Глава 1. Во всем виноваты пришельцы.
Солнце отправляется на покой, даря напоследок возможность полюбоваться игрой его лучей на тонкой, кажущейся посеребренной паутинке. Легкая вечерняя прохлада приятна, она освежает мысли и чувства, делает их легкими и невесомыми, словно посеребренная паутинка. Исход летнего дня – самое время для подведения его итогов, осмысления прожитого опыта или… генеральной уборки, которую затеяли родители.
Точнее, уборку они задумали гораздо раньше, сейчас же она подходит к своему завершению (впрочем, как и часом ранее). А в это время я стою и рассматриваю большой деревянный ящик – когда-то в таких отправляли посылки по почте.
Конечно, сам по себе ящик не смог бы так надолго удержать мое внимание – слишком уж простой он и неяркий. Гораздо больше меня заинтересовало его содержимое (наивно было бы полагать, что не загляну внутрь). Так вот, для меня, мальчишки, содержимое этого ящика было сродни самому настоящему кладу: он был полон игрушек. Всевозможные роботы, машинки, пластмассовая бабочка (почему-то зеленая), еще всякая живность… В общем, радости моей в тот прохладный вечер на исходе летнего дня не было предела.
«Это прислали мои друзья, пришельцы с далекой планеты Бикер-Митч!» – моя внезапная догадка переросла в безудержное ликование.
Уставшие, но довольные родители, хитро переглянувшись, не стали переубеждать ребенка, с самого детства отличавшегося неуемной фантазией.
Глава 2. Мальчик-с-пальчик из BackstreetBoys.
Это в детстве я наизусть и без запинки выдавал по памяти все «Лукоморье», чему несказанно радовал родителей и других взрослых. Однако, со временем, что-то явно пошло не так. Запоминание стихов наизусть было для меня чем-то вроде изощренной пытки. Я понимал, насколько позволял возраст, о чем хочет сказать автор того или иного стихотворения, той или иной басни, но не понимал, почему я должен это все запоминать, чтобы потом все равно забыть напрочь.
Но запоминать чьи-то стихи оказалось гораздо проще, чем писать свои. А такое задание нам дали в школе. Нужно было ни много ни мало, придумать продолжение сказки про Мальчика-с-Пальчика. Приветствовалось изложение в стихах.
Хватило меня тогда, максимум, на две строки, из-за чего в дело срочно пришлось вмешаться маме. Итогом нашего «соавторства» стала иллюстрированная брошюра, повествующая о довольно нешуточных приключениях сказочного героя. История эта растрогала сердце учительницы, книжка попала на стенд с достижениями учащихся, и только ехидные одноклассники заподозрили неладное в моем внезапно открывшемся поэтическом даре. Я попытался доказать, что мой вклад в описание приключений маленького героя был весьма ощутимым, но, кажется, не очень успешно. Впрочем, педагоги были более снисходительны и на ближайшей школьной «линейке» вручили мне памятный подарок – тетрадку о сорока восьми листах с крутыми парнями из группы «BackstreetBoys» на обложке (до сих пор не имею ни малейшего представления о том, что они поют или играют). Тетрадь попала в мои руки вместе с пожеланиями писать дальше. Крутые парни на обложке многозначительно молчали.
Получив солидный «кредит доверия» в виде толстой тетрадки, я всерьез и надолго задумался о том, что было бы неплохо начать его оправдывать и написать хоть что-нибудь для приличия. Поэтому в восемь лет я впервые попытался оседлать рифму и выдать первые робкие четверостишия. Только не спрашивайте, о чем! В тетрадке, сохранившейся до сегодняшнего дня, поверьте, вы не найдете ничего стоящего хотя бы малейшего внимания. И думается мне, что молодые поэты, указывающие в своих биографиях, что они пишут стихи примерно с этого же возраста, имели куда больше успеха.
Глава 3. Несколько слов о вреде курения.
Впрочем, тетрадка пополнялась новыми стихотворениями не очень долго – где-то на протяжении пары лет. Упражнения в стихосложении были прекращены, как только я понял всю наивность моих попыток написать хоть что-то более-менее серьезное. Любви к стихам тоже особо не прибавилось. Однако важно упомянуть о двух примечательных случаях.
