Моему деду Федотову Василию
Был такой человек — Никонов Мефодий. Дядя Миша для своих. Не сказать, чтобы дядя Миша был чем-то славен или отличался какой-то особенной чертой характера, но прожил он 80 лет и умер в августе, аккурат в конец Успенского поста.
— …и ведь как подгадал, — удивлялась тучная тетушка Дарья, отправляя в рот ложку горячего гуляша, — …чтобы стол скоромный был!
«Да, да, да», — раздалось со всех концов стола. Застучали ложки. Вдова всхлипнула, утерев длинный красный нос уголком черного платка. И все замолчали.
— Гуляш хорош, — разбавила молчание ноткой удовольствия тетушка Магдалина и, словно испугавшись своей радости, тихо добавила, — Царствия Небесного… — и перекрестилась второпях не на икону, а на портрет покойного.
Тот угрюмо взирал с большой фотографии в черной рамке, и в понурых глазах его читалась бесконечная скорбь. Впервые за всю его долгую жизнь он стал виновником встречи доброго десятка знакомых и незнакомых, приезда родственников и даже богатого стола, что накрыли по случаю его кончины.
Всем угодил дядя Миша: и умер тихо, и баню добелить успел, и собрал всех тех, кого годами не видел. Но сам уже не радовался, а печально косился с фотографии куда-то в сторону большого наглухо запертого окна, сквозь стекла которого бились ласковые лучи ранней осени.
Среди поминавших дядю Мишу тетушек, многочисленных знакомых вдовы, приглашенных плакальщиц и соседей по порядку, был единственный парень-студент, не вписывавшийся в ряды людей почтенного возраста. Он, едва сошедший со скорого поезда, тут же очутился в эпицентре траура и чувствовал себя очень неловко. Ему было неуютно за большим деревянным столом меж двух незнакомых женщин, что начали с дежурного допроса и теперь подсовывали ему то блинцы, то куриную ножку. Он размазывал по тарелке гороховую жижу с хваленым гуляшом и украдкой поглядывал на настенные часики. Ему было душно в спертом, густом воздухе комнаты с одной единственной открытой форточкой. Он смотрел на нее с жаждой глотнуть свежего воздуха и ждал удобного случая.
— Эй, — в шторках, заменявших в доме межкомнатные двери, выглянула голова в платке. — Помоги-ка мне!
И парень понял, что удобный случай настал. Мысленно благодаря свою спасительницу, он сорвался из-за стола, промямлив что-то о помощи и рванул в шторки, словно в ту самую форточку, что манила его свободой.
— Как я рад тебя видеть! — выдохнул он в объятиях девушки. Та уже стянула с головы платок и, крепко держа парня за руку, побежала к выходу.
Они бежали в маленький палисад под ветхую усталую яблоню, сгорбленную над самодельной скамьей.
— …это дед делал, — сказала девушка. Ее звали Вика, и она приходилась парню двоюродной сестрой. Вика осторожно присела на деревянную доску. Парень сел рядом, участливо кивнув. Они замолчали.
В повисшей паузе оба оглядывались и глубоко дышали свежим, наполненным ароматами воздухом сада. Будучи детьми, они оба сбегали сюда поиграть, и в детстве палисад казался шире, скамья — больше, а сваленные у забора бревна — настоящей горой.
— Здесь цыпленка закопали, помнишь? — ткнула Вика впереди себя и засмеялась. Испугавшись собственного смеха на этом празднике скорби, она воровато оглянулась и шикнула. Парень прыснул смешком в ответ.
— Такой день, а мы дурачимся, — пробурчала девушка. Она словно уговаривала собственную улыбку, настырно тянувшую губы, скрыться в общем настроении траура, но ей было тяжело и от солнечного света в этот теплый осенний день хотелось жить и смеяться.
— Я думаю, он был бы не против, если бы мы… — захотел поддержать ее парень.
— Смеялись?
— Не… ну… не были бы такими тухлыми, как все вокруг. Ему-то сейчас там явно лучше, чем было здесь, — он поднял глаза наверх, столкнулся взглядом с большими толстыми ветками яблони и вдруг тоже засмеялся:
— А помнишь, как ты шарахнулась оттуда?
Вика, сдерживая поток смеха, предательски подступивший к горлу, старалась удержать его кулачком у рта, но яркие воспоминания эпизода детства с каждым новым кадром лишь усиливали безудержный смех. И она рассмеялась. Тихо. Сдержанно. Ткнувшись лицом в ладони. Они смеялись вместе и также вместе, как нашкодившая ребятня, успокоились и выпрямились.
— …говорят, он болел? — спросил парень, виновато меняя тему.
Вика дернула плечами.
— Я его года три не видела. Мама передавала, что да… что-то с головой было. Последние дни просто лежал, не вставая. Я мало знаю, — оправдываясь, говорила она. — Мы не общались.
Повисла неловкая пауза. Парень, перебирая носками кроссовок под скамьей, смотрел куда-то впереди себя.
