто победит. Ведь лягушкам тоже кажется, что они не квакают, а прекрасно поют. Вот они и борются за то, кто завоюет сердце девушки.

– Какой девушки?

– У каждой подрастающей девочки сердце нежное-нежное, и каждая мечтает поскорее стать невестой – чтобы у нее появился жених, который будет ей цветы дарить, красивые слова говорить! Вот эти девочки и ходят по вечерам в сад. Им кажется, что они слушают Соловушку, а на самом деле души таких девушек в это время выбирают, что им больше нравится – пение Соловушки или болотное жабанье.

– А как их души это выбирают? – спросили девочки.

– Это происходит само по себе, незаметно для самих девушек. Одним нравится, как песня Соловушки несется в небо, к звездам! И тогда эти девушки навсегда становятся легкими и певучими, как птицы! А другим девчонкам так нравится сплетничать, что они и не замечают трелей Соловушки и идут не в сад, а прямиком к болоту – послушать последние сплетни про своих подруг да про соседей. А лягушки и рады стараться! Столько им всего наплетут да наквакают, такой грязью болотной их лучших подруг с головы до ног обольют, что навсегда эти девушки остаются сплетницами. И вскоре сами превращаются в самых настоящих жаб! Послушаешь их разговоры, так это и не разговоры вовсе, а сплошное жабанье!..

– А что нужно сделать, чтобы не стать Жабой? – опять спросили девочки.

– А вот для этого по вечерам нужно ходить только в сад. И ни в коем случае не ходить к болоту. Потому что Жаба может обмануть и притвориться Соловушкой. Однажды она так чуть не убила самого Соловья.

– Как это могло случиться?! Ведь жабы всегда сидят в болоте, а Соловушка на ветке, – удивились мы.

– А вот как, – не останавливался сочинять дядя Коля. – Однажды Соловей так пел, так старался, что у него запершило в горле. Жаба услышала это и стала квакать ему:

– О прекрасный Соловушка! Спустись ко мне, попей водички из моего светлого озера. Вода в нем ключевая. Чистая-чистая! Свежая-свежая! Прочисти свое гениальное горлышко. Соловей знал, что Жаба всё врет, что никакое это не озеро, а дрянное болото с тиной. Но она так нежно его уговаривала, а Соловей так хотел пить, что он все-таки не выдержал и слетел вниз к болоту. Была глубокая ночь. Очень темно. Он не заметил, что Жаба сидит совсем рядом, и только нагнул голову, чтобы глотнуть воды, как Жаба тут же ка-ак прыгнула! Да ка-ак схватила его в свои когтистые лапы и уже разинула пасть, чтобы его съесть, но тут Соловушка заплакал и сказал ей жалобно:

– О прекрасная Жабочка! Разреши мне спеть самую последнюю в моей жизни песню…

-Терпеть не могу твоих противных трезвонов! – злобно проквакала Жаба.

– Но это будет моя прощальная песня про любовь…- пропищал Соловей, которому уже нечем было дышать, потому что Жаба сжимала его в своих лапах все сильнее и сильнее.

– Ненавижу твои песни про любовь, про небо, про звезды! – безжалостно и равнодушно ответила Жаба.

– А про что же ты любишь?

– Про мое черное грязное болото, про моих кровожадных пиявок и про меня саму – про мою пупырчатую и скользкую красоту! – заявила наглая Жаба.

– Хорошо, я спою про то, что ты хочешь, – уже совсем тихо пропищал Соловушка, задыхаясь.

– А разве ты знаешь такие песни? Разве ты умеешь так петь?-удивилась Жаба.

– Конечно, знаю и, конечно, умею… – уже совсем умирающим голоском прохрипел Соловей.

– Ну тогда пой! – приказала ему Жаба и чуть ослабила свои когти, которыми душила бедного Соловья.

И тогда Соловей хриплым противным голосом, в точности копируя противную, злобную Жабу, прокричал:

– Ква-а-а! Ква-Ква-Ква-а-а!

Это было таке мерзко, что у Жабы от счастья потекли слезы!..

– Как красиво! Пой еще! – потребовала она.

– Я задыхаюсь! Разожми свои когти побольше… – попросил Соловей.

Жаба послушалась и дала ему чуть больше свободы.

– Ква-а-а!Ква-а-а!!! – еще громче и еще более противно заорал Соловей.

– Божественно! Вот точно так же сто лет назад, когда я была невестой, мне квакал про любовь мой жених Жаб, – прошептала Жаба. – Пой еще! Еще!

– Ква-а-а-а! – заорал Соловей уже что было сил.

– Браво! Браво! – восхитилась Жаба и от счастья неожиданно для самой себя захлопала в ладоши.

И тут же Соловей, почувствовав свободу, замахал крыльями и взлетел высоко-высоко на дерево.

– Куда же ты?! – удивилась Жаба. – Ты меня обманул. Ты же мне обещал, что после твоей песни я съем тебя. Так лети ж обратно – ко мне в пасть! – потребовала глупая Жаба.

Но Соловей ее уже не слушал и продолжал свою песню про небо, про луну, про звезды. И отныне Жабе, этой Богине Сплетен, никогда не верил. Вот и вы, дети, никогда не занимайтесь сплетнями и не ходите к болоту ночью. И вообще по ночам к реке.

– А почему нельзя ходить по ночам к реке? – удивились мы.

– Опасно! Русалки запросто утопить могут…

– Зачем? – не на шутку испугались все мы.

– Такова их доля – красивых добрых молодцев топить, а красных девиц вдовушками делать. Разве вы этого не знали?

– Нет, – ответили мы.

– Эх вы! Русалки – это бывшие несчастные девушки, – начал сочинять новую сказку дядя Коля. – И у каждого парня может появиться в реке своя собственная русалка. И у меня тоже своя есть.

– Как она там появилась? – заинтересовались мы.

– А вот как. Когда я был совсем еще молодым парнем, у меня были сразу две невесты.

– А разве у одного парня может быть сразу две невесты? – почти возмутилитсь девочки.

– Нет, конечно, никак не может, – согласился дядя Коля. – Невеста у меня была только одна – Даша. Но меня любила еще и девочка по имени Маша. Даша была добрая и красивая. Маша тоже очень красивая, даже красивее Даши, но – злая! Пойдет моя Даша на луг, подоит свою Буренку, так молоко получается густое-густое, сладкое-сладкое! Словно это и не молоко вовсе, а такое особое мороженое. И может это молоко целый день в тепле простоять и не скиснется. Вот как доброта Дашина на всех вокруг действовала. И на ее Буренку тоже. Поэтому она и давала такое молоко. А подоит свою корову Маша, так молоко у нее тут же становится горькое-прегорькое, жидкое-прежидкое! Как вода. И через десять минут оно уже скисает, и пить его уже нельзя, а только свиней им кормить. Да и они от такого «подарка» свои рыла прочь воротят! И так было во всем. Что ни сделает Даша – всё у нее получается красиво да ладно. И все вокруг ею любуются. Потому что от доброты глаза у Дашеньки солнечным огнем сияют! А что ни сделает Маша – то всё у нее вкривь да вкось. А глаза у нее не солнцем ясным горели, а холодным лунным блеском светили… И те, кто хоть минуту поговорят с Машей, ёжиться начинают, словно зимой – такой холод от речей Машиных исходил. Всем она завидовала и всех ненавидела. И вот две такие совершенно разные девушки полюбили меня одного. Обе одновременно. Бывает же такая напасть!.. Но очень скоро Маша поняла, что мне с ней холодно, что я тепла хочу и поэтому убегаю все время от нее к Дашеньке. Вот тогда и взревновала проклятая Машка! И решила отомстить моей Даше. И пошла она тогда на болото, к этой самой Жабе, Богине Сплетен, и жалуется ей и на Дашу, и на меня. А Жаба ей и отвечает:

– Не печалься, Машенька, я им отомщу! Обоим. Да так страшно, что все люди навсегда и меня, и тебя на всю жизнь запомнят! И детям своим рассказ про нас передадут. А тебя сделаю Водяной Царицей! Хочешь стать царицей?

– Конечно, очень даже хочу! – отвечает Жабе Машка. – А как ты им отомстишь?

– Я затяну противного Кольку, ну меня, то есть, – пояснил нам дядя Коля, – в поганое болото. Там мои пиявки всю горячую кровь из него выпьют, а я вместо его человеческой крови волью в него кровь мою – жабью, холодную. И станет он тогда противным, злым и завистливым, совсем как ты, Машка. И тогда он тут же разлюбит свою добрую Дашку и навечно полюбит тебя – Машку! Ну как, подходит тебе такое мое зверство-изуверство? – спрашивает ее Жаба.

– Очень-очень подходит! – обрадовалась тут Машка,чуть в ладоши от радости не захлопала.

– Ну тогда приходи сегодня ночью на болото, – говорит ей Жаба, – и сама увидишь, как я с ними, проклятыми, обоими разделаюсь!

И вот наступает теплый прекрасный вечер. Я с Дашенькой гуляю по нашему саду у реки, соловьиные песни про нашу любовь с ней слушаем. А противная и завистливая Машка за нами следом незаметно крадется… А как стало совсем темно, так Жаба как закричит противным Машкиным голосом:

– Спасите! Помогите! Тону!

Я сначала испугался – кто это ночью в болоте тонуть задумал? – объясняет нам дядя Коля. – А потом слышу – голос-то Машкин! Спасать ее надо! А моя Дашенька сердцем своим добрым девичьим почуяла во всем этом беду, да и держит меня за руку, не пускает, говорит мне:

– Не ходи, мой милый, на болото, не спасай кого-то, обман всё это! Чую, ждет там нас обоих беда неминучая!..

Но я не послушаося тогда моей милой Дашеньки и бросился спасать противную Машку. А Дашенька – за мной! Вот так подбегаем мы оба с ней к болоту проклятому, а дальше идти боимся – ночь уже стоит жуткая! Тьма беспросветная! И тут злая Машка подкралась к моей Дашеньке да и толкнула ее в болото! Дашенька только лишь охнуть и успела и тут же в тине утонула. Но и Машка тоже не удержалась на берегу, поскользнулась на мокром камне и вслед за Дашей тоже в тину с головой! И тоже потопла… Только у Дашеньки душа была легкая, певучая, как песня. Услышала Дашенькина душа соловьиную песню, вылетела из тела Даши и тоже превратилась в Соловушку, в подружку Соловья. Так они с тех пор и поют в саду каждую весну вместе – Соловей с моей Дашенькой-Соловушкой. И я каждую весну их песни слушаю, свою давнюю любовь и молодость вспоминаю… – горько вздохнул дядя Коля.

– А что стало с противной Машкой? – спросили мы.

– А у Машки душа была тяжелая, грязная, она из тины выбраться так и не сумела. И превратилась Машка в русалку! С виду это – очень красивая девушка. Но только с рыбьим хвостом и холодной кровью. И с душой черной, как болотная вода! По ночам эти русалки нежно поют, зазывают к воде молодых парней, некоторых из них, самых неосторожных и доверчивых, русалки топят и потом водят хороводы и радуются, что погубили еще одну невинную душу… Поэтому, дети, ночью к воде ни-ни! – приказал нам дядя Коля. – А то вас русалки утопят! Ну всё, мне пора идти сторожить. А вам всем спать ложиться. До свидания.

– Не-ет! – хором закричали мы. – Хотим еще сказку! – и вцепились в дядю Колю.

– Еще сказку? – удивился он. – А про что? Я ведь сроду никаких сказок не знал и сам их сочинять не умею.

– Нам что-нибудь про любовь… – попросили его наши девочки. – Про прекрасного принца на белом коне!

– Про принца, говорите… – задумался тут дядя Коля, – да, да, да… это правильно. Это очень красиво! Надо подумать… Надо всё вспомнить… В следующий раз обязательно расскажу. Всё. А теперь спокойной ночи! – и ушел. А мы все легли спать.

А в следующее свое дежурство дядя Коля рассказал нам такую сказку…

Давным-давно… Так давно, что не увидишь и в окно, и так далеко, что и поверить нелегко… В общем жил-был Скворушка по имени Егорушка. А скворцы – птицы особые. Весенние. Всю зиму они живут в теплых странах. А как только сердце им подскажет, что и на родине потеплело, так они скорее и летят обратно к нам и к себе домой. И каждый скворец несет с собой в клювике зернышко счастья.

– Какое еще зернышко счастья? – удивились мы, услышав о таком чуде впервые.

– За морем, в Африке, в джунглях есть волшебное Дерево счастья. И у него прекрасные огромные цветы. А из них потом появляются маленькие такие семечки счастья. Принесет скворец в клюве такую семечку и бросит ее с высоты маленьким детям в ладошки. И тут уж не зевай – сумей поймать свою семечку! Кто поймал, тому несказанно повезло! Но это еще не всё. Этот счастливчик должен эту семечку сначала посадить в горшочек и выращивать ее несколько лет у себя на подоконнике. Если примется у него дома это деревце счастья, то можно будет потом пересадить его уже и на улицу. А там уже как бог пошлет – не замерзнет это деревце нашей зимой, не засохнет жарким летом, не съедят его жуки да гусеницы, значит, вырастет из него новое и огромное Дерево счастья. Огромного счастья всей его жизни! И уже не африканского, а нашего, русского. Ну а если нет – ну так что ж, на нет и суда нет. Значит, не исхитрился ты поймать своего зернышка, не сумел вырастить из него своего деревца – судьба такая… И вот давным- давно жила-была в нашем городе девочка Катя, или как все вокруг ее звали, Котенок-несносный ребенок, или же Катюшка – нетерплюшка! Уж такая она была бойкая, говорливая, нетерпеливая! Непоседа-привереда! И никак не хотела она выращивать свое счастье долго. Всего-то ей хотелось много и сразу! Вот прямо немедленно всё ей вынь да положь! А она, ничуть для этого не потрудясь, будет этим всласть только пользоваться да наслаждаться! Но так ведь никогда не бывает – даже в самых волшебных сказках. Вот и стала эта Катюха просить Скворушку-Егорушку, который жил у них во дворе, чтобы он принес ей из Африки счастье самое большое и поскорей. Дело было осенью. Скворушка-Егорушка клятвенно пообещал Катюшке-нетерплюшке выполнить ее просьбу, с тем и улетел на юг – в гости к райским птицам. Жил там себе не тужил, с ветки на ветку летал, о родном доме мечтал. А как через пять месяцев почуял, что пора возвращаться в свой родной двор, так и выбрал на Дереве счастья самую большую-пребольшую семечку и полетел вместе со всей своей стаей в обратный путь, в Россию. Все птицы как птицы: днем летят, ночью отдыхают. И так весь далекий путь, все многие тысяч километров через чужие моря и земли. Но не такой был честный и слишком уж добросердечный Скворушка-Егорушка. Сердце ему подсказывало, что его Катюшка-много-чего-хочушка ждет его и в нетерпении уже давным-давно смотрит на небо и вслух, как молитву, приговаривает:

– Где ж ты, моя весенняя птичка? Где оно, мое заветное семечко счастья?

– Лечу! Лечу к тебе! – кричал ей издалека Скворушка-Егорушка.

Но, разумеется, Катюшка его слышать никак не могла, а все только ждала и ждала. Да так и не дождалась… Не долетел до нее Егорушка. Слишком устал по дороге, ни разу не отдыхая. Упал замертво где-то между Средиземным морем и Черным, и пропало семечко, которое он в клюве всю дорогу для нашей Катюшки нес… Пролетали мимо остальные скворцы из его стаи, увидели мертвого Скворушку-Егорушку и опечалились… И еще им стало жалко нашу нетерпеливую Катюшку – не дождется она теперь своего семечка счастья никогда… И решили они схитрить. Один из скворцов взял первое попавшееся семечко с первой попавшейся травы. А это оказался проклятый чертополох… Принес новый скворец новое семечко Катюшке, а та и счастлива! Бегает по дому, прыгает от великой радости! И тут же посадила это семеко в горшочке для цветов с хорошо удобренной землей и поставила на подоконник, который смотрит на южную сторону. А чертополох тут же на эту ласку и откликнулся! Уже через пару дней выпустил из-под земли малюсенький бледно-зеленый росточек. Катюшка на него чуть не молится, шепчет ему: “Поднимайся скорей, мой росток, чтобы был ты не низок, не высок, без обмана, без прикрас, а прямо в точку, в самый раз, чтобы выполнил ты мой девичий наказ. Хочу, чтобы прискакал ко мне жених! Да не какой-нибудь простенький да завалященький, а обязательно чтобы Принц и всенепременно на прекрасном Белом коне! Чтобы всем девчонкам в нашем городе на зависть!”