Однажды меня похвалили за выразительное чтение стихотворения Пушкина. Правда, сделала это учительница, которая подменяла на время нашего преподавателя русского языка и литературы Валентину Николаевну.
Второй раз похвала досталась от самой Валентины Николаевны, что повергло меня в состояние недоумения. История была такова: мы проходим творчество Маяковского. Увидев его знаменитые «лесенки» я понял, что оказывается можно писать еще и так. Одноклассники тоже оценили оригинальность материала и пытались во время чьей-то декламации изображать биты.
Когда я вышел к доске и принялся читать, никто ничего не изображал, наоборот, класс затих. «Сейчас Сережа прочитал стихотворение примерно так, как его мог читать сам Маяковский», – заметила Валентина Николаевна. Нужно ли говорить, что на тот момент я потерял вообще всякий дар речи, а Маяковский стал моим любимым автором до окончания школы.
Впрочем, мое возвращение к творчеству было связано отнюдь не с поэтами XX века. Как гласит известная история, Ньютон изобрел закон всемирного тяготения, когда ему на голову упало яблоко. Мне же на ногу упало полено, поэтому и эффект получился немного другим.
Дело обстояло следующим образом, я собирался топить баню, нес огромную охапку дров и задумался о том, что совсем скоро придется покинуть школу, что учиться осталось каких-то полтора года, и куда нас потом забросит жизнь, одному Богу известно. Меня настолько поразила эта мысль, что, разделавшись с рутинными обязанностями, я бросился записывать посвящение одноклассникам. Почему-то рифмованное.
Пару слов о школе и классе. Искренне удивляюсь, когда кто-то из окружающих меня людей начинает рассказывать жуткие истории о школе, учителях или одноклассниках, которых они ненавидели. Наверное, мне повезло в этом плане, поскольку спустя много лет, воспоминания о тех местах, где я учился, только самые теплые. Конечно, бывало всякое, и одноклассники мои не были ангелами во плоти, но расставаться со школой и с ними было очень и очень жалко. Правда, обнародовать свои чувства, зафиксированные на бумаге, я тоже не спешил. И вот почему.
Сегодня в гости к школьникам кто только не приходит – начиная от сотрудников полиции и заканчивая молодыми литераторами (приглашали, было дело – знаю, о чем говорю). Ценится это мало, учащиеся не выпускают из рук свои гаджеты. А зря! Потому что раньше, например, таких гостей можно было увидеть нечасто. И сколько же было радости, когда, вместо скучного урока, вдруг появлялась возможность пообщаться с каким-нибудь интересным человеком. Почему, непременно, интересным? Ну, не просто же так пришел он в гости в школу, сорвав урок!
К нам тоже пришли люди из какой-то серьезной организации. Рассказывали они о вреде курения. Для пущей убедительности показывали фильм. Чтобы окончательно усилить эффект один мужчина даже прочел нам свое стихотворение. Вполне хорошее такое стихотворение. Только, как оказалось, не для нашей аудитории.
– Он что, ненормальный? – вынесла вердикт одна из моих одноклассниц. Вместо «ненормальный» было употреблено еще более негативно окрашенное слово. За мужчину стало сразу как-то обидно. Он, естественно, ничего не подозревая, продолжал улыбаться и что-то увлеченно рассказывать. «Курил, и курить буду», – насупившись, произнес мой товарищ, чем окончательно «припечатал» меня в тот день.
Ввиду произошедшего инцидента я сделал вывод, что стихам моим не время и не место, и яростно принялся писать «в стол». Впрочем, кое-что мимо стола все-таки просочилось.
Самым первым человеком, который ознакомился с моим «творчеством», стала одноклассница Лена. Класс усиленно готовился к выпускному, и я как-то невзначай в переписке в социальных сетях предложил включить в программу одно стихотворение. Женская интуиция не подвела Лену, и она решила уточнить, не мое ли это стихотворение. Пришлось «раскрыть карты». В ответ Лена призналась, что тоже пишет, и попросила меня прислать еще что-нибудь. Так, некоторое время, в тайне от всего мира, мы делились самым сокровенным. Конспирировались, как могли. Шпионы бы позавидовали.
