В этом году ртутный столбик достигал 40 градусов по Цельсию и перепрыгивал эту отметку несколько раз. Самое низкое падение летних температур наблюдалось здесь 146 лет назад, с тех пор заставляя Шанхайские кондиционеры работать на полную мощность. Четыре тайфуна ударили по городу в промежуток одного месяца. Тайфуны Ампил, Джонгдари, Яги и Рамбия спровоцировали оползни в конце июля, неся с собою град и шторм. Принятие серьезных мер, включая эвакуацию людей, проживающих в областях, подвергнувшихся наиболее сильным ударам, отмену поездов и самолетов, внесло свои коррективы в планы десятков тысяч. В конечном счете, Шанхай остался преимущественно невредимым, а сезон тайфунов сошел на «нет», истощив свои силы.
Журналист Энди Борхэм, прибывший сюда из Веллингтона, Новой Зеландии, проживал в Китае уже около шести лет и давно свыкся с особенностями местного климата. Он имел магистерскую степень по китайскому языку и культуре, полученную им при университете Фудан, и интересовался всем тем, что имело хоть маломальское отношение к современному китайскому обществу.
В 2015 году Шанхай стал первым городом китайской большой земли, не считая Тайваня и группы больших островов, инициировавшим политику «должного» использования иностранных языков. Теперь команда из 120 должностных лиц и лингвистов обходила город, устраняя неточности на рекламных щитах и дорожных указателях, с тем, чтобы не дать гостям «затеряться в переводе». Энди не знал почему, но он скучал за всеми теми: «осторожно поскользнитесь» (xiaoxin dihua) или «ударяйтесь головой осторожно» (xiaoxin pengtou).
Объектом его нынешнего исследования стал шанхайский Брачный Рынок, расположенный в самом сердце Шанхая на Пипл Сквер. Это по второй зеленой линии метро здесь. Рынок начинает свою работу по выходным где-то между двенадцатью дня и функционирует до пяти вечера. Вдоль аллей и тропинок сотни людей усаживаются в ряд, дивуя древними или вполне модернизированными орнаментами раскрытых зонтов, представленных здесь в полном рыночном разнообразии. На зонт традиционно крепится некий «памфлет» или же бумажная табличка, вдоль и поперек исписанная китайскими иероглифами. Иероглифы, как правило, преимущественно двух-трех цветов – синие и красные, иногда черные. Сложно сказать, есть ли в этом некая символика. Информационный лист или памфлет (как его тут называют) содержит сведения о возрасте жениха или невесты, росте и весе, образовании, доходах и особых достижениях. Иногда даже можно взглянуть на фотографию кандидата, которая прикрыта небольшим стикером.
Публика, представленная здесь, весьма разнообразна. Стрижка, платье и манеры вам расскажут многое о доходах, ожиданиях и среде, в которой вращаются пришедшие сюда. Не обходится и без светловолосых иностранцев, с любопытством продирающихся сквозь толпу. Их пребывание здесь обычно не вызывает никаких эмоций у местного населения, что можно с легкостью прочесть по равнодушным лицам этих шанхайских «свах». Обеспокоенные родители, дедушки и бабушки, дядюшки и тетушки часами дежурят в парке в поисках пары для своих незамужних или неженатых отпрысков. Воодушевленные участники втянуты в горячие дискуссии, связанные с обсуждением аспектов брачного договора, и наперебой расхваливая все те особые качества, которыми, по их мнению, обладают представляемые ими женихи и невесты. Такой себе сайт знакомств на парковых просторах реального мира. Чем бы все это не казалось со стороны, на самом деле Брачный Рынок – вполне традиционное и постоянное занятие в Шанхае.
Энди Борхем давно знал об этом месте и даже пару раз проходил мимо. Однако ранее об этом ему писать не приходилось, и поэтому он не особенно вникал в эту сферу жизни местного населения, занимаясь вопросами, как ему казалось, более глобального характера. Он прошел вглубь парка, сделав попутно несколько снимков, встреченных с явным недовольством.
Сегодня парк был особенно полон туристами. Их легко было узнать по телосложению и светлым волосам девушек, заплетенным в косы или закрученных на затылке. Они носились парами или группами, не до конца понимая, где именно очутились.
