Заходящее солнце лениво рассеяло свет над деревней, порождая бесконечное пространство в серых тонах. После душного автобуса тёмный и прозрачный воздух кружил голову. Он был до краёв насыщен запахом побуревшей травы, опавшей листвы и свежевспаханной пашни.
Иван Сергеевич глубоко, полной грудью, вдыхал ароматы прошлого, устало прикрыв глаза. В памяти калейдоскопом мелькали картинки детства и юности. Боль по давно ушедшим годам пульсировала в висках, но, тем не менее, вызывала у старика лёгкую улыбку.
— Ну, здравствуй, — прошептал он и открыл глаза, огляделся.
Время не пощадило малую родину. Не надо было иметь семи пядей во лбу, что бы понять: деревня тихо доживала свой век. От асфальта мало что осталось. В грязных лужах хрустел первый лёд. Дома мрачными силуэтами зияли пустотой оконных проёмов. Лишь в редких домах горел огонь, бросая на покосившиеся палисадники тусклый свет. В голых ветвях деревьев затаился холодный ветер, иногда тяжело и обречённо вздыхая. Тишина. Даже брехания собак не было слышно. Промозглая осень с её вечно моросящей дождевой пылью лишь усиливала безмолвную грусть.
— Пора, — всё так же шёпотом произнёс Иван Сергеевич, словно боялся спугнуть глухую тишину. Прищурив близорукие глаза, постукивая тросточкой по кочкам, он направился на свою улицу. — Сумерки жизни, как поздняя осень, — больше двух строчек стихотворения он вспомнить не мог. Да и автора не знал, просто случайно услышал по радио. Зацепило стихотворение своей обречённостью. Врезались в память первые строчки, словно диагноз беспринципного врача.
От родного дома осталась лишь груда полусгнивших брёвен да печная труба, подпирающая тёмное холодное небо. Остановился, скинул шапку и, перекрестившись, попросил прощения. Тяжко вздохнув, побрёл дальше.
Когда добрался до конца улицы, сумерки совсем сгустились, обретая вязкость, тягучесть и плотность, хоть ножом режь.Дом Веры приветливо встретил ночного гостя тёплым светом окон и распахнутой настежь калиткой. И вновь накатила волна памяти, погружая Ивана Сергеевича в далёкое, очень далёкое, время. И к лёгкой грусти присоединились сожаление и раскаяние. Сбежал он в своё время от родителей Верочки, от праведного гнева отца и слёз матери, от презрения односельчан, от перспективы уголовного дела за совращение несовершеннолетней. От Веры сбежал, предав первую, нежную и такую хрупкую любовь. Уже пятьдесят лет прошло. Страшно подумать, страшно осознавать. Полвека! А она продолжается иногда сниться. Смешная девчонка. Россыпь веснушек и белоснежные ленточки в русых косичках. Придёт во сне, глянет своими большими глазищами ртутного цвета, а утром совесть начинает глумиться, пилить, грызть, рвать душу на части. Полвека!
Порыв ледяного ветра вернул Ивана Сергеевича в реальность. Он передёрнул плечами, перекрестился и вошёл во двор.
— Можно? — толкнув массивную дверь, он переступил порог дома.
Из передней чести избы вышла она. Конечно же, годы и её не пощадили: обильная седина, мелкие морщинки, походка больных ног. Но природе не хватило наглости всю красоту свести на «нет». Её глаза! Живая ртуть! И вся гамма чувств как на ладошке.
— Ванечка?! — она всмотрелась, узнала, улыбнулась чуть зримо.
Его так называла только мама. Сердце защемило. Он скинул шапку:
— Ну, здравствуй, Вера.
Её глаза вмиг повлажнели, заблестели. Она шагнула к нему навстречу и тихо припала к груди:
— Здравствуй.
Он приобнял её за тонкие плечи и с осторожностью прижал к себе. Молчали, и лишь мерное тиканье настенных часов нарушало тишину.
— Где же тебя жизнь носила?
— По чужбинам, — выдохнул он.
— Да ты замёрз совсем, — Вера Петровна первой пришла в себя. — Пальто не по сезону, ботинки на тонкой подошве, ни шарфа, ни перчаток. Сейчас напою тебя чаем с малиновым вареньем. Раздевайся.
Он пил обжигающий чай мелкими неспешными глоточками, бросая на свою первую любовь взгляды, переполненные тихой нежностью. И в ответ получал – всю бархатность её серых глаз.
— Расскажи о себе, — наконец, попросил он. — Как жила все эти годы? Муж? Дети?
— Я никогда не была замужем, — грустно улыбаясь, ответила Вера Петровна.
Иван Сергеевич почувствовал острый укол вины.
— Ждала?
— Сначала ждала, — вздохнула Вера Петровна. — Отказывала всем сватам. А когда устала ждать, то и желающих как-то не осталось.
— Прости, — он повинно опустил голову.
—Ты-то как?
— Казахстан, Сибирь, Камчатка. Всё бежал дальше и дальше. Но от себя не убежишь. Вот вернулся к истокам. Попрощаться, — каждую фразу он произносил после небольшой красноречивой паузы.
— Попрощаться? — испуганно спросила Вера Петровна. — Что, болеешь?
— Нет, на здоровье сильно не жалуюсь, — покачал головой Иван Сергеевич.
— Что тогда?
— Я вдовец уже десять лет. А полгода назад у дочери возникли большие проблемы по бизнесу, прогорела она. Вот и уговорила меня продать квартиру и переехать к ней. А тут краем уха услышал, как она с мужем обсуждает, в какой дом престарелых меня сдать. Вот так.
Вера Петровна ахнула, запричитала. И снова её глаза сентиментально повлажнели.
— А попадёшь туда, и уже не вырвешься. Вот и приехал, на могилы к родителям сходить, с родными местами попрощаться. И у тебя прощение вымолить.
— Ну, что ты, — взмахнула она руками. — Я давным-давно тебя простила. Обида столько не живёт, — постаралась смягчить разговор.Но Иван Сергеевич был непреклонен:
— Это обида столько не живёт, а предательство…, — он замолчал.
И совсем не ждал ответа. Вера Петровна поняла и сменила тему беседы:
— Никак в голове не укладывается: как можно родного отца сдать в богадельню?
Иван Сергеевич затеребил густую бровь, нахмурился:
— В том-то всё и дело, что она не моя родная дочь.
— Понятно.
— Не поверишь, но я сам до сих пор в недоумении как это произошло. Раз – и уже женатый, — он попробовал пошутить. Не ко времени, не к месту, и шутка старше его. — Своих детей Бог не дал. — Вздохнул тяжело, безнадёжно. — Какая-то глупая получилась жизнь.
Вера Петровна надолго замолчала. Снова засуетилась около газовой плиты, разогревая ужин. Старик не мешал ей о чём-то сосредоточено думать, сам погрузился в нерадужные дебри памяти. Молчание затянулось.
Наконец, Вера Петровна обернулась к нему и, вытирая платочком слёзы, сказала:
— Жизнь твоя далёко не пустая. Сын у тебя. Ванечка.
И ветер за окном вдруг неожиданно обрёл свободу. Вырвался из цепких объятий голых ветвей и залихватски разогнал свинцовые тучи. Осенняя ночь озарилась россыпью бесчисленных звёзд.