Шло время, предстояло поступление в ВУЗ. Студенческие годы, свобода, самостоятельность и возможность начать все Tabu la Rasa… В ящике письменного стола послышалось легкое взволнованное шевеление.
Глава 4. Галактика на футболке.
На Соборной площади в Ульяновске давно нет никаких соборов. Быть может, она носит такое название, потому что именно на ней собираются люди для участия в различных митингах, шествиях, демонстрациях и иных общественно-массовых мероприятиях разной степени значимости. Как бы там ни было, но город с некогда богатой историей и довольно сумбурным настоящим стал локацией для последующих описываемых событий, в какой-то мере связанных с литературой.
Данила стоял на университетской набережной и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Так смотрит капитан на безбрежную гладь океана, которую ему все же нужно пересечь, несмотря на все штормы и бури. Так смотрит воевода на вверенный ему рубеж, проверяя, не проскочит ли где хитрый неприятель. Так смотрит человек, которому что-то видно далеко-далеко, но что было видно Даниле, мы вряд ли узнаем.
– Данила? – спросил я, протягивая руку.
Данила кивнул.
– Сергей.
Так мы и познакомились.
В первые дни учебы на юрфаке мы почему-то часто вспоминали картину Ильи Репина «Бурлаки на Волге». Еще мы сразу же усвоили два постулата: «здесь вам не школа» и «подумайте, сюда ли вам нужно было поступать». Мы думали. Честно.
Тем не менее, недавние выкормыши школьных столовых, мы постепенно привыкали к суровой студенческой жизни. Нас уже посещал профком и чуть позже одарил профсоюзными билетами, которые многие затем забыли, просто положив на полку. Наши судьбы отныне и, быть может, навечно переплетены веревочными курсами. Мы уже видим себя большими специалистами, солидными людьми, знатоками права, правда, пока что во сне. А еще мы мечтаем о наручных часах, кошельках и сумках из кожзаменителя и прочих атрибутах, которые должны были придать нам уверенности и важности. В первую очередь, в собственных же глазах.
Мы сидим на лавочке у дома, в котором живет Данила. Он стал первым человеком в университете, которому я признался, что пишу стихи. Не помню как, но все-таки Данила уговорил меня показать их. И вот мы уже сидим и смотрим зеленую папку с моими литературными несовершенствами. Точнее, смотрит Данила, а я нервно ерзаю по скамейке и стараюсь никуда не смотреть.
– Ого! Какие тут темы! – восклицает он спустя некоторое время, наткнувшись на стихотворение «Разговор с Марком Аврелием».
Листает еще несколько страниц.
– Пожалуй, из этого что-то выйдет, – подводит итог мой друг.
Мало что выйдет. В сильно переделанном виде и, буквально, пара вещей. Но тогда мы еще не знаем об этом, мы наслаждаемся свободой, осенним, но еще по-прежнему ярким солнышком и грезами о взрослой жизни, которая кажется нам, конечно же, не такой, как есть на самом деле.
Не помню, кто первый увидел объявление о конкурсе «Минута славы УлГУ». Но первую минуту славы захотел получить именно Данила. Мы сидим в его квартире, Данила ходит по комнате и напевает «Симону». Я сижу и думаю.
– А может…
– Угу, – кивает Данила и продолжает напевать, то повышая, то понижая интонацию.
– А может и мне попробовать… стихи.
– А что, можно, – вновь кивает Данила, и «Симона» в его исполнении начинает звучать гораздо громче.
Конечно, «Разговор с Марком Аврелием» никуда не годился. И вообще ничего никуда не годилось. Поэтому я решил написать совершенно новое стихотворение. Однако сделать это предстояло чуть ли не за вечер накануне. Хотелось чего-то такого, чтобы… Чтобы что, я еще и сам толком не знал.
Так появилось нечто безрифменно-монструозное под названием «Кризис № 2», за что спасибо многоуважаемому рок-музыканту Юрию Юлиановичу Шевчуку и его пластинке «Иначе», которой я тогда вдохновлялся. «Кризис № 1», а точнее, просто «Кризис» уже был. Но по накалу этой самой своей «кризисности» он все-таки уступал второму.
