Здесь больше никого не было. Она, вся такая пухленькая, гладенькая, в белоснежном наряде аккуратно взобралась на высокий стул у барной стойки. На тонкой длинной шейке, то слегка наклонив в одну сторону и следом в другую, то просто по сторонам, вертелась маленькая головка. Ярко-оранжевые её уста, вытянувшись «уточкой» — этот бич не миновал и эту особу, а с другой стороны, какие ещё могут у Утки быть уста? — разинулись рупором, и оттуда громким противным человеческим голосом прозвучал заказ бармену:
— Стакан помоев и порцию мидий.
Я, опешенный увиденным, подошёл к ним. И только навострив локти вперёд, прокатился ими по глянцевой столешнице, как Утка повернулась ко мне и, точно мы знакомы сто лет, спросила:
— Что это ты ходишь в полуприсядку, тут же не скользко?
— Привык уже за эти три недели… — невольно, вместо оторопи, которую вполне логично должна была навести говорящая утка, слетел ответ.
— Вот Ваш чай, — бармен, обратившись к моей собеседнице, машинально прикрыл крышку вазочки нашего с ней диалога. — С ракушками зимой проблематично. Прорубь успевает схватываться, пока их по дну ищешь. Я чуть один раз не околел, пока головой выход нашёл. Но я могу Вам предложить очень вкусную красную икру из желатина, будете?
— Нет, давай лучше «Гусиные лапки» или «Ути фрути», что там у тебя есть? — она, видимо, со всеми общалась запанибратски.
— Этого ничего, к сожалению, нет, — не очень опечаленно произнёс бармен.
— Тогда давай просто скибку батона. Он крошится у тебя хорошо?
— Да, вчерашний — прекрасно.
— А я вместо чая, пожалуй, кофе возьму, — привыкая и приходя в сознание, наконец и сам заказал капучино и пиццу, зачем, собственно, и заглянул сюда.
— Так что там про три недели? — решительно сняла крышку необычная болтушка.
— Солнце разыгралось и превратило снег в воду, а воду в лёд. Но прежде чем закончились выкрутасы со льдом, его плавило, коробило, наслаивало, пучило и осаживало. И вот уже как три недели наш посёлок полностью залит покоробленными ледовыми дорожками. Чтобы пытаться передвигаться, приходится идти на полусогнутых ногах, — снова неслось из моих уст. Спросить, кто она такая, я понял, не удастся. Это, как бывает, хочешь чихнуть, но так и не можешь.
— «Уточкой».
— Что? — не понял я.
— На полусогнутых, мелкими шажками — «уточкой», — пояснила она.
— Да, да, да…
Я лёгким перекатом развернул левую руку к себе. Бармен заметил этот жест и сказал: «Через минуту Ваш кофе будет готов». Я никуда не торопился, а просто посмотрел положение стрелок на циферблате. Они почему-то испугались меня: маленькая спряталась за большую, а та вытянулась по стойке «Смирно!»
«Ровно в полночь уточка превратится в красавицу», — мелькнула дурацкая мысль. Ничего, естественно, не произошло. Лишь, получив свои заказы (кофе был, к сожалению, одноразовый…), Утка сама поведала мне немного о себе и своём путешествии от дома до кафе:
— Я Утка не простая, ты это уже понял. Если кто возьмёт меня на ручки, головная боль…
— Обеспечена, — вырвалось нечаянно.
— Наоборот, — игнорировала шутку она, — моментально проходит. Вчера ночью к моему хозяину, пока он спал, депресняк пробрался. Вижу сегодня, целый день мутный сидит. Я ему говорю: «Возьми меня на ручки». А он бедненький нервничает, психует, отвечает: «Уточка, сходи, купи мне антидепрессантов. Я ведь тебя редко о чём прошу. За прошедший год ещё ни разу». Ну вот я и сжалилась над ним. Знаешь, леченье — это такая нуднятина. Хочется иногда альтернативного антидепрессанта. В этот раз он скромно: коньячку с шоколадом. Ни шопингов, ни Дубаев… Выхожу из дома, красота! Ночь звездатая! Фонари не мешают взирать на небо, ведь их нет. Но только ступила на ледовую дорожку, ни тебе неба, ни грациозной походки, ни вдохновений. Лишь высматривание под ногами мерзкой дороги, походка «уточкой», не иначе, мысли только: «Как бы не разможжиться!» Лёд нигде не среза́лся. Песком ни одной дорожки не посыпалось. Даже около вашего сельсовета. Они думают, что я их песок с дорожек слизывать буду?! У меня дома всё есть. Меня хозяин кормит «на убой»! Шучу, шучу. Я волшебная. Я им по наследству уже второе столетие передаюсь. Сама удивляюсь, как такая красота когда-то уродилась! — тут Утка с прихрюкиванием рассмеялась своим рупором до звона стекляшек в кафе. Бармен, на глазах превратившись в многорукого Шиву, не дал ни одной упасть с полок.
— Ну если ты волшебная, а хозяин щедрый, то рраз!.. и чудеса, не выходя из дома!
