БЫЛЬ
В детстве я был очень и очень жестоким человеком. Это я понял слишком поздно – когда стал взрослым и у меня самого родился сын, который своим поведением в точности повторял меня.
Однажды моей однокласснице Маринке подарили кутенка. Это было для нее такой огромной радостью, что она не удержалась и на другой же день украдкой от своих родителей положила его в портфель и принесла в школу. Как только она вошла в класс, она тут же вынула кутенка из портфеля и показала свое бесценное сокровище всем.
– Барс! – громко объявила она его кличку.
Мы тогда учились во втором классе, были совсем еще глупыми, и поэтому появление кутенка в школе вызвало у всех нас неописуемый восторг! Каждый хотел непременно Барса погладить или просто потрогать хотя бы одним пальцем, чтобы восхититься, какой он живой и теплый! Все тут же стали совать ему в рот печенье и конфеты. Но кутенок только иногда жалобно скулил и наше угощение не брал. Тогда Маринка оттолкнула всех нас, вынула из портфеля бутылочку с соской и сначала чуть-чуть капнула кутенку молоком на его черные забавные губки. Вот тут Барс облизнулся, понюхал соску и вдруг жадно схватил ее своими беззубыми розовыми деснами. Это было так нежно и красиво, что все разом закричал ура! И даже зааплодировали.
Наша учительница была очень умной женщиной. Она не стала ругать Маринку за ее сегодняшнее своевольство. И не отняла у нее кутенка, и не велела его на время уроков отнести в комнату, где сидела уборщица. Учительница понимала, что и Маринка, и весь класс в таком случае будут весь день думать не об уроках, а только о Барсе – как ему там, у чужой ему уборщицы, не обижает ли она его, не украдут ли его оттуда вредные и злые старшеклассники. Наоборот, учительница сказала, что Марина – очень заботливая ученица. Что, конечно, кутят в школу приносить строго запрещено! Но если уж так случилось, то нужно сегодня сделать так, чтобы на переменах мы вели себя очень и очень тихо, потому что кутяток, как маленьких деток, легко напугать, и тогда они на всю жизнь вырастут психованными. Она разрешила Маринке все уроки держать Барса у себя на коленях. А кому учительница сегодня поставит “4” или “5”, тот в награду получит разрешение погладить Барса прямо на уроке. Нечего и говорить, что все в этот день старались как никогда! И даже Женька Орлов, который выше “трояков” с минусом никогда не получал, сегодня аж вспотел от старания, отвечая у доски! И хотя домашнее задание он выучил все равно опять только на “тройку” аж с двумя минусами, учительница сделала ему ради такого случая огромное снисхождение и поставилу в журнал “четверку”. И тогда Маринка разрешила ему погладить Барса. Женька был так счастлив, что не только его погладил, но вдруг даже поцеловал его в малюсенький черный носик! Маринка тут же ударила Женьку и, чтобы не напугать Барса, не закричала, а громко зашипела на него: “Уйди,дурак! А то заразишь его чем-нибудь нехорошим. Мой Барс не то что ты – он у меня будет отличником!” И никто даже не засмеялся – настолько это для нас, детей, было тогда важным и серьезным!
После этого я начал умолять маму, чтобы она тоже купила мне кутенка. Моя мама прекрасно понимала, что эти мои слезные просьбы лишь временная прихоть, что собака в доме – это огромное испытание в первую очередь для самой же собаки. Но я был так настойчив, что вскоре мама сдалась, и у нас в квартире появился малюсенький ослепительно белый пушистый комочек с черными ушами. Собаку мы назвали Белкой. Мама, конечно же, была права, и уже через месяц Белка мне надоела, я увлекся теперь уже собиранием марок. Но собака – это не игрушка, ее не бросишь в коробку, чтобы забыть навсегда. Она требовала за собой ухода. Нужно было с ней несколько раз в день гулять. Кормить ее тоже было особым искусством. С самого начала мы сделали ошибку, стали сюсюкаться с Белкой и быстро приучили ее есть только сладости и мясо. И уже ничего другого с самого кутятства, то есть своего детства, Белка уже не признавала. Меня это возмущало ужасно! Я сам чаще всего ел щи да каши, а Белка требовала только конфет! Если ей не давали сладкого день, два, так она ничего вообще и не ела – только пила. Мы попытались приучить ее хотя бы к макаронам и во время очередной такой ее голодовки наложили ей в чашку макароны с фаршем. Белка тут же жадно набросилась на еду! Да так, что ее миска елозила под напором ее морды по всему полу, и она смешно придерживала ее то одной, то другой лапой. Мы с мамой были счастливы – собака наконец-то перевоспиталась! Но уже через две минуты мы увидели, что в чашке нет ни крошечки фарша, а все макаронины тщательно вылизаны, но ни одна из них так и не съедена! А Белка радостно стояла перед нами и, виляя хвостиком, дожидалась своей, как она была полностью уверена, абсолютно законной конфетки! В общем мы поняли, что бороться с ней уже бесполезно, а перевоспитать тем более. А вскоре Белка меня вообще возненавидела! И виноват в этом был опять же только я сам. Мама целыми днями была занята на работе, и выгуливать Белку должен был я. Но я был страшенный лентяй и безжалостный негодник! Это я понял только потом, когда повзрослел, а Белка погибла из-за моей жестокости… Чтобы погулять с Белкой утром, я