БЫЛЬ
Когда нам в школе торжественно объявили, что социализм в нашей стране уничтожен, и отныне наступил прекрасный капитализм, мы все сначала обрадовались. Но прошел месяц, другой, а решительно ничего в нашей жизни не изменилось и уж тем более ни капли не улучшилось. Наоборот, всё стало гораздо хуже. Цены выросли на всё, что только было можно: и на мороженое, и на конфеты, и на почтовые марки. Да выросли так, что теперь родители ничего этого нам больше не покупали. В кино мы перестали ходить тоже, потому что билеты стали стоить столько, будто это были билеты на поезд в соседний город, а не в кино. Такого ужаса не ожидал никто! Кинотеатры, из-за того что в них перестали ходить зрители, стояли совершенно пустыми. Потом их закрыли совсем или устроили в них всякие магазины или казино. Видео у нас тогда не было и в помине. В общем жизнь стала серой и унылой, как пасмурное небо осенью. Родители работали с утра до позднего вечера, но платили им так мало, что денег едва хватало на еду. Поэтому одеваться мы тоже стали серо и убого. Зато по телеку по многу раз в день из месяца в месяц показывали новоявленных капиталистов, банкиров, биржевиков и прочих счастливчиков, которые вовремя сообразили, что такое капитализм, и сумели что-нибудь украсть у государства и сделать это богатство своим собственным. И теперь кичились этим перед всеми. Особенно новоявленным богачам завидовал Митька Тачков. Его презирали все в нашем классе! И вообще считали слегка шандарахнутым. И не случайно. Например, когда нам было по шесть лет, мы однажды зимой играли у нас во дворе. Там стояли два металлических гаража. Один гараж был чуть ниже другого, расстояние между ними было около двух метров. Вот мы и придумали прыгать с крыши высокого гаража на крышу низкого. Все взрослые были на работе, нас никто за эту идею не заругал, тогда мы нашли какую-то полусгнившую деревянную лестницу, взобрались на крышу высокого гаража и все удачно перепрыгнули на другой гараж. И всем это очень понравилось! Митька был самый малявка и слабак среди нас. Ходил вечно сопливый, чуть что – начинал тут же плакать, и поэтому все пацаны его не уважали и никогда ни в какие свои игры не принимали. Вот и в этот раз он одиноко стоял далеко в стороне от нас и завидовал нашим прыжкам. Потом, когда нам прыгать надоело, мы стали бросаться снежками, а Тачков вдруг осмелел и тоже полез на крышу гаража. Но он был страшно невезучим. Полусгнившая лестница выдержала, когда на нее залезали по очереди все мы. Но именно под Тачковым одна из перекладин обломилась, хотя он был легче всех, и ржавый гвоздь врезался ему глубоко в ладонь. Кровь бурно потекла на снег. Тачков взвыл от боли! Потом бросился домой. Два дня после этого он не появлялся во дворе. На третий день он вышел из подъезда с забинтованной рукой и первым делом объявил нам всем:
– А мне ни капельки было не больно!
– А чего ж ты тогда так выл? – спросили мы.
