С утра Васильичу испортила настроение молоденькая продавщица частного магазинчика, где он решил приобрести полкило котлетного фарша. Стоявшая впереди него в очереди старуха купила вермишель и спросила:
– А фарш у вас есть?
– Есть, – буркнула продавщица.
– Как он, хороший?
– Говядина со свининой. Да вот вы его спросите, он часто покупает, – и указала на Васильича.
Тому это явно не понравилось: он не прочь бы попробовать и сервелата, и курочку, но с его пенсией на деликатесы не замахнёшься. Васильич, осерчав, щелкнул искусственными челюстями и пробурчал:
– Хороший фарш, если мяса добавить, лучку, яичко…
Вышел на улицу, посмотрел на старух, которые с раннего утра сидели на ящиках под кустами акации. Перед каждой были разложены на газетах помидоры, огурцы, лук, морковь. У Васильича был сад, но после смерти жены он его продал, одному не нужен, только платить за него зазря. Деньги потратил на могильный памятник. Заказал настоящее гранитное надгробие с широкой стелой, чтобы и на его долю места хватило. Васильич не знал, когда попадет на подселение к жене. Но его фамилию, имя, отчество и дату рождения на плите гранитчики выбили. Даже тире провели. Осталось вырубить окончательную дату. Деньги на свои похороны он отложил, двести долларов. Поменял рубли. Доверия к нынешним властям у него не было. С самого начала, с перестройки. А власть, похоже, плевала на мнение Васильича. Выдавала ему пособие, чтобы он карабкался по жизни, пока сил хватит. У власти были свои заботы, а у него – свои.
Васильич больше по инерции, чем с определенной целью, подошел к газетному киоску. Постоял, вглядываясь в крикливые заголовки местной прессы, фотографии губернатора и мэра на первых полосах газет.
“Как при культе личности, – подумал он. – Портреты губера в каждом номере – и так, и сяк. А что толку – ни культа, ни личности, сплошная демагогия”.
Жизненный план у Васильича на сегодня был простой. Он еще вчера на базарчике, придя к закрытию, задёшево купил килограмм залежалого мяса, десяток яиц, луку и маленькое ведро картошки. Мясо он хотел смолоть на мясорубке вместе с луком и замоченными в остатках молока сухарями от батона и смешать все с фаршем. Тогда можно будет всю неделю приготовлять себе ежедневно по две-три котлетки на пару с картофельным пюре. Литр молока, пачка творога на два дня – вот и весь рацион, который мог позволить себе Васильич. И не потому, что был жмотом, нет, просто пенсии хронически не хватало, и ему каждый месяц приходилось выхватывать из своих нежирных накоплений сотню, а то и две сотни рублей, чтобы заткнуть пробоину в бюджете.
Возле дома его остановила почтальонка. Почтовые ящики в их подъезде были разломаны еще в первую неделю после переезда жильцов, поэтому ей приходилось разносить корреспонденцию по квартирам. Из ее рук Васильич получил листок бумаги – уведомление на получение посылки.
– Не забывает вас дочка!
Васильич хмуро буркнул в ответ и вошел в подъезд. Он был крепко обижен на эту разбитную бабенку, которая года полтора назад подошла к нему и предложила поработать у нее на даче, пообещав, что взамен ему будет все. Васильич покраснел, смешался, потом выпалил:
– Ты что, очумела!
– Вы же сейчас свободный мужчина, – не растерялась она. – Свободный, видный. А у меня домик, воздух, лес, Волга. Да хоть все лето живите. А к себе на пару месяцев квартирантов пустите, все деньги.
Матерок уже подпрыгивал на языке Васильича, но он сдержался и матюгнулся, когда уже пришел домой.