А чертополох – это растение вовсе непростое. Это – любимая травка самого Черта!И не трава даже,а сорняк страшный, колючий, прицепистый, с которым связываться куда как опасно! А уж если с ним хоть раз свяжешься, то век от него уже не отделаешься! Так сильно он к тебе прицепится! Точно так и на этот раз всё вышло. Услышал черный страшный рогатый Черт, как Катюха над его травкой молится, Принца на летучем Белом коне себе выпрашивает да выжидает, тут и решил он исполнить эту ее заветную просьбу. Обсыпался этот хитрый и пронырливый Черт весь мелом, вымазал мукой и своего норовистого коня, и превратились оба они из угольно-черных в белоснежно-чистых! Как бы вечно непорочных! Вырядился Черт в заморского принца – весь так и блестит серебряными пряжками, золотыми пуговицами да кольцами яхонтовыми! Конь его алмазными подковами бешено в нетерпении по камням бьет – искры во все стороны высекает! И прискакал Черт прямиком к Катюшке, к ее дому и ласковым любовным голосом зовет ее к себе:

– Выйди ко мне, невеста моя долгожданная! Я полсвета обрыскал-объездил, всех невест пересмотрел да невысмотрел, пока тебя наконец не нашел, мою единственную и мне суженую!

Услышала глупая Катюшка эти речи сладкие да заманчивые, пылко тут забилось сердечко ее нежное! Да и вышла она навстречу к Черту. Он тут же поднял ее на руки, усадил на коня своего горячего, у которого в красных глазах огонь подземный адовый отражается! Увидали эту страшную картину скворцы, которые вместе со Скворушкой-Егорушкой из Африки прилетели, и поняли они все сразу. И стало им нестерпимо жалко их Катюшку! Ведь это не она, это они все вместе виноваты, что обманули ее – принесли ей вместо семечка с Дерева счастья семя проклятой травы чертополоха. Слетелись тут они всей своей стаей, кружат вокруг Принца обманного, крыльями машут – и такой ветер возле него устроили, что слетел со лживого Принца весь мел, а с его коня вся мука, тут-то все подруги Катюшки и увидели, что и сам жених, и конь его вовсе не белые, а черные-пречерные! Страшные-престрашные! Сшибли скворцы с головы этого жениха шапку его красивую, а у него из головы рога торчат! Поняла тут Катюшка, что никакой это не Принц, а как есть сам Черт – идол подземный, обитатель вулканов с лавой кипящей! Хотела она тут спрыгнуть с коня его дикого безобразного, да уже поздно! В тот же миг пришпорил Черт коня, прижал к себе Катюшку да и помчался верхом да бегом, как на крыле вороном, всё туда же, в Царство свое мертвое, подземное! С тех пор Катюшку уже никто никогда не видел и ничего о ней не слышал. Так под землей навечно и канула… А все остальные Катюшкины подруги остались жить по-прежнему. Каждая заботливо выращивала свое семечко счастья, и к каждой потом строго в свое время пришел свой жених долгожданный и единственный! И не какой-то там сказочный Принц на выдуманном Белом коне, а самый что ни на есть обычный простой человек. Вот и хорошо! А зачем напрасно мечтать о сказочном Принце, который, того и гляди, на поверку злым Чертом окажется? Так что, дети, – сказал нам дядя Коля, – спокойно себе живите и каждый свое счастье растите. О хорошем мечтайте, а поймаете свою заветную мечту – из рук ее уже не выпускайте! И помните, что счастье никогда не бывает чужим заморским – счастье всегда только наше, русское, родное и больше никакое. Потому что всё заморское нашего холода да короткого лета не выдерживает – погибает. Своё всегда лучше чужого. Потому что – проверенное, не обманное! Всей нашей природой проверенное.

Дядя Коля закончил рассказывать и встал, чтобы уйти. Но мы прекрасно видели, что ему самому уже очень понравилось общаться с нами и уходить ему совсем даже не хотелось. И он ждал нашей новой просьбы. И мы ему сказали:

– А что вы нам расскажете в следующий раз?

– Сам не знаю… – улыбнулся дядя Коля, – что на ум придет, то и придумаю, мысли сами в голове так и скачут – наружу просятся, удержать их ничем не могу!.. А о чем вы сами хотите услышать?

– Нам что-нибудь такое, чтобы сначала было страшно-страшно! Но потом всё закончилось хорошо-хорошо! – сказали мальчишки.

– И обязательно чтобы было про любовь! – добавили девчонки.

– Ух вы какие! Ну ладно, надо будет подумать… – озаботился нашим заказом дядя Коля. – Что-то уж слишком трудную задачу вы мне задали! Что ж это такое может быть?

– А вы нам прошлый раз рассказали про то, как хорошо всё сложилось у Соловушки, а про Жабу недорассказали. Что с ней было дальше?

– Да, да, да… точно! – тут же засияли от нагрянувшей фантазии глаза у дяди Коли. – Надо подумать… Ну, до нового раза!

И ушел сторожить.

Давным-давно, далеко-далеко, за такими лесами за долами, что не увидишь глазами, и куда ноги никогда не ходят сами, стоял небольшой город. А леса тогда были непроходимыми, а реки непреодолимыми! – начал рассказывать дядя Коля новую сказку. – И вот в этом городе жила-была очень-очень некрасивая девушка по имени… впрочем, по имени ее никто никогда не называл, так что ее настоящее имя все давным-давно забыли. И мало того что была эта несчастная девушка некрасива лицом, так еще не повезло ей и с фигурой – была она очень толстой и с короткими кривыми ногами. Так все ее с детства очень обидно и прозвали – Кривоножка. И не было у нее в жизни никакого счастья. Все ее бывшие детские подруги давно уже замуж повыходили, детишек понарожали, а к Кривоножке так никто ни разу в ее жизни и не посватался. Обидно ей было, что никто ее не любит. И она прекрасно понимала, что не полюбит уже никто и никогда! Потому что таких некрасивых девушек никто не любит и замуж не берет… И не захотелось тут бедной разнесчастной Кривоножке жить на этом свете! Пошла тогда она в темный лес, высоченный до небес, забрела в самый его бурелом, где одни коряги да мох кругом, наткнулась на берег никому неведомого озера да и решила в этом озере утопиться! Вот так вот сидит она на самом краю бережка, плачет, слезами заливается, с белым светом прощается… Говорит:

– Прощай, ясное солнышко! Будешь ты светить и дальше, да только уже не для меня… Потому что моей постелью отныне будет дно озерное – холодное и черное… Прощайте, птички мои веселые! Будете вы петь и веселиться, да только не буду я вам подпевать… Потому что теперь моими подругами будут рыбы немые да раки корявые и кривые…

Вот так вот она плачет-причитает, к камню веревку привязывает, а другой конец веревки себе вокруг шеи обматывает. Услышали последние ее слова горючие птички певучие, змеи ползучие и звери бегучие и полетели, поползли, побежали они всей толпой огромной к Бабе Яге, которая жила как раз неподалеку. Рассказали ей про намерение Кривоножки утопиться, тут закряхтела баба Яга, влезла в свою ступу, замахала метлой и как ветер примчалась к озеру. Подхватила она Кривоножку, когда та уже в воде пузыри пускать начала, веревку с ее шеи сорвала, посадила рядом с собой в ступу и принесла в свою избушку на курьих ножках. И сказала ей:

– Живи со мной, красна девица. А то у меня в избушке из всего живья только кот когтястый да филин глазастый. Мне и поговорить-то не с кем. Я ведь тоже в молодости уродиной носатой и с бородавками на лице была, и меня тоже никто замуж не взял. И я тоже, как вот ты сейчас, ушла в чащобу, стала грибы да травы ядовитые собирать, научилась ворожить да колдовать. А теперь я вконец состарилась, и нужно мне все мои колдовские умения кому-нибудь передать. Вот тебя-то я им и научу! Просто распрекрасно, что мы с тобой встретились!

Вот так они и стали жить-поживать ворожить да колдовать. Злых людей они лечат, добрых – калечат. Так вот мстят людям за то, что те их обзывали и за нормальных людей не признавали.

И было в том городе, где когда-то жила Кривоножка, страшное горе-несчастье: часто прилетал туда страшный Дракон. Любил он над Русью издеваться да живыми людьми питаться. Как, бывало, налетит на этот город, как поймает какого-нибудь мужика или даже ребенка и тут же разорвет его на куски и сидит, объедается, русской кровью наслаждается! Облизывается… Супостат, да и только! И никто с ним не мог справиться. И были баба Яга с этим самым Драконом хорошими друзьями-товарищами. Иногда залетал он к Бабе Яге в чащу ее дикую, и тогда она устраивала пир на весь мир! Угощала его поганками мочеными да мухоморами ядреными, закусывал он все это травами ядовитыми да толчеными лошадиными копытами. И очень тут приглянулась Дракону Кривоножка. И решил он на ней жениться! И сделал ей предложение. А Кривоножка тут и в слезы! Плачет-рыдает, ни днем, ни ночью покоя не знает!

– Что с тобой творится, девонька? – спрашивает ее Баба Яга.

А Кривоножка ей на это отвечает:

– Да как же мне не плакать, бабусенька! Ну ладно, что я сама уродилась страхимодина разнесчастная – значит, судьба мне такая. Мне одной и мучиться. Но если выйду я замуж за Дракона страшного-лютого, то станут у нас с ним детки родиться. А какими они будут? Такими же кривоногими и толстыми, как я? И кровопийцами, как твой дружок Дракон? Нет! Не хочу я этого! Не пойду я за него замуж. Ни за что!!! Лучше опять пойду к озеру и утоплюсь!..

Но Дракон ее и слушать не стал. И сыграли они свадебку на славу! Прогремела она на всю чащобу! И была на ней в гостях вся нечисть лесная: и лохматый Леший с косой Кикиморой, и холодный Водяной с синими Русалками с водорослями вместо волос, и всякие прочие пни трухлявые и чудища корявые – всех и не перечислишь. Кривоножка, глядя на них всех, от страха себя и не помнила! Всю свадьбу как в обмороке просидела – бледная и в поту. Чуть живая… А как наступила ночь, и все гости проклятые по своим норам и омутам разбрелись да расползлись, то осталась Кривоножка со своим мужем наедине. И от ужаса она уже почти при смерти!.. И только взял Дракон лапой своей огромной да шершавой руку ее толстую и некрасивую, как вдруг раздался во весь лес гром небесный! Замелькала молния жгучая и блескучая! Тут и спала с дракона шкура его черная, ядовитая, огромными наростами да бородавками покрытая! И обернулся он в ту же секунду добрым молодцем Иваном-царевичем – красавцем писаным, ей как по заказу небесными ангелами присланным!

– Что за чудо с тобой приключилось? – спрашивает его Кривоножка, когда пришла в себя немножко от такого превращения.

– А ты сама на себя в зеркало посмотри! – отвечает ей Иван-царевич.

Глянула Кривоножка на себя, да так и ахнула! Смотрит на нее из зеркала чудо-красавица, которых она никогда в своей жизни и видом не видывала и слыхом не слыхивала!

– Неужели это я?! – не верит своим глазам Кривоножка.

– Ты, конечно, – отвечает ей Иван-царевич. – И отныне я буду звать тебя не Кривоножкой, а Павушкой-Купавушкой! Женой моей любимой, подругой моей на всю жизнь единственной!

– Казалось бы, тут и сказке конец, раз любовь у них такая великая случилась да получилась, – сказал нам дядя Коля, – да не тут-то было!.. Есть у этой правдивой истории длинное продолжение. Но об этом я вам в другой раз расскажу. А сейчас всем спать! – приказал он нам.

Но мы все повскакивали с мест, закричали:

– Не-е-ет!!! – вцепились в него и потребовали продолжения сказки.

– Ну ладно, – смирился на это дядя Коля, – раз так, тогда так и быть, слушайте себе дальше…

– А почему ты до этого был Драконом людоедским? – спрашивает Ивана-царевича Павушка-Купавушка.

– О-о! Это случилось давным-давно, – отвечает ей на это Иван-царевич, – когда я был простым человеком, сыном царским. Завелся тогда в нашем царстве-государстве злыдень Людоед. Мужик огромный, страшный, клыкастый и брыкастый! Многих людей погубил он в наших владениях. Но я все-таки однажды извернулся да и поймал его и отрубил ему голову! Но Людоед в последнюю секунду перед смертью своей крикнул проклятье в мою сторону:

– Быть тебе самому людоедом! И будешь ты пить кровь русскую, человеческую столько, пока от нее брюхо твое драконье не лопнет! Пока не женишься ты на уродине распоследней!

И как только слетела голова людоедская с плеч его долой, так тут же я и превратился в Дракона ужасного!..

– Но теперь колдовство это с тебя спало? – спрашиват его Павушка-Купавушка.

– Нет, – отвечает ей Иван-царевич. – После того как ты полюбила меня, я могу превращаться в человека только ночью. А с первым же лучом солнца снова стану страшным Драконом! И снова буду пить кровь русскую, пока брюхо моё драконье от этого злодейства не разорвется!

И точно. Только прокричал самый первый утренний петух да как только выглянул из-за горизонта самый первый солнечный лучик, так тут же Иван-царевич снова превратился в Дракона и улетел творить свое кровавое беззаконие… И так продолжалось и день, и два, и три…. И Павушка-Купавушка не знала, как им из этой их общей беды выпутаться. И бросилась она тогда к своей наставнице мудрой Бабе Яге и стала умолять ее:

– Милая моя бабусенька Ягусенька! Помоги мне! Спаси мужа моего любимого! Преврати его из Дракона кровавого снова в человека обычного! – и рассказала ей всю его почти что неправдоподобную историю.

Долго тут думала Баба Яга – аж волосы седые на голове ее сами по себе шевелиться начали! Весь день думала. И еще ночь думала. И еще день. И еще одну ночь. И, кажись, что-то все-таки надумала! Потому что вдруг заперлась в своей избушке на курьих ножках и долго-долго что-то в ней мудрила, кипятила, ногами громко топала, губами смачно шлепала, чмокала, языком цокала, колдовала, всякие адские заговоры бормотала да разными голосами на все стороны кричала! И наконец, вынесла Павушке-Купавушке горшочек с каким-то варевом-жаревом цветом не простым, а как бы с кровавым заревом! И сказала ей:

– Сварила я пива пенного, да только не ячменного, и кваса целебного, да только не хлебного. А такое питьё, которое убьет горе твоё! Настояла его на поганках и мухоморах да на своих колдовствах и заговорах. Смешала это все, процедила и еще десять раз все вместе переварила, чтобы пришла к Дракону смерть-могила! И чтобы Иван-царевич, в Драконе сидящий, снова стал навсегда человек настоящий! – Подала Баба Яга этот горшочек Павушке-Купавушке и так делать ей повелела, – как на следующее утро превратится твой Иван-царевич снова в Дракона, дай ему будто бы на дорожку выпить этого самого моего настоя, тогда и сама увидишь, что с Драконом тут случится такое-сякое!..

Взяла Павушка-Купавушка этот старухин горшочек с варевом-жаревом-с каким-то-заревом, пришла домой, спрятала этот горшочек в самый дальний угол и затаилась… Ночь хорошо переночевали, а утром, как только Иван-царевич снова превратился в Дракона, как только крыльями замахал, чтобы лететь опять невинные души русские губить, тут и подала ему Павушка-Купавушка это самое снадобье и велела ему выпить его на удачную дорожку да на закуску из человечинки… Послушался Дракон жену свою любимую, разом заглотнул всё это варево – тут-то всё в глазах у него и помутилось! Вышел он на улицу, глянул на озеро, а над водой солнце красное восходит. И кровавая заря в озере, как в зеркале отражается. И показалось Дракону, что это вовсе не вода красная, а кровь человеческая, самая настоящая! Целое озеро крови русской! Кинулся он в это озеро и стал эту воду жадно пить. Пьет, пьет. И час пьет. И другой пьет. И третий. Да разве ж озеро выпьешь! А Дракон от жадности всё никак остановиться не может. Всё пьет и пьет. Пьеи и пьет! Раздулся у него живот до размеров неописуемых! Да и лопнул! Разлетелась шкура драконья мелкими кусочками во все стороны – не собрать ее больше воедино никогда! А на месте прежнего Дракона стоит прекрасный Иван-царевич – живой-преживой, целехонький прецелехонький! И своей Павушке-Купавушке улыбается. Всё! Спал с него заговор людоедский, который столько лет Ивана-царевича мучал. Так с тех пор и стал он опять самым обычным человеком, а не зверем страшным и клыкастым! И принялись тут они с Павушкой-Купавушкой жить-поживать да добра наживать, детишек заводить да в ум-разум их вводить. А клочки разлетевшейся драконьей шкуры упали в озеро, и от этого прератилось бывшее светлое чистое озеро в черное-пречерное поганое болото. И все блестевшие своей чешуей рыбки, которые в нем плавали, тут же обратились в черных пиявок, которые тоже любят человеческую кровь пить, как когда-то Дракон это делал. А жабы да лягушки тоже полюбили кровью питаться – да только не человеческой.