И снова набережная Ульяновского государственного университета, но теперь уже другая локация – не спортивный стадион, а медиацентрУлГУ. На мне черная блестящая рубашка с зеленым отливом и широкие джинсы, потому что именно так, на мой взгляд, должен выглядеть настоящий поэт. Данила похож на оперного певца. Собственно, на кого же он еще должен быть похож, раз собирается петь?
Всю ночь накануне я настраивал себя на словесный ураган над публикой. И вот, когда уже цель так близко, мой боевой настрой резко улетучивается при виде трех однокурсниц. Я осознаю всю ответственность за предпринятую авантюру, поскольку мне с ними еще предстоит учиться.
Данила не волнуется совсем. Ему это все привычно. А, быть может, он просто мастерски делает вид, не зря же мой друг хочет поменять юрфак на актерский факультет.
Зал постепенно заполняется. Появляются зрители и члены жюри. Только сейчас я в полной мере осознаю, во что ввязался. Хочется развернуться и уйти, но Данила напевает рядом «Симону», однокурсницы уже сидят в зале и кто-то настойчиво просит пройти к регистрации всех участников, желающих получить свою минуту славы… Славы ли?
Данила на сцене. Когда поет, он совсем не заикается, и это странно для меня. Он говорит, что специально занимался для этого с педагогом.
Не могу больше слушать «Симону», но и не могу уйти – я следующий. Данила растворяется в аплодисментах, а затем растворяется где-то в толпе, словно улыбка Чеширского кота. Он рядом и в то же время далеко. Как бы там ни было, на сцену я все равно пойду один.
Объявляют. Поднимаюсь на сцену, усилием воли превращая ватные ноги в обычные. Осматриваю зал, состоящий из внимательных жаждущих глаз. Чего они хотят? Чего они так жаждут? Быть может, именно «Кризис № 2» они как раз и ждут. Набираю воздух. Поехали.
Срывы в голосе между понижением и повышением интонации сойдут за экспрессию в прочтении. Дрожь листа в руках будет признана как выражение переходящей через край энергии, дабы быть убедительнее перед уважаемой публикой. Хождение по сцене будет сочтено необходимостью авторской задумки во время исполнения номера…
Небо надо мной разрывается громом… Нет, это не сносит крышу, это всего лишь звучат аплодисменты. Я бегу от грозящей обрушиться на мою голову славы. Жаждущие глаза мерцают, словно звезды в ночном небе. Воздуха! Не надо славы! Воздух, мне нужен воздух!..
Данила неспешно рассуждает о том, что юрфак это не совсем то, что он хотел, а, точнее, совсем не то, что он хотел. Что актерское мастерство ему гораздо роднее и ближе. Я предлагаю моему другу переводиться, в таком случае, на другой факультет, но он растеряно пожимает плечами – семья против. Помимо нас на лестнице толпятся студенты, которым стало душно, скучно или душно и скучно одновременно. Набережная залита солнечным светом, а в помещении медиацентра стоит полумрак, из которого виднеются жаждущие глаза. За разговорами мы чуть не пропускаем подведение итогов и церемонию награждения. Кто-то зовет нас и подталкивает в спины. Скорее!
Исполнитель «Симоны» получает свою заслуженную грамоту. Данила доволен, он знал, что примерно так все и будет. Звучит и моя фамилия. Я поднимаюсь на сцену, кому-то жму руку и забираю грамоту и небольшой кусочек картона.
Надпись на грамоте гласит: «За оригинальный жанр», что сразу же вызывает мое праведное негодование. С каких таких пор поэзия вдруг стала «оригинальным жанром»? Отматывая события того легендарного дня назад, я до сих пор посмеиваюсь, чем же еще мог быть «Кризис № 2», как не оригинальным жанром? Пожалуй, даже слишком оригинальным.
Картонка оказывается билетом в кинотеатр на два лица. Позже выяснится, что только не на премьерные фильмы. И только в строго определенное время. Билет оседает в коробке с различными другими «артефактами», которые в течение жизни копятся у любого человека, более или менее склонного к рефлексии.
