Удалось Артемке бабушку обмануть.
Случилось это аккурат к восьмому марта. Артемка, занятый мыслями о новом подарке Женьки — одноклассника, пришел домой позднее обычного. Женька был троечник, но родители всегда дарили ему подарки. Без повода, стоило ему только попросить. Артемка о такой жизни и не мечтал, хоть и учился почти на отлично. И каждый раз после очередного дня хвастовства для Женьки и страшной зависти для всего класса, он приходил домой понурый, скидывал в темном коридоре ботинки, злостно бросал в шкаф большую, на вырост куртку и неспешно ковылял на кухню. Бабушка как всегда возилась у плиты, что-то пришептывая жарящимся котлетам. На Артемку она даже не обернулась и только весело спросила:
— Ты чего так поздно? С невестами загулялся?
Артемка, свесив голову, молчал.
— А ну раздеваться и обедать!
Родительский подарок Женьки все не выходил из головы. Новенькая, блестящая модель американской полицейской машины… Женька только один раз вытащил ее из картонной коробки похвастаться и нарочно держал на самом верху рюкзака, довольствуясь постоянными просьбами ребят показать подарок. Родители Женьку баловали. У него в свои 8 было, кажется, все: и велосипед с рамой, и коллекционные марки, и даже породистый пес по кличке Рекс. А у Артемки не было даже родителей. Точнее, они были, но он почему-то жил с бабушкой, а маму, о которой баба Таня говорить не любила, Артемка видел лишь однажды в далеком детстве. Ему, тогда еще совсем маленькому, помимо разноцветных кубиков, которые она привезла в подарок, запомнились ее белокурые длинные волосы и холодные руки. А папу Артемка видел всегда, но только на фотокарточках, бережно хранимых бабушкой в серванте, фотоальбоме и многочисленных рамках на стене. Папу, по словам бабушки, «погубил Северный Полюс», и он так и остался там во льдах. Вот так и жил Артемка без родителей, без машин и даже без невест, о коих бабушка, будучи в приподнятом настроении, не забывала упомянуть.
— Ну, чего какой загадочный? — ставя перед Артемкой тарелку с супом, спросила бабушка. Сама она, громко вздохнув, опустилась на стул напротив и подперла рукой подбородок.
— Ничего, — буркнул Артемка.
— Ну, ничего так ничего! — бабушка задумчиво посмотрела в окно, взялась за сухое галетное печенье на столе и, прожевав, сказала. — Завтра после школы пойдем к тете Ире брюки тебе перешивать! Пенсию, понимаешь ли, дали…
После обеда настроение у Артемки не улучшилось. На полный желудок ему думалось о машине одноклассника уже не только с завистью, но и со злостью. Увалившись в ветхое кресло со скрипящим подлокотником, он томно смотрел впереди себя и думал то о «папе во льдах», то о своей несчастной жизни, то о том, как бы ему заработать денег на точно такую же машину или даже лучше. Пару раз в его голову заползала мысль о краже: сговориться с другом Генкой и выкрасть у противного Женьки машину, а потом исподтишка наблюдать: Женька наверняка развизжится от обиды, как девчонка! Артемка улыбнулся, живо представляя слезы одноклассника, но тут же с испугом отогнал от себя эту мысль. И обернулся на бабушку. Та сидела на софе, в который раз пересчитывая пенсию, складывая купюры в отдельные стопочки на колени и что-то нашептывая под нос.
— Ишь-ты, не обманули! — веселым, бодрым голосом сказала она, когда на коленях образовались три стопочки, а в руках осталась пара купюр, — …в этот раз-то больше дали, гляди-ка!
И она, отложив лишние деньги в сторону, принялась считать заново.
— Бабушка! — вдруг неожиданно для самого себя воскликнул Артемка, — а нам ведь надо в школу деньги сдавать! — От собственных слов, что вдруг пришли в его голову, Артемка вскочил с кресла и испуганно, с глазами, полными отчаяния и страха за свою внезапную ложь, начал взахлеб говорить о подарках на восьмое марта девочкам и учительнице; про то, как они с мальчиками никак не выберут подарки, и даже про новый магазин с сувенирами, что как раз недавно открылся недалеко у школы. Бабушка молча слушала внука, теребя в руках пенсию, качала головой и понимающе сжимала губы.