– А чьей? – изумились мы.

– Как это чьей! – упрекнул нас дядя Коля. – Да разве ж вы не знаете? С тех самых пор жабы да лягушки стали комаров языками своими липкими ловить да есть. Комары насосутся чужой крови – человеческой или звериной, своей-то у них отродясь не бывало, а лягушки враз тут как тут! Хлоп их всех! Да и слопали! Вот и получается, что они как бы продолжают злое дело Людоеда – кровушку пьют чужую. А на самом-то деле преогромную пользу людям приносят – комаров, мух и всякую прочую тварь болезнетворную уничтожают. Поэтому, дети, не убивайте жаб и лягушек – болотных старушек, они все – наши помошники! – закончил свой рассказ дядя Коля. – Ну как, понравилась вам моя сказка? – спросил он нас.

– Да! Очень хорошая, длинная и страшная! И в то же время в конце – добрая! – ответили все мы. – А еще в следующий раз что-нибудь расскажешь?

– Расскажу. Чего ж с хорошими людьми не побалакать малость перед сном? Да вот только о чем?

– О том, как ты, дядя Коля, воевал, – вдруг предложил один из нас, – как ты стал героем!

– Ну, никаким героем я никогда не был, не перебарщивайте, – ответил дядя Коля, – только вот ногу на войне потерял…

– А как это случилось?

– У-у!.. страшное дело… и вспоминать-то тошно, – вдруг погрустнел дядя Коля. – А вот про свою железную ногу я вам рассказать могу. Интересно вам это?

– Да, да, очень интересно! – закричали мы.

– Ну что же… хорошо… подумаю…- пообещал дядя Коля и ушел караулить и новую сказку для нас придумывать.

До войны были у меня две ноги – сильные, красивые! – начал рассказывать дядя Коля новую сказку. – Но на войне рядом со мной взорвался снаряд, меня сильно ранило, я потерял сознание и с той самой поры одной своей ноги никогда уже больше не видел… Очнулся в госпитале, ощупал себя всего – кажись, все на месте. А одной ногой пошевелить не могу. Что такое? Потрогал тогда я ее рукой – а ноги-то и нет!.. Заплакал я, залился горькими слезами!.. Прибежала медсестра, спрашивает:

– Ты чего плачешь, солдатик?

– Да как же мне теперь жить-то, безногому, сестричка? – в ответ спрашиваю ее. – Уж лучше мне вовсе умереть!

– Что ты! Что ты! – испугалась она. – Наш хирург тебя всего из отдельных кусочков сшил – так тебя всего снарядом разорвало! Столько сил мы все на тебя потратили! Всю ведь ночь у операционного стола над тобой простояли! А ты теперь весь наш труд насмарку отправить хочешь? Не дам я тебе умереть, солдатик! Даже и не мечтай об этом! Ишь, размечтался!.. А нас тебе и не жалко, да?

– А что же мне теперь делать-то, инвалиду молодому? – ее спрашиваю.

– А вот я сейчас к тебе нашего хирурга позову. Он у нас – что ни на есть самый настоящий волшебник! Почти погибших солдат с того света опять на этот возвращает! Он и для тебя что-нибудь такое-этакое придумает. Он у нас на разные волшебные задумки-придумки ох какой ловкач!

Ну и точно. Вскорости приходит ко мне этот самый хирург-волшебник. Да не с пустыми руками, а приносит вот эту самую железяку и говорит мне:

– Вот тебе, солдатик, новая нога. Протез называется. Она тебе прежнюю твою ногу заменит. И даже еще лучше прежней будет!

Я в ответ опять чуть не плачу. Говорю ему:

– Издеваетесь надо мной, да? Как мертвая холодная железка живую родную ногу заменить сможет? Не бывает такого!

– А вот и бывает! А вот и сможет! – улыбается мне хирург. – Меня ведь недаром все вокруг волшебником считают. Так я на самом деле волшебник и есть! И я тебе это сейчас прямо тут вот наглядно докажу. – Склонился он над железкой да и прошептал ей еле слышно волшебное заклинание, – чупакабра-абракадабра-чух-чух-плюх-плюх-обзавиденция-тыр-пыр-пырперенция.

И ведь точно! Моя новая нога у меня на глазах тут же и ожила! Сама по себе по палате заходила, вскочила мне на кровать и по одеялу запрыгала. Да так бойко – не остановить! Хирург поймал ее, обеими руками держит, а она не дается – упирается, опять на волю вырывается! С норовом нога оказалась! С трудом он ее успокоил и меня и спрашивает:

– Ну что, содатик, берешь новую ногу? Или тебе на одной трюхать по белу свету будет удобнее?

– Куда ж мне деваться, – отвечаю. – Беру, конечно.

Так вот с тех пор мы с моей железной ногой вместе и зажили. А то волшебное заклинание хирурга я на всю мою жизнь запомнил. Оно мне очень потом пригодилось!..

Железная нога меня сначала очень подводила – ну никак не хотела меня слушаться, своевольничала. Когда мне нужно было стоять, она вперед рвалась. Когда нужно было направо идти – она меня всего налево сворачивала. Ох и намучился же я с ней первое время! А однажды она и вовсе от меня убежала!

– Как так? – спрашиваем мы дядю Колю.

– Да очень просто. Вечером спать ложился – возле кровати на пол ее положил. А утром просыпаюсь – нет моей ноги! Надоело ей лежать, вот она и настропалилась через открытое окно выпрыгнуть – решила на улице в одиночку ночью погулять. А железка она и есть железка – глупая! Убежать-то она убежала, а дорогу назад не запомнила… Всю ночь дом свой родной и проискала. Да так и не нашла. Опять я весь в печали – остался я без моей волшебной самоходной ноги… Расклеил на всех столбах и заборах объявления, что ищу свою ногу. Весь народ вокруг надо мной в открытую смеется! А мне совсем не до смеха. Хорошо, что милиция мне помогла – нашла-таки мою ногу. И где бы вы думали? – спрашивает нас дядя Коля.

– Где? – в ответ спрашиваем его мы.

– Представьте себе, на нашенском базаре! И знаете, что она там делала?

– Что? – опять удивляемся мы.

– Грецкие орехи у торговки одной украсть пыталась! Вот ведь какая оказалась шкодница однокопытная! И знаете, зачем ей эти орехи понадобились?

– Зачем? – опять в полной растерянности говорим мы.

– Хоть нога и глупая, да ведь совершенно правильно сообразила, что ей хорошие мозги нужны. А где их взять, чужие мозги-то, коли и своих отродясь никогда не было? Вот ведь вопрос вопросов! Но и тут моя железка не сплоховала – догадалась, что грецкие орехи внутри их твердой скорлупы очень уж мягкие, на самые настоящие человеческие мозги похожи, только маленькие. Вот она и думала орехов в качестве мозгов себе наворовать – купить-то их не на что, денег у ноги в карманах вовек не было. Вот тут-то мою ногу в самый момент воровства и поймали. Ну, как водится, сначала отлупили ее всем базаром маленько – для порядка, в качестве воспитания! Но она ни капельки за это на базар не обиделась – что ей сделается железной-то!.. Ей это битьё как развлечение! Дескать, будет потом что вспомнить и детям о чем рассказать. Ну а после базара в милицию ее и доставили. Там ее, как положено, хорошенько допросили, мол, кто ты такая, чья и откуда? А поскольку она молчит, говорить не может, в камеру ее посадили. Потому что не знали, что с ней, глупой такой, делать. А как милиционеры объявления мои на заборах и столбах прочитали, так и доставили ее мне прямиком домой в полной ее целостности и всей сохранности. Да еще извинились передо мной, мол, простите, что она у нас немного битая и в тюрьме посидевшая, в этом ваша нога сама виновата – слишком уж она любопытная и прыткая! А я на это и не обижался. “Спасибо” им сказал. Ну, тут мне деваться было уже некуда, пошел я со своей ножкой опять на наш базар, выбрали мы с ней грецких орехов самых крупных да спелых, купил я ей этих орехов полный пакет и к ноге веревками сверху привязал. Получилась самая настоящая голова с мозгами! Нарисовал я на этом пакете глаза с ушами, ну и рот, естественно. Сказал волшебное заклинание, которое у хирурга в госпитале услышал: чупакабра-абракадабра-чух-чух-плюх-плюх-обзавиденция-тыр-пыр-пырперенция! И тут-то моя нога не только говорить, но и смотреть начала. И глазами своими голубыми хлопать. И стала она такая умная да разумная, что и слов нет! Потому что один грецкий орех – маленький. В одном орехе только одна мысль уместиться может. А в большом пакете орехов целая куча. И мыслей тоже получается целый ворох, и все они шуршат, торопятся поскорей из скорлупы наружу выскочить. Меж собой переговариваются, спорят! Друг с другом чуть не ругаются. Такие философские дискуссии меж собой разводят, что только держись! А в целом огромная-преогромная мудрость получается! Вот одна мысль в орехе и зашуршала громко так прегромко. Да так прегромко, что я очень даже хорошо ее слышу.

– Надо, – шуршит она, – нашему дяде Коле помочь.

– Зачем? – шуршит вторая.

– Правильно, надо помочь! Потому что пенсия у него маленькая, жить ему тяжело, – шуршит третья.

– А чем мы ему можем помочь? – шуршит четвертая.

– А я придумала. Пойдем на базар – порядок там наводить будем, – шуршит пятая.

– Верно! Молодец! – зашуршали тут все мысли разом. – Правильное решение! Ура-а!

Ну и точно. Пошла моя умная и говорящая нога на базар. И стала она настолько умной, что и птичий язык, и языки всяких прочих животных тварей понимать да разуметь начала! Вот так вот идет она себе в тот же самый день по базару, видит, картошку продают. Продавец ее вовсю нахваливает, мол, глядите, люди, какая она у меня вся рассыпчатая да крахмальная! Сваришь ее, маслицем постным покропишь, посолишь, так она сама из тарелки на зубок тебе прыгает и дальше сама к тебе в твой в желудок проскользает – так что и жевать ее не надо! Одно наслаждение! А собаки, которые рядом прохаживаются, понюхали ее да и говорят ноге:

– Картошка – дрянь! Она на плохой земле выращена, пестицидами всякими да нитратами перекормлена, внутря горькая, с начинающейся гнильцой да жуком вся поеденная.

Нога всё это с собачьего языка на человеческий переводит да всем вокруг громко сообщает. Ну, конечно же, народ картошку у этого продавца тут же покупать и перестал. Идет моя ножка дальше, видит, живых кур продают. Поздоровкалась нога с курицами вежливо на курином их языке:

– Что, – спрашивает, – сидите такие невеселые?

– Помираем… – отвечают они ей.

– Почему так?

– А наш хозяин сегодня утром, прежде чем нести нас на базар, крепко сжал каждую из нас своими пальцами толстыми и всем ребра нам слегка переломал…

– Зачем? Дурак он, что ли – товар свой портить…

– Нет, – отвечают, – слишком даже умный. Это для того, чтобы мы поскорей все перемёрли. На базаре все продавцы так делают, все слегка прижатых кур продают. Чтобы мы чаще мерли, а покупатели у них чаще новых кур покупали. Бизнес у них такой хитрый!

Подивилась нога этому русскому живодерскому приспособлению и всем покупателям тут же весь этот куриный плач и пересказала. Покупатели тут же из куриного ряда все вон ушли! И стала нога на базар каждый божий день ходить – людям на правду глаза открывать. А все люди в ответ моей ногой никак не нахвалятся! Деньги ей в ответ жертвуют – за правду-то наш народ никаких богатств не пожалеет! И стали мы тут с ногой жить припеваючи! Оба ходим сытые, довольные, счастливые! Да только решили торгаши с базара моей ноге отомстить. Один раз вечером на безлюдной улице ножом ее пырнули! Да что ей сделается, железной-то! Попинала она в ответ обидчиков своих да и дальше себе распрекрасно пошла. В другой раз ее с моста в речку сбросили. В самый что ни на есть омут! Думали, всё! Хана ей, железной дуре! На дно пошла. Оттуда уж не выберется. Оттуда еще никто никогда не выбирался. Да не тут-то было! Моей железной ножке что по земле, что по речному дну трюхать – один черт. Выбралась! Опять же обидчиков своих догнала, малость попинала и дальше себе пошла по неотложным своим протезным делам. Уже и с порфелем ходить стала – форс свой важный всем показывать. А душа у нее все равно оставалась доброй, сердечной и простому народу преданной!

Увидело ее великий ум-разум милицейское начальство и тут же мою ногу в милицию да и зачислило. Сразу же ей лейтенантское звание дали, в государственный мундир с золотыми погонами нарядили и даже пистолет ей выдали, и родине служить приказали. А нога и рада стараться. Уж очень этот мундир ей к лицу был. И стали ее посылать на самые запутанные-перезапутанные преступления, которые никто никогда до нее раскрыть не мог. А моя нога их все в единую секунду распутывала, щелкала их, как зубастые деревенские бабы семечки! Вот однажды идут люди по улице, смотрят – мужик под забором лежит, а из-под него много крови вытекло… Испугались тут люди. Женщины так вообще во всю свою мощь заголосили! В милицию звонят:

– Убили! Убили!

Тут моя нога приезжает и первым делом не мужика осматривает, а воробьев, которые на заборе сидят, расспрашивает:

– Что тут, братцы дорогие, случилось-приключилось?

А те ему весело так чирикают:

– Да ничего страшного. Шел этот мужик рано утром корзину помидоров продавать, по дороге во все встречные кабаки да кафетерии заходил – в дымину напился, споткнулся, помидоры у него все на землю вывалились, он на них упал да все их с размаху и раздавил. Да тут же прямо на них и уснул. Вот он с той поры так и лежит здесь, в тенечке отдыхает. И вы его не тревожьте – нехорошо это, неправильно, не по-человечески отдыхающего честного рабочего человека ни за что тревожить! Не по закону!

Перевернула моя нога этого мужика, а под ним и точно – раздавленные помидоры, а сам он цел-целехонек. Отдыхает… Так его и оставили, потому что спать летом на улице никому в России не запрещено.

В другой раз чуть посложнее преступление случилось – самое настоящее смертоубийство. Приезжает моя нога в этот дом и опять же первым делом расспрашивает мышей подпольных да тараканов закосячных:

– Что, братцы, тут произошло?

– Да пустяки. Драка тут была, – отвечают они. – Такой-то сюда приходил, такое-то хозяину этого дома говорил, а потом и вовсе его убил. И теперь там-то и там-то от вас тщательно скрывается. Езжайте скорей туда, а то он от страха так трясется, что, того и гляди, вот-вот совсем скопытится!

Нога все это тут же начальству своему докладывает, убийцу тут же находят и в тюрьму бросают. А моей ноге за мастерство и смекалку – медаль на грудь! Вот так прославилась моя нога на всю страну! Уже и ордена ей вручать начали, и звание полковника милиции присвоили. Унас в городе ни одного преступника не осталось – все бандиты и воры сидят себе по своим домам тихохонько, не видно их и не слышнёхонько! Потому что нога любое их преступление враз раскроет! Не времечко тут для нас всех наступило, а невиданная благодать! Коммунизм!

