Ночной ветер лениво качал верхушки деревьев и время от времени гонял по небу прозрачные тучки, которыми норовила прикрыться растолстевшая белая луна. Одинокая сосна на кривом пригорке завистливо качала полысевшей в засуху верхушкой и не попадала в такт с деревьями на опушке. А по ночной просёлочной дороге, в обнимку с тыквой шагал Икабод Крейн и, кошмарно фальшивя, напевал незабвенный хит про ночного хулигана.
После первого же куплета песни дождевые черви начали выползать наружу в отчаянной попытке найти спасительную смерть под подошвами армейских ботинок Икабода. А с прилегающей территории по пути следования жуткоголосого певца началась экстренная эвакуация всего зверья. От повторного исполнения песни дятел, вышедший работать в ночную смену, начал биться головой о сердобольную липу на опушке.
С одинокой сосны свалился вниз головой поползень и с тяжёлой контузией заполз в щель под корнями. На неубиваемые позывные «я ночной хулиган, и я вечно пьян» слетелись пернатые фанаты победителя Евровидения, и предприимчивые летучие мыши с иммунитетом к попсе начали продавать билеты в первые ряды и собирать деньги на бис. Обалдевшие от счастья тугоухие филины и глухие тетерева раскачивались на ветках и время от времени падали вниз на пытавшихся спастись бегством мелких зверушек.
Дорога была длинной, ночь – тёмной, а профессиональная преподавательская память Икабода – крепкой. Крейн спотыкался, икал, матерился, мастерски вплетая в трёхэтажные словесные строения всех святых, учёных, баб, чавкающую осеннюю грязь под ногами и даже тыкву подмышкой. Ковбойским движением руки Крейн откинул полу сюртука и выхватил ведьминскую фляжку с зельем, на поверку оказавшимся ядрёной брагой, настоянной, как справедливо предполагал любознательный учитель Крейн, на весьма подозрительных травах. По мере того как источник фальшивоголосых песнопений пустел, Икабод стремительно и бесповоротно трезвел, а его храбрость улетучивалась вместе с винными парами.
Выдохнув с досады, Крейн спрятал флягу в просторный карман сюртука и обеими руками взял тыкву. Держа широкобокий овощ на вытянутых руках, Икабод сделал трагическое лицо и вспомнил монолог из пьесы любительского театра «Глобус Шекспира»:
– Бедный Пампкин! Я знал его, Гораций! Есть иль не есть! Вот в чём меню! Ступай в бордель, к чему варить борщи!
Где-то далеко в России нерождённый ещё дух Станиславского взвыл «Не верю!» и, едва не передумав появляться на свет, успел пару раз приложиться лбом об рампу Императорского театра. А где-то в туманном Альбионе потрясавший глобусом и копьём драматург сжёг незаконченную пьесу про учителя и дочь банкира.
Актёрский порыв Крейна на этом иссяк, и он умолк, несмотря на крики «браво!», «бис!» и «Оскара!», доносившиеся с ближайшего кладбища погорелого театра.
Нагло игнорируя Икабода и хихикая, на мётлах мимо пролетела стайка молоденьких ведьмочек, нисколько не впечатлённая лицедейским талантом Крейна.
– На шабаш летят, – смекнул догадливый учитель. – Низко. К дождю, – вспомнил он народную примету.
Ему тут же на нос приземлилась капля, оказавшаяся на счастье Икабода обычной дождинкой.
– Ну вот, – проворчал полуночный путешественник, – теперь только гессенского всадника не хватает.
Тот возник внезапно, незамедлительно и вместе с конём. Икабод икнул от неожиданности и окончательно протрезвел, глядя на безголовую фигуру всадника.
– Выпьем, няня, где же фляжка, – прощаясь с жизнью, пробормотал Икабод. – Помирать – так хоть не трезвым!
Икабод вспомнил многообещающие и манящие прелести Катарины и попытался упасть в обморок. Но гессенский всадник, наклонившись в седле, притянул его к себе за потрёпанный галстук и выудил из кармана ведьминскую фляжку. Икабод шлёпнулся на землю и едва не расколотил тыкву, из которой Катарина, коварно взмахивая ресницами, обещала сварить ему суп, испечь пирожки и пожарить оладьи. И с завистью и изумлением стал наблюдать, как всадник привычно закладывает за воротник ведьминскую бражку из бездонной и явно заколдованной фляжки.
