“Это невозможно” – сказала Причина.
“Это безрассудно” – заметил Опыт.
“Это бесполезно” – отрезала Гордость.
“А ты попробуй!” – шепнула Мечта.
Женский голос заученными фразами с холодным безразличием огласил посадку на поезд “Москва-Симферополь.” Народ воспрял, засуетился, хватая сетки, котомки, чемоданы, и хлынул толпой на объявленный перрон. Стремление быть первым и не отстать подбадривала толпу лишними эмоциями, движениями. Валентин был один из всех, который просто “плыл” по течению. Внешне он был спокоен и задумчив. Всё что творилось вокруг, было для него частью другой жизни, которая в данный момент времени его совершенно не интересовала, а скорее, наоборот, навязчиво раздражала. Сейчас он был один, он остался один после утраты родителей и брата. К тому же он вчера окончательно расстался со своей девушкой, с которой встречался не один год. Весь этот неприятный сгусток забрался куда-то внутрь его, выжигая радость, улыбку, движения. Это была пустота сродни космическому вакууму, безвоздушному и холодному, обладавшему памятью материи.
– “Разрешите папироску!” – обратился к Валентину неопрятный пожилой мужчина. Валентин дал ему сигарету, которая немедля переправилась в “тиски” четырёх оставшихся зубов бомжа. Наконец, его вагон с номером 14, «А это не тринадцатый, и то хорошо», – отметил про себя Валентин. Хотя тринадцатый был гораздо чище и новее четырнадцатого, но зато проводница тринадцатого была выше, крупнее и уверенней, со взглядом требовательного – “Дай!”.
Купе, в котором оказался Валентин согласно купленному билету, было чисто вымыто, с белой скатертью на столике и с тремя одуванчиками на ней. Повеяло весной с её удивительными оттенками цвета от розового соцветия миндаля и до тёмно-синего фиалкового интима. Вся эта красота наполняла всё вокруг обилием запахов и аромата, сплошное “мон шер ами” французского розлива. Валентин, заняв своё нижнее место, стал ждать отправление поезда. В купе он пока был один, но облачаться в спортивный костюм не торопился и, усевшись перед окном, стал наблюдать за тем, что творилось снаружи. Разрозненные мысли никак не складывались, в какое-нибудь логическое решение. Нахлынувшие вопросы требовали обдуманных ответов, разумных мысленных связей. А вместо них был какой-то бред и безразличие. Но это не было крайностью, той последней чертой, когда, завывая, бегут к психотерапевтам в надежде спасти себя. Валентин не принадлежал к числу тех, которые, размазавшись по чёрной полосе, судорожно трясутся в ностальгии по белой… В жизни всегда всё закономерно, в ней нет случайностей, есть только определённая последовательность бытия, и уж совсем наивно полагаться на гороскоп и втискивать себя в рамки фрейдовских измышлений и дарвиновского бреда. Валентин умел нащупать тот единственно правильный просвет в этих ситуациях, умело пользуясь компромиссами. Поэтому надрыва в себе не случалось, и волосы на голове оставались целыми. Эти навыки становились и шлифовались, начиная с суворовских будней, под влиянием воинской дисциплины и воспитания чувства ответственности и долга. Он стремился стать лётчиком, и он им стал, закончив на отлично авиационное училище. Потом начались годы службы в войсках стратегической авиации. Годы службы, давшие возможность ему вырасти от молодого лейтенанта до полковника. Годы, когда не хватило времени на создание семьи. Были многочисленные друзья, были знакомые женщины, но не было той единственной, которая могла бы его увлечь, могла бы разбудить в нем давно истосковавшееся чувство любви. И каждый раз, когда приходили такие мысли, они дробились вечными посылами: “завтра” и “потом”.
Вообще мысли это нечто единое, цельное, не всегда состоящее из однозначных ответов, несущее сгусток неделимой энергии, требующее ежедневного усилия “серого вещества” и книжного клада знания жизни. В Валентине всего этого было в меру и прекрасно сочеталось с его внешностью, которая одарила его крепким телосложением, спокойствием и уверенностью в движениях, правильными чертами лица. А рано появившаяся седина на висках пробуждала особый интерес у женщин и уважение у мужиков. Про таких говорят – “Надёжное плечо!” Конечно, были и недостатки, но о них знали и прощали только самые близкие друзья из его окружения, не придавая этим недостаткам сколь-нибудь существенного значения.