А слава о моей ноге уже и до самой Москвы долетела! Узнал о ее неслыханном сыскном-разыскном таланте самый главный руководитель нашей прекрасной и великой страны, да тут же и вызвал ее к себе в Кремль да и в этот же день сделал ее своим заместителем по всем-превсем важнейшим делам всего-превсего нашего огромного царства-государства! И приказал ей всех своих министров перешерстить, дураков, пьяниц и казнокрадов среди них выявить и доложить ему, кто из этих людишек дело толкует, а кто ворует да от безделья кукует. Нога ответила “есть!” И уже к вечеру этого дня половину министров за воровство посадили, а другую половину за пьянство и дурость с работы уволили! Вот как моя нога для народа расстаралась! А народ в ответ ликует, “ура-а!” ноге кричит! Ну, тут уж и сам самый главный в нашей стране начальник не на шутку испугался. Подумал: “А вдруг эта проклятущая нога обнаружит, что я и сам далеко не умный человек и тоже водку пить люблю. Меня ж тогда с моего поста народ тут же сметет и ногу на мое место поставит! Нет, надо с ней, дурой проклятой, что-то нехорошее сделать!..” И поручил он своим ученым-мудреным придумкать – как мою железную ногу можно со свету сжить. Думали они, академики такие-сякие нехорошие, враги отечества нашего, да ведь на ж тебе – все ж таки и придумали! Нашли они аж где-то в самой дальней-предальней Африке в самых лютых джунглях малюсенькую такую моль, котрая грецкими орехами питается. Привезли они ее под страшной охраной в толстенном сейфе на самолете прямиком в Москву и тайно подпустили ее к моей ноге. И тут же эта проклятущая моль в голову моей ноге залетела, внутри орехов спряталась, там расплодилась, и вместо мозгов у ноги одна гнилая труха образовалась… Купил я ей тогда новые орехи. Да моль и их съела… И сколько я потом ни пытался мою бедную ножку спасти, ничегошеньки у меня не получилось! Коли эта моль-зараза у кого в голове однажды завелась, она там навсегда так уже и останется. Такой вот это страшный и ужасный зверь-сорняк!.. Заразная мозговая болезнь летающая…

Ну вот так с тех самых пор всё у нас с ногой вкривь да вкось и пошло. Нога моя тут же страшно поглупела, все свои волшебные способности потеряла и стала самой простой железкой… Вот она, – похлопал дядя Коля себя по протезу. – И преступники с той поры осмелели, развелось их вокруг столько, что теперь уже никаких железных ног не хватит, чтобы их всех переловить да в лепешку раздавить! Так что, детишки, на всю жизнь запомните: никогда своему начальству не показывайте, что вы умнее его. Начальство этого никак не любит! И никогда вам этого не простит! Вот так-то… Ну, а теперь спите. А я пошел вас охранять.

И он ушел, поскрипывая своим железным протезом.

Всю эту историю мы на другой же день пересказали нашим родителям, они все послушали сказку с большим удовольствием, а потом кто-то из них сказал:

– Ну и дядя Коля! Молодец! Не дядя Коля, а самый настоящий железный Андерсен!

Так с тех пор это прозвище за дядей Колей навсегда и закрепилось. И стал он для нас для всех не сторож дядя Коля, а великий сказочник Железный Андерсен!

Общаясь с нами, дядя Коля часто говорил «дай Бог», «спаси Бог», «Господь не простит» и подобные фразы. Мы уже в самом малом возрасте знали, что Бога нет, что верить в него – большая глупость, и поэтому однажды спросили дядю Колю:

– А почему вы так часто говорите «Бог»? Что это такое?

Дядя Коля от удивления широко раскрыл глаза, а потом вдруг вспомнил, что мы и наши родители – это два поколения абсолютных безбожников! Что слово «Бог» для них и для нас совершенно пустой звук. И вот тут-то он задумался… Долго бормотал что-то про себя, показывал сам себе жестами, что дескать можно и так и эдак… Несколько дней задумчиво молчал… А потом рассказал нам вот эту сказку.

Давным-давно, тысячу лет назад еще не было ни России, ни самих русских. А в непроходимых лесах возле Москвы жили различные племена. И одно из таких племен называлось Ардовать или Ардова – что на их языке означает «речная страна», так как там было множество рек и ручьев, ключей и болот. Так они сами про себя и говорили: «У нас на один ручей – сто ключей, а на сто человек – тыща рек, а на тыщу рек – армия ртов – и все жрать будь здоров!» А самый большой город у них именовался Эрзя. Когда сюда пришли русские, то Ардову они переделали по-своему, как им было удобнее говорить по-русски, то есть в Мордву. А город Эрзя сначала переиначили в Эрзянь, а потом уже и в Рязань. Да, да в ту самую Рязань, которая является как бы собирательным портретом всех русских, потому что про чисто русского человека так и говорят: «одёжка на ём хоть и американская, а рожа все равно своя, рязанская!» А на самом-то деле чисто мордовская. Ее ни с какой другой чужеземной при всем желании никогда не спутаешь. Потому что северные люди – это ярко-белокожие голубоглазые блондины, южные – это кудрявые смоляные грузины, а рязанские да мордовские – это чисто свои русые и родные образины! И были эти рязанцы во всех своих повадках полная копия древних ардоватов, нынешних мордвинов, то есть такие упрямые и своенравные, что просто жуть! Про них так и говорили: «рязанцы – упрямцы! Если рязанец вдруг упрется, то никакой мордвин с ним не разберется!» Вот благодаря именно такому своенравству и выжило это древнее племя Ардовать! И до сих пор помогает жить всему русскому народу. Вот взять в пример хотя бы самого обычного деревенского простака Гаврилу. А дело было так.

Триста с лишним лет назад нанял царь Петр немецких умников – Россию до высот западной науки поднимать. Приехали эти немцы всем скопом сначала в Санкт-Петербург. Магазины и всякие там Академии повсюду пооткрывали – живут, радуются, что засчет русского народа жируют да пируют. Не жизнь у них, а малина со сливками! А потом и призадумались… Совещаются меж собой:

– Что ж это такое на самом-то деле деется! Грабим мы Россию грабим, дурим ее, дурим, а проклятая Россия знай себе кряхтит, затылок чешет, да никак не сгибается. Наш немецкий народ от такого над ним тягла давно бы скопытился! А русскому народу хоть бы что! Он знай себе работает и свою Россию и вдоль, и вширь все раздвигает да укрепляет. Что за загадка такая есть у этих русских людишек?

И сами же себе на этот вопрос отвечают:

– Да-а…не знам…не понимам…нихт фирштейн – мы не Эйнштейн…

Обратились они с этим своим вопросом прямиком к царю Петру Первому. А царь в ответ на это и сам только снял свою треугольную шляпу, почесал затылок да и ответил:

– А хрен его знает!.. Вот такой вот мне странный и слишком уж терпеливый народишка достался! И сам порой удивляюсь. Уже и самому иногда ой как протвно делается от моего над ним тиранства и издевательства! Бывает, со дня на день жду: ну всё! Не сегодня-завтра восстанут, наконец, мои мужики! Покажут свою злобу против меня! Скинут меня к такой-то ядреной репе! Туда мне, извергу, и дорога! Ан – нет! Терпят…Еще мной в ответ и восхищаются: вот, мол, какой славный тиран нам достался! Жестокий да кровавый! При нем наша расхлябанная да разворованная Россия в десять раз богаче да сильнее стала! И хрен их, таких-рассяких, мужиков этих, поймет!..

Разбрелись академики от Петра и ничегошеньки своими умными немецкими головами не поняли. А поскольку русский язык они почти не понимали, то самые из них бестолковые стали рыться во всяких словарях да справочниках, выяснять, что это за научное явление такое – хрен, которое сам Петр как заклинание постоянно повторяет? И самый из них всех бестолковый немец вдруг взял да и догадался, что хрен – это такой волшебный корень, в котором вся русская сила и спрятана. Повыспрашивал он путешественников, где этого хрена в России больше всего произрастает. Они ему прямо указали:

– Где в Росси квасят больше всего, там он в своем максимуме и водится. Там-то он самый что ни на есть здоровый и сильный, самый тайный и волшебный-преволшебный!

Немец опять ничегошеньки не понял и стал уже по карте искать, где же это в России больше всего квасят. И ведь, черт пытливый, выяснил-таки! Нашел он аж целую деревню по названию Квасьево Касимовского уезда Рязанской губернии. И поехал прямиком туда – именно там великий русский корень искать! И вот прибыл он, весь в шелках да в бархате, в шляпе с перьями, в эту самую деревушку Квасьево – в самую что ни на есть глушь российскую! В самый что ни на есть центр древнего племени Ардова. Огляделся и ахнул! Кругом лес непроходимый да болота… Бесчисленные ручейки звенят, птички, не жалеючи своей маленькой глотки, вовсю горланят, неумолчный их писк, как в джунглях, стоит! Сосны где-то там в самом высоком верху так от ветра шумят, будто на море шторм начался – аж кричать приходится, чтобы другого человека услышать. В общем не жизнь, а сплошной первобытный век. Красота и прелесть! И люди вокруг, как древние дикари, в лаптях да в шкурах звериных по улицам ходят, комаров на себе нещадно давят, потому что тех вокруг видимо-невидимо!

«У! Какие хитрые люди тут живут! – мысленно восхитился рязанскими ардоватами немец. – Как тщательно свою тайну ото всех сберегают! Владеют самым главным русским секретом – где волшебный русский корень «хрен» произрастает, а сами в то же время живут в такой показной бедности, чтобы никто и подумать не смел, что у самих все погреба под завязку золотом забиты! У, какой правильный и счастливый все-таки это народ!!!»

Стал спрашивать немец всех встречных-поперечных:

– Где тут у вас самый ленивый человек живет?

А все в ответ опять только дружно затылки чешут и одинаково отвечают:

– Дык, мы туточки все лентяи страшные. Потому что среди болот обитаем. У нас тут что ни посади, что ни построй, всё тут же и сгниет на хрен! Вот потому мы летом и не работаем, от безделия аж все устаем! И только лишь зимой от него, безделия проклятого, хоть немножко отдыхаем! Все полгода на печи, пока снег повсюду, так вот и отлеживаемся. Лишь к весне, едва от него отдохнумши, чуть-чуть отходим! А весной опять та же самая морока начинается – всё гниет да комарами искусывается, ну какая ж тут работа?!.. Вот так и живем. И не жисть это, а хрен поймет что!.. Однако же и большое в то же время удовольствие!

-О! Вот они и проговорились! – восхитился своей находчивостью немец. – Через каждое слово «хрен» поминают, да его тут у них видимо-невидимо!

– Ну тогда укажите мне, – просит немец, – где тут у вас самый ленивый среди вас всех ленивцев проживает. Такой обломщик, что у него всё из рук валится, а он знай себе живет-поживает, пиво-квас попивает да печали от своего невиданного богатства не знает.

– О! Такой человек у нас и точно есть, – отвечают ему квасьевцы и указывают на избушку-развалюшку, в которой вдвоем с матерью живет 20-летний Гаврила по прозвищу рязанский мудрила.

Вот у него-то немец и поселился. А поскольку имя у того немца было до того немецкое, до такого нерусское, что его по его родному имени никто никогда и запомнить не мог. И тогда дали ему знатное уважаемое прозвище по главному его фигуральному принципу – любил этот немчура Русь хаять да свою родину вспоминать и при этом себя по своей фигуре, особенно по животу похлопывать да стоекратно за день повторять: «О, мой родной фатерлянд, где же ты? О, мой Данцинг, мин херц, зер гут! Данцинг я, я!» Ну, все так и поняли, что он им объясняет: я, мол, Данцинг – я, я! Ну и прозвали его именно поэтому – Данцингом. А так как имечко это корявое, немчурецкое, то и переименовали его по-своему, в Данилу. Вот так все втроем в одной избушке они и зажили: мать-старуха, ее сын Гаврила – рязанский мудрила и их немецкий гость по прозванью Данила – заморский чудила.

Проходит неделя, другая, Гаврила всё только на лавке валяется, от долгой зимы долгонько отдыхать собирается, бока себе проминает, Русь родную прославляет! И лишь изредка глаза себе спросонья продерет, на икону в углу неистово, как при пожаре, перекрестится да и вновь спать завалится, словно до этого всю ночь ведра с навозом таскал или под окном у любимой стоял, на улицу ее выманивал!.. И на все расспросы немчуринского Данилы лишь хитромордовисто отвечает: «А хрен ё знат!..» да «хрен ё понимат!..» А Данила знай себе, чисто по-немецки целыми днями без устали работает: по лесу да по огородам рыщет, этот самый знаменитый ардоватский хрен ищет. А его вокруг не так уж и много оказалось. Но и всё равно расстарался немчура, сыскал его столько, что целые мешки его насушил, целые бочки насолил! А как его в деле применять, так ни у кого и не дознался… Уж больно скрытным этот рязанский квасьевский народ оказался. Хрен через каждое слово поминает, а как раскрыть его великую колдовскую силу не говорит. Потому что это – для всех чужих иноземных граждан русская тайна превеликая! Государственная!!! И ее соблюдение законом и даже самОй смертной казнью охраняется!

Тогда стал немчура этот хрен сам же употреблять заместо хлеба во время еды в неимоверных количествах! Наберет он в лесу грибов, на болоте ягод, поймает в силки птичку какую или зверушку, сварит это все да ест и хреном заедает! Гаврила-рязанский мудрила и его мать на всё это широко раскрыв глаза смотрят, дивятся такому немчурскому изобретению, а секрета своего все равно не раскрывают. У Данилы-немецкого чудилы от хрена уже живот по многу раз на дню сводить стало, он его есть уже больше не может. Тогда он начал его листья толочь, в свою трубку набивать да в сушеном виде курить вместо табака. Но и тут его ожидал полный облом! Хреновый дым из трубки коромыслом валит, комары, мухи от него за километр дохнут, а человечьи мозги он так от всяких глупостей и наслаждений прочищает, что курить его кайфа совсем никакого! Да и Гаврила возмущаться начал, кричит на Данилу:

– Зачем ты мне мозги прочищаешь? Я от этого слишком много думать начинаю, по ночам спать перестаю – вся моя жизнь мне кажется беспросветным спаньем! О смысле жизни начинаю задумываться! А этот смысл мне и на хрен не нужен!!!…

Вконец тут отчаялся Данила. И решил пойти на невиданную и наиподлейшую свою немчурскую хитрость. Раз деревня Квасьевым зовется, тогда и на тебе, Гаврилушка, бутылочку заветной и самой любимой твоей водицы – квась себе на здоровье! Поставил Данила эту бутылку перед иконой, да и смотрит, что дальше будет. Вот так просыпается однажды Гаврила, глянул по привычке в угол на икону, чтобы благородно перекреститься, а там перед иконой – полная да непочатая бутылочка с водочкой стоит!

– О! – восхищенно воскликнул Гаврила. – Нет, недаром я о чуде молился. Услышал Бог мои молитвы – послал мне радость мою единственную да заветную!

Тут же заглотнул всю бутылку зараз и опять себе спать завалился. И аж трое суток без просыпу пролежал!» Нет, так его не возьмешь», – понял немецкий Данила, а как можно взять, придумать своим европейским мозгом ума и не хватает… Да тут, к счастью, беда приключилась. Напал на квасьевскую картошку колорадский жук. Жрет ее нещадно! Мужики сначала долго головы ломали, гадали, откуда к ним такая невиданная никогда прежде напасть прискочила? Вроде ни в чем перед Господом не согрешили, потому что невозможно чем-нибудь согрешить, если целыми днями ровным счетом ничегошеньки не делаешь. Вот тут-то они и догадались, что в этом не кто иной как он, единственный Данила-немчурский чудила, во всем и виноват! Это именно он и привез с собой эту колорадскую лихоманку, потому что до него о жуке никто и слыхом не слыхивал и видом его не видывал. Вот и получается, что Данила – враг! Засланный казачок! Собралисьтогда все квасьевцы возле Гавриловой избушки, вилами и косами машут, кричат:

– Эй, Гаврила-рязанский мудрила, выдавай нам своего проклятого гостя! Мы его враз на вилы накинем и в капусту изрубим!

Испугался тут Данила, упал перед Гаврилой на колени, умоляет его:

– Гаврилушка! Солнышко! Спаси меня! Защити!

А Гаврила ему только отвечает:

– Да ну тя на хрен! – да на лавке повернулся, чтобы немчура ему и дальше спать да о чуде мечтать не мешал.

Тут уже и Гавриловой матери стало жалко Данилу. Говорит она немчурину:

– Да разве ж этого облома когда с лавки так сковырнешь! А ну-ка дай-ка я его по-своему, по-матерински благословлю!

Нарвала она в огороде целый веник крапивы, задрала сыну рубаху, спустила с него штаны да как начала его охаживать этим самым веником по всем голым местам! Взвился тут Гаврила аж до самого потолка! Зачесался весь! Заругался! А потом и обрадовался:

– Ох,хорошо! Ох,славно! Вся задница так и горит! Вся тяжесть из нее так и выскочила. Одни только легкие светлые мысли и остались. Они мне теперь всю голову так и распирают! И вижу я теперь, что жизнь – ПРЕКРАСНА!!! Спасибо маме – лучше, чем в бане! Ну чё, маменька, делать-то надоть?