Жена умерла два года назад и никогда не замечавшие его бабы начали обращать на него внимание. Сначала выражали соболезнования, но вскоре стали вести разговоры о тягости одиночества, о том, что мужчине трудно без хозяйки, то есть пошла бабская агитация и пропаганда с целью окрутить вдовца с какой-нибудь бесстрашной особой. А такие в их трехсотквартирном доме имелись. И даже в преизбытке. И всякие: толстые, мясистые, худые и ребрастые, как стиральные доски, с взрослыми детьми, денежные и нищие, не говоря уже о пьянчужках и почти бомжихах. И хотя Васильич был еще старик в силе, шестьдесят пять только стукнуло, и постоянно ощущал в себе позывы прикоснуться к чему-нибудь теплому и женскому, он не мог представить себе, что в его квартире поселится кто-то ещё. В квартире всё напоминало ему о жене, каждая тряпка, каждая чашка. К чему только не притронешься, всё жалило воспоминанием о ней, Аннушке ненаглядной.
В молодости Васильич не обходил стороной женское внимание к своей персоне. Он тогда был очень горд и самонадеян. Женился, можно сказать, из-за жалости, уж очень Аннушка горевала, что он ее не возьмет. Женой она оказалась прекрасной: и хозяйка, и была в ней тихая, но сильно влекущая к ее телу страсть, что-то неотвязно притягивающее к себе мужа, который после загулов на стороне чувствовал стыд и раскаянье. Аннушка знала или догадывалась о его проделках, но истерик не устраивала, только иногда, когда начинало твориться неладное, спрашивала:
– А ты не влюбился?
– Нет! – честно отвечал он. Никого он не любил, только Аннушку и то в последние десять лет ее жизни, но особенно сейчас, когда она, как иной раз ему казалось, не умерла, а просто вышла куда-то на время и вот-вот должна вернуться. Вот и сейчас, выйдя из лифта, он по привычке потянулся рукой к дверному звонку, но опомнился, и достал ключи.
Квартира была двухкомнатной, просторной. В спальню он не заходил уже давно, жил в гостиной, где стоял телевизор, в который Васильич пялился все вечера. Времени свободного у него было много, а увлечений никаких, даже машину не смог купить, потому что все деньги уходили на воспитание двух дочек, а дети в наше время – удовольствие недешевое. А Васильич всю жизнь проработал на швейной фабрике, среди бабья, и заработки там были небольшие, почему-то считалось, что в легкой промышленности нужно платить меньше, чем остальным. Он ремонтировал и налаживал швейные машинки. Работа тонкая, умственная, но плохо ценилась. Перед пенсией, в начале перестройки, Васильич заимел хороший приработок в швейном кооперативе, купил в дом новую мебель, холодильник, телевизор. Мог бы купить и машину, но посчитал, что под старость не стоит загружать себя лишними проблемами. А тут как раз старшей дочке деньги понадобились на квартиру.
Конечно, как и всякий мужик, Васильич хотел, чтобы у него тоже были мужики. Два раза Аннушка побывала в роддоме, но так и не порадовала мужа сыном. Девочки, пока были маленькими, лет до двенадцати, тешили и радовали Васильича. Любил он их, тетешкал, угождал всякой детской прихоти. Но это умильное время пролетело, дочери стали бурно взрослеть и отдаляться от отца. Хуже того, они начали нести всякую ахинею про то, что они сами знают, как им поступать, а ворчание отца воспринимали с отчаянным негодованием. Аннушка защищала их, укрывала собой, а они выглядывали из-за нее и звонко тявкали на родителя.
Сейчас это давно позади. Старшая дочь, окончив музучилище, уехала в другой город, там и замуж вышла, и теперь у нее двое пацанов, которых Васильич видел всего два раза. Младшая дочь вышла замуж за офицера, родила дочку и жила на Дальнем Востоке в каком-то захолустном гарнизоне. Отцу они писали редко, только на праздники присылали открытки. И Васильич дочерей вспоминал редко, они казались ему иногда просто напоминанием о его прошлой жизни, которую уже не вернуть.
Войдя в квартиру, Васильич положил фарш в холодильник и еще раз прочитал уведомление на посылку. Взглянул на часы и, достав из серванта паспорт, пошел на почту.
