В детстве почти у каждого были наставники. Нет, не те, которые ровесники родителям, а те, которые учились в школе постарше.
Юрка, по прозвищу Эллипс, учил нас играть на гитаре, курить и ругаться матом. Жили мы тогда на одной улице. Разница в возрасте была лет пять. У него у первого появлялись музыкальные новинки, фантастические трафареты с Аллой Пугачёвой и «Ну, погоди!» Он умел плавать и здорово играл в футбол! Он не хитрил и был добрым.
По соседству с ним из шлакобетона был выстроен дом. Ставшая уже старой новостройка была не огорожена и никем не охранялась. И поэтому всегда была в нашем распоряжении в роли творческой мастерской. Отсутствие окон и дверей было, скорее, даже плюсом. Не было волнения за вторжение на чужую территорию, и расширялись возможности в подвижных играх. Но главное была крыша!
Здесь мы учились писать, переписывая песни; рисовать, копируя иероглифы аккордов и эстетически оформляя песенники; считать, суммируя шестёрки, десятки, тузы… и художественному (но не очень) слову.
Обучая меня ругаться матом, Эллипс говорил:
– Вот теперь ты знаешь основной набор. Дома обязательно тренируйся, повторяй! Чтобы не забыть…
Дома о тренировке я совсем забыл, хотя был один. Вечером, пока мама всё еще была на дежурстве, сестра, вернувшись с волейбольной секции, попросила меня загнать в сарай уток. Как назло (а может, наоборот), в этот раз они вели себя неоправданно глупо. Их водоворот на одном месте стал и меня закручивать. Я постепенно раскалялся. С моего лица можно было смело рисовать футуристический Марс. И тут я вспомнил о тренировке! Вот как раз случай и представился. Вначале робко, потом смелея, я выдавал классический отборный мат. И тут крякающий ручеёк нащупал своё русло и поплыл. Проходя мимо крыльца, я увидел в двух метрах от себя сидящую пригнувшись на скамье сестру. Её улыбка показалась мне ехидной. Глаза точно были округлёнными. Я побледнел… На Марсе наступил ледниковый период… Маманька так ничего и не узнала! Только радовалась, что у меня иногда всё-таки просыпается сознательность, и я сам изъявляю желание две недели подряд подметать и мыть полы в доме.
Щедро осыпая нас пшёнкой своих познаний, Эллипс был убеждён, что музыка – это для избранных, в ком скрыт потенциал (я – избранный! И мой потенциал до сих пор надёжно придавлен глыбой бесталанности).
Курение – для души. Курить я так и не научился, но он успокаивал: «Не переживай! Просто, видимо, у тебя нет души…»
А владеть матом необходимо абсолютно каждому! Я подумал: «Вдруг, правда, пригодится?!» И были случаи – пригодилось.
У меня перед домом радовала глаз большая красивая лужайка. Бывает же такое – никто не ухаживает, а она сама по себе всегда ухоженная. Ничего на ней нет, а и не надо. Глаза – как два бездонных озера, шёлковые локоны… Ой, отвлекся. Однажды иду с работы, а мою любимую лужайку, как свиную тушу разделывает одна сухая мелкокалиберная потрошительница. Сама даже не с соседней улицы, а дальше. Замерло всё внутри!.. До сих пор не свыкся…
Вот так прижопилась энергетическая язва перед носом и стала расширяться. Вырубила по соседству взращённые нами сирень, орех, барбарис, мирный воздух. Терплю. Вырабатываю терпимость. Но когда временно я ссыпал глину, она в очередной раз стала нудить, как комар около уха:
– Зачем сыпешь?
– Я временно.
– У меня здесь огород.
– До него ещё три метра.
– Ну и что!
– Ну… и что?
– Зачем сыпешь?
Полчаса она выносила мозг, испытывая моё терпение. Наконец, я сдался. Но моё воспитание не позволило мне оскорбить человека, поэтому я ей так сказал:
– У меня совсем нет желания посылать Вас на х…й! Я и не буду этого делать, хотя Вы провоцируете!
Был ещё как-то один полуподворотный случай, но то было чисто для тренировки…
Около творческой мастерской паслась живность. Одна коза оторвалась и пришла с нами бодаться. Кому-то из пацанов досталось даже пару метров на рогах проехать. Мы вокруг дома, она за нами. Мы в дом, она по пятам. Запрыгнули на окна в надежде отсидеться-переждать, для неё и это – не барьер! Одна в осаде весь дом держала! Звук блеющей козы воспринимался тигриным рыком и вызывал ужас.