Заметив Борхема, небольшая группа новичков поинтересовалась у него о происходящем. Энди про себя отметил узнаваемый славянский акцент. Он остановился и дал краткую историческую справку. «Я сейчас пишу об этом», – добавил он. Видимо, информация весьма развеселила гостей города. «Это будет довольно занимательная статья, дружище!», – заметил крупный мужчина, одетый в просторную льняную рубаху и шорты до колен.
«Злата, ах, как удачно мы тебя сюда привели! Сейчас подыщем тебе подходящего жениха! Марек сойдет за отца, а Эльжбетта сыграет роль матери», – расхохотался мужчина помоложе.
«Мы здесь преподаватели по обмену, – пояснил Марек. – Наш университет в Варшаве имеет договор со здешней кафедрой. Вот мы и приехали на год, но почти еще ничего не видели. Это наши первые выходные. Эльжбетта – моя zona, – представил он. – Стефанос прибыл из Греции. У него свои дела с китайской стороной. А Злата – наша молодая колежанка».
Энди представился. Иностранцев в Шанхае было пруд пруди, и он порядком от них устал.
«Давай, Стефанос, сфотографируй!», – Злата вынула небольшой зонт, который она постоянно носила в своей сумке через плечо на случай непредсказуемой шанхайской погоды, и протянула киприоту свой смартфон.
Зонт распахнулся, сливаясь с цветом ее футболки и башмачков на плоской подошве, и девушка, очаровательно улыбаясь, как это мастерски умеют польки, изобразила пару поз. Энди это показалось милым. После этого зонт оказался свернут и отправлен назад в сумку. Компания уже было двинулась вперед, как вдруг солидный китаец лет пятидесяти, брюках и белой рубашке подошел с мобильным телефоном в руках и, удерживая Злату за локоток, стал показывать фото своего сына. Позади него, чуть в сторонке, с ноги на ногу переминался мужчина постарше, лет семидесяти, вероятно, его отец, дед жениха. Парень на фотографии выглядел довольно молодо. Он был коротко острижен, что называется «под ежика». Четко по плечам сидела военная форма, цвет которой было сложно определить из-за настроек яркости на его телефоне. Затем последовала детская фотография юноши. На ней он казался даже очень мил, вероятно, гораздо привлекательнее, нежели теперь, повзрослев. После чего упорный отец продолжил листать галерею, представляя изображения шанхайской квартиры, в которой должны будут жить молодожены. Квартира выглядела просторной и, по современным меркам, достаточно неплохо устроенной. Нельзя было не заметить наличие необходимой техники и необычных ярких штор на стальном фоне, подобранных явно со вкусом. На заставке экрана имелась фотография жены китайца – будущей свекрови, женщины изящной и, несмотря на ее годы, по-прежнему красивой. Злата покраснела. Китаец попросил с ней сфотографироваться.
«Вы должны серьезно обдумать наше предложение», – добавил он. Энди Борхем, без особых сложностей изъяснявшийся на мандарине и так и не успевший отойти далеко из-за своего любопытства к происходящему, перевел Злате последнюю фразу, поблагодарив представителей шанхайской семьи за оказанную честь.
«Ну, и дела!, – воскликнула полька, – Да меня же здесь еще и продадут. Нужно срочно убираться отсюда».
«Нет-нет!, – пошутила Эльжбетта, – Мы намерены торговаться».
Злата прошла вперед, и остальным ничего не оставалось как последовать за ней. Позади все еще был слышен голос китайца, выкрикивавшего дополнительные предложения, но группа больше не остановилась. Борхем, держась чуть в стороне, двинулся за ними, только лишь оттого что ему было как раз по пути.
Не успели они прошагать и пяти метров, как пожилая китаянка без передних зубов предложила Злате своего сына. Полька сделала запретительный знак.
«Вам нужен жених?», – послышалась вдруг уже на английском. Голос исходил со стороны китайской пары, которая шла позади. Преподаватели вздохнули и направились к выходу из парка.
«Кто за то, чтобы наведаться на один из старых рынков?» – предложил Марек.
«Это по десятой линии метро?» – поинтересовался Стефанос.
«О, она такого милого лилового оттенка», – заметила Эльжбетта, указывая на выведенную стрелочку на асфальте.