— Сколько надо-то, сынок? — наконец спросила она, когда Артемка задохнулся от своего потока речи и взял паузу передохнуть.
— Пятьсот рублей! — живо отозвался он и потупился, не смея глянуть на реакцию бабушки.
— Пятьсо-от? — многозначительно протянула она. И из-под мутных линз ее стареньких очков на Артемку уставились большие удивленные глаза. Артемка от страха чуть не потерял сознание, но завопивший на весь зал телефон пришелся как раз кстати. Бабушка схватилась за трубку и после громкого «але!» радостно о чем-то затараторила. Артемку она уже не замечала, занятая разговором о своей сегодняшней удаче, но как только внук на подкосившихся ногах хотел проскользнуть в свою комнату, она жестом его остановила и сунула в дрожащую руку новенькую купюру в пятьсот рублей.
Пятьсот рублей!
Артемка от неожиданности сжал деньги в кулак и рванул в спальню.
«Пятьсот…», — беззвучно шепнули его губы, едва он остановился на пороге и разжал пальцы. Еще мгновение он стоял в исступлении от переполнявшего его вихря чувств, не смея сдвинуться с места, но потом метнулся на кровать и в немой радости запрыгал. В один миг, когда он, взлетев до самого потолка и приземлившись на край кровати, вновь оказался посреди спальни, стены его крошечной комнатушки будто раздвинулись, и мир, такой большой и неведомый, вдруг пал к его ногам. Границы всех его многочисленных желаний стерлись, и они посыпались на его голову преждевременной радостью от скорейшего их исполнения.
— Ба, я гулять, можно? — потянул Артемка за рукав все еще увлеченную телефонным разговором бабушку. — Можно?
— А уроки? — отозвалась та, чуть прикрыв трубку рукой.
— Не задали! — уже из коридора кричал внук, спешно натягивая на ноги сапоги.
Когда Артемка выскочил на улицу, шел снег. Мокрый и колючий, он обжег в порыве ветра разгоряченные щеки мальчика, но тот от переполнявших его чувств только в предвкушении ахнул и побежал во двор.
— Генка! Генка! Ты не поверишь! — кричал он ковылявшему из школы другу. Тот медленно брел по проторенной дорожке через белое полотно снега и на крик одноклассника только поднял голову в покосившейся на бок ушанке. — Генка! Ты чего, только домой идешь?
— Да вот… — приподнял Генка сумку для сменки. — Кроссовки искал.
— Генка! Пошли гулять, а? — не слыша друга, захлебывался от радости Артемка.
— Не, домой надо… — понуро отзывался тот.
— А у меня смотри… Ни за что не догадаешься, что есть! — и Артемка, сжав купюру в кулачке, загадочно сверкнул глазами на карман. Повисла немая пауза: Артемка съедал большущими глазами друга, Генка, чуть приподняв брови, только скривил рот и пожал плечами. — Вот что! — не выдержал мальчик, и перед Генкой наконец разжался кулачок с мятой купюрой в пятьсот рублей.
— О-го-о, — только и проговорил он и потянулся потрогать деньги для верности. Но кулачок снова сжался, и заветное богатство спряталось в кармане черного пуховика. — Ты где столько взял?
— А мне бабуля дала! Я ей сказал… — Артемка вдруг запнулся, весь его поток слов будто споткнулся о невидимую преграду, и он, потупившись и замявшись, только набрал в легкие побольше воздуха и вдруг выдал, — я ей сказал, что мне надо такую же машину, как у Женьки. И она мне сразу дала денег!
— Да ну!
— Не да ну, а ну да! Вот такая у меня бабуля! Твои-то точно тебе не дадут за пары по русскому!
— И ты такую же купишь?
— Ты что, Генка? Это же пятьсот рублей! Я себе куплю в тыщу раз лучше!!!
Генка замолчал. Утерев мокрым рукавом нос, он не находился с ответом. Артемка стоял перед ним такой счастливый и гордый, что чувство зависти и обиды вдруг нахлынуло на него с головой, и он, толкнув друга в сугроб, побежал вперед по тропинке.
