Звон ещё полуденного зноя уже стал тихим и глухим. Солнце нежной ладошкой погладило кудри деревьев, почесало затылки домам и стало укладываться, укрываясь гладью горизонта.
Коса, болтающаяся за спиной, указывала на свою принадлежность не озорной конопатой девчушке, а седобородому степенному Архипу Матвеевичу, который возвращался точно не известно откуда, и теперь это уже вряд ли можно установить. Сквозь нависшие белые брови пробивался голубой свет добра и здравомыслия. Кракелюры морщин позволяли искусствоведам судеб по этим графическим символам расшифровать в лице весёлый нрав и рассудительность. Трава под его кирзовыми сапогами уважительно, в землю кланялась ему и не сразу охотно возвращалась в прежнее состояние. Но и Архип Матвеевич уже давно, взаимно относясь к земле, ходил чуть согнувшись, с поклоном. Видит он — у овражка, где всегда резвится горстка ребят, сейчас сидят одни мальчишки и потухшими взглядами поддерживают в костре огонь.
— Привет, ребятишки. Чего пригорюневшие какие-то, или лето кончилось?
— Да нет, — вразнобой заговорили ребята. Они знали, что Архип Матвеевич может что-нибудь посоветовать или как-то помочь. Он знал всё! Ну, или почти всё. И даже когда-то проживал в городе и был знаком, вроде бы, с каким-то учёным.
— У нас несчастье! Кольку вон Катька бросила! — и кивнули в сторону Кольки.
Колька сидел молча, опустив голову.
— Н-да… А как же так получилось, Коль?
— Да я её поцеловал, — вяло заговорил Колька, а она обиделась и убежала. И обозвала меня ещё.
Колька учился в седьмом классе. Его сопереживатели примерно такого же возраста. А Катька училась в шестом. И оба они были активистами в школе и лидерами среди своих сверстников. Вместе участвовали в школьной самодеятельности, на районных соревнованиях, учились на «пятёрки», но были компанейскими, без синдрома «отличника». И если у них что-то случалось, то считалось, что это довольно серьёзно.
— Ну вот что я скажу вам, — размеренно начал Архип Матвеевич, которому когда-то случилось в недельной командировке соседствовать с молодым студентом в одной комнате. — Мы — молекулы по отношению ко Вселенной. Ма-а-ленькие такие… И в сравнении с различными там световыми годами наша жизнь-то — тьфу! Люди как комарики. Родился — и помер, родился — и помер… А мы тут переживаем, гневаемся, влюбляемся… А-пчхи!
— Значит, правду говорите, Архип Матвеич. Будьте здоровы!
— Буду! Обижаемся, завидуем, ругаемся… А для чего? Ведь, всё равно все там будем. Может, кто-то где-то ещё, — он поднял свой ясного небосвода взор кверху, и в его глазах отразился цвет уходящего дня. Потом глянул вперёд, — а я, например, там, — и, вытянув руку, неопределённо кивнул расслабленной кистью. — Так что, помните об этом и всегда берегите свои нервы.
Трудно переваривать недоразжёванное, а Архип Матвеевич со словами «ну, прощевайте» перекинул косу на другое плечо и двинулся к дому. Ребята, озадаченные, не заметили, что сами в этот раз не попрощались, как и при встрече не поздоровались. Они ещё какое-то время молча смотрели то на костёр, то на Кольку. Вдруг кто-то спросил:
— А для чего нервы-то?
Но дедок зашёл уже за калитку своего двора и не слышал ребят. Но завтра они обязательно зададут ему этот вопрос.