Тачков не знал, что нам ответить, насупился, вытер рукавом сопли, которые от обиды потекли у него тут же и, ни слова нам больше не говоря, важно направился опять к тем самым гаражам. Лестницу с тех пор так никто и не тронул. Разумный человек, получив такую рану, к этой гнилушке уже никогда в жизни ни за что не приблизился бы. Но не таков был Тачков. Он опять начал карабкаться по ней вверх! С огромным трудом он все-таки сумел взобраться на высокий гараж, разбежался, но в последний момент поскользнулся и не прыгнул, а всем животом упал на соседнюю крышу. Ударился о ее край и свалился на землю. От верной смерти его спасло только то, что на нем было надето толстое пальто, а под ним несколько свитеров. Иначе на этот раз он распорол бы себе не ладонь, а все пузо! Мы в полном ужасе подбежали к Тачкову. Он лежал на спине с закрытыми глазами и не двигался. Нам показалось, что он умер. Потом он все-таки открыл глаза, застонал, поднялся на ноги и, страшно сгорбившись, на полусогнутых ногах побрел опять домой. Мы тогда еще подумали, что ну теперь-то Тачков наверняка сломал себе несколько ребер или получил разрыв желудка или кишок. Но через три-четыре дня он снова как ни в чем не бывало появился во дворе и снова с завистью смотрел на наши игры. А мы теперь и близко не подпускали его к себе! Потому что неоднократно уже убедились, что Тачков – это ходячее несчастье и связываться с этим сопливым Митькой просто-напросто опасно – того и гляди его несчастье, как какая-нибудь зараза, перейдет с него на нас и тогда только держись!.. Тем более мать Тачкова однажды вышла во двор, подошла к нам и очень жалобно стала умолять нас:
– Мальчики, очень вас прошу, не учите моего Митю плохому! Он родился очень слабеньким, много болел. Теперь он слабее вас, соображает тоже медленнее, чем вы. Поэтому, пожалуйста, не берите его в свои игры! А если он начнет делать что-нибудь опасное, скажите об этом его бабуле. Она всегда дома и тут же его отругает. Хорошо?
– Хорошо… – неуверенно ответили мы, удивленные тем, что впервые в нашей жизни взрослый человек нас не ругает, а почти со слезами умоляет нас о помощи.
– Обещаете? – всё никак не могла успокоиться мать Тачкова.
– Обещаем! – уже твердо ответили мы. И с тех пор действительно перестали издеваться над Тачковым и радоваться его смертельно опасным глупостям. А он продолжал делать их без устали! Так, наступившим летом, когда полетел тополиный пух, он раздобыл где-то целый коробок спичек и стал этот пух неистово поджигать, радуясь, что может порождать такой сильный огонь! Тополей вокруг стояло множество, пуха от них летело столько, что кое-где он собирался в огромные шапки, которые напоминали снежные сугробы. Мы все уже понимали, что поджигать пух – это верное преступление! И поэтому не обращали на него никакого внимания. Но Тачков действительно был глупее нас и этот пух он принялся поджигать повсюду, где только его ни находил. Пух вспыхивал, как порох, и пламя с особым шорохом, словно живой змей-горыныч, извиваясь, быстро “лезло” через кусты и прочие преграды далеко-далеко. И было очень интересно смотреть, докуда же этот огнедышащий змей, в конце концов, доползет. Но Тачков вскоре доигрался до того, что огонь заполз вовнутрь одного из сараев и оттуда следом повалил густой дым! Тачков стоял и радовался этому, как двухлетний ребенок. Только еще не хлопал в ладоши, как совсем уже полный дурачок! Хорошо, что мы вовремя успели сообщить об этом взрослым и бабуле Тачкова. Они все сообща залили начинавшийся пожар ведрами воды, а бабуля Тачкова, к нашему удивлению, даже ни разу не шлепнула его по заднице, а только взяла за руку и увела домой. И опять он несколько дней не появлялся во дворе. Его никогда дома не били и даже не повышали на него голоса, потому что врачи сказали, что психика у Тачкова нарушена с самого момента рождения, и кричать на него и вредно, и бесполезно. Втемяшить ему в голову что-нибудь дельное можно было только долгими и упорными уговорами. Гораздо позднее я узнал, что мать Тачкова была очень болезненной женщиной, у нее долгое время не получалось иметь ребенка, а когда она наконец родила своего долгожданного Митьку, то была уже совсем немолодой и казалась нам, детям, чуть ли не старухой… Отец Тачкова очень любил свою жену и помогал ей во всем. Например, он никогда не брезговал стирать детские пеленки и постоянно развешивал их во дворе сушиться. Никто из мужиков во всем нашем районе не опускался до такого позора никогда! Это вонючее дело считалось чисто женским занятием и для мужчин крайне унизительным! Многие женщины в нашем доме были злобные, языкастые и именно за всё это они прозвали Митькиного отца крайне обидным словом – Пелёночником!.. И почти воткрытую издевались над ним! Но Митькин отец ни разу на эти оскорбления глупых баб не обиделся и продолжал делать то, что считал нужным.