Едва началась вторая половина лета, но день был по-осеннему хмурым и ветреным. Во дворе было пусто, все попрятались по квартирам, только под старой березой мужики играли в картежного “козла”. На голову Васильича упало несколько капель холодного дождя, он поежился, но возвращаться домой за зонтом не стал, тем более что из-за тучи выглянуло солнце, и листва молодых вишенок, посаженных им три года назад возле скамейки, засверкала, отражая солнечный свет влажными ветками.
“Так оно и бывает, – подумалось Васильичу. – Вроде и невеликое дело – солнце выглянуло. Но как все обрадовалось, живее стало…” Нехитрые открытия, подобные этому, стали посещать его в последнее время. Вечерами, прохаживаясь перед сном по пустырю за домом, он нечаянно открыл для себя, что бурьян, татарник, полынь и растут красиво, и пахнут приятно. Иногда ночью Васильич подолгу стоял на балконе и смотрел на звезды. Особенно в последнее время. По радио передали, что Марс подошел на кратчайшее расстояние к Земле, и он высматривал красноватую планету среди бесчисленной россыпи звезд, но так и не нашел. Попробовал поговорить на эту тему с соседом, преподавателем какой-то зауми в университете, но того Марс не интересовал, он в ответ позавидовал, что у Васильича нет машины и пояснил, что его заставляют застраховать развалюху “копейку”, иначе на дорогу не пустят. “Живем как свиньи, – опять сделал философское обобщение Васильич, – неба не видим”.
На обратном пути от почты он решил, как это всегда делал, посидеть на скамейке в заброшенном саду бывшего заводского профилактория. В руках у него был бумажный пакет, увязанный бечевкой. Старика разбирало любопытство, что ему прислала дочка. Не писала полгода и вдруг вздумала разориться на посылку. Васильич разорвал пакет и обнаружил, что ему подарили штаны. Новые, из темно-зеленой ткани, офицерские штаны от парадного мундира, правда, без красного вшивного кантика. Добротные прочные штаны. Он повертел их в руках, пощупал, вздохнул и аккуратно свернул в трубку.
Зятя Васильич видел всего только один раз. Парень ему понравился с виду, а остальное – дело дочери, об их заботах он не хотел и думать. И вот майор, не дававший знать о себе несколько лет, осчастливил его штанами с собственной задницы. Тут было над чем подумать, и Васильичу почему-то начало казаться, что штаны, это не просто штаны, обыкновенная носильная вещь, а что-то имеющее еще и другой смысл. Конечно, мысль была явно бредовая, и в глубине сознания старик понимал это, но его очень уж смущал тот факт, что ему подарили не рубашку, не спортивный костюм, которого у него, кстати, не было, а именно штаны из офицерского пошивочного материала.
Дома он нагрел утюг и тщательно проутюжил штаны через влажную марлю. Повесил их на спинку стула. Сел на диван и включил телевизор. Передавали рекламу. Мелькали зубная паста всяких видов, пиво, очень много пива, которое Васильич терпеть не мог из-за неприятной отрыжки, которая начинала его мучить, стоило ему выпить стакан хваленого напитка. И вдруг на экране возникли лихо отплясывающие быстрый танец штаны, вокруг которых дёргались молодые девки и парни. Штаны плясали, выделывая всякие коленца, и вдруг в них откуда-то сверху свалился парень и пошел плясать и выкобениваться.
Васильич тревожно посмотрел на подаренные штаны. Они мирно висели на спинке стула и не обнаруживали никакого намерения что-нибудь откаблучить. Но что это?.. Штаны вдруг соскочили на пол, постояли, раскачиваясь из стороны в сторону, и двинулись на кухню. Васильич хотел броситься вслед за ними, схватить, вернуть на место, но не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой. А на кухне уже шумела вода, звякала посуда. Потом что-то зафырчало на сковородке и потянуло горьким чадом. Васильич замотал головой, открыл глаза и кинулся к плите. Горела картошка с салом, которую он поставил разогревать. Быстро снял сковородку с горелки, выключил чайник. Подошел к окну, уперся лбом в холодное стекло.