должен был встать хотя бы на десять минут пораньше. Но мне никогда не хотелось делать этого, особенно зимой или слякотной осенью, потому что после уличной грязи Белке нужно было тщательно вытирать лапы, чтобы она не испачкала полы во всей квартире или покрывало на диване, потому что Белка чувствовала себя полной хозяйкой в доме и могла запросто, когда ей только захочется, запрыгнуть и на диван, и даже на белоснежную кровать. Так что гулять с Белкой утром вынуждена была всегда моя мама. Но и она часто не успевала этого сделать. И тогда она оставляла мне записку: “Придешь из школы – сразу же погуляй с Белкой! Не мучай бедную собаку. Очень тебя прошу!!! Мама.” Прочитав эту записку, я тут же говорил Белке: “Пошли гулять!” О, какие же это были волшебные для нее слова! Она тут же начинала крутиться от счастья волчком и бросалась к двери, чтобы сию же минуту бежать на улицу! Но тут я привычно включал телевизор, там начинались мультфильмы или другая белиберда. Я увлекался и забывал обо всем. Так проходил час… Белка за это время несколько раз подходила ко мне, жалобно смотрела мне прямо в глаза, трогала меня своей маленькой лапкой и жалобно скулила… В глазах ее почти стояли слезы…Тогда я спохватывался, говорил ей: “Ну всё! Хватит этого дурацкого телека. Пошли гулять!” И она опять начинала от счастья вертеться волчком и вновь бросалась к выходной двери. Но я снова чем-нибудь увлекался. Так проходил еще час… Белка от сдерживания уже не имела никаких сил встать и лишь очень часто, высунув от напряжения язык, дышала… Но я не обращал на это ни малейшего внимания. И тогда она в конце концов не выдерживала и делала на полу огромную лужу…А потом с виноватым видом забивалась в самый дальний угол квартиры, чтобы я не смог достать ее как можно дольше, потому что она знала, что я начну ее бить! И я действительно сначала был вынужден вытирать эту сделанную ей лужу, а потом все-таки доставал Белку и совершенно безжалостно бил ее своей тяжелой рукой! Белка опять жалобно скулила, бегала от меня по всей нашей маленькой однокомнатной квартире, забивалась то под кровать, то еще куда-нибудь, но я все равно доставал ее везде и бил ее, бил!..
Сейчас, вспоминая всё это, я ругаю себя самыми распоследними, самыми беспощадными словами! Но что толку? Теперь изменить что-либо уже слишком поздно…
Раз в месяц мама мыла Белку в ванне, и тогда она подзывала меня к себе и говорила: “Ну ты только посмотри, какая она маленькая!” И действительно, пышная шерсть Белки от воды обвисала, и собака становилась почти в три раза меньше того, какой она казалась, когда ее шерсть была сухой и пышной. “Видишь, – убеждала меня мама, – это же совсем еще ребенок. Ты сам просил меня купить ее тебе. А теперь ты ее все время бьешь! Ну как же тебе не стыдно! Вот я тебя хоть раз пальцем тронула? Ведь ни разу! А ты, когда был совсем маленьким, был таким хулиганистым! Но я же всё терпела. Вот и ты Белочку больше не бей. Она мне как дочка! Вы мне оба одинаково дороги. Обещаешь ее больше не обижать?” На день-два мне действительно становилось очень стыдно и я даже при маме просил у Белки прощения, говорил ей: “Белочка, миленькая, ну прости меня, пожалуйста, я больше никогда не буду тебя бить и вообще мучить!” А потом стыд всякий раз куда-то бесследно улетучивался, и я вновь продолжал над Белкой издеваться!.. В конце концов Белка погибла…По моей же вине…
Однажды я вывел ее погулять, и она начала во дворе играть с какой-то незнакомой прежде никогда здесь не бывавшей маленькой собачкой. Раньше я никогда не разрешал Белке и близко подходить к незнакомым собакам, но в тот раз та собачка была такой забавной, что я не отогнал Белку от нее, и они вдвоем долго весело прыгали и бегали друг за другом! А на другой день Белка уже не могла встать со своей подстилки. Она только жалобно скулила и смотрела на нас слезными почти человеческими глазами… Нужно было немедленно везти ее в ветлечебницу! Но мама никак не смогла отпроситься с работы, а я даже и не подумал, что ехать в таком случае должен был именно я – и не теряя ни секунды! Я, как всегда, совершенно беззаботно пошел в школу. А когда я после обеда вернулся домой, то Белка уже не поднимала головы, вся подстилка под ней была в крови, и над ней уже летало несколько больших противных зеленых мух – и как они только пробрались в квартиру, ведь форточка была закрыта?.. Тут я позвонил маме, сказал ей, что Белка умирает, и только тогда маму наконец-то отпустили с работы. Она прибежала домой, мы завернули Белку в большую чистую тряпку, поймали такси и поехали в ветлечебницу. Белка уже не скулила и дышала так медленно, как собаки никогда не дышат.. .Увидев ее, ветеринар тут же определил: “Чумка! Такое не лечится. Она была обречена с самого начала… Вам нужно было привезти ее еще утром – я бы сразу усыпил ее, чтобы она столько времени не мучилась. А теперь уже поздно – она при смерти и уже ничего не чувствует…” Мы с мамой понуро пошли прочь. Белка умерла через час у нас на руках. Мама плакала навзрыд, словно это действительно был ее ребенок. Да Белка и была ее самым настоящим ребенком, только не человечьим, а самым верным и преданным в мире – собачьим. Они так друг друга любили!..