Купе дернулось, и мимо окна поплыли перрон с провожающими и станционные здания. Состав медленно начал своё движение. В купе кроме Валентина никого не было, и это радовало чувством свободного пространства. Вскоре в купе появилась проводница. Забрав билет, она поведала о том, что купе будет пока свободно и может быть заполнено по мере продвижения поезда. Валентин, переодевшись, расстелил постель, но ложиться не стал. Упавший блик солнечного луча запечатлел на белой скатерти три жёлтых фонарика-одуванчика, навевая первую поступь весны. Весны, с которой мы связываем новые надежды на будущее, словно на приход какого-то чуда, вполне осязаемого предчувствием и разноцветными картинками, выплёскиваемыми из кинопроектора мечты. В эти моменты, когда ты свободен от повседневной рутины и от необходимости борьбы за право существовать в искривлённом мире бытия, человек становится добрее и честнее и не только по отношению к себе, и что немаловажно, по отношению к окружающим. А его поступки и стремления становятся созвучны библейским канонам. Ах, если бы это было всегда так!
Проводница принесла два стакана чая с печеньем. Валентин, удобно расположившись перед окном, приступил к чаепитию. Он любил крепкий, неподдельный чай и давал предпочтение в жизни только этому напитку. Пил он его всегда помногу. Валентин не был знаком с искусством употребления чая, как это делают многие восточные народы, не придавал этому какого-то мистического оттенка. Он просто любил пить чай в кругу хороших собеседников и верных друзей или когда оставался один, ночью, на балконе своей квартиры, оставаясь наедине со звёздным небом и хорошей музыкой, при этом испытывая внутреннюю гармонию и успокоение. Валентин брал всегда с собой в полеты чай, заготавливая его в китайском термосе. Так было и в тот злополучный день во время полета, когда неожиданно у командира корабля случился сердечный приступ, и всё управление боевым самолётом принял на себя Валентин. Выполнив задание по охране границ, управляемый им «Тушак», с отсеком “Ядерного банана” и инфарктным командиром, вернулся на базу. Потом было поощрение внеочередным званием и назначение на должность командира экипажа, с которым он дослужился до полковника. Но не это вспоминал Валентин. Он думал о том, что его ждало в Москве, в Минобороне. Рапорт на увольнение, поданный им, был уже подписан, и он об этом уже знал. А всевозможные “подписки” были все сполна оформлены. Но сам факт вызова в министерство мог предполагать, а скорее надеяться на какие-то предложения, по крайней мере, так хотелось Валентину. Несмотря на то, что его неудержимо тянуло ввысь, в небо, летать он уже не имел права. Последние медкомиссии поставили жирный “крест” на возможность Валентина опять “встать на крыло”. А появляющиеся периодические шумы в сердце перелопатили его последние шаги службы.
Чай был допит, а знакомиться с прессой, залежавшейся с утра, Валентину не хотелось. Он продолжал сидеть перед окном, ожидая очередной остановки поезда, чтобы как-то размяться, ощутив под ногами твёрдую почву. Впереди был Днепропетровск.
Состав, сбавив скорость, медленно подходил к главному перрону города. Разрозненные кучки ожидающих посадку пассажиров, растянувшихся по всей длине состава, предвещали о том, что все купе поезда будут, наконец-то, заполнены. Затеплилась надежда приобрести хорошего собеседника и просто попутчика. Честно говоря, не этого ожидал Валентин, предчувствие какой-то неожиданности теплилось в нём. Внутри колыхнулось необъяснимое чувство радостной лёгкости, необыкновенного начала сказки, которое так близко и знакомо с ранних глубин нашего детства. Когда мы искренне веруем во всевозможные чудеса волшебства, мысленно становясь на место героя сказок, проецируя события сказок в нашу действительность.
Валентин, закурив сигарету, направился вдоль вагонов. Он уже не смотрел на тех, кто садился в его вагон, и что творилось за его спиной. Его взгляд сейчас охватывал забавных старушек, бегающих от вагона к вагону и с упорной настойчивостью, по всем правилам маркетинга, навязывающих пассажирам поезда свой товар. «Их бы в супермаркеты… Им цены бы не было бы», – подумал Валентин. Докурив сигарету, он направился в сторону своего вагона. Перед самым входом вагона Валентин увидел мальчугана, у которого молодая женщина покупала нарциссы. Полураспустившиеся цветы снежно-белого цвета с наметившейся желто-оранжевой короной внутри, собранные в пучок, вызывали неподдельное любопытство у проходящих мимо людей. Валентину захотелось приобрести три нарцисса, дабы дописать настольный одуванчиковый натюрморт, дополнив его королевским изыском… Он купил нарциссы, и на душе стало легко и по-детски радостно. Перебросившись несколькими фразами с проводницей, Валентин направился в купе. Бережно сжимая за кончики стебли нарциссов, стараясь не повредить цветы, он дошел до своего купе. Оно было полуоткрыто. Блеснувшая мысль о попутчике, пришедшая так некстати, привела его в чувство осторожности, при этом испарив ощущение цветочной радости.
