Авиация в деревне
Уже пополудни, когда бабы шли с фермы на обед, им навстречу выбежала целая ватага ребятишек. Хотя с войны и вернулось едва не треть мужиков, но за десять лет население на селе поприбавилось и изрядно. А страна, выбравшись из руин и пепелищ, становилась на ноги. Электричество, радио, трактора, авиация…Всё это утверждалось по стране, но до села всё доходило как нечто невообразимое, чуть ли не фантастическое. И стоило первому столбу под электропровода и радио появиться у сельсовета, как всё село знало об этом до мельчайших подробностей. Так случилось и тогда, июльским утром 1950 года.
– Летит! Да вона где, гля! Здо-оро-вущий! Ща сядет небось. Поди за котлованом!, – орали деревенские пацаны, завидев садящегося, как видно, за деревней «кукурузника». Я и Ванька Марков, подтянув штаны, рванули к колхозному саду, на краю которого был вырыт котлован для водопоя деревенской скотины. А уж за ним далеко, сколько видели глаза, простиралось ковыльное поле. Не слышали тогда о целинных землях.
А аэроплан и на самом деле сел. Так близко самолёт не видел из нас никто. Разве что в кино, когда приезжала на быках передвижка.
– Вона, сел!! Гришуха, гля, да вон он, за деревами! Здоровущий какой! Ух ты! Да шустрей ты! Того и гляди, улетит, не посмотрим!
А уж от фермы и конюшни бежали мужики да бабы. Побросали вилы, грабли, подойники…Вчерашние фронтовики шли особняком и степенно. Уж они-то повидали разных чудес на войне, да по заграницам. Вскоре вся деревня была у самолёта.
Даже Шаврак с подельниками не успели похмелиться, хотя бабка Цеделёнчиха нацедила им четверть самогона, как видно, дров напилили, что леваки ей ночью завезли. Каким-то образом очутился здесь даже рахитный ребёнок пьяницы Кутюли, семнадцатый по счёту и по прозвищу «Рюмкин-110». Фуражку ему кто-то для смеха подарил с номером 110.
В деревне фамилии были не в ходу, чаще – прозвища. Нередко и сам имярек не мог вспомнить свою фамилию. Подлинность фамилий могли удостоверить два человека в деревне: председатель и почтальонка.
Между тем чумазый лётчик в кожаном шлеме возился подле мотора, тихо матерясь. Шаврак, не выпуская из рук огурец и бутыль, испрошал авиатора: «Слышь, милай, можа чем подмочь?»
Но «милай» беззлобно послал его подальше. Шаврак даже не обиделся. Ведь с НИМ поговорил сам лётчик, и тут же с собутыльниками ушёл «куда подальше» избавляться от похмелья.
А крутнуть винт летун попросил самого здорового из пацанов – Ваську. Но крутнуть с видимым результатом не удавалось много раз, видно не ладилось что в моторе. Мужики, искренне переживая, тут же свернули цигарки «козья ножка» и разом задымили. На что уж авиатор всполошился не на шутку:
– Да вы чё, мужики, охренели! А ну как ковыль займётся, да самолёт пыхнет!! Туши, давай, мать вашу!
Затушили, заплевали, затоптали:
– Ты уж того, паря, извиняй! Малость сглупили.
«Паря» извинил и попросил развернуть самолёт по ветру. Тут Васька и крутанул.
– Есть контакт!», – крикнул лётчик, и мотор взревел. Бабы испуганно завизжали и присели, держа подолы. Народ посторонился на всякий случай, даже Васька.
И долго ещё деревенские щурились, вглядываясь в небо: «Улетел!» Кому как, а нас, деревенских мальчишек, этот случай изрядно взбудоражил. А Ваську так и прозвали «Васька-лётчик». Всё чаще шли разговоры о Чкалове, Гастелло, Уточкине.
Спорили, кто важнее: моряки, лётчики, танкисты или разведчики. В библиотеке было не протолкнуться. А иногда слышалось: «А девкам здесь вообще делать нечего!»
Но про войну и разведчиков я прочёл книги раньше всех. Да и в школу пошёл с семи лет, а не как мои сверстники: в первый класс лет в девять и позже. Так что увлекался уже Жюль-Верном, Беляевым, Майн Ридом и Джеком Лондоном. А мечтал слетать на луну и мастерил телескоп.
Пели мы тогда с подъёмом:
«С героями Жюль Верна
И вы летали, верно,
В снаряде на далёкую Луну».