Мы похоронили Белку во дворе, где мы всегда с ней гуляли…
Сначала мы с мамой часто приходили на ее могилку. Потом это место заасфальтировали, устроили большую площадь перед железнодорожным вокзалом, и мы уже не могли определить, где лежит это несчастное маленькое белое пушистое существо, которое я так долго мучил… Но все равно даже спустя многие годы я прихожу туда и говорю ей: “Белка, милая, прости меня!..”
Марина Клейнер, которая принесла на урок Барса, сидела со мной за одной партой. Я был отличником, а Марина очень слабой троечницей. Почти двоечницей. Учительница специально посадила ее рядом со мной, чтобы я помогал ей, указывал на ее ошибки. И Марина часто просила меня: “Сережа, посмотри, я правильно написала?” И пододвигала ко мне свою тетрадь. Первое время я действительно помогал ей, но потом мне это надоело, и я начал Марину, как и Белку, бить. И сильно! Кулаком то в плечо, то в ногу, то в бок! Какой же все-таки я был тогда сволочью! У Марины был врожденный порок сердца. Кожа у нее от недостатка кислорода была прозрачно-голубоватой, под глазами небольшие голубоватые припухлости. Она была совершенно некрасивая, и именно поэтому я ее так отчаянно ненавидел! Мне было ее совсем-совсем не жалко! Потому что тогда мне очень нравилась совсем другая одноклассница – удивительная черноволосая смуглянка Эльвира. И ради одного только взгляда этой красавицы, брошенного в мою сторону хоть на мгновенье, я иногда готов был даже что-нибудь поджечь или от отчаянья совершить какую-нибудь другую страшную глупость! Но эта черноглазая цыганкоподобная кокетка прекрасно понимала, что она – первая красавица во всей параллели, знала себе цену и высокомерно почти презирала меня! Это часто приводило меня просто в бешенство! И я вымещал свою злость почему-то именно на моей соседке Марине Клейнер!.. От моих ударов у Марины по всему телу оставались большие синяки. “Сережа меня бьет!” – жаловалась она своей маме. И тогда ее мама просила мою, чтобы я был с Мариной подобрее. И моя мама говорила мне: “Ну в кого ты у меня растешь – такой изверг?! Ну кто из тебя выйдет? Садист? И зачем я тебя вообще родила?!..” И тогда я понимал, что маме со мной действительно очень и очень трудно! Она растила меня одна, без мужа. Отец нас бросил, когда мне было четыре года. Чтобы меня прокормить и одевать достойно, ей приходилось работать очень много, часто брать еще и ночные дежурства. Мне было очень жалко маму, и я обещал ей, что буду выполнять все ее просьбы. И действительно Марину Клейнер я бить перестал. И даже защищал ее, когда кто-нибудь из мальчишек дергал ее за косу или обзывал ее. А потом родители Марины переехали в дальний район, и она перешла в другую школу. И я потерял ее следы. Казалось, навсегда…
Когда мы заканчивали школу, то красавица Эльвира начала вдруг стремительно терять свою прежнюю детскую привлекательность. И я с удивлением постепенно начал понимать, что вовсе никакая она не красавица, а самая обычная девчонка, каких вокруг тысячи. При этом страшная сплетница и вообще очень и очень ограниченная, потому что все ее разговоры вертелись вокруг только свежих журнальчиков о кутюрье, о фасонах, духах и новых красивых и очень богатых мальчиках. И ничего более… Сразу же после школы она мгновенно вышла замуж, но крайне неудачно, потому что муж у нее оказался очень ревнивым и злым! В общем Эльвира потом не жила, а только мучилась, и ее красота ей в жизни вовсе не помогла, а ,наоборот, страшно помешала…
Несколько раз после школы я почему-то вдруг ни с того ни с сего вспоминал о Марине Клейнер – но так, как бы между прочим, как о давно уже прожитой и покрытой музейной пылью старинной жизни…Один раз я даже увидел ее – издалека. Она шла по другой стороне улицы, меня не заметила, а я потом долго шел параллельно ей и смотрел, какой она стала. И это была уже очень и очень привлекательная стройная обаятельная девушка! Познакомиться с такой почел бы за великую честь любой порядочный парень! А спустя много лет я вдруг совершенно случайно узнал, что Марина выучилась на медсестру и, когда после распада СССР на окраине России началась очередная война, Марину направили на фронт работать в военном госпитале. Там их госпиталь однажды захватили ваххабиты. Они мою Марину сначала долго пытали, резали ножами ей кожу, выкололи глаза, а потом убили…
Мариночка, прости меня!.. За всё, за всё…
Женька Орлов – тот самый, что когда-то поцеловал Марининого Барса в нос, всю жизнь был круглым двоечником. Он даже в десятом классе так и не научился читать – только по слогам! И все считали его умственно слегка неполноценным. А я его вообще презирал! А на самом деле Женьке было всегда на все наплевать! Он никогда не учил уроки и сразу после школы допоздна играл летом в футбол, а зимой в хоккей. А после окончания школы его взяли работать в милицию и доверяли ему охранять объекты государственной важности. Когда он женился, то у него родилось двое детей. А потом у его жены в автомобильной аварии погибла родная сестра и ее муж, в результате этого круглыми сиротами остались трое их маленьких детей. И Женька не отдал их в детдом, усыновил их всех и на свою маленькую зарплату содержал пятерых. Это было очень и очень трудно!..