За этой полуоткрытой дверью начиналась его вторая часть жизни. Жизнь, не преднамеренная, неожиданная и, вместе с тем, предначертанная чётким соединением линий судьбы, решением звёзд и самим Господом Богом. Но это всё будет потом, а сейчас это просто суждения автора, смысл которых в данную минуту был так далёк от мыслей нашего Валентина. Купейная дверь, вздрогнув от начавшего движения состава, увеличила просвет в купе. И Валентин увидел женщину в монашеском одеянии. Она стояла спиной к нему и, по всей видимости, смотрела куда-то вдаль. Валентин на мгновение пришел в лёгкое замешательство. Он стоял на пороге купе, с тремя цветками в руке, и не знал, что делать. Его взгляд, мгновенно оценивший одеяние монахини, был гораздо быстрее и проворнее, чем двигательная моторика Валентина. Он выхватил из пространства и узкую атласную ленточку чёрного цвета, сходившуюся сзади в аккуратный бантик на голове незнакомого создания, и её просторное, темное одеяние, сквозь которое предугадывались очертания фигуры молодой девушки. Валентин остановился при входе в купе и стал ожидать, когда Она обернётся. Он жаждал увидеть её лицо, её руки, услышать её голос. Он жаждал увидеть торжество телесной гармонии, сравнимой с Боттичеллевскими “Тремя грациями”. Через какое-то мгновение женщина обернулась и с едва уловимым поклоном головы тихо произнесла:
– “Добрый вечер!”
Это созвучие двух фраз, наполненное мягким произношением, всколыхнуло в Валентине воспоминания далёкого детства, в котором отчётливо слышался голос его матери, такой же кроткий и чистый как у незнакомки. Кротость и покорность улавливалась не только в голосе монахини, но и в её смуглом лице, и во взгляде больших зеленых глаз. И всё это венчалось загадочной улыбкой, совсем не похожей на страдающую от времени улыбку Джоконды, которая из года в год обновляется общей эйфорией большей части человечества. Это была улыбка, отодвигающая всю мирскую суету на пути к Богу и во имя Бога. Картинки из воспоминаний детства растворились в живых рисунках неба, в котором Валентин провёл часть своей жизни. Небо, с пронзительной утренней синевой и вечерним золотисто-малиновым закатом. Небо, где в ночные часы пересекаются звездные миры, собранные из россыпей звёзд, до которых можно было дотронуться, играя воображением. Валентин, сделав шаг навстречу, протянул незнакомке цветы, при этом вместо того чтобы ответить на её приветствие он сказал – “Спасибо!” Девушка улыбнулась, приняв цветы, и всё тем же тихим голосом, поблагодарила Валентина. Что делать и что говорить дальше, Валентин не знал, впав в какое-то коматозное смятение. Потому как ранее с ним этого не случалось. Да и быть не могло, он был военным человеком. Это замешательство скорее было временным недоразумением, чем эхом сентиментальности. Тем более что в жизни ему ещё не приходилось встречаться вот так вот, лицом к лицу с монахиней. Валентин, чтобы скрыть своё волнение, спокойно, насколько это было возможно, занял своё место. Подперев руками подбородок, попытался увлечь своё внимание мелькающими за окном пейзажами. А она, аккуратно застелив постель и достав из небольшого саквояжа томик стихов, углубилась в чтение, изредка прерываясь и устремляя свой взгляд в окно. Время шло, но никто из них не хотел заговорить первым. Он, потому что не знал, как начать диалог, и самое главное, с какой темы, а она, слишком далека была от светского этикета, в ней не проросло чувство общения с мужчинами. Родившись на Дону, в небольшом хуторе под забавным названием Раковка, она никогда не почувствует материнской ласки, заботы, не услышит убаюкивающих песен, не ощутит прикосновения материнских рук. А когда маленькой крохе по ночам станет страшно от приснившегося безногого инвалида… или когда схватит простуда, обдав высокой температурой маленькую девочку, с ней всегда будет рядом бабушка. Утирая кончиком шали слёзки у малышки, нет-нет, да и сама всплакнёт, шепча молитву о спасении сироты. Малышка, которую нарекли Людмилой, отнюдь не была сиротой. У неё была мать, которая, нагуляв малышку, скинула её на воспитание бабушке. Эта женщина, отказавшаяся напрочь признавать своё дитя, тщательно скрывала от окружающих сам факт рождения девочки. И пока «мать» шлифовала каблуками