Реальная жизнь ожидала каждого из нас по-разному. Многие так и остались на ферме, конюшне и тракторе. А некоторых потянуло дальше – учиться в город. У нас-то школа была лишь до шестого класса. Пение преподавал безногий лётчик дядя Петя (не любил он по отчеству). Он раньше по поездам на хлеб песнями зарабатывал, да прибился к колхозу. Немецкий вёл настоящий бывший пленный немец баварец Шлей. Мы ему дали прозвище – «шлея», что в ремённой упряжке под хвостом у лошади. Он в своё время закончил художественную академию, так что мы благодаря ему рисовали куда как здорово.
Научил нас Шлей и столярничать за милую душу. В домах появились табуретки и лыжи, полки и скамейки для дойки, а то и столы. Вот только досок в деревне не сыскать: лесов-то на юге Западной Сибири почти нету. Даже единственный в деревне сортир у сельсовета имел лишь дверь с крючком и щеколдой, но без стен – их растащили на поделки деревенские.
Может где в городе и были кружки авиамодельные, судомодельные, планерные, то у нас в овраге были красная, зелёная и белая глины. А из них мы лепили «ястребки» и «мессершмиты. С ними тоже играли в войнушку. И росли. А война осталась в кино, да играх «казаки-разбойники», и «Чапаева
А коли по правде, то война в наших детских душах оставила не то чтобы след, а целую пахотную борозду. Ведь наши отцы, считай, поголовно полегли на поле боя. А кто выжил, то был инвалидом в любой степени и по любому диагнозу. А чаще – душевному. Так и называли: душевнобольной. Нередко их унижали, нежели воздавали должное. Им, пришедшим живыми с поля брани.
А десятки тысяч поистине героев были преданы незаслуженному позору под клеймом «без вести пропавший». Их вдовы и дети несли почти доселе это позорное клеймо лишь за то, что от их отцов не нашли ничего. Не то чтобы медальона, которых у наших солдат отродясь не полагалось, но и останков тела. Да и опять: кто их искал после войны, и много ли ищут по сегодня?
Разорвало снарядом, погиб в подлодке или утонул с экипажем торпедированного немцами катере на переправе, взорвался в горящем самолёте при падении на территорию противника…
А сколько сотен тысяч приняли мученическую смерть в концлагерях? Ко всему только теперь начинают «вспоминать» о «загранотрядах», не жалевших патронов по вздумавшим отступать своим же, пусть и штрафникам.
Многое нам, тогдашним пацанам, порассказывали фронтовики за ковшиком умыкнутой для них у тёток и бабушек бражки. Да, мы искренне хотели быть военными, чтобы слава наша достигла отцовских и дедовских высот.
Не быть тебе в авторитете, не считаться настоящим пацаном, коли не можешь сделать сам пусть деревянный пистолет, а то и «поджиг», стреляющий как из ружья. Нередко последний вышибал глаза и отрывал пальцы. Но ими хвастались и гордились: «Слабо! У меня двухствольный «поджиг» и финка!» И дрались «на кулачках» стенка на стенку, правда, отдельно от взрослых парней. Пока.
Кто-то мастерил ветряк либо вычурного змея для запуска под облака. У меня недоставало для подзорной трубы телескопа одной линзы. Где-то в кулуарах деревенской библиотеки я сыскал нечто замечательное. По-моему это была «Занимательная физика». Тогда ещё были такие книги. Куда подевались ныне – удел Наркомпроса ранешнего или Минобразования и культуры нынешних. Всё накрылось…интернетом.
Интернету, нынешнему вера фифти-фифти. То есть «пальцем в небо». Хотели мы и стремились ко всему чудесному, интересному, поверьте, – всей душой! Хотя нам, пожалуй, уже было предначертано судьбой стать героями. Нам и имена-то давали от героев. Валерий, Виталий, Александр – знакомые по военным сводкам имена. Теперь они принадлежат нам.
А однажды изрядно поддавшие фронтовики зашвырнули меня в колхозный котлован, когда там не было деревенского стада. Да и не меня одного поскидали, хохоча, всю детвору. Это называлось «Днём флота». Двое из деревенских фронтовиков служили на флоте. Может, именно благодаря им я и многие мальчишки в деревне научились плавать.
Честно скажу, что ныне призванные на флот, в большей части, и плавать-то не могут. И даже там, в учебном отряде особо не учат, а жаль. А уж фронтовых историй наслышались довольно. Как ныне говорят, – от «первоисточников». Вплоть до взятия Берлина и позже. К нам в деревню возвращались чуть ли не до пятидесятых годов.
И что удивительно, пройдя огни и воды, как парни, так и те, кто постарше, не потеряли чувства юмора. Подъегоривали даже друг друга. Положим, меня, безотцовского парнишку, подослали на колхозный склад за хлебом. Туда специально пекли огромные караваи для механизаторов и косарей в поле. Изумительно вкусные, а с конопляным маслом в добавку – просто чудо!