— Дурак, что ли? — закричал вслед Артемка.
— У меня день рождения в апреле! — остановившись, отозвался Генка. — Мне подарят таких машин целый миллион!
И Генка исчез в белом вихре мартовской метели. Артемка, поднявшись на ноги, еще долго смотрел в быстро удаляющуюся точку, уже через миг скрывшуюся за двухэтажным домом, силясь все же найтись с обидным ответом и прокричать по ветру так громко, чтобы его колкие слова стали для Генки настоящим ударом в спину. Но слова так и не нашлись, и только пара всхлипываний утонули в завывании ветра.
Артемка утер сопливый нос мокрым рукавом, поправил шапку. Перед ним простилался большой заснеженный двор, за пределы которого он выходил только с бабушкой или по дороге в школу. Сделав несколько неуверенных шагов вперед, мальчик остановился на углу дома, размышляя, как бы ему добраться до детского мира, до магазина подарков или на крайний случай в торговые ряды, где помимо товаров для дома были любимые отделы со всякой всячиной. Бабушка там покупала батарейки для часов, а ему как-то перепали миниатюрные пластмассовые рыцари и водяной пистолет. Но торговые ряды, как и детский мир, где он был лишь однажды, находились в самом центре города. А до центра они с бабушкой добирались только на автобусе.
— Мишка, тебя родители гулять пустят? — таинственным шепотом заговорил Артемка в щелку двери. В ней показалось широкое лицо мальчика. Он что-то жевал и держался за дверную ручку. Мишка был соседом по дому и каждый день один ездил на автобусе в математический лицей.
— Не, — замотал он головой. — Мне с братом сидеть надо. И математику делать…
— Да ладно тебе! Смотри, — Артемка покопошился в кармане и вытащил наконец мятую влажную купюру.
— Ухты! — дверь приоткрылась шире. Мишка в домашних шортах и грязной майке вырос на пороге. — Можно чипсов купить штук десять! И кока колу!!!
— Ага-а, — отвернулся Артемка, обидчиво поджав губы. — Тебе бы только чипсы… А на них можно, знаешь что, купить!..
— Что?
— Да хоть что! У тебя таких денег никогда не было, вот ты и не знаешь!
На это Мишка как-то недоверчиво повел глазами в сторону и, вновь выглянув в дверь, шепотом заговорил:
— Давай, жвачку еще купим и дискету для денди, а? У меня родители нескоро придут, можно будет два часа поиграть!
Два часа — это много. Артемка недоверчиво глянул за широкие плечи приятеля: там, в темном коридоре душной квартиры, в ворохе разбросанных игрушек копошился младший брат Мишки.
— Нет, — отрезал Артемка, соразмерив в уме чипсы, дискету и новенькую машину. Чаша весов с блестящим корпусом полицейского автомобиля значительно перевешивала в сторону Женьки, и зависть вкупе с непреодолимой злостью заставили его быстро распрощаться с Мишкой и вновь оказаться посреди холодной мартовской метели. Понуро свесив голову и утирая мокрой варежкой нос, Артемка ковырял сапогом сугроб, стоя в снегу под окнами собственного дома, и не смел двинуться с места. Холодный пронизывающий ветер подгонял его вперед, и он часто смотрел букой на заснеженные дали, что простирались за пределами его двора. Влажная купюра в кармане стала совсем мокрой и мятой, но он еще сильнее сжимал ее в руке, словно боясь, что сильный порыв ветра унесет ее с собой. Вдруг, злобно выдохнув и топнув от отчаяния, Артемка окинул быстрым взором пустынный двор и помчался вперед по единственной дороге, что он знал как свои пять пальцев — по дороге в школу.
Школа была недалеко. Уже через несколько минут, когда, запыхавшись и споткнувшись о собственные ноги, Артемка остановился передохнуть, серая макушка здания показалась на горизонте. А там… и киоск Союзпечати, и новая сувенирная лавка с кучей всякой всячины, и даже Кулинария, вечно манящая школьников пряными запахами сдобы. Артемка набрал в легкие побольше воздуха и из последних сил рванул вперед.