«Очень удобно, что все здесь имеет свой цвет. Наша вторая линия такая же зеленая, как эти листья на воде», – Злата указала в сторону пруда, где росли лотосы. Один из них даже цвел огромным бело-розовым бутоном среди однородной зелени с большими нежными листьями, ножки которых уходили глубоко под воду. А затем вся компания скрылась за густым грубым кустарником за поворотом.
Энди Борхем свернул в противоположную сторону. Он еще планировал заглянуть в «Барбароссу» – марокканский бар, где в счастливые часы между пятью и восьми подавали напитки с пятидесятипроцентной скидкой. Именно в этом месте и отмечались удачные сделки. К сожалению, когда журналист приблизился к месту назначения, оказалось, что бар закрыт на ремонт, а вокруг взад и вперед сновали неутомимые рабочие с тележками.
В виду того, что это были выходные, в редакцию Энди заходить не стал. Он отобедал в любимом китайско-турецком ресторанчике в центре напротив отеля «Скайлайн» и вернулся к себе домой, чтобы оставшуюся часть дня посвятить работе и неизбежным домашним делам. Он даже было стал подумывать о том, чтобы нанять китайскую горничную, но идея о пребывании кого-то еще в его личном пространстве ему претила.
По утрам Энди обычно готовил сам. Ланч и ужин было удобнее заказать. Тем более, вся эта возня с супермаркетом и продуктами отбирала довольно много времени и не вписывалась в его насыщенный график и дедлайны. Борхем был достаточно амбициозен, мечтая о Пулитцеровской премии и возможности писать на серьезные темы, не исключая возможности поработать в горячих точках, которых в последнее время немало было разбросано по всем уголкам планеты. Новый глобализованный мир, как уже дважды в человеческой истории до этого, снова собирался воедино известной и самой опасной силой притяжения – войной. Охваченные пламенем участки Земли, словно капельки ртути, сползались друг другу, неся за собой смерть. Но пока наиболее важные города соблюдали официальный мир, имело смысл наслаждаться разнообразием планеты, параллельно стараясь стать не просто одним из скоро забываемых имен, прочитанных наспех в утренней газете.
В Китае у Борхема случилось несколько романов, преимущественно с девушками с континента. Все они, довольно различного типажа, были для него хороши до тех пор, пока были удобны. Как только возникали сложности, а с девушками всегда рано или поздно так бывает, Энди пропадал, лишь изредка позволяя себе учтивые смс в ответ – так, на всякий случай. Возобновлять старые романы в его привычку не входило. Истерик он не любил, как и феминизма в целом. Однако его официальная рабочая версия предполагала продвинутость взглядов, и в своих статьях для европейских изданий он всячески поддерживал права женщин по всему миру.
– Терпеть не могу Гертруду, – как-то признался он одной из тех, с кем на тот момент делил постель. – Просто не выношу ее. Все эти заумные высказывания и пафос. Неудивительно, что в свои пятьдесят она внеочередной раз одна, невзирая на довольно любопытную внешность. При этом ей ни за что не дашь ее лет.
– Но ты ведь постоянно поддерживаешь ее в общем чате, – не поняла Адель.
– Это все социальные отношения. Не более. Она имеет значительный вес здесь и пользуется уважением во Франции.
– Ты бы смог с ней переспать, если бы это потребовалось? – спросила Адель.
– Ради эксперимента? Думаю, все же нет. С ней бы это создало определенные сложности потом.
– Но у тебя бывали женщины постарше?
– Я современен.
– Что у нас с тобой? – поинтересовалась Адель.
Энди просто поднялся и пошел принимать душ, без пауз и церемоний. – Ты можешь остаться, если хочешь, – предложил он Адель, стирая с себя белым махровым полотенцем теплые капли, – мне же нужно работать.