Ну и, конечно, фотография. Сегодня принято считать, что если не было фотографии, то и никакого события тоже не было. Тогда еще все фотографировались просто для удовольствия и «на память». На фото выстроились я, Данила, три однокурсницы, наш староста – мой веселый тезка с далекого северного Надыма. Однако, прежде чем «птичка соизволила вылететь», меня кто-то усилено начинает трепать за плечо. Я оглядываюсь и вижу растерянного парня, который просит меня… снять рубашку.
Через пять минут я возвращаюсь к потерявшим меня товарищам по фотоснимку. Вместо рубашки на мне теперь черная футболка с изображением галактики. Парень в моей рубашке фотографируется с певческим или танцевальным коллективом. Оказывается, все его участники были в одинаковых черных рубашках, и только мой новый приятель выделился, одев по привычке самую обычную футболку. Что ж, можно сказать, спас человека от конфуза. Мне же было не принципиально – галактика, так галактика.
Казалось, что после первой «Минуты славы» непременно должна была наступить и вторая, и последующая. Кто-то должен был заметить меня, куда-то пригласить для дальнейших выступлений, предложить напечататься. Но не заметили. И не пригласили. И не предложили. Вообще повисла долгая гнетущая тишина.
Сказал бы кто нам тогда, молодым и наивным, что нам врали, врали беззастенчиво и цинично. Нет никаких «открытых всюду дверей». Напротив, двери не только будут закрыты, но и чтобы проникнуть туда, куда мы хотим, придется пробираться через чердаки, подвалы, а то и вовсе через черный ход. Что имеет шанс пробиться только тот, кто за этот шанс борется, причем, практически ежедневно, долго, кропотливо и упорно. Кто-то, идя по головам. Кто-то, все же руководствуясь моралью и этикой.
Это осознание пришло, но пришло оно несколько позже. А пока светило осеннее солнышко, мы мечтали о взрослой жизни, и время шло к первым экзаменам. И не только университетским.
Глава 5. «Почему не пил Лобачевский?»
Поговаривают, что российский математик, один из создателей неевклидовой геометрии, деятель университетского образования и народного просвещения Николай Иванович Лобачевский совсем не пил алкоголя. На изумленные вопросы друзей он отвечал, что если выпьет, совсем ничего не придумает и не изобретет. К чему эта история о Лобачевском? Уверяю, по ходу повествования она еще вспомнится.
Мы проводим много времени в квартире у Данилы. Но время это мы проводим вовсе не праздно. Что мы делаем? Страшно сказать! Мы… пишем песню!
Даниле очень понравилось мое стихотворение «Фонари». Понравилось настолько, что листок с ним он крутил и так, и эдак, а потом и вообще решил, что напишет песню. А что, слова имеются. Музыку сочинить не составит труда, тем более что в доме моего друга красуется фортепиано.
Времени тогда у нас было не то что бы много, но вполне хватало на подобные музыкальные эксперименты. Еще бы, мы же пишем самую настоящую песню!
Происходило это так. Я приходил к Даниле, он показывал мне свои наработки. Сначала первый куплет, затем более крупный фрагмент. Моего друга все время что-то не устраивало, он советовался со мной и предлагал различные варианты игры. Я все это слушал, а поскольку не мог дать какого-то практического совета ввиду отсутствия музыкального образования или малейшего владения инструментом, ориентировался на «нравится – не нравится».
Дошли мы до того, что в какой-то момент маэстро не понравился и сам текст стихотворения. Данила попросил меня переделать половину второго куплета и либо исправить, либо вообще написать «с нуля» третий куплет (не припомню за давностью истории). Прямо при нем я проделал это, причем управился, максимум, за полчаса. Мой друг остался доволен результатом.
Однако меня немного напрягала странная закономерность: с каждым моим приходом музыкальные решения несколько менялись. Данила настолько пребывал в творческом порыве, что менял музыку, подбирая всякий раз более правильные, на его взгляд, решения. Меня же это несколько пугало и озадачивало. Казалось, что мой друг просто забывает, что и как он играл в предыдущий раз.