– Чё, чё! – грозно кричит ему мать, – немчурина, гостя нашего неведомого, от своих идиотов спасать надобно.

Поведала ему маменька всю тревожную атмосферу, сложившуюяся на данный момент вокруг их дома, и приказывает сыну:

– Давай, ирод, выручай гостя славного, католика проклятого, ни в чем перед православными не провинившегося. Ежели убьют его мужики, некрасиво это будет. Некультурно! На все наше знаменитое Квасьево черное пятно на всю жизнь ляжет. Вся Россия узнает, какие в нем средневековые дуболомы живут! Перед всей Европой мне стыдно за тебя, дурака глупого, станет. Неужто я тебя не для чуда, а для убивства родила?!

Ну, тут Гаврила с маменькой родимой на все сто процентов согласился. Вышел он к мужикам и объясняет им, чтобы они успокоились, что он им поможет, только сначала ему крепко подумать надоть.

– Думай скорее, Гаврилушка, – умоляют его мужики. – Жук совсе заел! Чё зимой жрать будем?..

– Хорошая мысля не сопля – сама не выскочит! – объясняет им Гаврилушка. – Тут не просто думать надо – тут чуда ждать необходимо! Пока светлая заветная звездочка не зажжется!

– Ну так давай яви нам, что ли, чуда! – требуют неразумные мужики. – Ты из нас всех самый догадливый!

– Эх, жизня – мышиная возня… – зачесал затылок Гаврила. – Глядишь, к вечеру чё-нибудь и накумекаю…

– А не накумекаешь, так мы и тебя вместе с твоим Данилой- немецкой гадилой обоих косами порубаем! Как буденновцы белую гвардию! Потому что ни во что уже мы не верим, а только в одно его – в Чудо! И если ты его нам к вечеру не явишь, то зачем ты нам в деревне вообще нужон? Обоих мы вас тогда и порешим!..

Испугался тут Гаврила-рязанский мудрила уже не на шутку!.. И пошел он с горя в лес – чтобы самому до вечера повеситься, чтобы мужиков в грех не вводить… Вот так идет он по лесу, горько плачет, судьбу свою разнесчастную проклинает… А немчурин Данила украдкой ото всех следом за ним увязался, наблюдает – что его друг-сотоварищ по несчастью делать станет. Долго шел Гаврила. Вдруг увидал муравейник, разделся до гола да и бухнулся всем телом в огромную его кучу! И кричит им отчаянно:

– Жрите меня, мурашки! Уж лучше так помереть, чем от собственной веревки или от квасьевских вил!..

Мураши тут же его всего залапали, защекотали, заласкали по всем его самым веселым местам… А Гаврила знай себе лежит, с живота на спину да обратно на муравейнике, как на перине, переворачивется! Вот он окунулся всей своей рязанской рожей в их кучу, нюхает муравьиную кислоту, которой они ему прямо в нос да в глаза брызжут да и хохочет от счастья:

– Ох! Вот это я понимаю дых! Вот это, едрён корень, закваска! Надоть тут подоле полежать – чтобы уж закваситься так закваситься! Чтобы водочного дыху мне на цельну неделю хватило! – Провел он себе пальцем по животу, потом лизнул палец, – нет, – говорит самому себе, – это ишшо совсем-совсем не то. Кисло, как квашеная капуста. Ишшо не дошел. – Полежал опять. Лизнул себя вдругорядь. – О! – говорит, – ишшо больше кислинка пошла! Это как перекисшие малосольные огурцы. Хорошо. Но ишшо совсем чуток недокислился… – Он еще посидел и еще облизал себя. – О! Теперь то самое! Как водка! Только в десять раз шибшее. Да так шибше, что ажно с ног шибат!!! – Тут стряхнул он с себя муравьев, поблагодарил их, – Ну все, братцы, огромное вам наше общая единая квасьевская спасибка! – и даже в ножки муравьиной куче поклонился!

Сунул он себе одного муравья в рот, а от его кислоты такая охмурень!.. Аж мозг вертится! Мураш его за язык цап! Да так со сжатыми челюстями и помер. Отодрал его Гаврила от своего языка, выплюнул. И другого муравья в рот. И опять бормочет счастливо:

– Кислотень – счастья на весь день! – задумался, зачесал затылок и вдруг сообщает Даниле, – О! Зажглась она, моя светлая заветная звездочка, которая верный путь указует!

И больше ни слова не говоря, бегом побежал до дому! В своей избушке взял несколько горстей хреновых листьев, которых вдоволь накопил Данила, сунул их в ведро, залил их кипящей водой, дал настояться пару часов да и облил из лейки картошку на своем огороде. Уже к вечеру ни одного жука ни на одном божьем кусточке уже как есть не было! Все напрочь сбегли! Аж до самОй Америки вприпрыжку друг за другом всей толпой поскакали – только задницы у них сверкали! Да подковы на копытах цокали! А кто из них не сбег – так и подох напрочь!

– Вот как надоть, лапти! – приказал он квасьевцам.

– МудрО! МудрО! – завопили они все разом и бросились в свои огороды тоже хреновой настойкой обливать.

Вот только так и спасли урожай. А в благодарность добрые квасьевцы Гавриле целый памятник поставили! Ну,может,и не памятник, а так, малость близко к памятнику, но монумент получился всё же славный – свезли они из всех своих коровников огромную пирамиду навоза к его огороду и поклонились ему поясно:

– Вот тебе, Гаврилушка, наша общинная тебе благодарность! Пользуйся бесплатно. Раскидывай этот навоз по своей земле, урожай повышай, мозги свои новыми полезными мыслями укрепляй – для хорошего человека дерьма не жалко! Мы тебе его еще привезем – сколько прикажешь. Ты только нам на один наш скребущий нам душу вопрос ответь: сам ты до такой великой мысли допёр али чужой помог кто?

– Ну конечно только единолично сам! – гордо отвечает им от такого ему величия враз заважнившийся Гаврила. – И помог мне допереть до этого вот он, мой лучший друг и лаборант в моих научных изысканиях Данила-иноземный чудила. Так что вы его больше не забижайте. И ни в чем таком-этаком басурманском не замышляйте! – приказал он квасьевцам.

– Ну это – знамо, конечно! Больше – нет! Не тронем! И не замыслим! – всем колхозом дружно ответили квасьевцы. – Живи, Данилушка, себе преспокойненько до самой твоей смертной минутушки… А когда она к тебе придет, про то и самому Богу порой неведомо, потому что и Боженьке иногда шлея под хвост попадает, и он тогда черт те что вытворяет!.. – и все дружно побежали в кабак – праздновать великую русскую над американским жуком победу!

А вечером все трое мать-старуха, Гаврила да Данила сели возле самовара чаевничать. Данила знай Гаврилой всё восхищается, всё его обхаживает да уваживает:

– Ах, какой ты, Гаврилушка, умный и матёрый парень! Цены тебе нету! Одно только я никак в толк не возьму – кто ты по крови будешь? Русский али мордвин?

– А чем этот длинный хрен от круглой редьки отличается? – интересуется в ответ Гаврила.

– Ну, ежели ты такой смекалистый да терпеливый, то ты как есть, конечно же, русский. А ежели упрямый и с лавки не встанешь, пока тебя крапивкой по голой попке не выстегают, то, выходит, что ты как есть древний ардовин. Ну так кто же ты на самом-то деле, а?

– А хрен ё знат… – опять мудро отвечает ему Гаврила.

– Ну а вы, матушка, что скажете? – подластивается немчурин к его матери.

– А то и скажу, что и сказать-то мне особо и нечего…- так же загадочно отвечает хитрющая женщина. – Когда я замуж за его отца выходила, то показался мне муж мой сначала славянин, а уж потом мордвин. А как пожила я с ним годок-другой, так и думаю себе: не-ет! Потому что ажно он сначала как есть по всем повадкам своим проявился целиком весь мордвин. И только лишь с самого-самого краю из него начинает прорастать большой-пребольшой славянин. А всё вместе это кучкуется, клубуется да и собирается в одно целое – как есть в русское. Во как я его с самого начала, голубчика, раскусила! Уж он-то от меня ни одной своей тайны не укрыл! Только в одном меня не послушался – помер слишком рано: устал, видно, отдыхать-то… Ну так сын его и за себя, и за него вдоволь теперь отдыху отрабатывает! А я ему и не мешаю. А куды ему у нас спешить? Коли всё само собой деется, вся работа сама собой вовремя исполняется, потому как одним только чудом живем, чуда ждем, и чудо с нами непрестанно совершается!..

Разинул рот Данила, такие великие философские крестьянские изречения слушаючи, лишь в животе у него от переизбытка хрена неумолчно бурчит… И опять допытывает Гаврилу:

– А как ты догадался, чем именно картошку поливать надо?

– Ну так ведь мураши мне прямо на ухо это и нашептали, пока я на их куче кислился и ихним уксусом упивался.

– А что за звездочку такую заветную ты вдруг увидел? – всё никак не успокаивается Данила.

– А хрен ё ведат… – опять упрямо отвечает Гаврила. – Я ж опьянел весь, ну вот и привиделось…дрянь какая-то…может быть, это вовсе и не звездочка была….кто ж ее, заветную, тварь небесную, бездушную ведает…

– Как же это так получается? – вслух думает Данила, – что ты ни то, ни сё, ни русский, ни ардовин, а просто так, своей матери сын, а выходит, что ты на самом-то деле и всё, и вся, и мудрости в тебе целая бадья!

– А ты глянь на этот самовар, – говорит ему Гаврила. – Это ж хрен знат чё! Сам самовар тульский, вода в ем квасьевская, чай в воде китайский, а напиток получается просто райский! А если есть еще и сахар для прикуски, так чай и вовсе получается русский! Так что чем больше в человеке всего намешано, тем он «вкусней» получается! У нас ведь в Рязанской губернии не мама человека делает. Человек пустым местоимением из мамы выползается и уж потом он особой рязанской породой наполняется!

Данила всё это слушает и от нахлынувшего восторга язык коверкает, кричит:

– О, русская самоварка! О, мордовская заварка! Я, я! Вери, вери зер гут! О русская смекалка, о мордовская закалка!

И опять лежит Гаврила на лавке да на печи – давит кирпичи. Отдыхает и неделю, и другую и двигаться не хочет ни в какую! А всё только от безделия тоскует да на жизнь лютует, а важных геройских дел для него вокруг никаких и нетути – всё вокруг и впрямь само собой делается: за весной приходит жаркое лето, за летом – желтая осень, за осенью – белая зима, и всё опять по кругу. Человеку тут абсолютно не во что вмешиваться не надо, а то только хуже сделаешь, климат напрочь испортишь, и тогда начнут огурцы поспевать аккурат к Новому году… Даже жениться Гаврила никак не хочет, потому что жена будет беспрестанно по избе мельтешить – окно постоянно загораживать, на белый свет сквозь него смотреть мешать станет – жизнью вольной наслаждаться помешает!

А тут и вдругорядь случилась в Квасьеве беда страшная, лютая! Пчелы почти все на пасеке летать перестали! Сидят они себе в ульях, свой мед сами же пожирают, ничего людям на зиму не оставляют. Опять квасьевцы бороды да затылки чешут, на общем колхозном собрании выводы брешут.

– Это опять всё он, ирод немчуринский, виноват! – кричит один мужик.

– Верно! – единогласно поддержали его все остальные.

– Айда Данилу мочить на хрен! Он не нашенской веры, католик, ересиарх проклятый! Пчелы про это всё как прознали – так сразу нестись и перестали. Вот теперь и бастуют – православной справедливости на русской земле требуют! – кричит другой мужик.

– Айда мочить! – соглашаются все остальные.

И вот пришли они опять к Гавриловой избушке, снова орут:

– Эй, Гаврила! Выйди, поговори с народом!

А Гаврила как раз опять только что заснул. И вновь перед ним Данила на коленях ползает, от смерти его защитить просит.

– Да ну тя на хрен! – привычно отвечает ему на это Гаврила, – мне больно некогдать… – и опять знай себе сладко посапывает да от приятного сна покрякивает.

И опять Гаврилова мать нашла способ поразбудить сыночка. Взяла она в обе свои мягкие ручки полено побольше, да потолще, да пожестче, да посучкастее, да и пошла им охаживать своего разлюбезного сынушку-кровинушку! Только лишь тут-то он и очнулся. Лежит – наслаждается, матушку просит:

– По спинке, по спинке меня еще огрей! Ага, вот туточки! И еще здесюшки, и еще тамочки. Ага, вот эдак-то меня, грешного да безуспешного, без дела лытающего, жизнь проживающего. О! Хорошо!!! – потом вскочил, потянулся, восхитился, – хорош массажик! Спасибочки, мама, что поленом меня и тута, и тама! А то я уже совсе одеревянел без геройских дел. – Вышел к мужикам, говорит им: – Ну чё у вас опять за кипеж такой?

– Да вот, Гаврилушка, пришли мы опять прикончить твово разлюбезного постояльца Данилушку! – смирнехонько отвечают ему мужички. – Так мы на общем нашем собрании постановили!

– Ничё себе! – восхищается Гаврила. – Вот это у вас сочинение получилось! Резолюция – против меня революция! Это за что ж вы его так, сиротинушку немую, нерусскую, совсем насмерть укокошить хотите?

– Дык, из-за него пчелки наши в смутьянство пришли, возвращения христианского благолепия требуют! А он – католик. А могёт быть, и вовсе лютеранин. И это их шибко оскорбляет, мед собирать мешает! Вот мы и пришли прибить Данилу и, стало быть, свести его начисто в могилу! Такое наше мудрое всенародное постановление и откровенное тебе заявление.

-Так вы ж в прошлый раз поклялись его больше не трогать, – поражается Гаврила.

– Дык, в прошлый раз мы обещались его больше на вилы не сажать и ни в чем его свободу вероисповедания не зажимать. А теперичка мы подумали своими небольшими общими мозгами да и решили разорвать его граблями всего на кусочки, ну то есть извести его, иноземца, до полной точки! А это – преогромная по сравнению с прошлым разом разница! Вот как! – вполне дипломатично молвят квасьевские старцы. – Ну что, спасешь наших пчелок? Или тебе твово Данилушку уже совсем не жалко? А то мы и тебя на пару с ним тоже разорвем да и вон на ту пирамиду дерьма забросим, которую мы тебе же бесплатно в прошлый раз и подарили!- грозятся мирные мужички.

– Эх, судьбинушка – тлеет, как лучинушка… – задумался Гаврила и живот свой волосатый чешет. – Ну так уж и быть, ладно. Хоть и неохота мне. Тут ведь сначала долго думать надо…

– А ты думай скорее, – просят мужики, – а то совсем без меда останемся – чем лечиться станем? Где воск возьмем для свечей?

– Хорошая мысля не сопля – сама не выскочит, – опять совершенно справедливо им ответствует Гаврила. – Тут звездочка светлая заветная зажечься должна, весь мой мозг осветить! А это вам не кучу навоза сделать. Тут крепко напрягаться надо – а мне неохота, душа покамест не лежит…

– Гаврилушка, – умоляют его мужики, – уговори свою ленивую упрямую мордовскую душеньку, смилуйся! Сотвори нам опять чудо!

– Эх, жизнюга-подлюга!.. – отнекивается Гаврила, – хорошо пожить всё никак не удается…одно только плохое вокруг деется!.. Ну уж ладно, глядишь, к вечеру чё-нибудь и надумаю…

Посидел он так вот с часок в своей избушке, почесал в макушке – ничего не вычесал…Потом попил чайку своего ключевого мордовского, тут обуял его бес да и опять направился он прямиком в свой густой рязанский лес. А Данила опять тайком ото всех за ним поспешает да все вокруг примечает. Напамять в своем немецком мозгу всё записывает. Вот вышли они из сырой темной чащи на солнечную поляну, где расставлен целый отряд ульев. Снял Гаврила крышку с одного, другого, третьего, десятого улья, сунул руку во все по очереди – не отзываются пчелки на его наглое вторжение в их сугубо личную, интимную жизнь. Сидят, пришипились, только глаза на Гаврилу зло таращат, зубами черными, как волки, громко щелкают да свой мед жадно лопают…

– Ну, пчелочки! Ну, миленькие! Родименькие, – умоляет их Гаврила. – Ну цапните меня хоть разочек хоть за самый маленький мой кусочек! Чтобы душа у меня разгорелась – мысля широко разыгралась! И светлая моя заветная звездочка зажглась! Ну!!!

