Об этом коне лопатинцы вспоминают до сих пор. Много лет прошло, а в каком-нибудь разговоре нет-нет, да промелькнёт:
— А помнишь, вот Сокол…
Собеседник горестно вздохнёт:
— Помню….
Раньше в районе часто проводились конные соревнования. Со всех сёл свозили в Лопатино беговых лошадей. И это был настоящий праздник! Перед скачками толпы детишек собирались вокруг участников, чтобы посмотреть, как наездники лелеяли своих питомцев: чистили щётками, чесали короткоостриженные гривы и осматривали подковы на копытах, коротко цокая языками и недовольно посматривая на любопытных.
Ответственное дело — скачки! Это ведь не бега какие-то. Здесь всё от коня зависит, и только потом от наездника. Старались, по-возможности, защитить животину от посторонних глаз, чтоб, не дай бог, пакость какую не сотворили!
Вот и в этот раз бурлило и рокотало Лопатино от наехавших гостей. Ипподрома, как такового, не было, а было просто огромное поле, специально отведённое под соревнования. За десяток лет набили конские копыта твёрдую дорожку, над которой во время скачек поднималась такая пыль, что не только зрителей, но и солнце было трудно разглядеть. Только к этому все привыкли и не обращали на неудобства никакого внимания.
— Лютый где?! — спросил лопатинский директор у растерянного конюха.
— Дык, Василь Иваныч, не будет его….
— Как это не будет?! — свирепо глянул тот на конюха Феоктистова.
— Никак не можно, Василь Иваныч, — пытался вставить слово ветеринар Лопахин, — ногу поранил на выгоне. Так уж получилось….
— Почему узнаю об этом только сейчас?! — директор вдруг выдохнул и безнадёжно махнул рукой. — То есть хотите сказать, что мы участвовать не будем?
— Некому, получается, — мотнул головой Феоктистов.
— А это кто? — заметил Василий Иванович приближающуюся повозку, на которой сидел паренёк лет шестнадцати.
— Так это Сокол. Он тут у нас по хозяйственной части: то сено, то навоз, а в основном молоко по фермам. Вы у нас человек новый, можете и не знать, — ветеринар поддержал конюха, — кроме Лютого скаковых лошадей нет.
Но совхозный директор уже воспрянул духом:
— А это что, не конь? — показал он пальцем на Сокола.
— Так он не….
Но Василий Иванович уже не слушал никого.
— Сможешь, парень? — бросился он к седоку, как только телега остановилась рядом. — Зовут как?
— Сокол.
— Да не коня, а тебя! — засуетился директор.
— Федька.
Зрители топтались в ожидании на кромке поля. Нещадно палило солнце. Неспешные разговоры сливались со стрекотом кузнечиков, но в воздухе витало самое главное — состояние праздника! Ради этого уже который год в последнее июньское воскресенье люди откладывали все свои дела и ехали сюда, в Лопатино, чтобы ещё раз увидеть одно из самых зрелищных состязаний — лошадиные скачки. В каждом селе местные наездники считались почти героями, и всякий считал за честь иметь в друзьях или знакомых такого человека.
— Скачут! — крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.
— Лешак чешет! — довольно произнёс конопатый мужик, — из нашенских… — потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.
Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое — конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.
Вот, наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.
— О-па! — завопил кто-то от удивления.
И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец — гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.
— Такого коня и под навоз! — кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.
— Уж, я вас! — негодовал Василий Иванович.
И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне. Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?
К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.
Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.
— А где? — спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам. Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.
— Что-то не того, Василь Иваныч, — сказал ветеринар директору перед скачками.
— То есть? — директор напрягся.
— Да вы сами посмотрите, — Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.
— Что-о-о?! — в ужасе вскрикнул Василий Иванович.
Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.
— Соколёнок, ты что это! — бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, — ты что, родной!
Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.
— Отравили, сволочи, травой отравили!!!
Об этом коне вспоминают до сих пор.
— А вот был Сокол, — нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.