“Что же все-таки произошло? – лихорадочно соображал Васильич. – Ба! А где же штаны, они ведь на кухне!”
Старик осмотрел кухню, открыл шкаф с посудой, заглянул в холодильник, мусорное ведро. Штанов нигде не было. Наконец догадался – они в комнате. Осторожно ступая, подошел к двери и выглянул. Штаны висели на спинке стула.
Васильич огорчился. “Старею, дряхлею, – вздохнул он. – Вот задремал и не заметил как». Включил телевизор и, лежа на диване, смотрел фильмы с частыми прослойками рекламной тухлятины. Изредка поглядывал на штаны. Они вели себя спокойно, не делая никаких попыток выкинуть какой-нибудь фокус. Засыпая, Васильич привычным движением щёлкнул пультом телевизора, и сон навалился на него, подхватил и понес в неведомый человеку мир.
Раньше сны ему снились редко, но в последнее время что-нибудь да снилось почти каждую ночь. Чаще всего про то, что он куда-то собирается уехать, торопится то ли на вокзал, то ли в аэропорт, но всегда опаздывает. Этой ночью ему приснилась Аннушка, но какая-то странная и непонятная. Снилось Васильичу, что лежит он в большой комнате на узкой кровати, а жена лежит на диване. И подходит к ней какой-то мужик, снимает парадные офицерские штаны и лезет за Аннушку к стенке. А та его обнимает и целует. Что-то они там делают, Васильич хочет увидеть, что именно, но все заслоняют темно-зеленые штаны. Наконец, Аннушка подходит к нему и говорит, что решила с ним развестись. А мужик уже успел напялить на себя штаны и разгуливает по комнате, и опять Васильич лица его не видит, в глаза лезут все эти проклятые штаны.
С тем и проснулся, оттого что нестерпимо заболела левая сторона грудины. Несколько минут лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к частому сердцебиению. Понемногу боль отступала, Васильич открыл глаза и взглянул на стул. Штаны пропали. Он зажмурился, снова открыл глаза: штанов не было, исчезли. Кряхтя, поднялся с дивана, оглядел комнату. Ни здесь, ни на кухне, ни в коридоре, ни в ванной комнате, ни в уборной, ни в другой закрытой комнате их не было. Штаны бесследно испарились. Васильич заметил, что дверь на балкон приоткрыта и почему-то сразу решил, что их украли. Правда, жил он на третьем этаже, но ловкому вору этажи не помеха.
“Да, дела, – подумал старик. – Ведь ничего больше не взяли. Вон и часы именные в золотом корпусе лежат, и бумажник, как вчера бросил на стол, так и лежит. А штаны кому-то понадобились”.
Васильич не очень огорчился пропаже, у него этих штанов было восемь штук, плюс два почти ненадеванных костюма, один двубортный, другой комбинированный: светлые брюки и коричневый пиджак. А без этого подарка и воздух в квартире словно чище стал. И настроение у Васильича было хорошее, и погода за окном веселила. Сегодня Яблочный Спас, подумалось ему. Надо будет сходить к Петру Сергеевичу за яблоками. Бутылочка, родимая, в холодильнике уже томилась почти месяц. С последней пенсии приобрел в магазине. Мужики во дворе паленую водку хлещут. Глядишь, один окочурился, другого кондрашка раздолбала, еле ползает.
Петр Сергеевич, хотя и получил квартиру, но его старый дом, как и несколько других, не снесли, перестройка спасла. В нем он и жил, не зная многих невзгод, которые испытал Васильич на себе. В доме Петра Сергеевича зимой всегда топилась печь, воду он набирал в колодце, держал в сарае пару свиней. А сад!.. А огород!.. Только не ленись, и все будет. Взойдет, вырастет, созреет, упакуется в банки-склянки и поместится в погребе. Только не ленись. И Васильич из своих окон видел, как Петр Сергеевич, загорелый, как кирпич, с раннего утра уже начинает хлопотать по хозяйству. То огород копает, то дрова колет, то крышу красит. А возле двора в траве шныряют куры, свиньи подбирают упавшие яблоки в заброшенном саду.