После была одна китаянка, Лили, совершенно не похожая на других. Высокая, худенькая, очень стильная, с необычно большими глазами и довольно прогрессивными взглядами, как для местной девушки, что, впрочем, неудивительно: она занималась искусством. Свои картины она писала по ночам и, подобно Борхему, чрезвычайно ценила личное пространство. Лили отделилась от родителей еще в шестнадцать, будучи единственным ребенком в семье, и виделась с ними не чаще раза в месяц. Это внесло определенную напряженность в общение с ними. При этом к двадцати восьми годам она уже занимала видное место в определенных кругах и неплохо зарабатывала. Борхем ей изначально не понравился, и ему пришлось серьезно потрудиться, дабы добиться ее благосклонности. В Шанхае мужчина, не имеющий собственного жилья, вообще не воспринимается всерьез. Теперь из постели он был изгнан сам и часто оказывался вынужденным возвращаться домой среди ночи, бродя длинными улицами города или пользуясь одним из общественных велосипедов на обочине, просто сосканировав код своим сматрфоном, как делали все здесь. На Людях Лили предпочитала вести себя отстраненно, больше по-приятельски, а через год тихо и без объяснений вышла замуж за китайского редактора из другого города, забыв упомянуть об этом даже своим друзьям и так и не надев кольца. Борхем был сражен. С тех пор женщин у него не было.
По возвращению домой, Борхем застал ряд сообщений, в том числе и от друга, работавшего в Венгерском консульстве здесь. Гергей был очень взволнован. Он только что вернулся из Саудовской Аравии, где намеревался провести свой небольшой отпуск. Так случилось, что по дороге из аэропорта они попали в пробку. Скопление автомобилей было вызвано тем, что один из водителей насмерть сбил двадцатилетнего юношу. Были приглашены родители несчастного: в подобных случаях вопрос всегда решается с участием родственников пострадавшего. У сторон есть выбор обратиться в суд или же обсудить меру наказания между собой. На этот раз без суда решили обойтись, и водителю просто-напросто тут же на месте отрубили голову. Венгр был ошеломлен настолько, что принял решение отменить свои каникулы и вернулся в аэропорт.
«Об этом непременно следует написать! – тараторил он в трубку. – Это же варварство! Я был уверен, что конфликт будет решен определенной суммой денег. Сущее Средневековье! В таких странах опасно находиться! Я рад, что не был там с миссией, в противном случае, мне пришлось бы остаться. Перезвони мне! Может, пропустим по пиву как-нибудь?.
Энди отключил автоответчик. Подобные случаи были далеко не новостью. Для Борхема негласно существовал список стран, в чьи дела он предпочитал не вмешиваться до тех пор, пока те имеют место на своих закрытых территориях и проходят без участия граждан другой страны, не затрагивая прав и свобод последних.
На столе лежала кипа непрочтенных газет и различных материалов, с которыми Борхем планировал справиться за вечер. Он подошел к открытому окну, из которого открывался панорамный вид на вечереющий Шанхай, и задвинул шторы, чтобы не отвлекаться.
Газеты и интернет описывали все новые и новые проблемы в Египте, Украине, Ираке, Сирии, неспокойной ситуацией между Израилем и Палестиной, волнения в Турции, окрещенные взрывами, ущемлением прав меньшинств; недопустимо смелое поведение некоторых президентов на европейских саммитах, недовольство их режимами, с которыми мириться пусть и не желали, но приходилось; общее тотальное падение мировой экономики. В родной Новой Зеландии дела на общем фоне выглядели достаточно неплохо.
Всевозможные предсказатели и провидцы говаривали, что Третья мировая война начнется из Турции. Турки, конечно, наделали много шуму в период существования своих империй, но теперь подобное развитие в современных условиях пока казалось маловероятным. Германия медленно, но уверенно набирала силу. Она всегда занимала заметное место на мировой арене. Но Германия умна и осторожна. Франция, да и вообще старушка Европа в целом уже не в счет. Ее уже дожирают и поглощают беженцы из Африки, медленно, но уверенно ассимилируют выходцы из мусульманских стран. В Париже и так уже давно стоит вопрос чистой крови, совершенно не обязательной в глобализированном государстве. Борхема всегда удивляло, почему Европа, с такой легкостью принимавшая в свои объятия алжирцев, пакистанцев, нигерийцев, арабов, индусов и даже латиноамериканцев, выстраивала бетонную стену перед славянами. Славяне были в целом значительно податливее и более легко адаптировались к новым условиям, уже через каких-нибудь два-три поколения полностью растворяясь в принявшей их нации. У них было схожее христианское вероисповедание, стиль жизни и уровень образования. Но при всем при этом им больше были рады в Китае, на Дальнем Востоке, и в районах со сложными для жизни условиями или… нигде. Казалось, их брали в какое-то невидимое кольцо, некий, медленно подпитываемый информационным ядом непреодолимый ртутный пояс, с тем, чтобы в нужный для этого момент затянуть покрепче. На Европейском рынке славянская кровь была привлекательным товаром лишь в качестве все тех же невест. Средневековая инквизиция не коснулась православных угодий, позволив сохранить генофонд; а истинный феминизм все еще имел здесь слабо развитую корневую систему, как у кактуса, которому не из чего черпать воды.