– Примитивные вы бабы! – отвечали этим злобным соседкам – сплетницам женщины поумнее. – Привыкли, что ваши мужики после работы пьют, в домино и карты режутся да за волосы вас таскают, когда вдым пьяные. Вот это для вас – настоящие мужики! А если муж помогает своей больной жене, так вы его сразу презирать начинаете! Пелёночником обзываете. Сами вы все дуры стоеросовые!
– Ишь ты какая сама слишком умная нашлась! Нас поучать вздумала! – тут же в полную глотку отвечали ей могучие, толстенные бабы на лавочке. – А сама-то, сама-то!…
И тогда женщины начинали громко на весь двор друг с другом ругаться! А я, когда подрос, понял, что эти сплетницы действительно были крайне примитивными существами. Они жили в городе, но знать не знали, что такое театр или библиотека, даже не ведали, по какой дороге до них можно дойти. И в открытую,в наглую презирали абсолютно всех, кто был хоть чуть-чуть умнее и культурнее их! В свободное время они чаще всего сидели на лавочке у своих подъездов и постоянно, как в деревне, грызли семечки, плевали шелуху себе под ноги и бесконечно точили лясы, обсуждая всех живущих в доме соседей.
Когда мы учились в шестом классе, большинство из пацанов уже ходили в кружок авиамоделистов, или радиотехники, или занимались в секции самбо или легкой атлетики. В общем почти все были при деле и мечтали о рекордах в своем избранном деле – чтобы погордиться и перед родителями, и перед всеми в школе! И только один Тачков никогда не мечтал ни о чем и ничего не хотел делать. Он только страшно завидовал тем, кто сильнее и умнее его. Но читать книги или качать для этого мышцы и не думал. Наоборот – он начал курить. А чтобы все перестали его бить и презирать, он связался с шайкой школьного хулигана Ханыгина по кличке Хан.
Этого Хана в школе все и боялись, и вообще не считали за человека! Он для большинства из нас был грязным низким животным! Он постоянно отнимал деньги у малышей. На перемене, когда мы обедали, он часто вместе с дружками приходил в столовую, и они буквально изо рта вырывали у нас всё самое вкусное – котлеты или пирожки с повидлом – и съедали это сами. При этом старались есть как можно быстрее – пока их не поймали дежурные учителя или старшеклассники. Они набивали себе рты до такой степени, что иногда становились похожими на хомяков! Некотрые из них, уже не имея сил держать все это во рту, выплевывали содержимое себе в ладони и потом быстро-быстро поедали эту кашу постепенно или же выплевывали эту смесь прямо на пол. Или же клали промасленные пирожки и котлеты прямиком себе в грязные карманы и быстренько сматывались прочь! Поэтому в столовую мы всегда ходили только в сопровождении своего классного руководителя, а Ханыгина в этот момент туда даже не впускали. Тогда Хан изменил тактику – он со своей шайкой стал влетать в столовую сразу после звонка на урок, когда все мы уже уходили по своим классам, а дежурные убрать со столов еду еще не успели. И тут эта шайка хватала со столов и ела надкусанные и брошенные нами булки, ватрушки, котлеты, сосиски, выпивали до дна недопитые нами стаканы компота или чая. Словом, вели себя в точности как неразборчивые свиньи или же были страшно голодные! Но на самом деле точно так же ведет себя только шайка бездомных, злобных собак, которые целыми днями без цели бродят по улицам и таким вот образом показывают прохожим, особенно детям, свою силу и наглость! Когда я был маленьким, я страшно боялся таких рыскающих по городу собак. А собаки чуяли мой страх и несколько раз пытались на меня напасть и укусить. А потом я научился при виде подобных собачьих стай тут же хватать палку или камень потяжелее и швырял их в середину стаи! И собаки в ту же секунду трусливо разбегались чуть ли не с визгом! Так я на себе понял, что силу и жестокость может одолеть только ответная сила и жестокость! Но никак не показушная доброта! Никакие уговоры, никакая мягкосердечность на таких собак уже не действуют. Вот именно в такую собачью стаю в конце концов и пожелал влиться слабый, безвольный Тачков. Цель у него при этом было только одна – разбогатеть! Он по своей всегдашней