Позавтракав яйцом всмятку и попив чаю, Васильич еще раз прошелся по квартире. Нет, штанов решительно нигде не было. Он вышел на балкон и там их не обнаружил. Взял корзинку, с которой ходил за грибами в лес, вытряхнул из нее сухую листву. На кухне положил в нее запотевшую бутылку водки, закуску брать не стал: у соседа ее водилось в преизбытке, особенно Васильичу нравились приготовленные женой Петра Сергеевича соленые огурчики и окорок. В прошлом году он получил в подарок со свежатинки порядочный кус копченого деликатеса и наслаждался им почти месяц, отрезая каждый день по приличному ломтику для утреннего бутерброда.
На улице было солнечно и слегка припекало. День был рабочим, но немало народу толкалось и во дворе. Кто со своими машинами возился, кто ковры вытащил сушить и всякую верхнюю одежду, кто просто слонялся из угла в угол двора, усердно протирая об асфальт подошвы. Васильич знал в своем дворе не менее двух десятков бездельников, которые нигде не работали лет десять, а то и более, но, тем не менее, как-то жили, что-то ели и к вечеру обязательно напивались. Их существование было загадкой, это были явно пустые люди, но попробуй заговорить с ними, и на тебя сразу обрушится такой поток бахвальства и самомнения, что спасу нет.
Васильич не дошел еще до арки, чтобы выйти через нее к дому соседа, как его внимание привлекло что-то знакомое. Что-то мелькнуло, заставило остановиться Васильича, и он, приложив к бровям ладонь, чтобы сподручно было против солнца смотреть, насторожился, вглядываясь в крепкого, еще не старого мужика в рубашке с короткими рукавами, который споро шагал к его подъезду. Мужик был повыше Васильича и штаны, обтягивающие его ляжки, были ему коротки, всего по щиколотки. Но неожиданность была в том, что штаны на мужике были темно-зеленого цвета, как раз такие, как и пропавшие из квартиры.
– Вот это да… – пролепетал Васильич и кинулся следом за мужиком.
Лифт, на котором уехал незнакомец, громыхая, остановился наверху. Хлопнула дверь, но, сколько Васильич не прислушивался, а прошло минут пять, не меньше, в квартиру никто не зашел, не позвонил даже. Вот загадка… Васильич вызвал лифт, поднялся на последний этаж. Дверь на крышу была закрыта на замок. Он спустился по лестнице, тщательно осматривая все углы лестничных площадок, особенно возле мусоропроводов. Так и дошел до первого этажа. Но ни мужика, ни штанов нигде не было. И на улице тоже не было. Васильич выругался сквозь зубы, покрепче взял корзину и побрел в арку дома.
– Ба! Ну ты прямо экстрасенс! – воскликнул Петр Сергеевич, выходя из калитки. – А я к тебе иду. Жена небольшой сабантуйчик затеяла по случаю приезда моей сестры. За тобой послала. А ты – вот он! Заходи, гость дорогой, заходи!
– Извини, я не знал, что у тебя гости, – смутился Васильич. – Сегодня ведь яблочный Спас. Думал, приду, поздравлю. Вот бутылочку с собой захватил. А так… Я ведь не оделся! Мне вчера моя меньшая брюки в подарок прислала.
Сказал и поперхнулся. Не нужно было говорить про эти штаны, которые гуляют сами по себе.
– Да ладно тебе, Васильич! – возразил хозяин. – Ты всегда у нас чисто выбрит, со вкусом одет, сияешь, как новая копейка.
Васильич покорно поднялся на крыльцо, накрытое узорным тесовым шатром.
– Ты что-то заходить перестал, – бубнил хозяин, – живешь отшельником. Хочешь, я тебе щенка подарю?