— Бог даёт каждой птице червя, но не бросает его в гнездо, — сходу выдала она пословицу, которую я раньше не слышал. Чувствовалось, что это её коронная заготовка. Тут под «птицей» она, несомненно, подразумевала себя, а под «червём», по-видимому, хозяина.
— Иду дальше. Страшно… — продолжает она. — Сзади рывками тюнькающий шорох нарастает. И это «тюнь, тюнь» всё ближе и ближе… Сердце замирать начало! Оказался одиночка-подросток, на ногах катился. Над шиферным коньком сельсовета обмяк чёрный флаг. Ночью он выглядит именно таким, ведь улицы без фонарей темны. Прямо перед крыльцом, на невольно создавшемся, но усердно не устраняющемся катке, какой-то автомобиль нагадил огромной тёпло-бурой какашкой снега и скрылся в неизвестном направлении. Вдруг фасадная стена вспыхнула пожаром, и на меня оттуда чёрная фигура чудища выскочила. Я инстинктивно отвернулась, а с обратной стороны лава раскалённая ползёт, уже почти у самых лап, ног, по-вашему. Красная светодиодная вывеска на магазине, напротив, погасла, и лава тотчас потемнела и стала прежним льдом, зловеще поблёскивающим от света недремлющих окон. Стенка стала прежней. Не успела бы вывеска погаснуть, — не ручаюсь, что не появилась бы вторая подобная куча. Мне вообще-то, что до того, но думаю, — она многозначительно приподняла одну бровь, — неоднозначным крестом сошлись здесь ледяные дорожки. Это значит, чтобы ступивший на эту скользкую тропу с вопросами, жалобами или предложениями к главе прежде десять раз подумал, стоит ли идти.
Утка покрошила весь кусочек батона в чай и отхлебнула. Для неё он был всё ещё горячий. Она попросила бармена подать лёд… А если не может сбить сосульку с крыши, то хотя бы снежок пусть сляпает!
—Иду дальше, — продолжила. — Вижу зрением, едва высветляющим полный мрак: силуэт, как будто человек навстречу идёт. И вдруг, на моих глазах этого человека начинает разносить вширь. Я онемела и чуть не оцепенела. Выручила на помощь прилетевшая успокоительная мысль: может, это двое шли, один отстал за другим и теперь приноравливается сбоку. Но нет! Силуэт всё шире и шире. Точно плечом к плечу их идёт уже трое, четверо… Всё ближе и ближе каблуками по льду грякают. Ужас! Куда бежать?! Прикинуться комком сугроба? Это ниже моего достоинства! Да и я выделялась бы своей белизной! Быть так нелепо застигнутой посреди дороги с обилием крепких, не сонных ещё домов… Лошадь — ммм, это была лошадь! — свернула вправо от меня, перешла на снежную обочину и одна одинёшенька обречённо продолжила свой путь в сторону центра. Не успела я оправиться от этого потрясения, как впереди на дороге труп замаячил. Послышалось шипение…
— Ночью чётко под землей слышна канализация, — аккуратно встрял я.
— Я это потом уже поняла… Не доходя до трупа, ещё звук какой-то, как будто кто горло хрюканьем чешет и синим глазом мигает. А труп в это время ползти начал! Ветер дунул мне в морду, лицо, по-вашему, и чёрный пакет с мусором оказался около меня. А хрюкало под капотом машины, засыпанной снегом. Видно, аккумулятор сдыхал. Видишь, трупачком всё-таки попахивало! Она же и сигнализацией пугала. — Утка наклонилась над чашкой и, мелко-мелко семеня челюстями (клювом, по-ихнему), вылакала чайную похлёбку.
Бармен, не обращая на нас внимания — он тут всякого навидался! — продолжал натирать стаканчики, красиво расставлять всё на полочках.
Я, допивая кофе, окончательно согрелся. Утка не забыла, что пришла купить коньяк и шоколад. И мы вместе вышли на улицу, оставив бармена одного.
Не успел я сделать пару шагов, как Земля накатилась на нас всей своей масштабностью. Как человек, пивший с леди за одним столом, я должен был спасти Утку. Но красиво! Я отбил Землю головой, как футбольный мяч, и это было ярко! Настолько, что очнулся, услышав в чёрно-белом плазмообразно-мерцающем космосе: «Слабак!» Приоткрыв глаза, я сказал:
— Я не слабак…
— Заговорил, а то молчал, как партизан! — сказал один в белом халате.
— Слаб, слаб ещё, — снова повторил другой, от которого мне слышалось «слабак». — Пусть до завтра в травмпункте побудет, а там посмотрим. Это у нас какое-то «Ледовое побоище» в этом году!
У меня страшно болела голова, и я попросил:
— Дайте мне Утку…
— Сейчас, сейчас. Медсестра, принесите больному «утку».
— Нет, не эту, — сообразил я, — а с которой только что разговаривал.
— Вы точно с уткой разговаривали, не с «белочкой»? — уточнил врач, в халате таком же белоснежном, как наряд моей собеседницы.
— Точно. Она сказала, что если взять её на руки, то головная боль моментально проходит.
— Хорошо, хорошо! Вы только не волнуйтесь! А «уточку» вам медсестра всё же под кровать поставит, пусть стоит на всякий случай, — ответил он и вышел из палаты.