Первым на его пути попался газетный киоск. Припав к заледенелым стеклам витрин, среди многочисленных газет и журналов Артемка отчаянно пытался найти нечто эдакое. Сначала его нетерпеливому взору предстал красочный комикс, спрятанный наполовину за тусклый и невзрачный журнал с рецептами. Ярко-красная обложка комикса заставила Артемку ахнуть и присесть: бабушка иногда покупала ему такие, но очень редко и не с человеком-пауком, а с Микки Маусом или Дональдом Даком. А к нему еще шли наклейки! «О-о-о…» — невольно вырвалось из обветренных губ, и Артемка, слепо нашарив в кармане деньги, решил непременно выделить из столь огромной суммы 23 рубля на журнал и 16 рублей на наклейки. Но едва он вскочил, чтобы совершить покупку, глаза его, светящиеся радостью, наткнулись на набор фломастеров и прилагающийся к ним журнал-раскраску с тем же человеком-пауком. Он стоил аж 80 рублей и выглядел так привлекательно, что не только Женька, но и все ребята в классе обзавидовались бы его покупке. А рядом с набором стоял железный сундучок, предназначенный для хранения наклеек. Он был точь в точь пиратский сундук с большим железным замочком и набором ключей в подарок. Такого сундучка не было ни у кого в классе, и восторженные глаза Артемки то ли от ветра, то ли от счастья, вдруг заволокло мокрой пленкой.
— Комсомолка-то у вас свежая?! — неожиданно ударило по ушам и вырвало мальчика из сказочного мира исполнения желаний. Артемка дернулся и в невольном шаге назад наткнулся на чью-то большую фигуру.
— Ой, — только и пискнул он от испуга, когда фигура недовольно отодвинула его в сторону и загородила витрину заснеженным серым пальто. В большой мокрой туче, надвинувшейся на киоск, исчезли и комиксы, и наклейки, оставив Артемку посреди тротуара кусать заусенец на большом пальце. От обиды и непонимания он только сделал еще пару шагов назад и от пробежавшегося по телу легкого испуга помчался в сувенирную лавку.
Сувенирную лавку и впрямь открыли совсем недавно. В маленьком ярком помещении по периметру стояли витрины, и от разнообразия товаров на их стеклянных полках у Артемки в очередной раз закружилась голова. Он до конца не понимал предназначения многих предметов, но их блеск и богатство порой доводили его до исступления. Он смотрел и смотрел на золотые запонки, на шкатулки с красивой голубой росписью, на разноцветные вазы для цветов и мысленно считал в уме стоимость то одного, то другого. В голове его, уже отяжелевшей от мыслей, роились тысячи идей: вот он вернется к киоску, купит журнал и сундучок, или наклейки и фломастеры, а на оставшиеся деньги непременно купит подарок бабушке на 8 марта и открытку с красивыми лиловыми цветами с пожеланиями хорошего праздника. Но цифры в голове никак не складывались, мокрой купюры в кармане то хватало на целый мир, то предательски не доставало ни на наклейки, ни на подарок бабушке. А машина… Артемка дрогнул всем телом, глаза его оголтело побежали по витринам магазинчика: здесь не продавали ни игрушек, ни даже дискет для денди… От обиды, что вдруг острым жалом проткнула его сердце, Артемка вытянул нижнюю губу и совсем как в детстве хотел захныкать.
— Тебе чего, мальчик? — грубый мужской голос пришелся как раз кстати, и Артемка обернулся.
— Чего тебе, говорю? — из-за массивной кассы выглянуло небритое лицо продавца. Он устало осмотрел мальчика с головы до ног и нахмурился.
— …я бабушке… — отступая от витрины, промямлил Артемка.
— Чего?