Тогда Эллипс говорит:
– Пацаны, я её отвлеку на другую сторону дома, а вы тикайте в условленное место.
– А ты как?
– Не ссыте, я справлюсь…
Так и сделали. Вскоре прибежал Эллипс. Цел и невредим. Это было авторитетно.
Пришли к Сашке на скамейку. А у него всегда дома были какие-нибудь сладости. Эллипс спрашивает:
– У тебя родители дома?
– Не-а.
– Тогда притащи чего-нибудь сладенького…
– Конфет нет, но немного варёной сгущёнки оставалось…
– О, классно! Я люблю!
Я впервые узнал, что сгущёнка бывает варёной. А Сашка рассказал, как первая банка взорвалась, продемонстрировав воочию на потолке пещерные сталактиты. В отличие от рассказа, варёная сгуха меня не впечатлила. К тому же без хлеба я ничего не ел. Сейчас-то уже могу что-то и без хлеба, например, макароны с сахаром…
Всё содержимое, а было там треть банки, Эллипс навернул секунд в двадцать. Это при том, что вместо ложки орудовал указательным пальцем. Насухо вылизывая палец, спросил:
– Есть ещё?
– Там пустые банки. Может, на дне что-то осталось…
– Тащи!
Ещё в трех банках дно выскабливалось уже без посредника пальца, напрямую – языком.
Тут чьи-то родители крикнули, что по телеку начинаются мультики. Все разбежались по домам. В этот раз показывали про Карлсона.
Разучив на гитаре полтора аккорда, Эллипс говорит:
– Пора группешник сколачивать. Так как у тебя пока нет гитары, будешь на барабанах играть.
– Ух ты! Но барабанов тоже нет!..
– Но дома же есть старые кастрюли!
Задрав голову к небу и бросив её вниз, я кивнул, сияя от счастья – как легко был решён вопрос!
Но эту мелкую идею мы перешагнули, не спотыкаясь, потому что в Никулинском клубе были настоящие музыкальные инструменты! Ходьбы туда километров пять. Болтовня в дороге скрадывает время и усталость.
– Я сегодня еле выспался…
– Что значит еле? Либо ты выспался, либо не выспался…
– Пацаны, а у вас было так противно, когда засыпая, только начинаешь дремать, и в этот момент неприятно сильно дёргается нога… Какое-то шоковое пробуждение, и опять лежишь, баранов считаешь.
– Кстати, дед Баранов, у вас там на улице живёт… Наглый такой – везде без очереди лезет. Он, видите ли, участник войны.
– Какой, на хрен, участник?! Он предателем был. Полицаем. Наших в деревне вырезал! Дай воды глоточек, сушняк давит…
– Не соврал. Он же, действительно, участник войны. Только никому не объясняет, с какой стороны участник…
– А я вчера бабульку свою проведывал. Она меня «для аппетита» самогоночкой угощала! Прохожу по двору, смотрю: дверь в курятнике открыта. Куры сидят на насесте, рядом с ними, там же наверху, дремлет кошка… Тихо. Удивился. Пригляделся: а под насестом по полу ходит белая голубка. Она прибилась уже недели три как, и не захотела улетать. Вот так и живут дружно! Так и ночуют частенько вместе в курятнике: и голубь, и кошка с ними. Обалдел, интеллектуально выражаясь!
– Такая дружба, что любовь!
– Когда-то у меня была Любовь… Я ей свою любовь выразил на дереве. Выразил – вырезал. Как смог. Глаза б мои не видели, зато от души! Она тогда не оценила ни мою любовь, ни моё художество. Потом дерево стало сохнуть. Потом она по мне, вроде, тоже. Потом засохшее дерево срубили. От сушняка надо избавляться… Дай ещё хлебнуть…
Пришли в клуб. Вот оно всё! Настоящее! Гитары бренчали, барабаны гремели, и была «Ионика»! Славка играл на ней, будто учился печатать на пишущей машинке: одним пальцем одной правой. Звук блеющей козы воспринимался тигриным рыком и вызывал дикий восторг!
Позже, когда я стал изучать геометрию, я узнал, что эллипс не относится к совершенным фигурам, в отличие от круга. И кто бы мне ни говорил, что эллипс – это приплюснутый круг, я всегда считал, что эллипс – это круг в перспективе. Была такая вот фигура на улице моего детства…