Ранние зимние сумерки расползлись по тихим улочкам деревни. Свежий хрустящий снежок белым ковром застелил тропки-дорожки. Засветились яркими маячками окна в домах, и дружно запыхтели клубами дыма печные трубы. Трудовая неделя подошла к концу, завтра суббота, с утра загремят соседи ведрами у колонки с водой, предстоят постирушки-убирушки, ну а вечером – банька-парилка да сало-горилка! Это не изменяемый с годами, привычный уклад провинциальной жизни: не мы его заводили, не нам его отменять! Ведь какие особые радости есть на селе? День-деньской суета-работа, вечером – привычные домашние хлопоты. Баров-ресторанов в этой глуши не водится, да если б и водились: копеечку здесь считать всегда умели! Вряд ли бы стали селяне сорить кровно заработанными деньгами, чтобы куркуль какой-то их себе в карман складывал! В 80-х народ еще во всю «совковым» менталитетом руководствовался. Трудности со спиртным да «сухой закон» деревенского мужика не коснулись. Ерунда все это! Может, порой в какой избе хлеба и не хватало, да на прилавках в сельпо шаром покати, но вот чего-чего, а уж «бальзама» для увеселения и сугрева души при желании всегда раздобыть можно! В редкой избе фляга с брагой не стояла! Самогонный аппарат – техника, конечно посерьезней будет, не каждый этой роскошью обладал, но уж адреса, пароли и явки всяк без промаха, знал!
По одному такому адресу в тот зимний вечер и постучали в дверь. Хозяйка Надежда – моложавая, пышногрудая и звонкоголосая продавщица из местного сельпо – не успела еще толком сменить вахту: только что от прилавка оторвалась и взялась, было, за кастрюли, а тут уже «клиентура» в двери барабанит. Надежда привычным жестом задернула занавеску в темную клетушку за кухонной печью, где по полочкам располагался запас «стратегического сырья», и зычным голосом прикрикнула: «Сейчас открою, дверь не ломайте, идиоты!» Муж ее Николай молчком возился с дровами у печи, отсыревшие спички ломались и не хотели гореть. На стук в дверь он даже ухом не повел – это Надькин бизнес! Его комбайн нынче на зимних каникулах, в мастерских работы почти нет. Так, собираются с мужиками иногда видимость ремонта создать, языки почесать, да в картишки перекинуться… А чем еще себя занять? Зима!
Надежда с силой толкнула входную дверь и рявкнула в темноту:
– Ну, входите, что ли!
За дверью кто-то неуверенно шуршал снегом, слышался торопливый шепот, какая-то возня, но вовнутрь так никто и не входил. Поток морозного воздуха белым паром пополз по деревянному полу, цветным лоскутным половикам, шевельнул легкие занавески на окнах. Надежда рыкнула уже совсем грозно: «Что ошалели там? Заходите в дом или проваливайте к едрене фене!» Снова захрустел снег, и тут в дверь ввалились два изрядно подмороженных солдатика. Шапки-ушанки завязаны наглухо, длиннополые шинельки почти до колен облеплены белым крошевом, колом стали на морозе кирзовые сапоги.
– Чего оба-то заперлись? – возмутилась Надежда, но глянув еще раз на посиневшие носы и покрытые инеем от дыхания приподнятые воротнички шинелей, смягчилась немного. – Ладно, отогрейтесь!
Гонцы за «сугревом» из расположенной на задворках села воинской части – привычное явление. Почти всех солдатиков, а уж тем более офицеров, местные жители по именам знают. Это давнее соседство никому особо не мешало, сосуществовали деревня и воинская часть тихо-мирно, разве что иногда потрясали застойную сельскую жизнь бурные любовные страсти-мордасти! Но, без этого «изюма» и вовсе была бы тоска! Разборки между гражданскими и «погонами» чаще всего возникали на танцульках в местном клубе, но, как правило, до серьезного мордобоя редко доходило. Ведь всех учили в те времена: «Народ и армия едины!»
Солдатики продолжали неуверенно переминаться у порога, переглядываясь и перешептываясь о чем-то, явно не решаясь напрямую заговорить о цели визита. Надежда не выдержала:
– Чего топчете половики! Мне еще ужин готовить, семью кормить, у меня ребенок малой с обеда титьку ждет, а я тут с вами в няньки играю!
