«Моё дело сказать правду,
а не заставлять верить в неё»
Жан-Жак Руссо.
По ухабистой улице провинциального городка, сквозь моросящий дождь, бежал взъерошенный мальчуган. Он прижимал к своей груди небольшой свёрток и ловко перепрыгивал через лужи. Серёжа торопился в изобразительную студию к деду Ване, чтобы показать ему очередной альманах Третьяковской галереи, который он полчаса назад получил из рук почтальона.
Мастерская художника Ивана Александровича Снегова располагалась во флигеле районного музея, именно туда, как вихрь, влетел взволнованный внук.
— Дедушка, посмотри, нашего дядю Лёшу выставляют в Третьяковке!
Мастер отошёл от холста, положил на стол палитру и бережно взял из рук мальчика анонс государственного музея. На глянцевой обложке издания красивым шрифтом читалось: «Современники на рубеже веков». Восьмым по счёту, в коротком оглавлении серии, под длинным и замысловатым номером, значилась картина «Набат» Алексея Большого.
— Ну вот, дядя Лёша, — сглатывая ком в горле, прошептал художник, — не прошло и десять лет как ты умер. Глаза деда Вани наполнились влагой, он подошёл к окну, отрыл его настежь, и мелкие капли дождя покрыли лицо маэстро, скрывая накатившие скупые слёзы.
— Дед, ну ты чего? Радоваться же надо, — сказал Серёжа.
Старик обнял внука, прижал к себе: «Да, мой хороший, да, я радуюсь».
Ночная серенада Моцарта оживила старую «Nokia», в трубке прощебетал давно знакомый женский голос Ольги Ильиничны, корреспондента газеты «Городской вестник»: «Иван Саныч, дорогой, как вы там, как здоровье?»
— Не дождётесь, — стараясь придать шутливых ноток в голосе, ответил художник.
— Да ну что вы, в самом-то деле? Я же любя и только из уважения. Век вам здравствовать и продолжать нас радовать новыми работами. Между прочим, я по заданию редакции беспокою вас, слышали уже, наверное, про картину Большого? Областная лента новостей выдала чуть ли не очерк о нашем земляке, а мы, как всегда, в хвосте плетёмся. Надо бы статью в районку начертать. А кто лучше вас о нём расскажет? Никто. Поэтому выручайте, пожалуйста. «Разворот» не обещаю, но полноценную страницу можно выдать.
— Вот это правильно! Это мы с радостью, в память о друге обязательно надо. Приходи сегодня, нет, прямо сейчас приходи, не откладывая.
— Ставьте чайник, буду через пятнадцать минут.
Ольга Ильинична, как и многие в городе, знала Снегова не понаслышке. Общение с мэтром всегда сулило что-то новое, было поучительно и носило познавательный характер, как правило, встречи проходили непринуждённо, по-семейному. Иван Александрович долгие годы преподавал в местной школе рисование и черчение, поэтому «через его руки» прошла не одна сотня учеников. Некоторые воспитанники и по сей день приходят за советом к старому учителю, отставному офицеру, заслуженному работнику культуры, члену Союза художников России.
Едва свисток чайника подал знак готовности, как в студию вошла ожидаемая гостья.
— Привет, мужчины! — сказала весело Ильинична, одарив присутствующих добродушной улыбкой.
— Ты как всегда неотразима и обаятельна, — ответил комплиментом на приветствие хозяин мастерской.
Нацепив плащ на стоящую при входе вешалку, Ольга положила на стол вафельный торт с ореховой начинкой и присела на предложенный стул, в аккурат напротив деда Вани.
— Иван Саныч, я включу диктофон, на всякий случай, не возражаете?
— Что-то рано ты память со счетов списываешь, — улыбнулся маэстро, — хотя делай, как знаешь. Главное – дело сделать, а подойти к этому надо очень ответственно. Тема ой как серьёзна. Я тебе всё, что знаю, расскажу, но учти, правда может не всем прийтись по вкусу, будь осторожна. Информация, она ведь как лекарство — в определённых количествах полезна и даже необходима, а если переборщишь, то можно и отравиться.
Ну, что ж, короче говоря и говоря короче, начну с самого начала или, как говорится, «от печки». Только ты меня не перебивай, наберись терпения, рассказ будет долгим, лучше делай пометочки, а все вопросы потом, когда закончу.
Познакомился я с Лёшей Большим в кружке рисования, который в послевоенные годы вёл в нашем городе Александр Семёнович Силин, народный художник России, талантище союзного значения, а жил у нас, в провинциальной глуши. Здесь он творил, учил, воспитывал. Многим выдал «путёвку в жизнь», очень многим указал путь-дорогу. Так вот, Алексей или как я его всегда называл «дядя Лёша», был старше меня на пятнадцать лет, но учились рисовать мы с ним вместе. После войны это было обыкновенным явлением, ведь даже в школах в те времена за одной партой сидели мальчишки семи — восьми лет и мужики, прошедшие войну. И это было нормально. Все советские граждане стремились учиться, Родине, как воздух, были необходимы грамотные специалисты.
Мы же старались покорить мир изобразительного искусства и, едва узнав маломальские азы, уже писали полотна размером метр на полтора, соревновались друг с другом, изучали состав красок, практиковали, экспериментировали, искали свои формулы, секреты, тени, свет. Конечно, с высоты прожитых лет, те первые шаги вызывают добрую улыбку, но не смех. Нет, только не смех, так как темы картин шли прямо из глубины души, от самого сердца. Я рисовал всё, что видел вокруг, а дядя Лёша — войну. Он жил этой темой. Это то, что постоянно не отпускало его, всегда было рядом. Воспоминания ложились яркими красками на холст, и так продолжалось всю его жизнь. Выставки, признание, звания, всё это пришло со временем, но главное для художника — это судьба его картин, их сохранность для будущих поколений, а вместе с ними и память об авторе. Настоящей головной болью, самой насущной проблемой является то, где хранить все эти работы. Это не десятки, а сотни картин, набросков, миниатюр, и у каждой своя история, не похожая на другие.