Я иногда встречал его, когда мы стали уже взрослыми. Это был очень низкорослый, худющий, щупленький вечно замотанный нуждой и заботами человек. Мы с ним никогда не дружили и поэтому никогда при встречах не здоровались и вообще делали вид, что друг друга совершенно не знаем… А сегодня, спустя многие годы, я прекрасно понимаю, что круглый двоечник и страшно безграмотный Женька Орлов вырос самым порядочным и человечным человеком!..
А еще у меня была бабушка. И дедушка тоже. Когда все мои ближйшие родственники уже умерли и мне расспросить о прошлом было уже некого, я вдруг совершенно случайно узнал, как моя бабушка познакомилась со своим будущим мужем, моим дедушкой. Бабушка родилась в Нижегородской губернии, в нескольких верстах от великого Серафимо-Дивеевского монастыря. Так что на значительные праздники они всем селом ходили молиться не в собственную сельскую церковь, а в величественный собор монастыря. Но близость к столь великому святому месту не спасло бабушку от семейных невзгод. Когда она вышла замуж, то буквально на следующий день после свадьбы поняла, что ее муж – человек очень жестокий, ревнивый. Он сразу же начал бабушку бить. Она сначала это ото всех скрывала, но когда муж распоясался до невозможности и однажды избил ее очень сильно, она больше не смогла терпеть и уехала вообще из села – в город, в Нижний Новгород. Там никого из родственников у нее не было, жить ей было совершенно негде, так что бабушка вечером пришла на железнодорожный вокзал, села на лавочку и заплакала. Так случилось, что в это время здесь оказался и мой будущий дед. Он увидел плачущую симпатичную девушку, начал ее расспрашивать, что у нее стряслось, и тут выяснилось, что они почти земляки. Их села находятся хоть и в разных областях, но где-то примерно в пятидесяти километрах друг от друга. Дедушка был из зажиточной семьи купцов, но после революции их раскулачили, и он в десять лет стал беспризорником. Как и Максим Горький, он мальчишкой прошел по Волге всю Россию до Турции. Дедушка потом показывал мне шрамы на своем теле – следы от ножевых ранений, котрые он получил в драке с местными в Баку. Потом он вернулся на свою родину, осел в Нижнем и работал там на автомобильном заводе мастером. Он и помог найти бабушке сначала съемную комнату, а вскоре она и вовсе переехала к нему в общежитие, и они стали жить вместе. Бабушка начала работать тоже на автозаводе, но ни на какой хороший участок ее, деревенскую, безо всякой рабочей специальности, не взяли, и ей пришлось трудиться в грязном, черном от копоти литейном цеху трамбовщицей формовой земли для выплавки заготовок. Уже через месяц бабушка поняла, что она, крестьянка по рождению, не создана для такой страшной работы в вечном грохоте и грязи. А деваться ей было совершенно некуда, хоть возвращайся обратно к себе в село, к ненавистному мужу… И тогда дедушка велел ей сидеть дома и вести хозяйство. Так с того самого дня бабушка больше ни дня в своей жизни нигде официально не работала! Родила и растила шестерых детей. Расписалась она со своим вторым мужем лишь несколько лет спустя, когда уже родилась моя мама, и они пошли в загс оформлять ей свидетельство о рождении. Тогда, чтобы лишний раз не ходить, оформили и свои собственные отношения. Когда началась война с фашистами, у бабушки было уже трое малолетних детей. С первого же дня войны нижегородский автозавод помимо обычных автомобилей начал выпускать легендарные “катюши”, и мой дедушка в особом цеху делал именно это самое страшное для фашистов оружие. Часто его не отпускали с работы по две-три недели подряд, и он не знал, жива ли его семья. А бабушка несколько раз оказывалась в шаге от смерти. Однажды она вместе с детьми пошла в баню, и тут началась бомбежка. От мощного взрыва у двухъэтажной бани отвалился огромный угол, ухнул вниз и придавил кирпичами многих мывшихся там людей. Бабушка вместе с детьми в этот момент стояла совсем недалеко от этого самого угла, и они выжили просто чудом!..Была зима. Совершенно голые, мокрые, они все вместе с толпой выбежали поскорее прочь, на снег, подальше от этой едва стоявшей бани! И не знали, что им теперь делать. Хорошо, что рядом проходила рота солдат. Их командир приказал своим подчиненным завернуть всех голых людей в плащ-палатки и развести на проезжавших мимо машинах по домам.