– Какая еще собака! – отмахнулся Васильич. – Тут сам скоро собакой станешь или особачишься от такой жизни.
– Да жизнь пошла не разбери поймешь.
Дом был старый, построенный в пятидесятые годы из саманных блоков и давно бы рухнул, если бы Петр Сергеевич не обложил его кирпичами, не покрыл железом крышу, не хлопотал вокруг него круглый год. Они прошли через веранду, где на полках сияли стеклянные банки, еще пустые, для варений и солений. Дальше, через порог, начиналась кухня, а дальше – зал, где за большим столом, покрытым белой скатертью с кистями, сидели гости. Тут, кроме Васильича, все были между собой в родстве, и молодые, и старые. Васильич со всеми был знаком и со всеми перездоровался: с мужчинами за руку, а женщин приветствовал легким поклоном. Пусть не совсем по-гусарски получилось это у него, но элегантно и достойно.
– А это наша гостья, – произнес хозяин и подвел Васильича к полноватой рыжеволосой женщине лет пятидесяти, очень приятной на вид в голубом костюме, который прекрасно соответствовал цвету ее голубых глаз. Рука женщины, которую она подала Васильичу, была мягкой и ухоженной. Он осторожно пожал ее и представился.
– Галина Сергеевна, – голос у нее был мягкий и теплый.
Васильич почему-то стушевался, слегка вспотел и беспомощно оглянулся на хозяина. Тот указал ему на стул рядом с Галиной Сергеевной.
– Вы двое у нас гости, остальные свои, так что сидите рядом, а то у нас выпьют по рюмке и начнут о своих семейных делах говорить.
Подняли стопки, поздравили Галину Сергеевну с приездом, выпили. Васильич аккуратно, стараясь не пролить, выпил свой стопарик, подцепил вилкой кусочек колбаски и украдкой взглянул на соседку. Та тоже выпила водки и теперь махала, часто дыша, ладошкой возле рта. Васильич наколол вилкой огурчик и подал.
– Закусите солененьким.
– Ой, я так давно не пробовала водки! Жжет как!
А за столом уже вспыхнул разговор о новой правительственной накладке на семейный бюджет. У Петра Сергеевича и его свояка были старенькие “Жигули”, и недавно вышел указ об обязательном страховании автотранспорта.
– За мою коломбину, – сокрушался свояк, – мне нужно выложить две тысячи рублей. Это месячная зарплата моей жены! На хлеб цены подскочили, квартплата.
– И за телефон!
Все заговорили о том, что жить уже становится невозможно. Васильич это знал по себе, но никто не ругал ни правительство, ни президента. Наоборот, главу государства почему-то жалели, говорили, что ему трудно, что ему не дают порадеть за народ, мешают бюрократы.
Петр Сергеевич постучал ножом по графинчику.
– Интересно получается, – сказал он. – Начали со страховки, а взлетели до самого верха. Сейчас должен каждый жить по принципу: только бы на него не капало. Давайте бросим пустые разговоры и выпьем еще раз за Галину Сергеевну, за тебя сестренка!
Закусив после второй рюмки, мужики стали выходить из-за стола. Подошло время перекура. Васильич, хоть и не курил, тоже вышел на улицу и сел на диванчик под яблоней. К нему подошел веселый и довольный хозяин и сел рядом.
– Конечно, в этом году яблоки не очень. Но есть. Я тебе рекомендую присмотреться вот к этой красавице. “Папирка”. Хранить нельзя, а на стол в самый раз.
Но Васильич об яблоках и не думал. Его мысли были заняты другим, более интересным и волнующим.
– Красивая у тебя сестра, и молодая.
– Это Галька-то? Конечно, помоложе нас с тобой, но пятьдесят шестой уже пошел. Мы с ней редко виделись. Она в Твери, я здесь. Осталась четыре года назад одна, вышла на пенсию и приехала навестить.
– Это почему одна?..
– Дочь у нее с мужем уже лет десять как в Канаде живут. А Василий, муж Галины, погиб четыре года назад. На охоте. Перепились, кто-то и выстрелил сдуру. А тебе что понравилась сестра? Не красней, не потей, честно говори!