глупости был уверен, что бандиты – люди очень богатые! Тем более что об этом ежедневно твердили все каналы телевидения. Все фильмы тех проклятых лет показывали только преступников и то, как они купаются в крови и в золоте!.. Но вступить в эту шайку было совсем не просто! Чтобы эти дикие, разнузданные псы признали тебя своим точно таким же злобным, кровожадным псом, нужно было проявить свою жестокость в открытую, при всех! И слабый Тачков тоже начал отнимать деньги в школе у малышей. Мы однажды поймали его за этим занятием и дали ему пару раз в зубы и немного попинали. И тогда Тачков совершил следующую подлость – он пожаловался на нас самомУ Хану! И шайка Хана стала поджидать нас после школы и всех по очереди очень сильно избивать. При этом Тачков стоял в стороне и громко хохотал от неимоверного счастья, видя, как нас бьют его новые и “самые верные на свете друзья”! Вскоре обо всем происходящем в школе узнали наши родители – они пожаловались директору. И только тогда всю банду Хана поставили на учет в милиции. А Тачкова впервые в его жизни выпорол его тихий, вечно улыбающийся отец! Но было уже поздно… Ощущение силы и вседозволенности, которые почувствовал Тачков, будучи в банде Хана, так ему понравились, что он уже не смог от них откзаться. А Хан требовал от Тачкова совершать все новые и новые преступления. Часто очень глупые. Так Тачков начал воровать белье, которое развешивали во дворах сушиться. Это белье он сначала прятал где-нибудь в подвале или какой-нибудь яме и дожидался момента, чтобы сдать его шобоннику. Шобонником все называли старика, который раз в месяц на телеге с лошадью объезжал все окрестные дворы и собирал шобоны – старые одеяла, фуфайки, рваные пальто, ботинки и прочее ненужное барахло, которое потом перерабатывали в бумагу. Всё это шобонник взвешивал на особых старинных черных весах-безмене и платил за отходы сущие гроши, на которые можно было купить разве что пару мороженого. Вот такому шобоннику Тачков и сбывал хорошие простыни, юбки, брюки и все прочее белье, что успевал стащить с веревок, пока хозяйки отвлекались и переставали свои сокровища бдительно охранять. Люди жили пока еще очень и очень бедно и пропажа дрянных носков или наволочки на подушку была для семьи серьезнейшей проблемой! Все вырученные за воровство деньги Тачков регулярно отдавал Хану. Но чаще всего шайка Хана белье даже и не воровала, а всей толпой пробегала по двору с ножами и срезала веревки. Тогда сохнущее белье летело в пыль, женщины начинали бешено орать на хулиганов, а Хан с дружками обзывали этих женщин самыми последними словами и бешено хохотали – для них это был такой веселый бесплатный цирк! Однажды один пьяный мужик не смог стерпеть, что его жену обзывают сопляки и погнался за ними. Вся шайка тут же резко бросилась врассыпную, так что из девяти человек шайки мужик сумел схватить только одного – самого из всех нерасторопного и толстого по кличке Жиртрест. Мужик вывернул ему руку и сильно ударил по по ребрам и голове. В ответ Жиртрест разозлился и ножом, который все время держал в руке, пырнул того в живот и в ногу. В итоге мужик попал в реанимацию, а Жиртреста судили и дали три года заключения. На суде Жиртрест плакал, как маленький, исходил соплями, клялся всем, что больше никогда не будет, но в ответ жена раненого мужика кричала на Жиртреста: “Мало тебе дали! Мало! Надо было по полной! Чтоб ты сгнил в тюрьме, сволочь! Чтоб ты никогда не вышел оттуда!” Но и это происшествие нисколько не образумило Тачкова. Хан требовал от него совершать всё новые и новые “подвиги”! К этому времени Тачков очень коротко постригся и стал удивительно похожим на американского президента Никсона. Этот президент когда-то чем-то преступным прославился, теперь об этом стали почему-то очень много показывать по российскому телевидению, Никсон стал у нас знаменитостью. Так Тачкова с тех пор и прозвали – Никсон! У нашего Никсона не хватало никакой фантазии, чтобы угодить требованиям Хана. И тогда дружки-бандиты подсказали Никсону, какую именно подлость ему нужно совершить, чтобы весело было всей банде.
Все эти годы возле нашего продмага в теплые месяцы на маленьком стульчике сидела худущая старушоночка по имени тетя Дуся. Ее муж и единственный сын много лет назад погибли на войне с фашистами. С тех пор тетя Дуся жила совершенно одна. Очень страдала от одиночества. От огромного своего горя она слегка тронулась умом, и единственной радостью в ее жизни была маленькая собачка по имени Миша. Мишей звали когда-то сына тети Дуси. В честь него она назвала и собачку. А потом она так очеловечила Мишу, что ей стало казаться, что это вовсе и не собачка, а самый настоящий ее живой сын, каким она его помнила, когда ему было лет пять. И она постоянно заботилась о своем песике как о своем человеческом ребенке, говорила ему:
– Миша, сегодня на улице прохладно, я тебе приготовила теплые штанишки и курточку, а на ножки надень сегодня не сандалики, а ботиночки, – потом вынимала из большой сумки и всю эту одежду, и ботиночки и показывала это всем, и упрашивала всех проходящих мимо, – посмотрите, какой хороший костюмчик я сшила для моего Мишеньки!
Многие женщины останавливались, кивали головой, соглашались:
– Да, в этом костюмчике, тетя Дуся, ваш Миша такой хорошенький! Просто прелесть! – и подавали ей несколько копеечек.
Пенсия у тети Дуси была маленькая, поэтому она не стеснялась подаяния, покупала на собранные грошики пропитание себе и своему Мишеньке, и вечером они шли домой, где она кормила своего родного “сыночка” и даже укладывала его спать в маленькой кроватке для кукол. В кроватке всегда лежала подушка в белой, свежей наволочке, а сверху она укрывала Мишеньку игрушечным одеяльцем. И все вокруг любили и тетю Дусю, и ее Мишу.
Вот именно эту собачку Мишу дружки-бандиты и подговорили Никсона – повесить!..
Никсон сначала долго упирался, потому что еще никого в своей жизни никогда не убивал. Но тогда дружки пригрозили глуповатому и ограниченному Никсону, что Хан не простит ему этой его слабости и прикажет избить уже его самого! Не до смерти, конечно, но пару-тройку зубов они ему все равно выбьют! И с удовльствием! Потому что подчинение главарю в банде – прежде всего! И тогда Никсон испугался этих совсем уже нешуточных угроз и согласился…
Миша был очень ласковой, милой собачкой, никогда не испытал на себе человеческой злобы и поэтому ко всем ластился и каждому давался в руки. Этим и воспользовался Никсон. Каждое утро тетя Дуся выпускала Мишеньку из квартиры на улицу погулять, а сама следила за ним из окна. Но на этот раз ее Миша не возвращался с прогулки что-то уж очень долго… Подслеповатая тетя Дуся долго высматривала его, потом открыла окно и стала звать: “Мишенька! Мишенька! Где ты, мой маленький? Ну иди же к своей маме, не шали. Домой! Домой!” Потом ей привиделось, что Миша почему-то залез на дерево, как кошка. Ей показалось это очень странным… Она, ковыляя на своих слабых, тощих ножках, вышла во двор, подошла к этому самому дереву в десяти метрах от своего окна и вдруг увидела, что ее Миша болтается на веревке, язык у него вывалился из его маленькой пасти, а его расширившиеся глаза смотрят на нее с невыразимой надеждой на спасение… Тетя Дуся не сразу поняла, что ее Миша мертвый. Она погладила его – он был уже холодный… А когда она наконец осознала это, то упала в обморок – здесь же, возле своего сыночка… Вся банда Хана в полном составе стояла неподалеку и взирала на это представление с особым удовольствием!
Весть об огромном горе тети Дуси и подлости Никсона тут же облетела все соседние дома. Все были потрясены!
Несчастного Мишу хоронили в этот же вечер – всей улицей. Народу собралось столько, будто погибла не маленькая собачка, а великий, всем известный человек! Миша лежал в квартире тети Дуси в прежней своей кроватке на боку, прикрытый все тем же своим детским одеяльцем. Пасть и глаза ему сердобольные женщины прикрыли. Тетя Дуся окончательно потеряла разум, не понимала, почему у нее дома и под ее окном собралось столько народа. Она смотрела на своего песика и только безотрывно повторяла:
– Спи, мой Мишенька, спи, мой мальчик… мама тебя любит…
Когда эту кроватку наконец взяли в руки и понесли на улицу, она удивленно спросила:
– Зачем? Куда вы несете моего сыночка?
– На свежий воздух, – ответили ей, – погулять…
– Да, да… – закивала она головой, – правильно, пора…пора…он всегда в это время гуляет…
На улице было прохладно, и соседки стали искать что-нибудь из теплой одежды, чтобы ее надеть на тетю Дусю. Они открыли ее платяной шкаф, и там на самом видном месте висел парадный военный мундир тети Дуси – китель и юбка. На плечах кителя были погоны капитана, а на груди – много орденов и медалей. Оказалось, что тетя Дуся тоже была на фронте и не просто воевала, а была самым настоящим героем! Только она никогда никому об этом не рассказывала, вела себя очень скромно, и все узнали об этом впервые… Этот китель надели на тетю Дусю и под руки вывели ее из квартиры. Когда люди увидели, что за телом Миши из подъезда выходит старая седая женщина в военном кителе в ранге капитана, то сначала никто ничего не понял. Потом все остолбенели! И лишь потом всё осознали… Те мужики, кто прошел фронт, знали, ЧЕГО стоят такие значительные награды! Кто был в тот момент в шляпе или фуражке, поднесли руки к голове, отдавая своему собрату по оружию воинскую честь! Кто был без головного убора, просто встали по стойке смирно. У многих на глазах появились слезы…
Вся огромная толпа скорбящих людей вслед за телом Миши направилась на пустырь неподалеку. Милиционеры, ничего не знавшие о случившемся, сначала подумали, что происходит какая-то непонятная демонстрация. Приехало сразу несколько милицейских машин, чтобы задержать организаторов беспорядка. Когда же им наконец объяснили, что происходит на самом деле, то милицейские машины все разом загудели, отдавая таким образом честь и тете Дусе и последние почести ее “сыну”!..
Когда кроватку с телом Миши опустили в маленькую могилку, к тете Дусе вдруг вернулось полное сознание. Она страшно закричала!.. А когда Мишу закопали, она упала на его могилку и сквозь рыдания повторяла:
– Фашисты! Фашисты! Убили!.. Убили!.. Опять убили!.. Убили у меня всех… и мужа…и сына…и второго сына…зачем мне жить?..убейте и меня!.. фашисты!!!
Все заплакали… долго безмолвно стояли…а потом медленно разошлись…
Многие мужики после этого крепко напились! Потом некоторые из них собрались под окнами квартиры, где жили Тачковы, и кричали им матерные слова и обещали тоже убить их сына-выродка!
В этот день Никсон ночевать домой так и не пришел…
Не пришел и на второй день. И на третий. Исчез вообще… Его отец облазил все чердаки и подвалы, где мог прятаться их звереныш, но всё безрезультатно… Мать Никсона и без того была очень больной. А в результате всех этих переживаний у нее поднялось давление, его ничем не смогли сбить – в результате у нее произошло кровоизлияние в мозг, отнялись ноги, и она потеряла дар речи. Ее положили в больницу, но врачи сразу же сказали, что задеты серьезные нервные центры, и выздоровления не будет уже никогда…она безнадежна…
Милиция обнаружила Никсона через неделю – в другом городе, на вокзале. Грязный и голодный, по ночам он спал там на лавке, а днем бродил по базару и выпрашивал у торговцев какой-нибудь еды… Его, конечно же, вернули домой, а еще через две недели в больнице умерла его мать… Вернувшись после похорон домой, Пеленочник сказал сыну:
– Ты убил свою мать… Как ты будешь после этого жить – не знаю… Сынок, сынок…и зачем только она тебя родила?..
И после этого уже не разговаривал с сыном. Совсем. Он только утром молча уходил на работу. Вечером возвращался, садился на диван, обхватывал голову руками и тяжело вздыхал… И всё время молчал… Сына он перестал замечать вообще… Забыл о его существовании. Не выдержав всех этих потрясений, Никсон повесился. Ночью вошел в туалет, в подавленном состоянии он соображал еще хуже, чем до этого, встал на унитаз, привязал веревку к шнуру от лампочки на потолке, накинул петлю на шею и спрыгнул вниз… Отец сквозь сон услышал громкий стук в туалете, бросился туда – Никсон лежал полузадушенный на полу, голова его была рассечена, из раны ручьем текла кровь. Но он был живой. Старый шнур от лампочки не выдержал его веса, оборвался, Никсон рухнул вниз, ударился головой об унитаз и потерял сознание. Отец попытался остановить кровь из его раны, весь измазался в крови сам, потом обессиленно сел на пол, положил его голову себе на колени и залился горькими слезами. И начал умолять его:
– Сыночек, ну зачем ты так?..не умирай! Живи! Живи! Сыночек мой..единственный…
После этого Никсон изменился так, словно это был совсем другой человек. Стал тихим, молчаливым, сторонился всех, абсолютно ни с кем не общался… После окончания школы он вообще выпал из нашего поля зрения. До нас доходили о нем лишь самые отрывочные сведения: что он сначала отслужил в армии, потом закончил военное училище, стал офицером. И это было всё. И лишь двадцать лет спустя из газет мы вдруг узнали, что наш Никсон за боевые заслуги получил очередной орден Мужества и его вручил ему президент в Московском Кремле! Вот это был самый настоящий шок! И тогда мы списались с Никсоном и пригласили его на очередную встречу выпускников нашей школы. Он ничего нам не ответил, и мы не знали, приедет он или нет. Мы думали, что он всё такой же щуплый, глуповатый хиляк…
На вечере встречи мы все сидели в актовом зале и вдруг директор школы громко объявил: “А теперь я приглашаю на сцену нашего знаменитого выпускника, прославленного орденоносца Дмитрия Сергеевича Тачкова! Прошу вас, уважаемый Дмитрий Сергеевич!” И сам первый ему зааплодировал. Из задних рядов поднялся высоченный, могучий, как стальная колонна, бравый подполковник, вся грудь которого была увешана орденами и медалями! Мы не сразу сообразили, что это и есть наш бывший Никсон… Переглянулись… А потом все дружно ему зааплодировали вслед за директором.
Никсоном Митьку уже никто и никогда больше не называл!
После торжества в актовом зале мы всем нашим бывшим классом собрались в кафе. Начались воспоминания: “А помнишь?..а не забыл?..” Митька Тачков сразу же предупредил нас:
– Ребята, спрашивайте меня о чем угодно, только не напоминайте мне о моем хулиганском прошлом. Иначе я просто уйду. Хорошо?
– Естественно, будем помалкивать! – пообещали все мы. – Всё это давно забыто и предано земле.
И тогда он начал нам рассказывать жуткие вещи о том, как он воевал в Чечне.
– Однажды, – сказал Митька, – наш гарнизон в самом центре города окружили ваххабиты. Их было, наверное, человек триста или пятьсот, никак не меньше. Огонь открыли по нам страшный! Кто из нас остался живой, все сгруппировались в здании штаба. Отбиваемся от сволочей сутки! Боеприпасы уже на исходе. Передаем по рации командованию:
– Погибаем! Выручайте!