— Мы тоже, — сказал он вдруг после минуты молчания. — Странно, да? Вроде и в гости постоянно ходили, все детство тут провели,… а вспомнить его не могу. Ну как… был такой человек! — парень развел руками, жадно рыская глазами в поисках подсказки, перебирая в памяти самые яркие моменты пребывания у деда в гостях, но его громкое многоточие так и зависло в воздухе немой оглушающей паузой и растворилось в отдаленном звуке хлопнувшей входной двери.
Вика задумчиво уставилась в невидимую точку. Ей было нечего добавить, и она стыдливо опустила голову.
— Ну, как… — попыталась она. — Как человека я его тоже не знаю. Был и был… Луи де Фюнеса любил. Помнишь коллекцию видеокассет?
— Да! — оживился парень. — В самодельной коробке! Он сам коробки делал, помнишь?
— Конечно! Всем передарил! Вот уж тут пословица как никогда работает: лучший подарок своими руками! Всем до седьмого поколения!
Они снова засмеялись. Так неприлично громко, что не заметили, как к палисаду приблизилась фигура женщины в длинном плаще и от их дерзкого смешка аж подпрыгнула на месте, сверкнув за забором линзами очков. Вика первая увидела непрошенного гостя на их импровизированной встрече воспоминаний. Ткнула брата в ребро и громко выдала:
— УхОдите, баб Рай?
— Да, милая, всего хорошего! — тонким деланым голосом прозвучало в ответ. За ответом последовал громкий вздох и шарканье по асфальтированной дорожке. Фигура за забором исчезла через минуту, громко хлопнув входной калиткой и оставив после себя шлейф невысказанного осуждения.
— Я в детстве вообще мечтала, чтобы у меня был такой муж, как дед, — шепотом призналась Вика и снова хихикнула в кулачок, — …пока не узнала, что он бабку бил.
Парень насупился. Ему явно была неприятна эта тема, и он не мог ее поддержать.
— Ну, о покойниках либо хорошо, либо ничего.
— Да, да, — участливо кивнула девушка. — Только я почти ничего не помню, — и виновато выдохнула в сторону.
Парень тоже молчал. Ему хотелось вспомнить об усопшем что-то такое, что сразу реабилитировало бы его загадочную личность в потухших глазах сестры и он, немного подумав, выдал:
— А знаешь, что помню, я тогда просто ошарашен был. Мне лет 10 было. Он учил меня, как экономить воду!
Вика оживилась, развернулась к брату лицом. «Я вся во внимании» — читалось на ее вспыхнувшем краской лице. И парень продолжил:
— Вода, говорит, стоит денег. Вода из крана просто так литься не должна. Надо, говорит, тебе суп сварить, бери кастрюльку узкую, а не широкую. У широкой диаметр больше, а, следовательно, в момент кипения и воды испаряется больше. А значит, во время варки ее надо будет доливать — а это же деньги! Сколько просто так в пар денег уйдет!
Вика, обескураженная рассказом брата, сидела подле него, не шевелясь. Ей хотелось засмеяться от осознания нелепости этого эпизода и одновременно не верить в дикую скупость деда. Этот случай, рассказанный братом для смеха, совершенно не вызывал улыбки, лишь подобие кривой усмешки, что вдруг исказила ее лицо; и уж точно не украшал и без того не идеальную личность покойного. Щеки ее вспыхнули, как от стыда, она в смущении хмыкнула. На ее розовых щеках выступили две ямочки, а глаза цвета теплого неба потускнели совсем.
— Мы же не будем такими, — вместо ожидаемого смешка настороженно и тихо спросила она. И парень сжался, дернул плечами. Ему вдруг стало горько и совестно.
— А говорят, тебя в честь него назвали? — спросила девушка.
— Нет, — огрызнулся брат. — Он — Мефодий, я — Михаил. Не вижу сходства.
Вика молча улыбнулась, уставилась на его серое лицо. Брат и впрямь ничем не напоминал деда и, наверное, даже стремился разительно от него отличаться. Вот и бородку отпустил, волосы назад зачесывает. Дедушка Мефодий никогда бы себе такого не позволил.
Вика развернулась. За закрытыми окнами деревянного дома уже слышалось мерное хоровое пение молитвы. Со страхом нарушить ее священное действо оба притихли, думая о своем.
— Слушай, — Миша не выдержал первым. — Когда я умру, не надо всего этого. Я на том свете со стыда сгорю за этих бабок. Откуда они взялись вообще?
— Они сами появляются. Мне кажется, они прилагаются автоматически к каждым похоронам.
Короткий смешок несколько разбавил напряженную ситуацию. Парень хлопнул себя по коленке и добавил:
— Устрой самую большую вечеринку на мои проводы, окей?
Вика засмеялась вместо ответа.
— Может, я такой же, как и он. Доживу до 80 лет, а никто и не вспомнит, кого хоронят. А так… хоть говорить будут.
— Обещаю, — все еще смеялась девушка. В один миг ей стало легко и весело, и она обняла брата.
«Царствие небесное», — раздалось из приоткрытой форточки.
— Аминь, — подытожил Миша. И улыбнулся.