Складом заведовал безногий фронтовик «Дендюля», а проще – дядя Степан. Мне едва было 4 года. Вот и подзадоривают: «Иди, Валерка, попроси хлеба. Скажи, мол, Дендюля, бля хромая, дай хлеба!» А сами в подпитии ждут за амбаром. Попросил, конечно, и дал мне дядя Степан краюху с конопляным маслом да солью посыпал: «Кушай, сиротка, да этих прохиндеев не слушай!»
Вкус этого хлеба помню и сегодня. А вот почему масло конопляное теперь не делают? Скорее всего, не могут коноплю наркотическую отличить от той, из которой масло давят.
Не помню случая в деревне, чтобы не помогли человеку. Ещё в 50-е к нам, в Руслановку, да и в другие деревни Сибири «понаехало» сотни, а то и тысячи беженцев – переселенцев из Европы. Просились на постой, докопать картошку и просто поесть, а, коли не жалко – то что из одежонки. Хотя была почти поздняя осень, но многим успели всем миром построить и обиходить землянки из дёрна. Дали скотину, птицу на развод, зимнюю одежду и даже катали пимы и шили полушубки. Моя бабушка дала овчины и шерсть на носки. Даже жадный объездчик Кутюля дал бесплатные билеты на порубку сухостоя в колках на дрова. И когда только и какой бездушной сволочью внесена в наш язык фраза: «Это ваши проблемы!»
В деревне всегда всё про всех знали: кто голодает, а у кого и штанов нету в школу сходить, да валенки одни на троих. А в классе у нас учились русские, цыгане, немцы (волжане), киргизы и казахи. Ходили в гости в аулы, в табор, а вот с немцами особо дружбу не водили. Ещё бы! Хотя наши немцы вовсе и не фашисты, но ведь немцы…Хотя трудились немцы куда проворнее и грамотней наших. Попасть на комбайн, где тракторист и комбайнер немцы, было редкой удачей. У них всё до винтика предусмотрено. За всю уборочную немец и часа не простоит, коли вёдро на небе, да валки сухие.
В общем- то известно, что поступки – основа привычек. Укоренившиеся привычки и есть традиции, подчас хранимые в веках. О русских традициях сказано, написано достаточно, чтобы следовать им. Но традиции, прежде всего, надо блюсти.
Вечно, пока существует нация, народ, их породивший.
Деревня и мир
С первым снегом у нас начинались праздники. Наперво – это проводы в школу-десятилетку – это в район. Затем сплошняком свадьбы. Выборы депутата и Октябрьские торжества. Новый год и просто вывоз навоза на поля. Мужики по этому поводу усугубляли самогоном не хуже, чем на выборах, а то и хлеще. Сюда же присовокупят подвоз соломы на санях-волокушах. Плюс банные дни, где выпивка не осуждалась даже председателем колхоза.
Немало ещё по первому снегу провожали ребят-десятиклассников в город. Учиться дальше. Мало их было, даже очень. Но провожали всей деревней. Ведь и учились-то мы все вместе: 1-3-5 классы в одной избе-пятистенке, а 2-4-6 – в другой. Классы делились по рядам. Нередко первоклашки знали материал пятиклассников лучше их самих. Да и возраст у нас разнился изрядно. Отдавали-то в школу по-разному. Редко кого в 7 лет. Больше в 9-12 годков.
Помню, как в 6-ом классе гуляли на свадьбе у Вальки Шкондиной. Нам только самогона не наливали, а сладенькой бражки, на подобие крепкой газировки или перебродившего кваса. А Вальке уже было восемнадцать, и жених – немец из соседнего Цветнополья. Потом нас потихоньку спровадили на горку. Чему мы были рады. Больно надо: «Горько, горько…» и целуются. Стыдоба! Взрослые и то уходили от детей целоваться за занавеску. Там и род продолжали. Хат-пятистенок в деревне было мало, чтобы отдельную комнату городить.
А радио в Руслановку провели году к 56-му. Слушали по часу в день. Чудно! Моя бабушка Марфа, матершинница, хотя по-своему набожная, дивилась: «Вот ведь, куды в малюхоньку хренятинку втемяшился и поёт, мать твою туды. Прости Господи грешную!», – и, крестясь, отходила в угол к иконе. Крестилась в тёмный угол, требовалось замолить грех: слушала дьявола, сиречь «антихриста». А «электрык» проводить так и не дала: «Инда в Азове бабу убило имя!»