Потом всадник крякнул, икнул и присвоил фляжку с нескончаемой бражкой себе. Икабод разумно и трезво воздержался от возражений и попытался отползти назад, пихая тыкву спиной и самым способным к приключениям местом. Ландскнехтский меч просвистел в воздухе, и Икабод понял, что попытка к бегству увенчалась провалом.
– А! Только не по голове! Это моё рабочее место! – с возмущением выкрикнул Икабод, прикрывшись беззащитной тыквой.
Тыква захрустела под взмахами меча. Икабод в очередной раз попрощался с жизнью, манящими прелестями Катарины и её тыквенными оладьями. «Я не сдамся без бою!» – вспомнив слова из песни, запоздало подумал Крейн, когда всадник стал отнимать у него то, что осталось от овоща. Борьба была недолгой, но результативной. Овощной трофей всадник водрузил себе на плечи. И тыква с вырезанным греческим профилем засветилась так, словно её каждый день поливали фосфором, а для надёжности запихали внутрь вифлеемскую звезду. Всадник вежливо кашлянул в перчатку, поставил побеждённого и обескураженного Крейна на ноги и крепкой воинственной рукой стряхнул с его сюртука пару тысяч пылинок. Икабод устоял на ногах, как крепкий дубок, и приготовился одновременно упасть в обморок и достойно принять смерть.
– Милейший, а вы не подскажете, как пройти в Сонную Лощину? – вдруг вежливо обратился всадник. – Сам я не местный.
– А, вам направо, потом налево, лесом, в горы и на север! – замахал руками учитель географии в душе Икабода. – Я вам сейчас карту нарисую! Ручка есть?
– У меня и головы-то нет, – задумчиво почесал подмигнувшую тыкву всадник.
– Да, голова это наиважнейший предмет, – согласился Икабод, передумав падать в обморок. – Без головы как без рук. А позвольте спросить, как вам без головы живётся? – поинтересовался в целях расширения научного кругозора Крейн.
– Да привык уже, знаете ли. Зато, представьте, экономия на брадобреях и цирюльниках.
– Экономия – основа рационального хозяйства! – мудро изрёк Икабод, почесав заросший щетиной подбородок. – А тыкву жалко! – вдруг вздохнул влюблённый учитель.
– А это почему, позвольте спросить? – полюбопытствовал тыквоголовый всадник.
Икабод рассказал про тыквенный суп, пирожки с оладьями и обещающие прелести Катарины.
– Полно вам переживать, любезнейший, тут на фермерском поле этих тыкв хоть пруд пруди, хоть огород городи. Я вам живо другую, хорошую тыкву найду! А эта ж дырявая вся!
– Правда? – с надеждой поинтересовался Икабод.
– Честное гессенское! – отсалютовал от тыквы всадник.
– И домой отпустите? – воспрянул духом учитель Крейн.
– Само собой! – заверил его всадник. – Я раньше почему злой был?
– Потому что тыквы не было? – предположил догадливый учитель.
– И фляжки! – встряхнул ею всадник. – А теперь я и добреть начну, и даже к ведьме на огонёк загляну, – начал строить он планы на вечер. – Она дама свободная, я – мужчина в полном расцвете всего, что полагается.
Икабод искренне одобрил честные намерения всадника.
– А заходите на досуге в гости, любезный, – сказал на прощанье всадник. – И жилище моё скромное найти легко – сначала леском, потом лесочком, а затем и вовсе лесом.
– Это очень интересно, – попятился Крейн. – Но лучше – вы к нам.
– А вот это непременно! Я тыквенные оладьи с детства обожаю!
Глотнув для настроения ведьминской бражки, всадник взял лошадь под уздцы. И, напевая строевую «Только мы с конём по полю идём» удалился в заданном направлении.
Крейн пожалел, что сболтнул лишнего, и подхватил выбранную тыкву подмышку. И, шагая по сонной деревенской улице, предвкушал пышные оладьи и обещанные прелести Катарины.
– А ты где был? – открыв ему дверь, спросила она с подозрением. – В кабаке пиво с Бромом пил?
– За тыквой ходил, – обиженно признался Икабод.
– Дурачок, – подмигнула ему Катарина и прильнула к нему своими выдающимися прелестями. – Я тебя и без тыквы люблю.
И Икабод вскоре убедился, что он не зря ходил за тыквой.