Нет – молчат пчелочки. Только еще быстрее мед жрать начали – чтобы людям его совсем уже ни капли не досталось! Одна из них попыталась было в воздух подняться, да крылышки у нее подкосились, она и бухнулась обратно всей своей огромной мордой в мед и чуть в нем насмерть не утопла. Слава богу, Гаврила ее вовремя успел за лапки вытащить. Осмотрел он ее всю да тут и сделал важный вывод:

– Ё-моё! Да они ж все пьяные!.. Вон как от них мухоморной водкой-квасьевской закваской разит! Ажно я сам от того дыха того гляди с ног на землю сорвусь! Это где ж они, пьяницы такие-сякие, крылатые-полосатые, столько нахлебались? – сам себя спрашивает Гаврила и тут же сам себе и отвечает, – ну так вчера ж Ведьмина ночь была: красная луна плыла – поганкино болото воняло – вся нечистая сила гуляла! Вчера ж мухоморы цвели! Такое чудо только раз в сто лет бывает! Да и то только у нас, в квасьевских лесах, касимовских борах, в рязанских чащобах, в летних сугробах. Цветы у мухоморов огромные, пахучие! Нектары с них тягучие. И они, как роса, сами с них так и капают. Так наружу и слезятся. Ажно как кристаллы алмазов! И они и есть самое наилучшее в мире лекарство от всех сглазов и заразов! Во как! Вот пчелы этого нектара и нализались! А он им мозги их маленькие так опушил,что они теперь и вовсе соображать перестали…Что же делать-то? – спрашивает Гаврила Данилу.

– Не знайт… – отвечает Данила Гавриле, – я ваша квасьевская антинаучная логика совсем разучился понимайт…голова у меня от ваших чудес уже полностью нихт арбайт…Ты, милок, уж как-нибудь давай сам соображайт!..

– А ну, нерусь, вынимай свою немчурскую трубку! – тут вдруг громко приказывает ему Гаврила. – Набивай ее своим сушеным хреновым листом – закуривай!

Исполнил Данила все в точности как приказал ему Гаврила. Хреновый дых по пасеке такой дурманный да очумелый пошел, что пчелы враз все протрезвели, в себя пришли да как принялись Гаврилу с Данилой жалить, что Данила тут же в ближайший ручей так целиком в одежде и бухнулся! И целый час в ледяной воде потом отлеживался – синяки да опухоли от ядовитых пчелиных жал лечил. А Гаврила знай себе стоит посреди пасеки, весь облепленный пчелами, почесывается да поохивает от восхищения:

– Ах! Ох! Вот это я понимаю дых от ихнего яда! Наш – квасьевский! Ишшо! Ишшо давай наяривай, братва почесуйная! Так мне и надоть, лаптю лежачему, смерду ходячему, вы – отличное мне погоняло, чтобы от меня глупостью не воняло! -потом сказал, -ну всё, хватит! – поклонился пчелкам поясно да и пошагал себе опять в свою избушку. Так вот и вылечил всех квасьевских обмухоморенных пчелок!

А вечером сидят все они опять втроем в своей развалюшке, и Данила снова беспрестанно всё нахваливает Гаврилу:

– Ай да и богатырь ты, Гаврила! Ну просто памятник бронзовый, а не человечище! И до всего-то ты доходишь своим лесным самодумным умом, и всё-то тебе нипочем! Не страшны тебе ни муравьи, ни пчелы и ходишь ты всю жизнь здоровый и веселый! И как только это тебе удается?!

– А хрен ё знат!.. – как всегда по-научному отвечает ему Гаврила.

– Примечаю я, что ты не умом живешь, как мы, немцы, а чисто по-русски, то есть одной только душою. У тебя и слова-то, и приговорки всё про душу: душа болит, душа горит, душа просит или не выносит, душа терпит или не терпит, по душе или не по душе, душно или душе просторно, бездушный или, наоборот, задушевный, удушающий или душечка, душенька. А самое страшное прозванье – это когда у человека души вовсе нет. И тогда это по-вашему уже – душман! О, как же это всё глубоко! О, как это всё мудрО!

– Ну ты уже совсем уже по-нашему, по-квасьевски говорить начал, – отвечает ему Гаврила. – «МудрО» – это словечко чисто наше, лесное, касимовское.

– А я уже и думать по-вашему начал, – говорит на это Данила. – Почему, спрашивается, нас, немцев, такими умниками по всей Европе считают? Да потому что Германия – страна маленькая, вся насквозь, вширь и вглубину нами давно изведанная, как кротами, сплошь излазанная-перерытая, вот и приходится, чтобы в ней жить и не голодать, до всего додумываться да доискиваться – науку продвигать. А вас, касимовских квасьевцев, никаким умом не осилишь! Природа у вас такая богатая да бескрайняя, что одна только душа ее охватить и способна! Любая наука в ваших просторах и богатствах всякий свой смысл теряет. Потому что у вас, куда ни шагнешь, где ни копнешь, в кого ни стрельнешь, везде чудо какое-то случается, невидаль какая-то выколупывается, и богатство само вам в руки так и лезет – только успевай пальцы растопыривать, чтобы его не упустить! Поэтому вы только чуда и ждете. А методично каждый день работать, как мы в нашей чистенькой Германии, вам скучно, неинтересно.

– Да! Мы, квасьевские, такие! – восхищается сам собою Гаврила.

– И есть у вас, ардованцев, еще одна странная загадка.

– Это какая же? – интересуется Гаврила, прихлебывая чаек. – Расскажи, а то мне невдомёк.

– Показывал я в Санкт-Петербурге да в Москве всяким разным русским людям портреты всяких других разных русских людей. И все они, как один, мне говорили, что вот это – портреты или татар, или чухонцев, или людишек еще какой-нибудь неведомой им национальности, но только ни в коем случае не русских. А когда я показал им портреты самых что ни на есть типичных-претипичных мордвин, то вот тут-то все они в один голос мне и вопили, что вот именно вот эта мордва и есть самые что ни на есть коренные русские-прерусские физиономии! Рожи как есть славянские! Чистопородные! Чуть ли не графские да княжеские! Вот и получается, что ты – хоть и мордвин, но на самом-то деле и есть больше всех русский. Больший русский, чем даже самый русский- прерусский русак! О как!!!

– МудрО говоришь! Оченно даже правильно! – соглашается с ним в последних его выводах вконец раздобревший и разомлевший от чая Гаврила. – Мы, квасьевцы, мы – о-о!.. Даже и слов таких нет, чтобы выразить, какие мы! Вот такие вот мы такие-сякие-растакие! Да-а!!!

– Я! Я! – поддакивает ему Данила. – О, русский кирпич – мордовский цемент! О, русская сказка – мордовская закваска! Гут, гут! Очень даже вери-вери зер гут! Я только одного понять не могу.

– Это чего же?

– Что это за звездочка такая светлая заветная у тебя постоянно загорается, которая тебе на все вопросы правильные ответы подсказывает?

-О! Это…это… – задумался Гаврила, – это как бы такая особая механизма – для моих мозгов клизма…Ну сам просеки: мозги у меня от долгого отдыха ржавеют, а когда я думать начинаю, то в моих мозгах шестереночки начинают зубьями своими задевать за восьмиреночки, те – за шарниры и прочие гарниры, и все вместе разом они вот так вот проворачиваются, скрипеть, искрить начинают – вот от этого у меня в мозгах да глазах звезды и загораются. Вот я этих самых звезд и дожидаюсь, чтобы своё новое полезное обществу открытие сделать. А про то, что колорадских жуков хреновым настоем поливать надо, так это ж ты сам мне и подсказал.

– Я?! – изумляется Данила. – Да это когда ж?!

– Да ты ж, когда хрен неумеренно вместо хлеба ел, все время животом мучился. Вот я и подумал: если даже такой большой немчура от хрена страдает, то маленький жук от него тогдысь и вовсе помрет. Ну так оно и вышло! И с пчелами тоже только ты один меня надоумкал. Когда ты свои сушеные хреновые листья у нас в избушке курил, так у нас во всём Квасьеве в эти дни ни одного пьяного мужика не было – так всем твой хреновый запах мозги прочищал, хмель изгонял! Мужики злые ходили, тебя отлупить хотели, потому как из-за тебя они только напрасно водку в пузо свое переводили. Так что именно тебе, Данилушка, и спасибушко! А вовсе не звездочке моей светлой заветной. Вот так-то!

И опять потекло время своим тягучим неспешным ходом. А уже июль на дворе. Жара установилась страшенная! Даниле давно уже пора в свою Академию наук, в Санкт-Петербург возвращаться, но все реки пересохли, по ним никуда не доплывешь, а по дорогам нидокуда не доедешь, потому что в касимовских лесах в те поры никаких дорог и вовсе не было – так, тропки одни сквозь вековечные пни, по ним плутаешь сотни верст лесом и всё в пасть к бесам – настолько они все запутаны да заплутаны, что лучше по ним и вовсе никуда не ходить, а спокойно дома годить. И на каждой такой тропке, на каждой божьей версте по три медведя и по десять волков сидят – смелых путников задрать хотят!

У квасьевцев весь урожай на корню высыхает… И снова стукнуло им всем разом в голову, что в этой страшной засухе опять только один он, немчурин, виноват! Потому что больше винить просто уже некого – не солнце же, не облака, одного только Данилу – дурака! Он же не наш типаж, он – немец, чужеземец. На ём можно сорвать любую злость – воткнуть ему в пасть кость! И уже в третий раз группируются квасьевцы вокруг Гавриловой избушки, немцу стрелку забивают. Кричат:

– Выпускай, Гаврила, свово постояльца – мы его растянем на пяльца! Давай сюда его, разряженного в бархат да перья – мы его в реке утопим за его католическое неверье!

– Ну вы чё, мужики! – уже в третий раз выходит к ним добродушный Гаврила, – совсем вас обуяла нечистая сила? Ну зачем вы мово немца всё черните да хулите – лучше на самих себя посмотрите. Сами, что ль, ни в чем не грешны? Ходите неумытые, страшнее сатаны, грязные рубахи, протертые штаны! Выскочили, как из ада, кроме чуда вам ничего не надо. Оставьте его в покое!

– Не шебурши бабушку, не кудрявь лысого! – совсем уже хамеют квасьевцы. – Не заговаривай нам зубы. Утопить еретика – самое что ни на есть святое дело! За это нас Боженька за все наши грехи прошлые простит и дождь пошлет. Или давай тогда сам делай нам чудо, как в прошлые разы!

– Ну хорошо, – нехотя соглашается Гаврила. – Только ведь умная мысля…

– Знаем, знаем! – кричат ему квасьевцы. – Мысля не сопля – сама не выскочит. А ты давай сморкайся своими мозгами быстрее. А то нам кого-нибудь от злости убить уже руки чешутся!

– А я уже придумал! – обрадовал их Гаврила и выкатывает им целую бочку тертого хрена с уксусом, которую Данила заготовил. – Разбирайте, мужики, этот хрен да скорее мажьте им вымя своим коровам и быкам!

– Это еще зачем? – не верят ему мужички.

– От хрена всё стадо возмутится, мычать начнет, а мы коровок своих поставим всех правильным строем и направим их мычать мордой в одну сторону.

– А дальше чё? – все еще сомневаются квасьевцы.

– А дальше от их хорового мычания такой ветер подымется, что нагонит он нам тучи-облака, а из них уже и долгожданный дождь польет!

– А ведь и верно! – стукнули себя по лбу квасьевцы. – И как же мы сами до этого простейшего способа не дотумкались? Ай да Гаврила! Ай да мыслительная его сила!

И тут же побежали все тертым хреном своим коровам да быкам про меж их ног мазать! А Гаврила тем временем наказывает Даниле:

– Ну всё, брат, а теперь беги отседова, пока не поздно!

– Зачем? Никуда я оттебя не уйду! – упирается немец. – Хочу новое твое чудо самолично запечатлеть.

– Да какое чудо! Совсем ты спятил! Совсем уже из академика петербугского в дурака квасьевского превратился! Наврал я им всё – чтобы время выиграть, чтобы ты успел убежать от них куда подальше! Потому что сейчас они своему стаду соски хреном с уксусом натрут, стадо взбунтуется, мужиков попыряет, а они прибегут уже тебя убивать. И тут уж я тебя защитить уже ничем не смогу. Так что прощай, брат мой названый, одним хреном со мной мазаный, одною бедою вместе со мной ученый, общей смекалкой нашей крещеный! И шуруй ты отседова на хрен – навсегда! Если, конечно, жить хочешь…

Поцеловал он на память Данилу по-русски три раза в обе щеки, повернул его к лесу передом и даже пришлепнул его напоследок, чтобы он быстрее драпал! Ну, тут Данила, конечно, схватил шапку и деру! Но только пока его широкая академическая задница в красных бархатных штанах среди кустов да сосен мелькала, вдруг ни с того, ни с сего ветер вокруг разыгрался, в небе страшный гром грянул, и вслед за ним и впрямь ливень сплошной стеной пошел!..

Так с тех пор больше уже никто Данилу-немецкого чудилу никогда и не видел – ни в Академии в Санкт самОм Петербурге, ни в Квасьеве…То ли медведи и волки его в лесу задрали, то ли сама Баба Яга замуж за него вышла и в своей избенке его поселила – это никому уже не ведомо… Но скорее всего, он сам правильного пути-дороги не сыскал да так до сих пор в наших бескрайних касимовских лесах и плутает-шастает, потому что мужики частенько своими глазами видели, что появился в чаще какой-то странный лешак – ходит весь в звериных шкурах, по-русски ни бельмеса, но как узрит на тропе какого квасьевского мужика, тут же нападает на него, жрать просит, еду отнимает и орет ему с немецким акцентом:

– О, ардова! О, хрен! О, русский корень! О, я, я! О, чудо! Вери, вери зер гут!..

——————————————————–

Нам очень понравилась дяди Колина сказка про племя ардова и мы стали просить его сочинить что-нибудь еще про древние времена. Он сначала долго отнекивался:

– Да ну вас, приставучие!.. Давно это было. Все легенды, былины про те времена давно забыты и в землю зарыты. Ну а что я могу сочинить про то, что никогда сам не видел, не слышал, и сам в том мире никогда не жил…

Но мы уже знали эту дяди Колину привычку долго отнекиваться от наших просьб, чтобы мы уговаривали его как можно дольше и упорнее. Ему это нравилось, и мы это прекрасно чувствовали. К тому же он прекрасно понимал, что ему от нас теперь уже ни за что не отвертеться – раз уж приучил нас к своим сказкам, так и давай сочиняй всё новые и новые! А тем более ему это было совсем не в тягость, а в радость. Фантазия его так и переполняла! Просто раньше ей не было никакого применения. А теперь она неожиданно потребовалась и стала очень высоко цениться. Да и по ночам делать ему было нечего, а тут хоть такая, да всё забава. И вот однажды он рассказал нам такую вот новую сказку.

Давным-давно…Так давно, что от древности черным-черно. Да в такой черноте, что бог знает, когда и где. Да в такой прошлости, что с ума сойдешь от дотошности. В общем, не ведомо когда было большое счастье, но и была огромная беда. Счастье было не простое, а вот какое. Жил-был очень трудолюбивый народ. И было это не где-то на именинах в чужих палестинах. Не у святого Иосифа и его жены Марии, а прямо здесь, у нас, в России. Прямо тут, у нас под ногами, да только всё забылось с годами и веками. И жил этот народ вокруг своей столицы под названием Муром. И было у них великое множество лугов с шелковой травой-муравой. И поэтому звался этот древний народ сначала «мурава», а уже потом они переделались в «мурома». И было у этих мурома много-премного богатства и еще больше ума. Про всё вокруг они знали и понимали. Мысли их ходили через поле, через лес аж до самых синих-пересиних небес. И даже еще куда выше! До самых-пресамых звезд – докуда не построишь никакой мост. Куда не залетает ни соловей, ни дрозд, а только лишь волшебная птица Алконост. А еще они были горазды добывать из-под земли свои великие богатства. И вырыли для этого огромные и глубоченные шахты, бесконечные, как пещеры. И вот однажды дорылись, безудержные, аж до самого ада! Тут увидали их черти и подивились – какой упорный, настойчивый народ, эти мурома: забрались туда, куда не забирался еще никакой живой человек, одни только мертвые грешники, богом в рай не принятые. И тогда сказали черти муромам:

– Ну, раз вы такие старатели да глубококопатели, так и будете отныне нам, проклятым и хитрым чертям, подсоблять – грешников в кипящую смолу окунать да на раскаленной сковороде их жарить. И теперь останетесь здесь у нас в аду навечно!

Но вождь племени мурома гордо ответил чертям:

– Мы – вольный народ! И никогда и ни у кого в услужении не были. А вам, подземным чертям, и тем более подчиняться не станем!