Когда бабушка поведала мне эту историю в самый первый раз, мне было всего лет девять. И я в ответ на ее рассказ неожиданно расхохотался!.. До сих пор помню эту мою глупость. И даже не глупость – идиотзм! Хоть и детский. Но в тот момент я зримо представил себе – как эта толпа совершенно голых и мокрых женщин с детьми стоит зимой перед солдатами, те пристально их разглядывают, и мне это показалось действительно очень смешным. Бабушка за это на меня тогда очень и очень обиделась…
А в другой раз моя еще совсем молодая бабушка тоже во время войны пошла в соседнюю деревню обменивать вещи на еду. Но в деревне ее вещи никому не понравились. И тут одна женщина сказала ей: “Какая у тебя красивая юбка! Дам тебе за нее полведра картошки. Будешь меняться?” И бабушка, не раздумывая, тут же сняла с себя юбку, а сама холодной уже осенью, в дождь осталась в одной ночной сорочке, которая едва прикрывала ей низ живота. Так полуголой она несколько часов и шла по всему городу. По тем временам это было страшным позором! Но зато она принесла еду и накормила детей! В том числе и мою маму. Которая потом родила уже меня. Но тогда, в девять лет, я не понимал всего этого и после этого бабушкиного рассказа снова расхохотался! Я опять зримо представил себе, как это моя бабушка осенью под ледяным дождем идет по всему городу почти в трусах, и это показалось мне невероятно смешным! А бабушка опять обиделась и после этого уже ничего никогда мне про себя и про войну не рассказывала…
А однажды жизнь бабушке и всем ее детям спасло какое-то ее предчувствие…В тот день опять началась бомбежка и нужно было бежать в бомбоубежище, которое находилось через две улицы. Но в это время моя восьмилетняя мама что-то увлеченно рисовала, двое других детей спали. И бабушка подумала: “Никуда не побежим. Будь что будет! Не стану детей тревожить. “И осталась дома. И хорошо. Потому что одна из бомб пробила трехэтажное здание насквозь и взорвалась в подвале, где размещалось то самое бомбоубежище, в котором бабушка всегда укрывалась вместе с детьми. Мой дедушка, как всегда, был в это время на работе. Один из рабочих сказал ему: “Шел сейчас на смену, а бомбоубежище, где твои всегда прятались, разворотило вдребезги! Беги скорей – собирай останки, а то их увезут, закопают в общей могиле, и тогда вообще никогда не узнаешь, где они похоронены!” Дедушка кое-как отпросился у начальства, прибежал к бомбоубежищу, а оттуда выносят только куски тел. А чьи именно – определить уже невозможно, одно сплошное кровавое месиво… Дедушка так никого из своих и не нашел, заплакал, пошел домой, открывает дверь, а они все живы!!!
Вот какие героические и много натерпевшиеся были мои бабушка и дедушка!
А потом бабушку с детьми на несколько лет эвакуировали в глубокий тыл, на север, в Кировскую область. Сначала везли их всех вместе со множеством других женщин и детей на поезде, потом очень долго на телегах и привезли наконец в глухую-преглухую деревеньку. Высадили двадцать семей в центре этой деревушки и сказали местным жителям: “Разбирайте их всех по своим избам!” Тех женщин, у кого был один-два ребенка, всех разобрали тут же, а у бабушки их было трое, и никто ее брать не захотел. Она долго сидела посреди улицы, где их ссадили, даже зарыдала от обиды. Тут пришел однорукий инвалид-председатель, посмотрел на нее и детей, тяжело вздохнул, а потом сказал: “У меня у самого четверо… Ну что ж, значит, с твоими будет семеро – пошли жить ко мне!” Так моя бабушка опять стала крестьянкой…
Сначала ее направили работать в коровник. И днем она исправно работала на ферме, а по ночам шила своим растущим детям из всяких остатков материи новые платья, пальто и всё прочее. Ручную швейную машинку она привезла с собой. Увидев, как ловко и красиво она умеет шить, председатель попросил сладить ему рубашку. Бабушка в одну ночь выполнила эту его просьбу. Померив новую красную и очень модно сшитую рубашку, председатель так обрадовался, что приказал бабушке трудиться отныне не на ферме, а дома – работать как бы воспитательницей в их домашнем детском саду, сидеть с его и своими детьми и обшивать всю его семью. А он будет ей за это платить продуктами! Что бабушка потом всю эвакуацию и делала. Деревенские жители тоже стали делать бабушке множество заказов, но им бабушка шила не так модно, как председателю, ведь в его доме она жила и поэтому старалась угодить ему особенно! И тогда все наперебой стали предлагать ей переселиться к ним в избы – туда, где попросторней. Но председатель им всем грозно ответил: “Ишь чего захотели! Сразу не взяли – а теперь уже поздно! Поезд ушел. Ту-ту! Никуда ее не отпущу! Всем вместе нам веселее!” И так и не отдал бабушку никому!
