Наш городской парк место более чем мистическое, с одной стороны ограниченное городским, старинным, давно переполненным кладбищем, с другой – бескрайний, уходящий в верховья реки, ограничивающей его с запада. В былые времена за парком ухаживали, прореживали, а главная аллея была украшена парковыми скульптурами идиллического рода. Что это были за скульптуры, уже не всегда предоставлялось сказать возможным, многие из них были порушены и превращены в не более чем руины, слабо узнаваемые,
постаменты же их разобрали на кирпичи от наступившей бедности. Ничто не длится вечно, и процветание сменила разруха. Город опустел, обезлюдел и парк, и на его аллее теперь редко можно было кого-то встретить.
Но в глубине парка сохранилось одно из немногих украшавших его некогда изваяний, снятое сейчас с постамента, которого постигла та же участь, что и остальных – он непременно был разобран на кирпичи мародёрами. Скульптура же теперь стояла на голой земле, зарастающая мхом и плесенью. Почему у мародёров не поднялась рука разбить изваяние – остаётся неизвестным, возможно, их остановила чистота образа. В общем, она оказалась цела, а потом, очевидно, заросли поглотили и укрыли её от дурных глаз. И теперь скульптура стояла таким образом, что её невозможно было сразу приметить.
Это был образ молодой девушки, припавшей на одно колено перед оленем, олень же стоял, насторожившись и повернув несколько голову. А девушка тем временем гладила оленя по спине. Скульптура уже была покрыта зеленью и вросла своим основанием в мягкий зелёный мох и траву, так что казалось, что фигуры выросли из земли и были, скорее, её порождением, а не творением человеческих рук. Безымянный мастер запечатлел образ чистый, полный отрешённости, мистического обаяния и тревоги.
Я часто гулял в парке, в обществе я не нуждался и довольно спокойно чувствовал себя в совершенном одиночестве. Уединённость устраивала, и я часто предавался меланхолии в этом безлюдном уголке, и подолгу бродил погружённый в свои мысли. Знал я и об одинокой скульптуре, ждал её появления перед собой, потому что, как я уже говорил, невозможно было увидеть её, не выискивая взглядом, и всегда она появлялась или была замечена мною совершенно неожиданно.
В один из таких дней я брёл знакомой дорогой, предавшись в объятия уныния. Вновь я искал то место, где обитала одинокая скульптура. Олень всё так же был насторожён и прекрасен, а девушка прикасалось к нему, для них время остановилось. Я устроился поблизости, мысли бессвязные и несущественные проистекали совершенно свободно, без какого-либо сопротивления. Скульптура завораживала, и меня охватило какое-то странное оцепенение, взгляд застыл на изваянии, но вместе с тем, я потерял какую-либо сосредоточенность. Меня объял месмерический, животный магнетизм, я потерял ход мыслей, без начала и без конца, и уже перестал их совершенно замечать. И вдруг в призрачном, мистическом свете скульптура стала оживать, на бесстрастном лице девушки появилась лёгкая улыбка, и она стала разворачиваться ко мне, это движение, неуловимое, секунда, растянувшаяся в вечности, ещё чуть-чуть, и олень встрепенётся и покинет пределы, доступные взгляду, а девушка останется сидеть на коленях в одиночестве. Взор мой расширился, насколько это было возможно, и тогда я увидел движение каждой травинки и каждого листа единомоментно.
Скульптура двигалась и была неподвижна. И тем более пугающим было это неуловимое движение жизни в покрытом паутиной каменном изваянии. Её взгляд, она смотрела на меня, а я не мог оторваться от этой магической улыбки каменной девы. И её спутник точно заметил меня, так мне чудилось. И мох, и плесень, тусклые в сумрачном свете, и пожухлая листва у ног изваяния – всё налилось жизнью, заиграло необъяснимыми, новыми красками.
Не знаю, сколько я провёл времени в таком забытьи, может, минуты, а может, и часы. Вечность-секунда для камня. Очнувшись от этого призрачного видения, всё стало как прежде, искра жизни, проявившись на мгновение перед моим сумрачным сознанием, угасла без следа, девушка вновь была бесстрастна, а олень неподвижен. Очень скоро я почувствовал какую-то истому, разливающуюся по телу, и оставил так полюбившуюся мне скульптуру в приходящем в упадок запущенном и безлюдном парке.