Разозлились тогда черти и убили этого гордого вождя. Но у него осталась красавица жена. Встала она во главе своих мурома, призвала их к бунту. Перевернули мурома в аду все котлы, кипящей водой дымящие, затушили под ними огромные страшные костры, углями искрящие, да и бросились бежать назад, вверх, к солнцу! Рассверепели черти! И превратили непокорных людей в маленьких черных, как ад, насекомых, которые с тех пор стали называться уже не «мурома», а «муравьи». И вдобавок сделали их еще и ядовитыми, как змеи, чтобы люди на земле их боялись, проклинали и нещадно убивали. Но и тут перехитрили мурома-муравьи чертей и превратили свой яд в полезную муравьиную кислоту. И отныне муравьи если кого из людей и кусали, то их вовсе не убивали, а, наоборот, дарили им здоровье. Увидели люди, какую пользу стали приносить им муравьи и очень сильно их зауважали! А жену того самого убитого вождя, которая вывела муравьев из ада на свободу, стали прославлять, именовать Мать Царица-Муравьица и поставили ей в дремучем своем лесу огромный памятник. И молились ему как Богу.

С тех пор прошли века и тысячелетия, миновали всякие войны, распри и лихолетья. И вот пришла на древнюю землю мурома новая напасть – да такая страшная и грозная, что просто страсть! Напали на них доселе неведомые басурманы – на головах железные тюрбаны, на боках скрученные арканы и многочисленные, неистребимые, как тараканы! Стали они муромскую землю жечь, а всем, кто им сопротивлялся – голова с плеч! Всех красивых девиц и жен уводили в полон. И правил ими широколицый и узкоглазый басурманский хан-фараон. Поиздевались басурмане над нашими предками да и решили пойти дальше, завоевывать земли Польши, Германии, Испании и прочей тьмутаракании. Завоевали, что смогли, но никак не понравились им тамошние земли – солнца много, а воды и травы мало: нечем лошадей кормить, нечего самим есть-пить. И вернулись они опять к муромам, будто кто с нетерпением ждал их там. Вернулись и объявили, что муромская земля принадлежала им всегда. Во веки веков со времен древнейших стариков! Делать нечего, подчинились им мурома, потому что басурманов тьма! На их стороне сила, кто им сопротивляется – тому могила…

Высился в самом центре муромской земли огромный курган. Поставил басурманский хан на самой его вершине свой стан. Огромный с позолоченной крышей дворец – красивый, как царский венец! Обнес хан-фараон его каменной стеной да и живет в нем, пирует со своим гаремом и прочей родней. Вот так царствует-барствует в нем год – не знает хлопот. Царствует другой и тоже вроде бы не знает горя – однако же, что вдруг такое?! Стал замечать хан-фараон, что начал он часто болеть. А вслед за ним и вся его многочисленная родня. А если родится у хана дитя, так не живет оно более одного дня. Уже к полуночи это дитя благополучно умирает, а почему – никто из царских лекарей не разумеет, не понимает… Так поумирало у хана множество его детей – стал хан чесать в буйной голове своей. Да и уразумел, что тут кроется какое-то страшное волшебство – и решил он во что бы то ни стало разгадать его! А как? Вот тогда и призвал он к себе самого древнего муромского старика, схватил его за бока и начал трясти, как грушу, вырывать из него всю его муромскую душу! Кричит старику:

– Что тут за тайна? Зачем? Почему?!

А старик без утайки и отвечает ему:

– Да потому что на погосте не живут! На кладбище не пируют, а только поминают да тоскуют. Муромское кладбище – это тебе не твоё басурманское пастбище. Здесь вовек не бывать лошадям да баранам – тут смерть всем твоим незваным басурманам! Всё помнит муромская земля – она своим хлебом и духом может вырастит только нашего, муромского богатыря!

Ничегошеньки не понял хан ни про муромов, ни про свой курган.

– Какое еще кладбище? Какой погост? – кричит старику.

Тот отвечает:

– Что ж, пошли, покажу, что смогу…

Вот привел старик его в тесный лес к огромному Богу из гранита и говорит:

– Вот здесь наша великая тайна и сокрыта. Это – наша Мать Царица-Муравьица. В ней вся наша заповедная силушка хранится!

Старик поясно камню-граниту поклонился, к своему великому Богу просительно обратился:

– О, Мать Царица-Муравьица! Смилуйся… Не по своей воле я к тебе явился… Укажи нам в свое царство дорогу.

Тут дрогнула землица, задрожал курган под царским дворцом и в самом его подножье открылся тайный ход. Говорит старик хану:

– Ну что же, пойдем…

И вот вошли они в царство огромной пещеры – золота-алмазов в ней без меры! И в самом ее центре высоченный помост. Старик и говорит хану:

– Это и есть наш погост.

Поднялся хан на самую его высоту вышиною с версту, а там на помосте золотой гроб. И лежит в том гробу огромный богатырь – три сажени в рост, две сажени в ширь!

– Кто это? – спрашивает хан старика.

Молвит ему старик:

– Это – наша святыня Муромец Илья. Его вырастила наша муромская земля. Много перебил он врагов, приходивших к нам из-за уральских хребтов. Погоди, уничтожит и вас – вот таков тебе весь мой сказ!

Глянул хан на богатыря – а он как живой! Кожа словно из янтаря! Аж светится жизненным соком! И думается какая-то важная мысль во лбу его высоком!

Спрашивает хан:

– Почему ж за столько веков он не высох, не сгнил? Почему он живой, полон мысли и сил?

– А это всё потому, – отвечает подробно старик ему, – что древние мурома-муравьи сохранили его на века. Обрызгали его своей муравьиной кислотой, и стал он вроде мертвый, а все равно – живой!

Тут выхватил хан свой огромный меч и стал им Илью Муромца по всему телу резать и сечь! Показывает свою глупость и спесь! Но только напрасно, испарился весь. Как ни старался – всё зря. Лишь искры летят от янтарного тела богатыря! А ханский меч, как стеклянный, в двадцати местах переломился и мелкими осколками ему под ноги покатился! Понял тогда хан, что не совладать ему с богатырем и, шипя как змей, говорит старику:

– Ну, тогда мы всё ваше богатство себе заберем!

Сказал он так зло-окаянно, вышел прочь из погоста-кургана и приказал:

– Эй, мои вшивые, блохастые, в бане никогда не мытые басурманы! Эй, мои верные воины, внуки грязного степного шакала! Отыскал я для вас всех такое богатство, какого земля еще не видала! Слушайтесь все моего приказа: собрать в пещере всё до единого яхонта, до самого последнего алмаза! Принести это всё в мой ханский дворец – чтобы он засиял, как огромный ларец! Вот тут-то и будет злой-великой муромской земле полный разгром и конец!

Выполнили басурманы приказ своего хана-фараона: выстроились в огромную колонну, все стоят с мешками, все хотят поживиться невиданными драгоценными камнями! Но только лишь вбежала в пещеру ханская орда, как тут же и свалилась им на голову страшная беда – закричала сова, закачалась земля и закрыла им выход из пещеры навсегда! Только слышен из пещеры тяжкий смертный стон… Окончательно рассвирепел тут хан-фараон! Приказал он развести вокруг Матери Царицы-Муравьицы огромные костры и жечь их день и ночь беспрестанно до той поры, пока Богиня от жара-пожара не расколется на сотни кусков – чтобы отныне не было у мурома никаких Богов! Исполнили басурманы волю своего хана: наложили вокруг Богини кучи смоляных дров, разожгли вокруг камня-гранита множество страшных костров! Но прочно и нерушимо стоит себе каменная Мать Царица-Муравьица среди пламенных языков – не боится она никаких врагов! Твердо держит ее своя муромская земля – что ни задумает хан, чтобы сгубить ее, всё напрасно, всё зря! Зарычал тогда, как зверь, хан на непокорнуюМать Царицу-Муравьицу, вынул копье, размахнулся да и ударил им прямо в сердце ее! Почернело тут небо! Раздался вдруг гром! Мелькнула тут страшная молния в нем! Ударила она в хана со всего размаха и превратила его в кучу пепла и праха! Затряслась вся земля, задрожал ханский дворец, да и провалился вовнутрь кургана! Тут и всем врагам-басурманам наступил конец! Освободилась от них родная муромская землица – спасла своих детей великая Мать Царица-Муравьица. И дала она детям великий завет на вечные века, на тысячи тысяч лет:

– Россия – это огромный алмаз! Храните его пуще своих обоих глаз! Она – великий и прекрасный изумруд! Берегите её, а то враги её расколют и по карманам разнесут… А если забудете, кто вы, что вы, и живете где – припадите телом и ухом к родной земле. Почуйте ее великую дрожь и гул – вспомните, что внутри нее Илья Муромец заснул. Вспомните силу и волю его – ощутите великое своё с ним родство! И станьте такими же чудо-богатырями! И тогда расправитесь с любыми завистниками и врагами!

Давным-давно на земле, где Волга встречается с Окою, жили всякие разные дикие племена, которым и названия-то не было. Леса здесь густые, бескрайние, люди – страшные, жестокие, на зверей похожие. И общались эти людишки друг с другом тоже по-звериному. Никаких дорог вокруг еще и в помине не было. Поэтому все новые вести, приказы начальства и ответы на них люди посылали из деревни в деревню свистом – как птицы. Из всех окрестных народов своей бессмысленной жестокостью особенно выделялись три племени. В первом племени деревня с деревней пересвистывались по-соловьиному. Поэтому их вождя называли Соловей-разбойник. И до того этот вождь обожал чужую кровь, что во время боя мог вцепиться зубами в горло противника, прокусить на нем вену и пить бьющую фонтаном кровь, словно сладкую воду! Именно в честь этого Соловья-разбойника всё племя называлось солОвы. И был у них такой же страшный и кровожадный бог. И выглядел он необычно – вот как: приказал Соловей-разбойник поставить на самом высоком холме три огромных и высоченных дубовых столба. На каждом столбе были вырублены страшные звериные рожи с огромными зубами и вытаращенными глазами. А на спинах у них для пущего страха были вырезаны, как у дракона, шипы да чешуя. Это и был их трехголовый деревянный бог. Под этими столбами день и ночь жгли огромные костры. А раз в месяц в эти костры кидали связанного по рукам и ногам живого человека – раба из чужого племени, которого они захватили во время очередной войны или просто украли его, когда он тихо и беззаботно работал себе в поле. Таким образом соловы как бы кормили своего страшного кровожадного бога Змея. С тех самых пор этого бога прозвали Змей-огонь или Змей-горыныч, потому что стоял он на горе. А поскольку дубовых столбов было три, то и сказку сложили, будто у этого Змея-горыныча тоже три головы, и из каждой из них вырывается огонь, и этот Змей сжигает и пожирает добрых хороших людей.

Второе лесное племя перекликалось друг с другом свистом, каким кричат скворцы. Поэтому и вождя у них называли Скворец, а всё их племя звалось сквОрчи. В лесу, где жили скворчи, чужому человеку появляться было невозможно – убивали его тут же! Так все соседние народы и говорили: если прокричит скворец – то всем конец!..Там, где жили эти скворчи, было множество ручьев и речушек, в них водилось невиданное количество бобров. Поэтому бог у скворчей имел вид огромного бобра, и стоял он среди озера на острове.

А вождь третьего племени носил имя Дятел. Так прозвали его за то, что он любил топить корабли проплывавших мимо по Оке и по Волге купцов. А все обитатели этого племени назывались дятлёнками. Жили они вдоль обеих этих рек. Питались рыбой и разбоем. Целыми днями их дозорные сидели на высоких соснах и следили, не плывет ли мимо какое судно. И как только это случалось, тут же все дятленки по единой команде кидались в свои юркие лодки, скрытые в прибрежных густых камышах, и всей ватагой с гиканьем и улюлюканьем набрасывались на купца! И было их так много, что отбиться от них не было уже никакой возможности. Они убивали купца, все его богатства перетаскивали на берег и где-то прятали, а в корабле купеческого судна продалбливали дыры, и судно тонуло. Вот за то, что они долбили эти самые дыры и топили корабли, их дятлами и прозывали.

И воевали эти три огромных племени друг с другом нещадно! И вот однажды завоевали дятленки скворчей. Сбросили их бога Бобра в озеро, самих скворчей сделали своими рабами, а всех бобров, водившихся повсюду, поубивали и наделали из их шкур себе шуб да шапок. И очень обрадовались, что бобров не стало совсем. Потому что запруды, которые бобры повсюду строили, тут же сгнили, вода сквозь них прорвалась и вся ушла вниз, стекла в Оку да в Волгу. Уровень мелких речушек тут же понизился, исчезли озера и болота и вместо страшных гнилых топей образовались сухие красивые поляны и целые поля. Но только сеять хлеб или репу на этих новых землях было никак нельзя: земля на них была вовсе не земля, а высохшая бывшая тина – одна гниль да вонь! И ничего на ней не росло. Всё вокруг стояло мертвое, страшное… А под этой землей прятался древний торф, уходящий в такую глубь, что и представить себе просто невозможно! И когда летом началась большая жара, то этот высохший торф начал сам по себе гореть. А горит он хитро и подло! Открытого огня нет, тушить вроде нечего, а дым из-под земли валит такой, словно под ногами огромный вулкан пылает! Дышать нечем! Начали люди от этого дыма задыхаться. Хуже того, земля у людей под ногами проваливаться стала. Идет себе человек по самому обычному лесу, охотится или дрова рубит, ничего подозрительного вокруг не примечает – и вдруг бесследно исчезает!.. Навсегда! Это торф в этом месте выгорел, и под землей огромная бездонная яма образовалась. Снаружи ее не видно, потому что поверх земли сухая трава стоит. А как на эту траву ступишь – так и проваливаешься в тартарары! В адский подземный огонь… Жить в этих местах стало страшно и невозможно. На полях ничего не растет, повсюду дым такой, что он солнце затмевает, сумрак стоит, как поздним вечером после заката. А без солнца хлеб не вывзревает. В лес за грибами или дровами тоже теперь не сходишь – земля из-под ног уходит. Совсем оголодали люди. Обезумели, одичали! Уже одной только травой, как коровы или козы, питаются… Тут-то на них и налетело племя солова. Полонили их всех и стали кормить ими своего бога Змея-горыныча. Каждый день сжигали на горе под его лапами по несколько человек. Раскормили солова человеческим мясом своего страшного Змея-горыныча – смотреть на него страшно! Стоит он на самой высокой горе и всеми тремя своими мордами ухмыляется, счастьем умывается, человеческим горем объедается! Совсем погибает племя скворчей. А вслед за ними загибается и племя дятлёнков, потому что солова поработили и стали сжигать и их тоже. Тогда взмолились люди, стали рыдать и упрашивать Бога спасти их. Но не слышит их Бог – какими-то своими, более важными делами занят. А Змей-горыныч, знай себе, только посмеивается и пожирает людей все больше и больше! Тогда встали все люди уже на колени, воздели руки к небу, умоляют Бога пожалеть их. Но и опять не слышит их Бог – преспокойненько отдыхает себе среди мягких облаков, сладко спит-посапывает после многотрудных дел своих. Тогда совсем упали от бессилия и безнадеги люди на землю. Припали всем телом к земле-матушке, плачут, стонут! Тут задрожала, не выдержала от такого горя уже сама мать-земля! Тоже заплакала она, закачались на ней горы, закипели моря, поднялись буйные ветра, заколыхались от них высокие облака. Тут и проснулся, наконец, от такого земного беспокойства Бог. Глянул вниз на то,что солова с другими племенами вытворяют, да и сам тоже заплакал от горя и возмущения! Потекли по его щекам слезы. И одна его огромная слеза упала на землю. Да не просто так упала, а на соседний холм – прямо напротив того холма, на котором Змей-горыныч стоял. И не просто упала прямо напротив, а превратилась в огромный Алатырь-камень, весь прозрачный, навроде льда или горного хрусталя. А внутри него, в самом его центре, белый Ангел с распростертыми крыльями и ясным счастливым лицом запечатан. И так он сквозь этот лед-хрусталь ясно виден, что каждое нежное перышко на его крыльях различимо! Каждая ресничка на его веках ясно виднеется. Да так ясно, что, кажется, дунь на Ангела – и задрожат все его перышки, замашут оба его крылышка и взлетит он, и понесет людям огромное счастье и великое Божье послание! Да не тут-то было. Запечатан Ангел во льду-хрустале, как в тереме. Всё он видит, всё слышит, а спасать людей не торопится, ждет чего-то. А чего? Никто этого не знает, не разумеет…