А время было очень голодное. Однажды председатель заплатил бабушке за работу мешком зерна. Его нужно было еще смолоть в муку. Но голодные дети не смогли дожидаться так долго и принялись есть зерно целиком. Набили таким образом себе желудки, кое-как уняли голод да так все и уснули с зернами пшеницы во рту… Чтобы они во сне не подавились, бабушка потом выковыривала эти зерна у них изо рта. А потом у детей от такой пищи начался сильнейший понос и продолжался несколько дней. Они не успевали добежать до туалета и какали на огороде под забором, где придется. Дело было осенью. А когда наступила весна, то в тех местах, где они когда-то покакали, выросли густые снопы пшеницы. Это несколько месяцев назад их желудки так и не смогли переварить цельные зерна, и те проскочили через организм неповрежденными и потом дали буйные всходы…
От такого голода дети росли больными и малосильными. Однажды моя мама стала слезать с печки. Но тут у нее закружилась голова и она с высоты плашмя упала на пол! Да так неудачно, что сильно ударилась и потеряла сознание. Чтобы привести ее в чувство, ей мочили лицо водой, били по щекам – ничего не помогало. Лекарств в деревне никаких не было. Да и врача не было тоже… Бабушка не знала, что делать, как спасать мою маму. А она не вставала уже несколько дней. Уже думали, что умрет… Но на третий день мама все-таки очнулась… И после такого тяжелого детства здоровье у нее на всю жизнь было сильно подорвано…
Люди, прошедшие через войну, лично на себе познали, что такое беда, и с тех пор всегда жалеют других людей, помогают друг другу. Но это я понял слишком поздно. А когда мне было шесть лет, это всё меня совершенно не интересовало. И в этом возрасте я свою бабушку очень не любил! Она казалась мне жадной! Потому что у нее никогда нельзя было выпросить денег на мороженое. Я рос непокорным мальчишкой. Не уживался ни с кем. Именно из-за этого мама не отдала меня в детсад, и я целыми днями проводил с бабушкой. В старости она стала очень сварливой. Всю жизнь проведя в крайней бедности, она никак не могла взять в толк, как это можно детям каждый день покупать сладости! И когда я надоедал ей своими приставаниями дать мне денег на мороженое, она начинала кричать на меня:
– Замолчи, изверг! Антихрист!
– Сама ты изверг! – огрызался на нее я. – Сама антихрист! Не твои же деньги, а мамины! Мама тебе вчера оставила целых пять рублей, чтобы ты давала мне каждый день по пятнадцать копеек. Дай денег!
– Не дам! – вредничала бабушка.
– Нет – дай! – требовал я.
– Замолчи, паразит! – кричала она.
– Сама ты паразитка! – орал на нее я. – Жадина! Вредина! Всё расскажу моей маме! Не люблю тебя!!! – И такое безобразие с моей стороны продолжалось почти каждый божий день.
– Всё! Сдавай его куда хочешь, не могу я с ним больше сидеть! – жаловалась бабушка моей маме. – Обзывает меня, как хочет!
Я видел, что маме очень хотелось меня выпороть! Но она была мудрым человеком, очень меня любила и прекрасно понимала, что этого я не прощу ей никогда! И тогда она проделала одну хитрость. Она взяла в милиции чистый официальный милицейский бланк, заполнила его, как нужно, и опустила в наш письменный ящик. Когда вечером я брал вместе с мамой почту, то увидел этот самый бланк. На нем было написано: “Повестка. Выслана гражданину Воронину Сереже. Вы должны явиться завтра в десять ноль-ноль в детскую комнату милиции. В случае неявки будете доставлены силой под конвоем в сопровождении собаки и в наручниках!” Прочитав эту повестку, я обомлел!
– Мама, зачем меня вызывают в милицию? – едва пролепетал я.
– Ну вот ты и доигрался! – ответила она.
– А что такого я сделал?
– Мне сегодня позвонили из милиции на работу и сказали, что тебя хотят посадить на 15 суток!
– За что?! – заплакал я.
– А за то, что ты всё время ругаешься с бабушкой.
– Я не пойду! – завопил я. – Я не хочу сидеть!
– А что я могу сделать? – развела мама руками. – Теперь уже поздно. Что заслужил, то и получишь!
– Как они узнали, что я с ней ругаюсь? – выл я сквозь ручьи слез.
– Милиционеры сказали, что им сообщили соседи – им надоело каждый день слушать, как ты бабушку обзываешь, вот и пожаловались. И правильно сделали! Я с тобой бороться уже не могу – устала! Пусть милиция тебя теперь перевоспитывает!
– Нет, неправильно сделали, что пожаловались, – ревел я, – бабушка сама виновата, она первой меня всегда обзывает, она – жадина!
– Она – моя мама. Когда ты обзываешь бабушку, это всё равно что ты обзываешь меня!
– Я не пойду!!! – схватился я за маму. – Только с тобой!
– А меня-то за что сажать? – удивилась она, – я ничего плохого не сделала. А вот на тебя теперь завтра наденут наручники, полосатую тюремную робу и посадят в холодную камеру вместе со страшными бандитами и убийцами. Вот с ними ты и будешь ругаться все 15 суток. Они тебе не бабушка – они твою ругань долго терпеть не будут! Уж они-то тебя там проучат как следует! Им ты слова сказать не посмеешь! Этот урок ты на всю жизнь запомнишь! А по камере будут бегать огромные крысы! Кормить тебя будут только раз в день одним маленьким куском хлеба с холодной водой. А в коридоре будет все время бегать и лаять большущая собака. И если ты попытаешься сбежать, она загрызет тебя насмерть!
– Не-е-т!!! – вцепился я в маму. – Не пойду!!! Я больше не буду! Мама, прости меня.
– А у бабушки ты завтра попросишь прощения?