В один прекрасный день Данила огорошил меня известием о том, что, наконец-то, все получилось. Противоречивые чувства между любопытством и скепсисом заставили меня отправиться в гости в очередной раз. Маэстро явно был в ударе. С видом Игоря Крутого, крутой Данила уселся за фортепиано, и его пальцы бросились врассыпную по клавишам. То, что я услышал, действительно имело завершенную форму. Слова и музыка сочетались, создавая гармонию, пожалуй, это, действительно, будет песня. Первая песня на мои стихи, которую сочинил мой друг Данила.
Свершилось настоящее торжество, и нашей радости не было предела. Немного подумав, Данила предложил по такому случаю выпить шампанского.
Так исторически сложилось, что с алкоголем я не очень-то дружу. Не осуждаю тех, кто употребляет, но сам стараюсь этого не делать. Кого-то глоток-другой, действительно, бодрит, на меня же эта штука никак не действует. Явного удовольствия я не испытываю, а зачем заниматься тем, что не приносит не только удовольствия, но и какой-либо пользы?
Поэтому от предложения Данилы я постарался вежливо отказаться. Мой друг стал уверять, что сейчас произошло историческое событие и не отметить его просто нельзя. Не успел я опомниться, как он оказался с бутылкой игристого напитка, припасенного для какого-то торжественного случая, вроде нашего.
Данила принялся открывать шампанское, но это дело у него почему-то не задалось. Пробка словно приклеилась к горлышку бутылки и не желала ни «выстреливать», ни выниматься. Мой друг рассеянно развел руками и предложил мне самому попробовать.
И хотя с алкоголем я не дружу, но сообразил, что открывать бутылку шампанского все же лучше на кухне над раковиной. К моему и Данилиному удивлению пробка поддалась, и в следующее мгновение шампанское задорно играло пузыриками в заранее заготовленных фужерах.
Меня не покидало какое-то непонятное чувство, легкая тревога, будто происходит что-то, что не должно было, в принципе, происходить. Однако фужеры стукнулись, и мы пригубили напиток.
Я осознал свою ошибку буквально через несколько минут. Дело в том, что я ничего не ел с самого университета. Да и мы с Данилой настолько увлеклись музицированием, что не попили даже чай.
Неладное заметил и Данила. Я потерял интерес к игре, замолчал и уставился в одну точку. Мой друг заметил, что, наверное, мне уже пора, и что мы явно увлеклись игрой. Я согласился и отправился на трамвайную остановку недалеко от университета.
Легкое опьянение достаточно быстро выветрилось, когда я добрался до дома. Однако возник другой, поразивший меня эффект. Три дня я ничего не мог написать. Мысли путались, рифма не шла, и вообще все выходило из рук вон плохо. Не меньше меня напугался и Данила. Но, к счастью, по прошествии трех дней, все закончилось. Ну, и как тут не вспомнить историю с Лобачевским?..
Кстати, об алкоголе и других стимуляторах. Это только в романе Виктора Пелевина «Generation П» мухоморы влияют на расширение сознания. Очень и очень многие творческие люди, будь то поэты, писатели или рок-музыканты, подтвердят вам, что любые стимуляторы негативно влияют на творческий процесс. Это подтверждает даже один небезызвестный ульяновский представитель андеграунда. А он попробовал в жизни многое.
Ну, а «Фонари» так и не увидели свет. Данила уверял меня, что нашел какого-то человека, который поможет сделать аранжировку и даже записать песню, но дальше этого дело не продвинулось.
С Данилой мы стали видеться значительно реже, а потом и совсем редко, когда, наконец, сбылась его мечта, и он все же поступил на актерский.
Мой друг интересовался не только «Фонарями», но и другими стихотворениями. Если не ошибаюсь, у него должна была остаться тетрадка с некоторыми ранними моими стихотворениями и песенными текстами. Сувенир на память о тех славных днях. Если, конечно, не выбросил.
Сегодня мы иногда пересекаемся на крупных городских мероприятиях или сталкиваемся на улице. Данила, действительно, нашел свое место в театре, и я искренне рад за него.
Песни на мои стихи все же появятся, но произойдет это значительно позже. И это будут вовсе не «Фонари», которые, кстати, существуют сегодня в сильно переделанном виде.