— …бабушке…
Сам не ведая как, Артемка за доли секунды достиг входной двери и как преступник, стянувший с витрины дорогую вещь, помчался во всю прыть, подгоняемый ветром мартовской метели. Он остановился у самой школы, схватился за железные прутья забора, чтобы передохнуть и оглядеться: на заснеженной улице почти никого не было, редкая фигура проплывала вниз по тротуару и тут же скрывалась в вихрях разбушевавшейся пурги. Эта неуемная пурга, казалось, поглотит своей огромной пастью и одинокий киоск Союзпечати, и маленькую сувенирную лавку, и самого Артемку, если он поскорее не вернется домой. И мальчик, отцепившись от забора, побежал в самую бурю. Он бежал, ноги его заплетались, мысли путались и боролись с горькой обидой, пронзавшей грудь острыми иглами. Он почти задыхался, спотыкался и два раза чуть не упал, но, больно закусив губу, пронесся по ветру и мимо журналов, и мимо сувенирной лавки. Колючий мартовский ветер за несколько мгновений унес его вперед, и мальчик, сам того не заметив, оказался у открытой двери Кулинарии. Из нее так соблазнительно пахло пирожным, что пять ступеней ее нечищеного крыльца Артемка пролетел как одну и уже стоял на пороге. Ах, какие сладости продавали в этой Кулинарии: пряные бублики, ореховые кольца, корзинки с масляным кремом, маковые рулеты и эклеры в шоколадной глазури. Глаза Артемки, припавшего к витрине всем телом, забегали по выпечке так жадно, что он, не замечая никого вокруг, мысленно ликовал и представлял, как съест на ужин целую тарелку пирожных Картошка, а их останется еще столько, что хватит на обед, и он принесет их в школу, угостит всех-всех, кроме Женьки… Или купит все пирожные по одной штуке, чтобы попробовать сразу все и не ждать праздников. Бабушка Артемку не баловала: у нее был сахарный диабет, а потому сладости дома появлялись исключительно на день рождения внука или в качестве гостинцев изредка захаживающей к ним тети Нади с пятого этажа. А однажды бабушка пообещала купить Артемке любое пирожное по дороге из поликлиники домой, только если он проявит стойкость и мужество в процедурном кабинете. Но огромная игла шприца так больно вошла в вену, что Артемка от страха и боли заревел во все горло. И они с бабушкой прошли мимо Кулинарии. Артемка тогда тихо хныкал в рукав от боли, страха и обиды.
— Что, бандит, выбрать не можешь? — ажурный чепец за громоздкой кассой чуть дрогнул, и круглое лицо продавщицы скривилось в ухмылке.
Артемка от неожиданности дернулся и отступил от витрины на шаг. За кассой и большим тучным телом женщины были полки с пряными булками и плюшками. Одну из них она жевала, прихлебывая горячим чаем и скучая в пустой Кулинарии.
— …небось мать на обед денег дала, а ты тут себе пирожное присматриваешь?!
Артемка нахмурился, поправил шапку. Укоряющий голос по ту сторону витрины будто дал ему незримый подзатыльник, и он насупился, уже совсем потерявшись с мыслями.
— Ааа, денег, наверное, не хватает, да? — не унималась женщина. Она в очередной раз откусила плюшку и злорадно засмеялась.
Артемка, приросший к бетонному полу, уже получил не подзатыльник, а настоящий шлепок по попе. От возмущения он, порывавшийся так много сказать, не мог проронить ни слова и только глотал спертый воздух ртом и мял в руке комочек злосчастной купюры.
— Хватает! — вдруг отчаянно вырвалось в повисшей паузе. — Еще как хватает! — он даже топнул ногой и резко вытянул вперед ладошку — на ней, потрепанные и мокрые, лежали пятьсот рублей.
Брови продавщицы поползли вверх; оставив плюшку, она привстала удостовериться в том, что глаза ее не обманывают, и, сощурившись так, что от ее хитрых довольных глаз остались одни лишь щелки, она еще некоторое время оставалась неподвижной и не проронила ни слова. Вдруг выпрямившись во весь свой рост, женщина в ажурном чепце нависла над Артемкой огромной тучей; ее прищуренные глаза в один миг заметали гром и молнии, и она, грозно подбоченившись, загромыхала своим страшным обезоруживающим голосом:
— Откуда ты такие деньги взял, а? Разбойник! Небось, своровал у родителей?!
Артемка ошарашено попятился назад. Громкое обвинение так больно ударило его по голове, что от возмущения и вихря налетевших на него чувств он, еще мгновение назад набравшийся уверенности, теперь стоял как вкопанный, пойманный за руку вор. А грозный, всевидящий страж порядка уже не просто нависал над ним густым облаком обвинений, но, казалось, был готов во всеуслышание представить неоспоримые доказательства. «Вор! Вор! Вор!», — вдруг громко закричало в Артемкиной голове, и он, едва стоявший на ногах, попятился к выходу, оступился, упал, заревел и бросился на улицу сквозь снег и собственные слезы.
Он бежал так быстро, как не бегал никогда на уроках физкультуры. Откуда-то в его ватных ногах взялась сила настоящего спринтера, и он несся по заснеженной улице, спотыкался, падал и, захлебываясь слезами, ревел во все горло и бежал. За его спиной оставались и комиксы, и наклейки, и золотые украшения, и злополучные эклеры. Все это стало вдруг такой невыносимой, страшной обузой на плечах, что самый тяжелый ранец в самый загруженный день сейчас показался бы ему легче легкого.
У подъезда своего дома Артемка выдохся. Спрятавшись за покрывшуюся снегом входную дверь, он долго кашлял в рукав, долго вытирал нос и губы и все никак не мог остановить слезы. В один момент он злостно вытащил из кармана комочек купюры, бросил его под ноги и даже хотел растоптать. Но в этот момент слезы вдруг прекратились, а нога в заснеженном ботинке так и не поднялась для расправы. Артемка услышал чьи-то шаги на верхних этажах и на одном дыхании, схватив купюру, помчался домой.
Ему уже было не страшно. Он не боялся ни бабушкиного гнева, ни смешков одноклассников, ни даже суровую продавщицу Кулинарии. Артемка хотел поскорее пробраться к себе в комнату, броситься на большую железную кровать и поскорее уснуть, чтобы вычеркнуть весь этот проклятый день из головы. Он даже готов был выучить все уроки на неделю вперед или вымыть посуду, а потом весь вечер смотреть с бабушкой ее любимый бразильский сериал, только чтобы эта противная мокрая купюра в целых пятьсот рублей испарилась из его жизни!
— Это что за вид? — бабушка встретила Артемку подбоченившись. Он стыдливо свесил голову и стал медленно снимать мокрые ботинки. — Ты что, в сугробе валялся? — голос бабушки стал почти точь в точь как голос продавщицы в Кулинарии. Артемка съежился от набежавших мурашек и снова заревел.
Он ревел в бабушкин фартук о Женьке, о его машине, о Кулинарии и пирожных, о пиратском сундучке и восьмом марта. Он так страдальчески завывал о своей несчастной жизни, что вся его речь утонула в нескончаемом потоке всхлипываний и причитаний и лишь отдельными фразами долетела до слуха бабушки.
Когда Артемка наконец поднял голову, он увидел, как бабушка ласково улыбается и от ее нравоучительного тона не осталось ни капли суровости.
— И весь сыр-бор из-за какой-то машины? — разведя руками, весело и звонко спросила она.
Артемка испуганно кивнул и пожал плечами.
— Так завтра же пойдем и купим тебе еще лучше!
После этих слов в голове Артемки что-то щелкнуло, ударило его по темени изнутри и лишило дара речи. Он только очумело вытаращил мокрые глаза и пронзал улыбающуюся бабушку иглами непонимания, недоверия и даже возмущения.
— Как? — чуть слышно проговорили его губы, и бабушка наконец рассмеялась.
— Да ну из-за какой-то машины нюни развесил! Ты же мужик!.. — она потрепала его за волосы. — Сказал бы, что надо, пошли бы и купили!
— Как? — не верилось Артемке.
Ему не верилось и не хотелось верить. Прижавшись к теплому большому телу бабушки, он до боли зажмурился, словно выкидывая из головы весь страшный сон его сегодняшнего приключения. И он послушно стерся на мгновение, уступив место еще призрачной, но уже почти реальной милицейской машине. С гладким блестящим корпусом и открывающимися дверьми и капотом. Артемка мысленно заглядывал внутрь своего будущего подарка и все крепче жался к бабушке, без слов благодаря ее за любовь и понимание. В один миг ему захотелось сделать для нее тоже что-то огромное, что-то важное, чтобы она ахнула и возгордилась им. Он даже помчался в коридор за злополучной купюрой, чтобы на радостях вернуть и рассказать все, что с ним случилось. Но, заглянув в веселые глаза бабушки, вдруг остановился и передумал. Она так редко была в приподнятом настроении, что он всякий раз дорожил каждым драгоценным мгновением. Его скоропалительная исповедь могла в одну секунду превратить добрую фею в злую и беспощадную. И не видать ему тогда ни новенькой машины, ни улицы, ни даже мультиков в вечерний час перед сном. И Артемка загрустил.