– Да! Попрошу!
– И больше не будешь ее по-всякому обзывать?
– Нет! Больше никогда не буду!
-Твердо обещаешь?
-Да! Обещаю!!!
Наконец ей стало меня жалко, и она сказала:
– Ну хорошо. Я поговорю с милиционерами, попрошу их, чтобы они тебя не арестовывали. Но только ты напиши им.
– Что написать?
– Что ты с сегодняшнего дня исправишься.
И я действительно под ее диктовку написал на другой стороне повестки: “Уважаемый милиционер! Я больше никогда не буду ругаться с бабушкой! Прошу меня простить и не сажать.” И подписался: “Сережа Воронин.”
С тех пор ругаться с бабушкой я действительно перестал. А эту повестку моя мама сохранила, и теперь она лежит у меня вместе с самыми дорогими мне вещами как память о далеком-далеком детстве…
А бабушкин характер портился все больше и больше. После войны она родила еще двоих дочерей. Выкормить и вырастить пятерых детей – это великий подвиг! Бабушка за всю жизнь ни дня не работала на государство – она работала на свою семью. Целыми днями она стояла у раковины и у плиты и что-то беспрестанно мыла, варила, жарила. А когда все было сварено, то начинала в цинковом корыте в клубах горячего пара замачивать белье, бесконечно с утра до вечера его стирать, полоскать. И так продолжалось изо дня в день. Из года в год. Всю жизнь…Она никогда не знала, что такое отпуск или поездка к морю. Она знала только свою кухню и одну-единственную комнату в коммунальной квартире на первом этаже, где пол иногда прогрызали мыши и крысы…
Дедушка, чтобы прокормить всю свою огромную семью, после основной работы на автозаводе бежал на одну подработку, потом на другую, затем, если оставалось время, бежал на садовый участок – там нужно было поливать длинные грядки помидоров, огурцов, капусты, ухаживать за яблонями, вишнями, смородиной и всем прочим. Часто оставался в этом саду еще и на ночь – охранять его от воров. А в пять утра снова бегом на автозавод. И так тоже всю жизнь. Без продыха! И когда только он спал или просто отдыхал? Не понимаю… Я столько работать не мог никогда… Но вот пришло время, и все его дети выросли и вышли в люди, а сам дедушка вышел на пенсию. И вдруг он понял, что, оказывается, у людей существует свободное время. И его бесконечно много! И он не знал, что с ним теперь делать. Он сначала перечитал все книги, которые имелись в доме. И тут он вдруг понял, что существует совсем другая жизнь – где есть счастье, много солнца, радости. Но всё это прошло мимо него. Он всю жизнь только работал и работал… В машинном масле, грязи и копоти… И тут на него вдруг навалилась такая тоска, что он начал пить. Да столько, словно хотел выпить за короткий срок всё, что ему не дали выпить за всю его тяжелейшую предыдущую жизнь! А когда приходил в себя, то снова начинал работать.
В соседнем доме находилась милиция и вытрезвитель. И когда нужно было что-нибудь заварить или починить, милиционеры бежали к моему дедушке и просили его: “Сергей Ефимович, крыло у дежурной машины отвалилось, привари, пожалуйста!” И дедушка тут же срывался с места и целый день опять варил и чинил им всё, что они ни попросят. А вечером милиционеры сами давали ему на бутылку водки, дедушка ее тут же возле магазина выпивал, и милиционеры доставляли его домой уже вдрызг пьяным.
– Зачем вы принесли его мне? – спрашивала их бабушка. – У вас же есть вытрезвитель, вот и забирайте его туда!
Но милиционеры в ответ только улыбались и всякий раз ей отвечали:
– Дядю Сережу мы не заберем никогда! Без него мы как без рук!
И так продолжалось больше десяти лет… “Ишь как тоска-матушка тебя обуяла! Совсем меня измучил! Хоть бы ты поскорее сдох! – кричала на него бабушка. – Я хоть год проживу без тебя спокойно!” Пенсия у дедушки была небольшая. Бабушке как никогда не работавшей пенсию не платили вообще. Денег на вино дедушке резко не хватало. И тогда он начал собирать на улицах пустые бутылки и сдавать их. После этого я уже стеснялся его, сторонился, приходил к ним домой очень редко и называл его уже не дедушкой, а грубо и чуть даже презрительно – дедом! Он сначала обижался, а потом привык. А потом ему стало уже все равно… Моя мама работала врачом, дед летом по вечерам приходил под окна ее больницы и в садике, где отдыхали больные, собирал в рюкзак валявшиеся пустые бутылки из-под пива и лимонада.
– Отец! – упрашивала его моя мама, – умоляю, ну не позорь ты меня! Меня же все вокруг знают! Если так тебе хочется пить, ну собирай ты их где-нибудь в другом месте, только не здесь.
– Да ну тебя! – только отмахивался о нее дед и упорно продолжал свою позорную деятельность.
– Когда же ты наконец сдохнешь, паразит?! – привычно почти каждый день кричала на него бабушка.