Словно услыхав про титьку, истошно заголосила в соседней комнате младшенькая Танюшка. Год уже кулемушке, топать начала, первые слова гулит, а все за мамкиным молоком трясется, от каши нос воротит! Днем, пока Надежда на работе, с ней бабка Варвара управляется с горем пополам, но на кормежку Надежда по расписанию домой бежит, накинув замок на дверь сельпо.
Неожиданно у одного из солдатиков какое-то непонятное движение под шинелью началось, задергалось что-то за пазухой, заерзало и заверещало мерзко так, пискляво!
– О, Боже! – взмолилась Надежда. – Чего это у вас там?
– Да вот, теть Надь, поросеночек! – еле выдавил из себя совсем оробевший служивый.
– Мать моя женщина! Да где же вы его раздобыли, черти?
– Да это все Серега надоумил! – толкнул локтем в бочину молчащего как рыба сослуживца его товарищ. – Мы нынче по свинарнику наряд получили, чистили там, кормили, а у наших свинок к зиме столько поросят привалило! Кто их там считал? Ну, вот мы и решили одного умыкнуть – выпить хочется. У Сереги день рождения завтра, а денег – по нулям! Выручайте, теть Надь! Махнем, не глядя: вы нам пол-литра, мы вам – хрюшку!
Взвизгивание под шинелью усилилось, и между пуговиц на груди протиснулся розовый влажный пятачок, а следом показались два глаза-бусинки. – Да вы чего, одурели? Какой поросенок? Несите его обратно в свинарник! Ему же всего несколько дней от роду, ему мамка нужна! Какой дурак на зиму глядя поросят заводит? Это только у вас, вояк, все шиворот навыворот. Куда я его дену? В сарай на снег посажу? Все, никаких переговоров! Чешите в часть, балбесы!
Тут неожиданно в разговор вклинился молчащий до этого Николай:
– А ну, покажи поросенка!
– Это еще зачем? – заблажила Надежда. – Чего удумал, дурачина?
Но поросенок уже хрюкал в огромных, загрубевших от работы руках хозяина. Он был такой малюсенький, розовый, беспомощный и тепленький, что слезы умиления накатились на глаза сентиментального Николая:
– Да куда ж они с ним сейчас? На проходной засветятся, загремят как медный таз за кражу! Дура, что ли? Пожалей пацанов, отдай им бутылку, пусть идут. Только наукой вам должно быть – не тащите впредь чужое! Хреново это! За это можно было бы и по морде, ну да ладно, молодые, дурные, сам таким был…
– Ишь ты, добрый какой! Свинью он пожалел, солдатиков приласкал! А ты своей башкой пустой подумал, что дальше с ним делать будешь? Может, своей титькой выкормишь? Он же совсем малой еще, где жить будет?
– Да не ори ты, – парировал Николай, – что-нибудь придумаем!
Затем он сам вынес солдатикам поллитровку и, не выпуская поросенка из рук, снова уселся у печи, пытаясь разжечь огонь.
Служивые от счастья, что все срослось, утратили дар речи и рванули разом, не сговариваясь, в дверь, едва не застряв там. От них осталась только лужа растаявшего снега у порога и скомканный сапогами половичок. С минуту в избе стояла зловещая тишина, которую прервал истошный вопль Надежды, щедро скрашенный непечатными эпитетами и другими изысканными словесными оборотами в адрес мужа. Прервал ее бурный монолог голодный рев Танюшки из соседней комнаты и истошный визг поросенка. Надежда, швырнув кухонное полотенце в дальний угол, ушла успокаивать ребенка. Достав Танюшку из зарешеченной деревянной кроватки, повалилась устало на диван и ткнула своему орущему созданию грудь. Танюшка, будучи уже вполне самостоятельным чадом, всю остальную процедуру собственного кормления осуществила необычайно ловко. Насосавшись вдоволь, отправила мамкину грудь на место, за пазуху, сползла с ее коленок на пол и не совсем уверенным шагом двинулась в кухню, где кряхтел у печи отец и хрюкал поросенок.
Танюшкиной радости не было предела! Таких игрушек она еще не видела! Игрушка шевелилась, трясла ушками, вертела хвостиком и глазела на ребенка! Танюшка, издав нечленораздельный звук восторга, вцепилась своими ручонками в поросячьи бока. Хрюша дико заверещал. Вышедшая из комнаты Надежда, коротко оценила ситуацию:
– Дурдом!