– А что тут говорить? Хорошая женщина, приятная.
– Десять лет тебя знаю, Васильич, и ты первый раз о женщине положительно отозвался. Как это понимать?
– А как хочешь, – буркнул Васильич и с хрустом надкусил спелое яблоко.
Гулянка растянулась до вечера. Чай пили уже в саду, в сумерках. Васильич, хотя и опрокинул несколько стопариков, был почти трезвый. Он весь день пребывал в каком-то приподнятом настроении, чувствовал себя необыкновенно легко и безмятежно. Он весь как будто светился изнутри, и это заметили другие, а хозяйка заметила с улыбкой, обращаясь к золовке:
– Сегодня у нас Васильич самый счастливый гость.
Гости начали расходиться, а Васильич и Галина Сергеевна стояли возле яблони и смотрели на звезды.
– Я в последние дни вечерами все смотрю и никак не могу найти Марс. Он должен быть крупней звезды, цвет красноватый. Он где-то там на юго-востоке. Сейчас он находится на самом близком расстоянии от Земли. Это бывает один раз в пятьдесят лет…
Их плечи соприкасались. Хотя Васильич сильно робел, он решился взять ладонь Галины Сергеевны в свою. Она не отняла руку, и они стояли и дышали вечерним воздухом, пропитанным запахом спелых яблок, первой палой листвы и чувством невыразимого ожидания. Наконец, Васильич произнес:
– Вам, наверное, пора. Увидимся завтра. Мои окна и балкон в этом доме, на третьем этаже. Утром я всегда выхожу на балкон.
– До свидания, – тихо сказала Галина Сергеевна. – Сегодня я провела чудесный день.
Васильич шел по темной улочке, и с каждым шагом веселое настроение из него улетучивалось, а взамен на плечи налегала усталость и щемящее чувство одиночества. Он думал о том, что может быть завтра или через несколько лет, но обязательно случится что-то непонятное и, возможно, ужасное, то, чего не избежит никто из живых. Бог, конечно, есть, осуществится и будущая жизнь на этой же земле. Но кто в ней воскреснет? Богу должны нравиться добрые, честные и веселые люди, а много ли их побывало на земле?.. Каждый из нас и лгал, и блудил, и окаянствовал. За две тысячи лет избранных вряд ли и сотня тысяч наберется. А ведь их нужно больше, чтобы заселить всю землю. Вот и ждет Господь, терпит до известного только ему числа. И Васильич знал, что в это будущее он никак не попадает: и жене изменял, и тридцать лет в КПСС состоял, с такой биографией не то, что в рай, в ФСБ не примут, даже стукачом.
Первое, на что натолкнулся Васильич взглядом, когда включил в квартире свет, были столь загадочные штаны. Они висели смятые на спинке стула. Он осторожно снял их, повертел в руках, понюхал. От штанов пахло потом и табаком, они явно где-то были, но курить-то они не могли, значит, кто-то их надевал, носил. Васильич еще раз осмотрел штаны и заметил несколько подозрительных белых пятнышек возле ширинки. Это старика возмутило. Конечно, по молодости, и с ним всякое случалось, и он приходил домой после загула растрепанным до полуузнаваемости, но за такими вещами следил, бдил, можно сказать. Васильич сунул проштрафившиеся штаны в пакет, вышел в коридор и выбросил его в мусоропровод. Затем тщательно с мылом вымыл руки и, не включая телевизор, лег в постель.
Снился ему все тот же сон, будто он собрался ехать в туристическую поездку на теплоходе по Волге, но его почему-то занесло на большую пустынную площадь перед зданием обкома партии, где сейчас заседают новые власти, к памятнику Ленина. Он оббежал его несколько раз вокруг, потом вдруг вспомнил о теплоходе и припустил вниз по косогору к речному порту. Прибежал, а теплоход уже отчаливает, у него замирает сердце, он прыгает через полоску воды, а чемодан на пристани, но это его не огорчает, наоборот, он полон душевных сил. На Васильича явно обращают внимание женщины, а он взглядом ищет кого-то, и вот мелькнул знакомый голубой костюм, и к нему поворачивается улыбающаяся Галина Сергеевна.