Все три Рима пали, а так как «четвертому не быти», будущее новой эры, при близком рассмотрении жизни здесь, усматривалось все же за парящим драконом. Поэтому-то Энди Борхем и сделал ставку на эту загадочную часть планеты, оплот древнейшей цивилизации, который ему хотелось максимально постичь, по-настоящему, глубоко, не так, как это делают иностранные туристы и бизнесмены, самодовольные полученными крупицами знаний, лежащими на поверхности.
В понедельник по приходу в редакцию Борхем получил новое задание, довольно увлекательное, на его взгляд. Осенью, по солнечному календарю, открывался сезон сверчковых боев, куда его благополучно и направили. Сверчков специально выращивали для сентябрьских состязаний, но некоторые приходили на представление, чтобы также насладиться их пением. Подобная традиция глубоко укоренилась в китайской культуре. Сверчков содержали в специальных клетках еще в эпоху династии Танг (618-907 год нашей эры). Бои между сверчками процветали при правлении Южной династии Сонг (1127-1279). Горшочки для сверчков были созданы значительно позже (1644-1911) и отличались особым орнаментом, с выгравированными на них фигурками, цветами, птицами, облаками, водой, драконами и фениксами, различными мотивами и традиционными знаками.
В 1950е эти самые горшочки послужили инструментом пропаганды и оказали серьезное влияние на политику. Политические слоганы: «повысить производство», «мир во всем мире» и «защищайте родину» были часто выгравированы на них вместо прежних стихов и росписей.
Некоторые домики для сверчков отличались роскошью и вмещали гостиную с коробочкой для сна или lingfang, сделанную из глины, дерева или слоновой кости, а также миниатюрные фарфоровые блюдца.
Другой тип двухкомнатной квартиры делился на маленькую комнатку для мужской особи и комнату побольше – для женской. «Стена» между обеими комнатками могла убираться, чтобы пара имела возможность насладиться своим счастливым браком.
«Семейный вопрос меня преследует, – пошутил про себя Энди. – С этим материалом, конечно, Пулитцеровской премии не выйдет, но увлекательно будет точно». Это все напомнило ему о тараканьих бегах, которые обнищавшие после революции 1917 года предприимчивые русские аристократы устраивали ради куска хлеба в голодном изгнании.
Первым делом Борхем посетил Qinqing – рынок, где торговали всевозможными видами птиц и цветов, расположенный в районе Xuhui. Толпы людей окружили прилавки со сверчками, чьи цены варьировались от сотен до тысяч юаней за особь. Торговцы насекомыми вкладывали несколько рисовых зернышек с водой в каждый контейнер со сверчком.
Сверчок провоцировался на драку травяным прутиком, дабы продемонстрировать толпе, был ли тот достаточно агрессивен и насколько большой у того рот. «Те что, агрессивны и с большим ртом, считаются лучшими», – пояснял Танг, он занимался насекомыми с детства. На сверчков здесь смотрели как на гладиаторов. Проигравший удалялся, а победитель начинал петь. По словам торговца, только мужские особи могли петь и драться. Женских выращивали для разведения. «Самый дорогой сверчок в этом году был продан более чем за 100,000 юаней (77, 500 долларов)», – добавил торговец. Для многих людей это бы показалось сумасшествием, но не для энтузиастов.
«Однажды я приобрел сверчка у шангдонгского торговца за 80, 000 юаней, – рассказывал Танг. – Желтый и отливающий безупречным глянцем, он выглядел сильным и красивым. Тем не менее, его поборол сверчок, который стоил гораздо меньше моего. Я очень расстроился».