И это было только начало!
Беспомощному пятачку требовалось убежище и питание. В первые дни заботу о хрюкающем питомце взял на себя Николай. Он притащил в дом деревянную кадушку из-под квашеной капусты, помыл и вычистил ее добела, засыпал дно опилками и мелкой соломкой, поставил бочку в уголок за печкой и определил туда нового постояльца. Сверху бочку накрыл фланелевой Танюшкиной пеленкой. Поросенок долго возился там, сопел, что-то нюхал, а потом затих. Николай тем временем разыскал в шкафу опять же дочкину бутылочку с соской. Благо, корова в семье была своя, проблем с молоком не возникло. Проснувшегося порося приложили к бутылочке, и он моментально заглотил резиновую соску, будто сосал ее с первого дня. Процесс пошел! Его, как и множество других поросят мужского пола, особо не мудрствуя, назвали Борькой. Ел Борька много и жадно, при этом его тепленькое розовое тельце, вальяжно распластавшееся у кормящего на коленях, ежесекундно вздрагивало то ли от тихого восторга, а может от своего, нам, двуногим, неведомого поросячьего страха. Глазки-бусинки в это время, практически не моргая, зорко и настороженно следили за окружающими. Порося оказался на редкость шустрой и сообразительной скотинкой. Он быстро освоился и в своем домике-бочке, и на руках кормящих его людей, да и остальная территория дома стала для него прогулочной площадкой. Маленькая Танюшка настолько привязалась к своему хвостато-ушастому дружочку, что не желала без него ни играть, ни кушать. Постепенно Борька стал в семье вторым маленьким ребенком. Его, как и Танюшку, купали вечером у натопленной печи в отдельном тазике с детской ароматной пенкой, чистили ему уши, разрешали бегать по квартире за мячиком, со временем он даже научился вскарабкиваться на диван. Надежда быстро смирилась с новым квартирантом, и совершенно незаметно случилось так, что стала ему вместо мамы. Борька соответственно проникся к ней необыкновенно трепетным свинским чувством: он просто обожал тереться своим брюшком и влажным пятачком о ноги своей хозяйки! Как только Надежда появлялась с работы на пороге дома, навстречу ей выбегал, топоча копытцами по деревянному полу, поросенок, а следом – раскрасневшаяся от беготни, с растрепанными кудряшками Танюшка. Девчушке долго не давалось имя Борька, поэтому она звала поросенка просто Хлю. Так и подрастали детенок и поросенок на молоке и в бесконечной беготне по дому. Часто засыпали рядом, прижавшись друг к другу прямо на мягком коврике у дивана.
Вскоре кормление Борьки из бутылочки стало утомительным, и тогда Надежда попробовала налить ему молоко в тарелку и поставила на пол, рядом с кошкиной миской. Борька не сразу понял, чего от него хотят, тыкая пятаком в тарелку, но голод не тетка, и он сообразил. Теперь Борька столовался рядом с кошкой Муськой и часто, увлекшись, уплетал и свою, и кошкину пайку. Та кокетливо отходила в сторону и, умывая мордочку лапкой, хитро косила глазом на маленького обжору.
Обожал Борька, как и все свиньи, когда его чешут за ушком или по спинке, в такие моменты он заваливался на бочок, закатывал глазки и млел, тихо похрюкивая. Но верхом блаженства для дитя и порося были моменты, когда Надежда, сидя на диване перед телевизором, позволяла этой парочке забираться к ней на колени. Танюшка привычно припадала к мамкиной груди, а Борька, сунув пятачок под мышку хозяйки с другой стороны, впадал в какой-то гипнотический сон с диким храпом. Надежда и Николай едва сдерживали смех, умиляясь этой картиной.
Так незаметно пролетели Новогодние праздники. Борька набирал вес, становился все активнее и шумнее. Гоняя мячик по комнатам, он уже иногда умудрялся сбить Танюшку с ног! Та валилась на пол кулем и громко ревела. Скоро свин перестал вмещаться в бочку. Николай сколотил для него деревянный ящик, но и там растущему не по дням, а по часам кабанчику скоро стало тесно. Нужно учесть еще и то, что Борька, помимо того, что много кушал, еще и регулярно справлял свои естественные потребности, причем мог это бесцеремонно сделать в самое неподходящее время и в любом месте. Это была самая большая неприятность от его пребывания в доме. И хотя его по-прежнему старались регулярно купать, уже еле впихивая в детскую ванночку, запах животного – это вам не дезодорант!