Лежа на своей большой скрипучей кровати, он все никак не мог заснуть. В свете тусклого настенного ночника ему мерещилась то продавщица Кулинарии, то завтрашний подарок. Он насильно закрывал глаза в надежде провалиться в сон и поскорее встретить волшебное завтра. Но сон не шел. Комочек некогда новой купюры в пятьсот рублей, что он положил под подушку, как горошина у известной принцессы, не давал ему покоя.
Он в сердцах бросал купюру на пол, прятал ее в шкаф, разглаживал, пытаясь придать ей прежний вид. Он даже придумал положить ее в копилку, а грядущим летом купить на нее велосипед. Но снова передумал и все держал ее в руках, не находя ей должного применения.
Когда кукушка настенных часов на кухне издала глухой одиночный свист, Артемка отчаялся. Измученный и сонный, он решил вернуть купюру на место, туда, где ей положено быть — в стопочку денег бабушкиной пенсии. Эта мысль была внезапной и сразу же показалась Артемке спасительной. На радостях он вскочил с кровати и припал к двери: бабушка громко и протяжно сопела в зале.
Она всегда хранила пенсию на серванте. Косой кухонный шкаф был весь набит посудой, и с каждым шагом по деревянному полу кухни она тихонько позвякивала где-то в недрах его массивного каркаса и звенела как колокольчик от любого прикосновения к его переполненным полкам. Артемка не раз пробирался на кухню тайком, не раз заглядывал в глубину его больших нижних шкафов в поисках конфет, но сегодня впервые, стоя на цыпочках на табуретке, трясущимися руками держался за его резной верх и осторожно, словно сапер, почти вслепую искал заветные стопочки.
Стопочек оказалось три. Артемка нащупал сначала одну, кончиками пальцев потрогал ее толщину — в ней было не более десяти купюр. Новенькие, гладкие, они ровно лежали одна на другой. Потом он нащупал еще несколько купюр, их было уже меньше, рядом еще немного. Стоя одной ногой на трехногом табурете, другой опираясь на деревянный выступ серванта, руками держась за его верх, Артемка мусолил губами измученную купюру и не знал, как поступить. Уже решив припрятать деньги под самую толстую стопочку, он вдруг не удержался — нога соскользнула с деревянного выступа — Артемка дернул руками сервант, и все его чашки, ложки и тарелки издали такой душераздирающий вопль, что мальчик, прибитый какофонией звуков, собственным падением на пол и животным страхом, в один миг подпрыгнул, бросил злосчастную купюру наверх и со всех ног помчался из кухни в свою комнату. Там он бросился на кровать и мгновенно уснул до утра.
Восьмое марта прошло для Артемки в радостных мгновениях настоящего весеннего праздника. Забыв о своем страшном преступлении, он уже несколько дней ходил в хорошем настроении, исправно делал домашнее задание и помогал бабушке по дому. Вытирая пыль, он первым делом протирал гладкую поверхность своей новенькой полицейской машины. А убираясь на кухне, косо посматривал на сервант, хранящий тайну его ночного похождения. В мутное стекло серванта бабушка поставила красочную открытку, сделанную Артемкой из цветной бумаги. Для нее это восьмое марта выдалось на редкость радостным: накануне она убиралась на кухне и под старым сервантом, меж банок с соленьями, обнаружила потрепанную купюру в пятьсот рублей.
Пятьсот рублей!
Удалось ли ему обмануть бабушку или нет, Артемка так и не понял, но бесконечно радовался вместе с ней этой измученной, несчастной купюре. Все еще не разобравшись в себе, он чувствовал то стыд, то горечь, то бескрайнюю радость от довольной улыбки самого близкого ему человека. И женский праздник, что он до сих пор особо не жаловал, стал для Артемки чем-то особенным и откровенным.