А жалко. Вон, у Летовых, хотя и пол мазанный, а лампочка была. Правда в одной комнате и без выключателя. Я прямо по снегу втихаря (грех-то какой!!) бегал к соседям поглазеть на чудо. Набивалась чуть ли не полная хата.
Но в 10 вечера «чудо» уже выключал Лёнька-электрик. Зимой этого «освещения» как бы хватало. О каком другом применении электричества и речи не было. Даже розеток в глаза не видели. Выключателей в сервисе не предусматривалось: таковой был один на всю деревню – на ферме, у того же электрика. Хрясь, и баюшки-баю. По такому же принципу он же включал утром радио. И, если у нашего домашнего радио была лишь одна рукоятка, то у Лёньки был ПРИЕМНИК, где их не меньше ПЯТИ!
Без лишних кулебяк Лёнька объяснял нам, как настоящий ЗНАТОК политику. Ему мужики обязательно подносили стакан, а то и два для лучшего «вещания». Однажды на завалинке в подпитии он сказал воякам, что точно опять война началась. Бабы, было, завыли, но Лёха успокоил, что она, ВОЙНА, пока холодная и вроде как не совсем против нас. И вообще против неё построили железный занавес.
Так и жили. Если одного из «чудес» не случалось, то значит Лёнька побывал у Цедиленчихи и пьяный спит в радиоузле. А то и, поддав самогона, рассказывал у той же бабки (ей-то чего, абы людей побольше, да самогон брали!), что после Маленкова и Лаврентия Берия будут резать скот и сеять кукурузу. Но уполномоченный из района велел правлению и землемеру урезать огороды единоличникам, да повырубить яблони, что сверх нормы.
Только нормы не знал никто, а поэтому все матерились вроде как ни на кого. А уполномоченного материть, значит против власти и в каталажку. Но кур и свиней попрятали. Ждали какую-то атомную войну. И чего людям неймётся! А в Америке был президент Эйзенхауэр, и там вешали негров. Негры были вроде как за нас, и их было жалко. Привезли в клуб «Свинарку и пастуха». Киньщика поили с неделю, чтобы крутил подольше. А в буран он и сам не поехал: дорогу занесло.
К весне собрали в суворовское училище Серёжку Помпеева. У него отец погиб где-то в Польше и был большой герой. Его сеструха Светка осталась с матерью. Но совсем к теплу и пахоте начали налаживать совхозы. Бабы говорили, что там будут платить деньги, а к следующему году и вовсе грозятся выдать паспорта. До сих пор давали только справки, чтобы съездить на базар. Бабушка, наслушавшись радио, сокрушалась: «Господи, неужто сызнова на нас нападут с энтими бонбами! Да чтоб у них руки отсохли, у антихристов!», – и молилась перед сном, лёжа у печи на мешках с шерстью. Я был солидарен, хотя в бога верить наотрез отказывался. Пионер ведь я!
Как бы там ни было, а именно тогда за океаном уже планировали ядерный удар по Иркутску. Основная цель: разрезать Советский Союз пополам, парализовав отстраиваемую Крутобайкальскую железную дорогу. Но, вопреки этим планам, появились новые ветки Транссиба. План бомбардировки опять был сорван. Это уж почти сегодня стало известно. А тогда…
Не больно-то помню призывы в армию из нашего колхоза. Скорее всего, некого было. А коли и призывали, то как-то незаметно. И без того в колхозе работать было почти некому. Бабы, да мы, пацаны. Мы запросто управлялись на конных грабарках и лобогрейках на сенокосе, на копнителях, а то и прицепщиками-трактористами (днём – прицепщик, а ночью – тракторист).
Фронтовики возвращались, к общей радости, почти до 56 года, а кто и позже. Но в деревне не засиживались, подавались в город, либо в совхоз, в Азово. Пока документы не отобрали, да пахать землю не заставили. А кому охота работать «за палочки», так называли трудодни – меру труда на селе. Палочку, то есть отметку о заработанном трудодне, могут поставить учётчики. А далее, в конце года (!!) тебе «пообещают» 300 граммов зерна и чего ещё из выращенного и сданного в государство. Учётчик приезжал «по свистку» в поле, когда тракторист заканчивал пахоту на эти сутки, либо завершил её на этот год. То же было с комбайнёром. За результаты можно было «схлопотать» и до 12 «палочек», то бишь, трудодней. Пахали, сеяли и жали круглые сутки. Лишь бы погода была. Приехавший на поле учётчик зачастую не мог добудиться своих героев жатвы (сева). Как только глушился трактор, мы засыпали на месте. Вот, что такое «палочки».
Валерий Граждан.
Сибирь- Ульяновск.
1950-2008 год.