С тем и проснулся, глянул на стул и с облегчением вспомнил, что выбросил в мусоропровод измучившие его штаны. Тут же решил, что напишет дочке письмо, поблагодарит ее и особенно зятя за подарок. Легко поднялся с дивана и вышел на балкон. День обещал быть теплым и ясным. Стал смотреть на дом Петра Сергеевича. Там, видимо, еще отсыпались после вчерашней гулянки. Во дворе и в саду никого не было видно, только куры копошились перед калиткой в траве, да лениво гавкнула на прохожего собака.
На крыльце появился Петр Сергеевич с двумя ведрами, подошел к летней душевой в саду и залил в бак горячую воду, добавил из водопровода холодной, пощупал рукой и спустился по лестнице вниз. Васильич бросился в комнату, выдвинул из шифоньера ящик и достал из футляра армейский бинокль, который подарил ему зять. Вернулся на балкон как раз вовремя. По саду шла в ярком желтом халате с банным полотенцем на плече Галина Сергеевна. Васильич, выравнивая сбившееся дыхание, приник к окулярам, отрегулировал резкость и увидел Галину Сергеевну почти рядом. Она отодвинула целлофановую шторку и вошла в душ. Через мутный целлофан были видны только очертания ее тела, и он увидел, как она сняла халат, повесила его, перекинув через перекладину, и включила воду.
– Эх!.. – жарко выдохнул Васильич и облизал пересохшие губы. Много он дал бы сейчас за то, чтобы оказаться там, в душевой, рядом с нею. Окуляры бинокля запотели, Васильич протер их краем рубахи и снова приник к ним. Галина Сергеевна выходила из душевой, халат на ней распахнулся, обнажив тяжелые белые груди и низ живота. Васильич вмиг покрылся потом и застонал. Такого с ним не бывало лет сорок, хотя юнцом зажимал какую-нибудь неуступчивую деваху, случалось и обмишулиться, но на седьмом десятке лет… Нет, он и помыслить не мог, что с ним произойдет такое.
Вода в кране была еле теплой, однако он плюхнулся в ванну и долго лежал в ней, орошал себя душем, пока не озяб и не покрылся гусиной кожей. Понемногу успокоился и стал раздумывать, что ему предпринять, как приблизиться к приезжей гостье, которая влекла его к себе до умопомрачения. Ничего не решив, он переоделся и пошел в магазин. Как-то сами собой в его сумке оказались: баночка красной икры, буженина, копченая колбаса, бананы, плитка шоколада и красивая бутылка коньяка. Подошел к киоску и купил газету. В отделе объявлений прочитал, чем развлекается народ. Выбрал оперетту. Сегодня давали “Королеву Чардаша”. Времени на приглашение дамы и на покупку билетов было еще предостаточно, но Васильич не стал задерживаться и поспешил домой.
Возле подъезда фырчал и плевался солярным дымом огромный мусоровоз, к которому рабочий подкатывал грохочущий контейнер с мусором. Васильич отшатнулся от выхлопных газов, присмотрелся и увидел на рабочем свои подарочные штаны. Они были ему широковаты, и рабочий перетянул их на животе желтым изолированным проводом.
” Ну, вот мотались, бегали, прятались, а парень враз вам место определил, – подумал Васильич. – С проволоки не сорветесь, здесь как раз вам место”.
На кухне он разместил продукты в холодильнике и вышел на балкон. Возле дома своего брата стояла Галина Сергеевна и смотрела в его сторону. Васильич закричал и замахал обеими руками, будто собирался взлететь. Галина Сергеевна увидела Васильича, приветственно помахала рукой и медленно пошла к его дому. И Васильич, не дождавшись лифта, помчался по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки.