Казалось бы, беззаботна сибирская деревня в октябре. Хлеба скошены, огороды убраны, а скот жадно доедает у двора оставшуюся зелень. Самое бы время мужику на селе отоспаться. Ан нет, село не город, в нем отпусков не бывает, здесь всегда какая-нибудь работенка да найдется:
— Вань, ну что ты весь день храпишь? — отложив в сторону пряжу, толкнула мужа Марья Бастрыкина. — Сходил бы хоть у поросенка почистил, а то он скоро в своем дерьме утонет.
— Да не сплю я, — сонно открыл глаза Иван и, кряхтя, уселся на край кровати. — Погода на дворе меняется. Голова болит, все тело ломит. Контузия, мать ее! — скребя пятерней, почесал он свой затылок. — А где ребятишки. Что ты их не пошлешь? — зевая, поинтересовался Ванька, подтягивая штаны со спинки кровати.
— Ребятишки? – уставив на него свои глаза, усмехнулась Марья. — Ребятишки все в тебя, не успеешь моргнуть, как они портфели в сторону и за дверь. К ночи только явятся, пожрут и сразу за уроки.
— Пусть бегают, пока маленькие. Успеют еще, наработаются. Сам схожу, управлюсь, — грузно поднялся Иван.
Детей он любил. Дети и животные в этом мире казались ему самыми безобидными существами.
Сырое небо и легкий осенний ветерок быстро разогнали остатки его сна. Было за полдень. На улице ни души, лишь только где-то в серой глубине неба громко горланили пролетавшие гуси. Выругавшись, он поднял с завалинки велик, притулив его стены, присел на пенек. Достал кисет и, сворачивая самокрутку, по-детски улыбнулся, вспомнив поговорку отца. На знакомый запах махры, из скирды, уложенной у пригона, выполз заспанный Волчок. Вытянув лапы, протяжно прогнулся и, радостно виляя хвостом, приплелся к хозяину.
— Что, лентяй, выспался? — ласково потрепал его Ванька.
— Ну, беги с дружками, побегай!
Волчок понимал хозяина с полслова. И не стал ждать особого приглашенья, а с восторженным лаем рванул через калитку на улицу.
— Вот зараза, чуть с ног не сшиб! — раздался ему вслед знакомый голос.
Иван обернулся. У ворот, навеселе, стоял двоюродный брат Ивана, Федор Шевченко.
— Здравствуй, братка! — поприветствовал он хозяина.
— Здорово, коль не шутишь!
— Зашел вот тебя подлечить, — подмигнул Федор, похлопывая по отдутому карману своего заношенного пальто. — Сергеевна-то твоя дома?
— Дома. Носки ребятишкам на зиму вяжет.
— Ну, неси тогда стакан и закуски. Здесь выпьем.
Охочий до водки Иван, забыв про поросенка, гремя сапогами, лётом слетал в дом и обратно. Услужливо усадив Федора за сбитый стол под облетевшей черемухой, торопливо разложил закуску:
— А ты что сегодня гуляешь? Ты же в школе должен быть. Выходной, что ли?
— Да ну их, в Бога мать! — злобно сплюнул Федька и, вытянув обиженно губы в трубочку, протянул, — им Федор Федорович нужен был, когда Нюрка техничка преподавала. Как только отстроил, поднял школу, так сразу лишним оказался. Диплома, говорят, у тебя нету. Уволили, гады. На наряд с мужиками ходить буду.
— Ну и правильно. С лопатой оно попроще, дипломов не надо, – добродушно улыбнулся Иван, подставляя стакан.
— Это тебе попроще, ты всю жизнь с лопатой! У меня восемь лет армейских улетели коту под хвост, тут еще и со школы уволили! А я все-таки офицер! — обозлился Федор.
— Ты что, один офицер, что ли? — ухмыльнулся Ванька. — Вон, Венька Сембратович – капитан, на фронте ротой командовал, а сейчас в бригаде весовщиком, и не горюет.
— Венька ротой командовал?! Кто бы этому жлобу роту доверил. Да он младшим политруком был! Газетки твой Венька всю войну развозил. Трепач из политотдела. По их газетам и листовкам, все немцы еще бы в сорок первом закончились. Партия Веньку кормила. Но он и ее просрал. Когда в голове извилин мало, рано или поздно скажется. Ему бы партии пятки лизать, а он бутылку обнимал. Вот и турнули его. Хааа! Коровам хвосты крутить! — вылупив свои глаза, злорадно прохохотал сивухой Федька. — Это я пехотное училище с отличием закончил, мог бы, как минимум, батальоном командовать. А мне дулю! До Победы во взводных, лейтенантом ходил. Три ранения, ни одной награды. Да и у тебя их не густо. Контузия, ранений куча, а даже задрипанной медали нет.
— Их тогда нашему брату не шибко давали, — виновато оправдываясь, перебил его Иван. — Хотя я и так счастлив, другим похуже досталось. Не успевали друг друга закапывать.
— Да не в этом дело! — рубанул рукой Федор. — Меня не раз представляли к награде, к званию, но все рапорта через особиста. А тот их в клочья. Такой же жлоб был, как твой Сембратович. И все из-за этих двух мудаков!
— Каких мудаков? — не понял Иван.
— Да из-за брательников наших, моего Мишки и твоего Гришки!
— А чем же тебе Гришка с Мишкой помешали? — опять недоуменно переспросил Иван.
— А ты будто не знаешь. Трусы они, в плен сдались. Предатели! – злобно подытожил Федька.
Ваньку, Гришку и Мишку призывали в первые дни июля. Страшный был год. Стрелок Иван, конечно же, не мог представить всю трагедию Красной Армии, постигшую ее в начале войны. Судил о ней он лишь по гибели своей части. В октябре сорок первого их полк попал в окружение. Командование, почуяв опасность, сбежало. Голодные, без патронов, в одних гимнастерках, штыками и лопатами отбивались они тогда от наседавших фрицев. Лишь только на десятый день к ним пробился нарочный с приказом оставить высоты. Но у израненных, обессиленных бойцов уже не было сил на отступление. Поняв, что помощи не будет, командовавший ими лейтенант Строкин, спасая знамя полка, собрал небольшую группу. С этой группой Ивану и удалось вырваться из кольца. Знамя тогда они вынесли, а вот большинство оставшихся в окружении попало в плен. Эти бои на высотах до гроба врезались в его память, сформировав насчет плена собственное мнение. И брошенные Федькой слова мгновенно вызвали у него бешенство:
— Ах ты, говнюк, в Бога мать! — заорал он. — Да ты войны не видал. Ты на фронт в сорок третьем приехал, когда медали делили! Предателей нашел!.. А ну-ка забирай свою водку и пошел на хер с моего двора! — вскочил разгневанно Ванька и, сунув Федору бутылку, вытолкал его за ворота.
— Вот гад, приперся! Разозлил тока! — кидая с выдохом навоз, возмущался Иван. — Медальку ему не дали. Так он в предатели всех записал!