И однажды мой героический дед действительно умер. Просто шел по улице – совершенно трезвый. Был промозглый октябрьский день, дед упал на холодную сырую землю и пролежал так несколько часов, пока прохожие не вызвали милицию. “Да это же наш дедушка Сережа!” – воскликнули приехавшие милиционеры и отвезли его в больницу. Там ему сделали кардиограмму. “Тяжелейший инфаркт. Безнадежен…” – сказал врач. Через несколько часов дед умер.
Бабушка после этого прожила всего полгода. Она так дожидалась его смерти! На словах. А как только его похоронили, тут же потеряла рассудок. Как сейчас помню: в тот день мы все приехали с кладбища, сели за стол помянуть нашего славного деда, нашего великого и несчатного трудягу и в то же время мучителя… И тут бабушка вдруг повалилась на диван. Мы ее подняли, стали спрашивать:
– Что с тобой?!
– А?.. что?.. вы кто?.. – только повторяла она и смотрела на нас уже абсолютно бессмысленными глазами…
И с этого дня она уже не пришла в себя. За две недели до смерти она лежала совершенно парализованной, не могла ни говорить, ни открывать глаза. Мама дежурила возле нее сутками. Однажды я пришел в их коммуналку – проведать маму.
– Сегодня ночью я чуть не умерла от страха!.. – вдруг призналась мне мама…
– Что случилось? – тоже испугался за нее я.
– Сегодня сюда приходил наш умерший дед…
– Как?!..
– В половине двенадцатого ночи я стала ложиться спать, закрыла все двери на ключ и на защелки, свет не выключила – горел торшер, и только легла, только закрыла глаза, еще не успела заснуть, как вдруг слышу – хлопнула сначала входная дверь, словно кто-то вошел с улицы… Но ведь все двери закрыты! Я лежу в ужасе! Кто это может быть? Бандиты?!.. И следом – шаги! Но не чужие, а очень знакомые… Я так и ахнула – дедовы!.. Вот как он тяжело ходил последние годы, так и тут – в точности!.. Слышу – открывается дверь уже и в нашу комнату… Я смотрю – дверь, как и была, закрыта. А слышу – открылась!..И опять – шаги…Дед вошел в комнату…скрип половиц…подошел к бабушке…и она тут же вся завозилась, руками задвигала, вверх их поднимает, губы тянет – словно обнять кого-то хочет и поцеловать…а ведь давно уже лежит целиком парализованная…дед постоял возле нее…через минуту дедовы шаги обратно к двери…слышу – опять дверь из нашей комнаты открылась…потом хлопнула дверь в подьезд…и всё!..и после этого уже всю ночь полная тишина…Я чуть не умерла от такого ужаса!..Потом пришла в себя, проверила все двери еще раз – все они, конечно же, закрыты! Подхожу к бабушке, а она лежит с открытыми глазами… Спрашиваю ее:
– Мама, к тебе кто-то приходил? – и она в полном сознании мне шепчет:
– Да…
– Кто?
– Отец наш… Сергей…
– Зачем? Он что-нибудь говорил?
– Да…
– Что?
– Звал…
– Куда?
– К себе… туда… ему там плохо… одному…
– Я – врач, – говорила мне, вся бледная, мама. – Всякое повидала…много разных смертей…ко всему уже привыкла…ничему не удивляюсь…но после этой ночи сама убедилась,что умершие все-таки иногда приходят к живым…с того света…
С этого дня моя мама стала верить в Бога и начала ходить в церковь…
Через день после этого бабушка умерла. Мы похоронили ее рядом с дедом, ее мужем. Как он того и хотел…
А потом у меня самого родился сын – такой же непослушный, даже дикий! Гораздо хуже, чем когда-то в его возрасте был я сам. И он тоже, как когда-то и я, начал дерзить своей бабушке, моей маме. И мне тоже очень часто хотелось его выпороть! Но моя мама никогда не жаловалась на него и строго запрещала мне его трогать! А я всякий раз, когда хватался за ремень и уже готов был отхлестать сына, вдруг вспоминал и мою несчастную Белку – как я бил ее, и как она меня за это ненавидела!.. И как я когда-то бил Марину Клейнер… И как я очень часто и совершенно ни за что обижал мою бабушку и деда…И мне становилось неописуемо стыдно! И рука с ремнем опускалась у меня сама собой…Я отворачивался и уходил – чтобы сын не видел моего стыда…Так сына я ни разу и пальцем не тронул!..И это благодаря только памяти обо всех тех, кого я так жестоко и несправедливо обидел раньше…Так что мой сын должен благодарить только их одних…это именно они всегда-всегда охраняли и защищали его от моего гнева…
Теперь я часто прихожу на кладбище, где все трое рядом лежат моя бабушка, дед и моя добрая милая мама. И слезы, как у ребенка, в эти минуты льются у меня из глаз…Ведь они меня так любили!..А за что? Что хорошего я им в ответ принес? Да ничего! Я их всех только постоянно обижал. А они все равно меня любили! Всё прощали и любили! И только лишь за то, что я живу на этом свете. Только за одно это. Больше меня любить было не за что…Им этого было вполне достаточно…И слезы льются у меня… и мне очень хочется, чтобы они услышали меня на том свете…и я шепчу моим дорогим: милые мои, простите меня…Тысячу тысяч раз! Миллион миллионов раз! Простите меня – за всё, за всё! Простите…слышите, милые мои, простите меня… простите… простите… простите меня… простите…