Результат, по крайней мере, никак не повлиял на любовь Танга к сверчкам. В этом году он потратил около 800,000 юаней еще на 100 сверчков. «В детстве я однажды вырастил сверчка, который, участвуя в боях, дошел до звания генерала. Он не умирал до декабря, что является долгожительством. Я устроил ему пышные проводы, положив его тельце в упаковку от сигарет и похоронив», – сказал Танг. В библиотеке Шанхая, где-то в 20-х числах сентября, проводится выставка полотен Кзу Бэнджиана, где изображена коллекция торговца.
«Господи, дома платишь баснословные деньги за британского кота в надежде, что он не сдохнет, а здесь готовы выбросить тысячи юаней за букашку», – услышал Борхем позади и обернулся. Это была Злата, которую он на выходных повстречал в парке. Энди с легкостью узнал ее льняные не тронутые химией волосы. Он так и не понял, с кем она говорила. Прежней компании поблизости не было.
«Здравствуйте снова», – она протянула ему свою хрупкую почти прозрачную ручку.
Энди поздоровался.
– Так вот вы о чем пишете. Вы же журналист? Я случайно наткнулась на ваше фото в “Shanghai Daily”. Очень занимательно! У вас интересный стиль. И все с юмором.
Энди улыбнулся и поблагодарил.
– Может эксперт по Китаю покажет мне, где можно выпить хорошего чашечку европейского кофе? – спросила Злата. – Или вы очень заняты своим исследованием?
– Да нет, я на сегодня закончил, – ответил Энди.
– Я преподаю русистику, – пояснила она, когда они устроились в одном из местных Старбаксов. – Моя бабушка была русской. Осталась в Польше после войны. Ей пришлось нелегко в нашей семье. Свекровь считала ее простолюдинкой. Ну, вы знаете, полякам свойственно причислять себя к знати, пусть и самой мелкой. У бабушки были такие длинные тонкие пальцы. И она прелестно играла на фортепиано и пела романсы. На самом деле, она была намного аристократичнее всех нас. Знала языки. Но мы никогда не говорили о ее происхождении. Тогда это никому бы пользы не принесло. Даже фотографий почти не сохранилось. Я так жалею, что не успела узнать ее девичью фамилию. Она умерла, когда я была в десятом классе, осенью; как и все вокруг. Все вокруг умирает осенью.
– А вы много знаете о своих корнях? – спросила Злата, сделав первый глоток.
Энди улыбнулся: – Достаточно, чтобы себя понимать.
– У вас ведь там такая смесь культур! – воскликнула она: полька была довольно эмоциональной.
– Как и в любой постколониальной стране. Но своего местного тоже хватает, – заметил Борхем. – Что же вас выманило из зоны комфорта? – спросил он.
– Любовь. – Злата вздернула своим маленьким носиком и сделала еще один глоток.
– Вы приехали сюда влюбиться?
– Скорее наоборот. Но для этого рассказа нужны напитки покрепче. Ах, да ладно, чего уж там, поведаю, как на духу. – Вы курите? – спросила она его.
Энди отрицательно покачал головой.
– Я только иногда, – и она зажгла маленькую тоненькую сигаретку. – Не возражаете? Обязательно разделаюсь здесь с этой глупой привычкой.
– Так вот, – продолжила она. – Я ведь была обручена, – Злата сделала паузу, чтобы пустить колечко дыма и сбить пепел. – Мы дружили с самого детства. Стали встречаться в старших классах, а после университета решили пожениться. Было выбрано платье, разосланы приглашения, заказан ресторан. Заявление мы подали заранее, за три месяца, с тем, чтобы попасть в центральный ЗАГС. Он у нас самый красивый. И что вы думаете, за неделю до свадьбы Новак мне заявляет, что он, как вам это понравится, ГЕЙ! А еще через месяц берет и улетает в Нью-Йорк с каким-то проектом. Через год я узнаю, что он официально женат на каком-то лысом парне, очень, кстати, внешне на него похожем, и они счастливы! Я видела их свадебные фотографии: оба в черных костюмах, с выбритыми головами, модными бородками и цветами в петлице пиджаков. Я даже не знаю, как к этому относиться. Быть брошенной, да еще и ради другого мужчины.