Художников мало на этом свете, а музеев ещё меньше. Но в советские времена в каждой школе, в каждой организации, в каждом сельском клубе был свой музей или «красный уголок», где хранились не только памятные вещи, но и награды передовиков, фотографии, документы и, конечно же, картины.
Вот и дядя Лёша с радостью дарил свои работы в такие очаги культуры. Одним из таких мест был наш детский дом, куда маэстро передал семнадцать полотен приличных размеров, все на патриотическую тему — Великой Отечественной войны. А как не дать? Там же дети! Дети, которые узнают про эту войну из книг и учебников. А тут картины, глядя на которые у каждого складывается своё, особое впечатление о том подвиге советского народа.
В детдоме действовала «Вахта памяти», нечто похожее на кружок по интересам, но это было больше чем секция, сейчас бы это назвали движением. Воспитанники вели переписку с ветеранами, занимались «тимуровскими» делами, организовывали встречи, вечера, следили за сохранностью и чистотой воинских захоронений, вели «Книгу памяти».
И вот однажды Большой мне позвонил, последнее время мы очень редко встречались, он переехал жить в другой город. Вроде бы рядом, каких-то шестьдесят километров, но всё же расстояние, которое создаёт трудности в общении, связях, отдаляет с течением времени, разлучает. Он просил меня навестить детский дом, предупредить работников, что пыль на картинах нельзя вытирать мокрой тряпкой, только сухой, ведь в краске была большая доля гуаши. А на письма, которые он им посылал, уже давно никто не отвечает.
Конечно, я выполнил просьбу друга, а как не выполнить, занят не занят, а надо. Художник натура ранимая, сегодня ты забыл выполнить просьбу, назавтра тебе ответят тем же, а то и вовсе забудут.
Так вот, когда я пришёл туда, то сразу почуял что-то неладное. Уютная ранее атмосфера канула в небытие. Моим глазам предстали однотонные стены казарменного типа, а вопрос о картинах поставил в тупик директора.
— О чём вы говорите, Иван Александрович? — ответил он мне, — я здесь уже три года, но никаких картин не видел и в помине.
— Как же так? — изумился я, — ведь произведения вручали торжественно, об этом ещё в газете писали.
— Я ничего об этом не знаю, да и лет уже много прошло, — ответил директор, — на балансе учреждения их точно нет.
Потом стали расспрашивать персонал, учителей, воспитателей — никто и слыхом не слыхивал, не то чтобы видеть. Однако завхоз как-то странно глаза отводил, зажался весь, слово не вытянуть, а ведь он работал в те времена.
— Ну, что ты молчишь, Палыч? — строго спросил директор, — не темни, выкладывай как на духу.
— Понимаете, тут такое дело, капитальный ремонт был, красили, белили, пристраивали. Картины сняли и спрятали в каморку с хозяйственным инвентарём. Потом как-то не до них было, забыли. В 90-х проблемы с углём были, шахты тогда бастовали. Приходилось топить кочегарку дровами. А сарай, под дрова, на скорую руку делали, экономили, на чём могли, потому пол не стелили. Ну, привезли дрова, не класть же их на сырую землю, вот и постелили, что под руку попало.
— Ужас, — воскликнула Ильинична.
— Да, Оля, просто жуть. Это даже не варвары, это отродье безмозглое, нечто оскотинившееся, без царя в голове.
Представь моё состояние, легче обухом по голове. Что дяде Лёше сказать и главное – как? Плохо мне было, очень плохо. Шёл домой как во сне, никого не видел, ничего слышал. В общем, что тут говорить. Я просто слов таких не найду, чтобы выразить всё это, а ругаться так и не научился, а надо бы, хоть выговорился тогда. В себе держать тяжко. В общем, слёг я с давлением почти на неделю. Разумеется, правду Большому я так и не сказал, он просто не пережил бы, ему уже за семьдесят было.
Но такая уж судьба-злодейка, видно, суждено было всё узнать ему. Мальчишки детдомовские лазали по сараям и нашли потрепанные полотна. Один из них сбежал тогда, прихватив что получше, продать хотел и попал в милицию. А уж там начали крутить, разбираться, думали, украл где. Экспертов позвали, те нашли дядю Лёшу, показали холст, а пацан рассказал, что да как.
Не выдержало сердце ветерана, случился инфаркт. Долгое время болел. Оправился еле-еле, но к мольберту не подходил. А потом в прессу один за другим стали просачиваться факты хищений из центральных музеев, мошенничество, подделки и т. д. И это в столицах, а что тогда говорить о провинции. Вон в соседнем районе из галереи три ордена Ленина пропали, а в каждом, между прочим, золото 950-й пробы и барельеф из платины. Школьные, сельские, заводские музеи просто сгинули в перестроечную волну, тысячи предприятий закрылись. А экспонаты «красных уголков» где? Баланс, учёт, каталоги, думаешь, велись? Представь разочарование ветеранов, передовиков, да и просто добрых дарителей, которые передавали в музеи ценные вещи для того, чтобы сохранить их для потомков. Сколько раритетов уплыло за кордон, испарилось, разошлось по домашним коллекциям, чёрным рынкам. Это настоящая катастрофа. Самое время бить в набат. Вот и взял дядя Лёша кисти в руки, да всю свою душу вложил в картину, всю скорбь насущную, всё, что накипело, написал, как смог, как чувствовал, как жил.
Умер старик, с болью ушёл от нас. А «Набат» нам оставил, в назидание грядущим, словно завещание.