Не понравилось Змею-горынычу, что на соседнем холме доселе никому не ведомый Алатырь-камень появился, что людишки от него какого-то чуда ждут. И тогда напрягся Змей, набрал в свое преогромное ненасытное пузо как можно много воздуха, да и дунул огнем на Алатырь-камень из всех своих трех пастей. Хотел растопить лед-хрусталь и сжечь Ангела. Да не тут-то было! Стоит нерушимой глыбой великий Алатырь-камень, только трещина по одному его боку прошла… Расхохотался тут Змей-горыныч, обрадовался, что не стерпел лед-хрусталь жара его злобного огня, треснул. И принялся Змей опять пуще прежнего тужиться и полыхать огнем! И час так полыхает, и два. Но ангельскому камню ничегошеньки не делается. Совсем выбился Змей из сил, перестал огонь метать. Сидит, отдыхает. Тут-то и раскрылся волшебный Алатырь-камень. Вылетел из него белоснежный Ангел, замахал крыльями и запорхал над горящим торфом, над всей дымящейся землей. Согнал он со всего белого света таким образом белые пушистые да водянистые облака, и тут же с неба хлынул превеликий дождь! И шел он день и ночь без перерыва целый месяц! И затопил своей водой все прежде высохшие поля и поляны, потушил подземный огонь, восстановил исчезнувшие болота, ручьи, озера и реки. Возликовала земля! Напилась она воды досыта! Не понравилось это Змею-горынычу, рассвирипел он, зарычал на Ангела Божьего, замахал своими короткими лапами – хотел тоже в небо взлететь и там с Ангелом побороться. Но тут в руке Ангела сверкнула огненная молния и как мечом снесла она Змею одну его голову! Завопил тут Змей от боли! Но ничего поделать не может. А Божий Ангел залетел опять вовнутрь Алатырь-камня и снова там запечатался. Да так крепко, что никакой прежней трещины во льду-хрустале не осталось. Еще пуще разозлился Змей за свое бессилие перед Алатырь-камнем, еще злее стал он мстить людям! Разинул он две свои оставшиеся пасти, пыхнул огнем на все окрестные поля, и тут же сгорела на них вся поспевающая пшеница. Остались люди совсем без хлеба… И начался у них лютый голод, но зато дикий злобный разгуляй для черной Смерти с косой! И снова пали люди на землю перед Алатырь-камнем – молят Ангела спасти их детей невинных и стариков немощных от смерти неминуемой, потому что они, малые и старые, самыми первыми в могилы укладываться начали… А Змей-горыныч, знай, сидит себе на соседней горе да посмеивается – над людьми да над Ангелом издевается!

И тут снова Ангел внял мольбам несчастных и голодных людишек, опять раскрыл он огромный Алатырь-камень и во второй раз вылетел из него на простор. Замахал он вовсю мочь своими крыльями и поднял страшенный вихрь-ураган! И дул тот без перерыва три дня и три ночи. Днем от него тьма стояла, как ночью. А ночью от него по всей земле выло так громко, словно это сама земля-матушка стонала!.. А когда этот вихрь-ураган улегся, то глянули люди на свои поля и не узнали их! Принес этот ангельский вихрь-ураган из неведомой сказочной страны волшебную землю со сказочными семенами. На этой черной-пречерной богатой-пребогатой земле пшеница прямо на глазах растет! И образуются на ней колосья в кулак толщиной. И зерен в каждом таком колосе видимо-невидимо!

Увидал все это ненасытный Змей-горыныч, и пуще прежнего взыграла в нем злоба! Дунул он огнем на эти сказочные ангельские хлеба, а они и не горят! Тут уж и Ангел не стерпел этакой бесконечной змеиной злобности, снова выхватил он из туч-облаков блестящий меч-молнию и отрубил проклятому Змею его вторую голову! И снова в Алатырь-камень как в крепость запечатался. Еще сильнее залютовал на это людоед Змей-горыныч! И велел он соловам сжигать у него под ногами каждый день уже не по одному человеку, а сразу по десять! Чтобы уже совсем извести все непокорные соседние племена начисто! Стараются солова, подчиняются своему богу-Змею, разжигают у его лап еще более страшные костры, безжалостно кидают в них людей, как щепки. Стон великий стоит по всей огромной земле! И снова умоляют несчастные рабы своего Ангела из Алатырь-камня о спасении. Но почему-то на сей раз молчит Ангел… Не внемлет их стенаниям. Почему-то позволяет гибнуть такому огромному количеству людей… Тем временем оставшиеся живые людишки собрали волшебный хлеб со сказочных ангельских полей, смололи его в муку, выпекли из нее хлеб и стали его есть. И тут вместе с волшебным хлебом вошла в них и волшебная сказочная сила и храбрость! Возмутились рабы, воскликнули: «Да сколько же еще мы этого урода Змея над собой терпеть будем?! Убить его!!!» Сыскали они копья, мечи, щиты и прочие ратные доспехи, которыми раньше их бесстрашные отцы пользовались, да и всей огромной человеческой лавиной ринулись на Змея!

Дышит Змей на них страшным огнем своим – да что ж он поделает один против всех! Добежали воины до вершины змеиной горы, да и снесли ему последнюю его голову! И порубили его всего на кусочки, чтобы и следа от Змея на земле никакого не осталось! Тут и раскрылся Алатырь-камень, и в третий раз вылетел из него Ангел. Спрашивают его люди: «Почему ж ты вылетел только тогда, когда мы уже и без тебя сами своей силой справились? Почему раньше нам не помог?» Но молчит Ангел. Ну тут люди и сами уже догадались, объясняют сами себе: Ангел дожидался, чтобы мы перестали себя ощущать рабами, чтобы мы самостоятнльно, без его помощи свою силу и свое единство почувствовали и своими руками с лютым врагом справились!

Так вот с тех самых пор люди и перестали верить своим прежним богам – всяким бобрам, скворцам, соловьям и прочим птицам и зверям, а начали поклоняться великому Алатырь-камню. Построили вокруг него огромную церковь с золотыми куполами и могучими колоколами. И самым святым местом в этой церкви стал считаться этот самый Алатырь-камень. А потом слово «Алатырь» постепенно стерлось, забылось, и стали это место называть короче – алтарь. И когда в алтаре открываются Царские врата, это означает, что из них вылетает Ангел-спаситель, он охраняет людей от всех бед-напастей. А сами люди с тех пор все объединились, забыли прежние названия своих племен – всякие там дятленки, скворчи, солова и прочие и стали именовать себя – святичи. Что означает – живущие под святыми ангельскими крыльями! Вот так и возникло самое первоначальное ядро великого русского народа. Потом к этому ядру присоединились другие ближние и дальние народы, названия которых теперь уже и не вспомнишь, и все не перечислишь: всякие радимичи, поляне, северяне и многие-многие прочие. А слово «святичи» не забылось – просто святичей сегодня называют вятичами, и в честь них остался на русской земле город Вятка.

В древнюю-древнюю старь жил-был царь-государь. Был он не умнее и не глупее всех и правил всем, хоть и не на радость, но и не на смех. Был он хоть и не слишком умник, но и не совсем уж дурак, а как-то так… В общем, правил себе кое-как, потому что ума у него было с детский кулак! Мог хорошо за заслуги наградить, но мог за верность Отечеству кого угодно и в тюрьму засадить – чтобы уменьшить в людях излишнюю геройскую прыть! По уму, конечно же, не мудрец, но и не совсем чтобы баран – а самый что ни на есть преобычный государюшка-тиран! По имени Балалай Третий. И, как потом выяснилось, и последний… И всё-то он мог! Мог сам себе натянуть на ногу сапог. Мог сам вытереть себе платочком нос. Надеть себе на голову корону – тоже не вопрос. В общем, был труженик хоть куда! Но была у него одна-единственная горе-беда. Он терпеть не мог брить себе щеки и подбородок! Вот такой вот был царь-государь – хоть и разумник, а все ж-таки балбес-недородок. И вот специально для бритья и для легкого себе житья завел он себе особого человека – брадобрея. И был этот брадобрей не опытный мастер-мужик, а так себе, самый простой деревенский мальчишка, балбес-короткий умишка. А почему не разумник-мастер, а совсем еще детёнок? А всё дело заключалось в том, что боялся Балалай Третий подпускать к себе взрослого разумного мужика. Потому что брил брадобрей ему не только подбородок и щеки, но также и горло. Самое преопасное для всех царей место! Ведь чуть замешкается этот паря – чик царю лезвием по горлу! Вот и нет государя!.. А глупый мальчишка на должности брадобрея самое то! Глупого слабого мальчишку не боится никто. Тем более был этот недоумок брадобрей из самой глухой деревушки, где стоят всего-то три-четыре развалюхи-избушки. Так что попасть ему из этой вечной грязи прямиком в златоглавую столицу было все равно что поймать за хвост саму Жар-птицу! И был этот брадобрей полный раб и холоп! Абсолютная бессловесная скотина, которой что в лоб, что по лбу – всё едино! Он всему бывает рад. А уж получить от самого царя кулаком в зубы – это вообще выше всяких наград!

И еще был у царя важный и великий Генерал! Грудь полным-полна высших орденов. Голова в десять раз мудрее всех прочих дворцовых умов! Душа полна отваги! И любит он свою страну именно на поле брани, а не на бумаге! И вот однажды утром приходит этот генерал к царю на важный прием, а Балалай знай сидит себе и бреется прямо при нем. С намыленой рожей смотрит на себя в огромное зерцало и одновременно пренебрежительно выслушивает Генерала. А Генерал ему речет:

– Беда, государь! Наш народишка устал оказывать тебе прежний почет. Взбунтовался от безденежья и с голодухи! Вышли на баррикады даже малые дети и самые древние старухи!.. Что прикажешь делать, царь-отец?

А Балалаю и не с кем посоветоваться – нет у него ни советников, ни друзей. Единственный человек, которого он близко до себя допускает, это тот самый брадобрей-малец. Вот он вдруг и испросил у брадобрея совета, ждет-дожидается от неграмотного холопа мудрого ответа! А брадобрей ничегошеньки не умеет говорить, и из всех дел он знает только одно – чужие лица брить. Полировать их гладко-гладко. Делать ровными и блестящими, как пятка! Вот он и поучает батюшку царя и генерала – великого вельможу:

– Знамо, первым делом клиенту нужно хорошенечко намылить рожу! Нужно взбить пену густо-густо. Ведь намылить рожу – это превеликое, я вам скажу, искусство!

Очень понравился этот его ответ Балалаю. Воскликнул он:

– О! Я тебя, мой разумный, хитрый брадобрей, прекрасно понимаю! – И приказал он Генералу как можно строже, – немедленно намылить всем бунтовщикам их злые рожи!

Не понял Генерал такого глупого приказа. Но вежливо поклонился Балалаю ради показа. Потом вышел из царского покоя и стал крепко думать: что ж ему предпринять особенное такое, чтобы на улицах больше не было боя? Как вернуть народ с баррикад обратно в дома? И тут-то и дошло до его ума! Приказал он раздать народу дешевой еды! А для этого велел широко раскрыть все купеческие склады – отдать народу и хлеб, и мясо. Тут вмиг и успокоилась вся народная масса! Все в тот же час разошлись себе по домам, у всех рты заняты делом, все жуют «ам-ам». Тут уже некогда кричать «долой» и «ура»! Вот и вернулась в страну спокойная и прекрасная пора!

Доложили царю, что в стране все в порядке, что сытый народ вернулся на свои заводы и грядки. А юный брадобрей был большой подхалим – жадный, хитрый, скользкий, как болотный налим! Подлизывается он к царю – так и вертится перед ним! Напоминает Балалаю про свой совет про густую пену и просит у него за это себе награду непременно! Уж так подсластился он к царю, что просто нет сил! Вошел в полный азарт и весь свой лизоблюдский пыл! А Балалай до наград был не жаден. И однажды ответил ему:

– Да будь ты неладен! Черт с тобой – гордись. Только с глаз моих брысь!

И в тот же день подписал закон, что брадобрей уже не прежний мальчишка-холоп, а – важный барон! И еще без лишних слов повесил ему на шею и грудь пару-тройку орденов! А для пущей красоты добавил еще рубиновые и алмазные кресты! Да тех самых, которые добывают только в бою – за то, что человек смотрел смерти в лицо, стоял жизни своей на самом краю! Возмутился тут Генерал! Говорит Балалаю:

– Опомнись, царь-отрада! Не холопские это ордена! Не по подвигам награда! – умоляет царя. – Вся армия этим возмутится! Так нельзя! Невозможно в герои и бароны назначать простого холопа – над нами будет хохотать вся Европа!

Но Балалаев ответ был грозен и резок:

– Пущай себе носит! Тебе – что? Жалко разноцветных железок? Он опаснее всех! Он водит мне бритвой по шее… Уж лучше задобрить его, чем разозлить – так сам буду целее!..

И прогнал его прочь – страну охранять, а не воду в ступе толочь!

Так проходит и год, и другой. И снова Генерал тревожит Балалаев покой. Докладывает ему:

– Царь Балалай! Напал на нас соседний царек – наша армия бежит от него со всех ног! Что делать? Приказывай скорее!

Балалай опять уже по привычке ждет совета от Брадобрея. А барон брадобрей ничегошеньки не разумеет про битвы – его дело почти бабаское: мыло, помазок да бритвы. Вот он и отвечает царю ласковым голоском, полным лести:

– Как намылишь лицо – так нужно брить его против шерсти… Так сподручнее резать щетину…

Обрадовался этому совету Балалай! Хвалит детину:

– Как ты, однако, умен и хитер! Ведь это ж идея! И приказывает своему бравому Генералу:

– Вот что, браток, ты как можно скорей поезжай на войну и коси супостатов-дикарей супротив их шерсти! И не смей возвращаться ко мне обратно без победной вести!

Удивился генерал… Ну, да делать нечего, покорно поклонился и прочь удалился… Но и в этом разе он ничегошеньки не понял в царском приказе… Поехал на фронт и, как смог, честно исполнил свой воинский долг! Хоть и нелегкая там была война-работенка, но все ж таки разорвал он врага в клочья, как лев кутенка! Вернулся в столицу победителем верхом на белом коне! А Балалай стоит себе преспокойненько в своем дворце в огромном окне, видит, как хвалит народ Генерала, вот тут-то Балалаю страшно и стало!.. Испугался он, что осмелевший победитель Генерал скинет его с царского трона – тут он быстренько взял да и разжаловал Генерала до простого рядового солдафона!.. А на место Генерала поставил своего брадобрея-барона! Навешал брадобрею кучу новых орденов, наговорил ему море ласковых слов! И в своем новом приказе-указе возвысил брадобрея из баронов уже до самых великих князей!!!

И вот так вот правит этот новый князёк и один, и второй годок… Да только нет никаких важных и великих государственных заданий этому князю. Поручает Балалай этому по-прежнему глупому деревенскому паре только одно – дотрагиваться до своей неприкасаемой хари! Удивился тут брадобрей удивительно! Возмутилсмя он тут возмутильно! И сказал он сам себе вот так вот презрительно:

– Я – великий вельможа, известный во всем мире, предстаю перед Балалаем пустострунчатым в моем дорогущем мундире!!! И со всеми моими золотыми эполетами и орденами вожусь с его дряблыми обвисшими щеками!!! Тут и закипел он самоваром от гордости! И надулся весь от злобы и подлости! И в то же утро, никого ни о чем не предупреждая, взял да и полоснул острой своей бритвочкой по горлышку Балалая!.. Звонко покатилась пустая Балалаева голова по полу – вот так и сверг брадобрей глупого царя попандополу! И стал брадобрей сам новым царенком. И презрительно прозвал его народ не брадобреем, а – Брадобренком!..

А бывший герой генерал так и остался жалким солдатишкой… И в холод, и в зной сидит он в окопах в оборванном своем шинельном платьишке… Питается горохом с хреном да пустыми щами. Приправляет их густыми-прегустыми наваристыми горе-овощами… Кормит собой клопов с блохами, вшами да клещами… А чтобы прежде времени не помереть, беспрестанно молится перед святыми иконами да мощами… И никому уж больше не нужно его командирского чудо-таланта – правит его страной бывший холоп и его безмозглая банда!..

И с тех пор Великий Летописец записал для всех царей мира на все времена Великую Заповедь: «Цари! Чтоб вы царство своё не прохлопали – не окружайте себя холуями да холопами! Чтобы вашу власть всякая мразь не уперла – никому и никогда не подставляйте своё горло!»