Энди молча смотрел на Злату. Ее мягкие льняные волосы доходили до поясницы, огромные выразительные зеленые глаза со слегка подкрашенными ресницами; очень женственная и хрупкая, она была хороша собой и явно об этом знала.
– Это настоящий анекдот, – улыбнулся он.
– Да, анекдот, – вздохнула славянка. – Вот только в тот момент было не до шуток. Я почувствовала, что больше не могу оставаться у себя в городе. Закрыла глаза и ткнула в первую попавшуюся точку на глобусе, что стоит у нас на географическом факультете. Когда не хватает аудиторий, мы иногда проводим там пары. А затем на вуз пришло приглашение о стажировке. И я подала документы.
– Я покажу вам Шанхай, если хотите, на выходных. Давайте обменяемся телефонами, – предложил Борхем.
– Конечно, буду вам признательна.
Злата сама его поцеловала. Где-то на третьей или четвертой встрече.
– Где ты живешь? – спросила она.
– Здесь, в центре, недалеко. Минут пятнадцать, пожалуй, будет.
– Веди! – и она взяла Энди за руку.
– Сколько у тебя бумаг! – воскликнула она. – Все равно, что профессор! Ты бы мог работать у нас на кафедре.
– Я провожу кое-какие исследования, – неохотно ответил Энди. Он не любил делиться идеями.
Злата сбросила туфельки и включила кондиционер: «Умереть можно от этой духоты!»
Энди подошел к ней вплотную и убрал волосы с ее лица. Она была как редкий вид бабочки или птички в этом мире, на этой желтой земле с ее мутными водами. От нее веяло весенними ароматами, легкими и нежными, которых не бывало среди смелого разнообразия у него дома, на родине. И он позволил этой бабочке намного больше свободы, чем кому бы то ни было до нее, опасаясь сбить нежную пыльцу с ее крыльев.
Злата приходила, когда вздумается, и так же точно уходила; приглашала его к себе или в какое-нибудь очаровательное местечко, о существовании которого он, живший здесь так давно, и не догадывался.
А затем, однажды, раскрыв свежий выпуск “Shanghai Daily”, попивая во время ланча bubble-tea, Энди заметил статью о природе шанхайских тайфунов, опубликованную на первой полосе. Статья была занятной, написана хорошим языком. В ней присутствовали культурные параллели, заметки о брачном рынке и сверчках и особенностях того, как живут люди здесь. Он узнал имя автора…
Когда позже они со Златой встретились у него, Борхем преимущественно молчал.
– У тебя проблемы на работе? – поинтересовалась Злата.
– Я не намерен этого терпеть, – наконец выдавил Борхем, не глядя ей в глаза.
– Чего именно? – она не поняла.
– Ты публикуешься в моей газете.
– Твоей? Не знала, что тебя повысили.
– Ты не журналист и недавно приехала. Как ты смеешь делать какие-то выводы? Это предательство.
– Но там нет твоих идей. Или проблема в том, что это первая страница? Да какая муха тебя укусила?
– Я тебя ненавижу.
– А может, просто ты ненавидишь женщин в целом. – Она взяла свою сумочку и захлопнула дверь.
Через некоторое время они столкнулись на одной из артистических вечеринок, организованной какими-то общими друзьями. Злата была в обществе Стефаноса. Борхем пригласил Адель, которую трахнул тут же в ванной. Та была непротив. Пьяный и развязный, он окидывал Злату торжествующими взглядами, как пес, нагадивший в тапки нежелательному гостю.
Через два дня ему в редакцию передали небольшую посылку с запиской внутри:
«В твоих заметках много любопытных мыслей – я случайно на них наткнулась, стирая однажды пыль со стола и ожидая тебя с репортажа. Но также ты во многом ошибаешься. Будучи экспертом по Шанхаю, ты совершенно не понимаешь людей из другого мира. Ты существуешь среди подобранных тобою же слов, которые создают вокруг тебя определенный имидж в обществе, но внутри тебя та же ртуть, отравляющая точки по всему земному шару».
В длинной маленькой коробочке лежал градусник.
«Будь осторожен, не разбей, дабы не дать всем остальным узнать твое истинное ядовитое естество и отравиться. Я рада, что мы не успели зайти далеко.
Злата».
14 сентября 2018.