А генерал отвечает:
-Подкрепление танками вам вышло. Но ваххабиты заблокировали их в горах. Тоже ведем бой. Держитесь, скоро будем!
А нам уже нечем держаться. А ваххабиты издеваются над нами: установили мощные динамики, направили их на нас и кричат нам: “Русские гяуры! Выходи все по одному! Всем вам секир башка! Как баранам!” И следом включили свою музыку. Да такую веселую, что просто разлюли-малина! А нам действительно – всё! Полная хана! Только бросаться в штыковую атаку… И то бестолку – перестреляют, как цыплят! Перещелкают, как сухие семечки! Снайпера бьют – носа не высунешь!.. Мы уже, как когда-то защитники Брестской крепости во время второй мировой, пишем на стенах фломастерами: “Умираем, но не сдаемся!” И все подписываемся: рядовой такой-то, капитан такой-то… Передаем в эфир:
– Братцы! Прощайте! Не поминайте лихом. Погибли за родину!
И тут наш генерал нам отвечает нам по рации:
– А вот хрен вам! Не дам погибнуть моим ребятишкам! Всех вас представлю к званию Героя! Вы у меня еще все поедете в Москву – золотые звезды получать!
Дозвонился чуть ли не до самогО президента! В общем, прилетают пара наших “Мигов” и дают залпы ракетами! И те взрываются прямо в центре площади, где ваххабиты уже в открытую свои лезгинки пляшут, победу празднуют! Не поверите, как в замедленной съемке, все мы отчетливо увидели, как их оторванные головы, руки, ноги, кишки полетели во все стороны! И всё! И сразу тишина! И ни одного ваххабита! Кто из них живой – уползли в свои норы, переоделись простыми чеченами. Кто раненый – ползает по земле, свои кишки по всей площади собирает…Ну, Героя мне за этот бой, конечно, не дали – не хватило чуть-чуть до Героя… Генерал с этим малость перегнул. А вот свой первый орден Мужества – заработал честно! – сообщил Митька почти с небрежной улыбкой, словно это была не война насмерть, а легкая турпоездка на Кавказ, к морю…
– Но ты же был ранен. Как это случилось? – спросили его мы.
– По нашей же небрежности, – опять с улыбкой сообщил он. – Потеряли бдительность в бою. А там всегда был бой! Там не было фронтов – война повсюду, на каждом шагу! Идем как-то впятером по их кишлаку. Жарища страшная! Некоторые из нас броники сняли, дали телу отдохнуть. Проходим мимо песочницы, в ней играют десяти-двенадцатилетние дети. Мы – ноль на них внимания. А это – дети ваххабитов! Один из них в этой самой песочнице под брезентом “калаш” прятал. И только мы прошли мимо них, показали им спины, как этот ваххабит сопливый дает нам в спину из этого самого “калаша” очередь! Троих из нас сразу наповал! А кто был в бронике – ранен. Ну и я в том числе. Всего-то и делов… – опять небрежно сказал он. – Сами виноваты. Дети – это такие зверёныши! Если дашь им волю!
Мы все уже достаточно выпили, забыли о нашем обещании, и кто-то напомнил Митьке:
– Да, да, точно! А помнишь, каким сам был бандюганом? Помнишь тетю Дусю? Её Мишу?..
Лицо Митьки мгновенно стало серым… Он вдруг махом выпил целый стакан водки и тихо сказал нам:
– Ребята, ну я же просил вас не напоминать… Не казните меня этим… Нет мне за это прощения!.. Никогда!.. – он закрыл лицо обеими ладонями, и мы увидели, что из-под них вытекают слёзы… потом добавил, – ведь это же я вот этими вот своими руками убил мою маму…
Он резко встал и ушел. Навсегда! Больше он на наши встречи уже не приезжал. Несколько раз я видел его издалека – он проходил по улице мимо, и я даже окликал его, но он не поворачивал в мою сторону головы. А может, мне только казалось, что это наш Митька…