Так незаметно дожили до весны. Стаял снег, зажурчали ручьи и проклюнулись почки на деревьях. Тут Надежда взмолилась:
– Переводи своего хряка в сарай! Сил больше нет! Слышишь, Коль!
Но при этом сама втайне мучилась переживаниями: как сможет привыкнуть к другим условиям обитания их животинка. И, оказалось, переживала не напрасно! Наступил день, когда Николай вдвоем со старшим сыном, заманив Борьку в ящик и накрыв его брезентом, кое-как уволокли повзрослевшего хряка в сарай. Там для него заботливой хозяйской рукой был приготовлен теплый, уютный настил, кормушка и поилка. Но Борька стараний явно не оценил! Первые несколько дней после переезда, его словно подменили. Из шумного веселого порося он превратился в угрюмо лежащего в дальнем углу сарая ленивого бегемотика. Видимо, захлестнула свинскую душу нестерпимая тоска-обида! «За что?» – беззвучно вопрошали его грустные глаза. Когда в сарай заходил хозяин, Борька просто неподвижно лежал в углу, а при появлении Надежды еще и демонстративно отворачивал морду. Борька никак не реагировал ни на вкусную похлебку, ни на попытки почесать ему бочок. Так продолжалось около недели, думали уже, что заболел свин всерьез, может даже сдохнет. Но оголодавшие кишки подтолкнули-таки скотинку к корытцу с едой: не притрагиваясь к пище в течение дня, за ночь он вылизывал все до блеска. Но прежнего Борьки словно не стало, он упорно не желал подходить к людям близко и не позволял себе никаких проявлений нежности.
Борькину обиду переживали всей семьей, садились ужинать, вспоминали о поросе, и кусок застревал в горле. Но время лечит, и вскоре все проблемы утряслись.
К концу осени Борька был уже толстым, увесистым хряком, которого собранием взрослых членов семьи было решено пустить под нож. Подросшая Танюшка частенько навещала своего друга. Она – единственный человек, которого он, похоже, простил, так как только из ее ручонок позволял себе иногда взять кусочек хлебушка. Приняв нелегкое решение о дальнейшей борькиной судьбе, Николай решительно заявил, что у него самого рука на это дело никогда не поднимется. Поэтому для осуществления задуманного Надежда пригласила кума Петровича. Петрович, особенно после 100 грамм первача, первоклассный специалист в этих вопросах. Сколько свинячьих тушек за свою жизнь разделал – со счета сбился.
В назначенный день все семейство, не сговариваясь, разбежалось кто куда: Николаю вдруг срочно понадобилось смотаться в райцентр за какими-то запчастями для трактора; у Надежды случилась необходимость провести в сельпо сандень; старшие дети разбрелись по друзьям; Танюшку отвели к бабке Варваре. Короче, кум Петрович и сосед Серега командовали вдвоем и сработали, как положено! К приезду хозяев свежина уже шкворчала на сковородке, а разобранная на части тушка кабанчика была аккуратно уложена по тазикам и коробкам. Вернувшиеся домой, Надежда и Николай почему-то не находили себе места, избегали смотреть друг другу в глаза и все как-то бестолково суетились, пытаясь чем-то себя занять. За стол со свежиной уселись только кум с кумой и сосед Серега. Им борькино мясо поперек горла не встало, особенно под рюмашку да с соленым огурчиком. Николай молча курил, пуская клубы дыма в приоткрытую печную дверцу. Надежда с Танюшкой ушли в соседнюю комнату к телевизору. Танюшка словно почувствовала что-то своим детским сердечком, хотя ей ничего не сказали про Борьку, она была весь вечер необыкновенно тиха и грустила, сидя у матери на коленях. Никто из семьи так и не посмел прикоснуться к ароматному жареному мясу. А наутро Николай упросил кума забрать все мясо себе. Тот сначала остолбенел, а потом обрадовался и, покрутив за спиной соседа пальцем у виска, гулял потом по этому поводу почти неделю, от всей души поминая Борьку…