танцевальные площадки города Николаева, Людмила росла смышлёным, подвижным ребёнком. С пяти лет она уже могла приготовить бесхитростное крестьянское блюдо и причём, не одно. Она научилась ухаживать за домашними животными, став серьёзной помощницей бабушки. А дед, старый донской казак, словно сошедший с шолоховских страниц, привил Людмиле любовь к чтению, прилежанию и терпению. Он привил чуткость душевного обаяния к молитвам и христианским заповедям. А ещё он прекрасно пел. Этот навык, приобретённый в детстве в церковном хоре и с годами проявившийся шаляпинским оттенком, грел и защищал душу маленькой девочки. Его песни с глубокой божественной харизмой, с непростым пониманием, закладывала почву для прорастания внутренней красоты у ребёнка. А когда небеса призвали души рабов божьих, любимых ею стариков, десятилетняя Людмила знала и умела куда больше чем её сверстницы. Оттого-то местный батюшка и взял на себя ответствие по воспитанию ребёнка, приютив в свою и без того большую семью. В прошлом бывший городской учитель, принявший духовный сан после Отечественной войны, батюшка навсегда осел в Раковке. Он и дал образование Людмиле и благословение на дальнейшее служение и послушание Богу. Вот таким-то образом складывался жизненный путь нашего шестнадцатилетнего юного создания.
Валентин всё об этом узнает намного позже. А пока он будет мысленно перебирать слова, подыскивая тот единственный ключик к началу беседы, так желаемой и необходимой для него. «Говорят, вначале было слово! Наверно, это так», – подумал Валентин и решил оставить монахиню наедине с собой. Проще говоря, освободить на время купе, дав возможность ей привести себя в порядок, а попросту, переодеться. Валентин накинул на плечи пиджак и, не сказав ни слова, вышел из купе. Он прошел в тамбур намереваясь перекурить, хотя особого желания вдохнуть очередную порцию никотина при этом не испытывал. Потом он долго ещё стоял в коридоре вагона, вглядываясь в даль бегущих равнин, с изредка прорезаемыми перелесками и высоковольтными фермами. Окружающий мир готовился к облегчённому вздоху после прожитого дня.
Почувствовав лёгкую усталость в теле, Валентин направился к своему купе. Готовность к разговору улетучилась, а внутреннее спокойствие клонило в сон. И только праздное любопытство увидеть монашку непонятным грузом зависло внутри. Валентин осторожно открыл купе и с удивлением обнаружил, что его незнакомка сказочным образом преобразилась. Перед ним предстала юная девочка, в тёмно-зелёном ситцевом платье, с волосами тёмно-пепельного цвета. Они были коротко подстрижены и аккуратно расчесаны. Черные, изогнутые дугой брови не портили смуглое лицо, а скорее лишний раз подтверждали её происхождение из донских казачек. Обыкновенный носик с красивыми женственными губами дополняли красоту лица, которое светилось жизненным задором и оставшейся от детства улыбкой. Валентин был в некотором замешательстве. Поэтому он произнес первое, что пришло на ум, почти по слогам: “Добрый вечер!” Услышав ответное приветствие, Валентин сел на своё место перед окном. А усевшись, он вспомнил, что у него есть овсяное печенье и баночка домашнего кизилового варенья, и он внес предложение испить чай. Вызывать для этого проводницу Валентин не стал. Ему не хотелось нарушать ту едва установившуюся ауру общения между ним и Людмилой. Ему показалось, что присутствие постороннего человека в купе смоет хрупкое НАЧАЛО знакомства, отодвинув всё на продолжительное время вперёд. К тому же, у Валентина оставался резерв чая, настоянный на ароматных травах чабреца и ливанской мяты с лимонником. Чай был припасён в его неизменном спутнике в дорогах, в “военном” термосе.
Изредка мелькающие огоньки света в разлившейся за окном глубокой ночи и звёздное небо, мерцающее майским светом, заполняли полутемное купе. Ритмично отстукивающие колёсные пары состава и два человека, он и она, сведённые волей судеб. Ещё вечером не знавшие друг друга, движимые страстным человеческим общением, свободным от осколков намека интимности и плотских желаний, полушёпотом беседовали, слушая и не смея перебивать друг друга. Валентина поразило то, с какой доходчивостью и простотой излагала свои мысли Людмила. Ему нравилось, как она, рассказывая, иногда прижимала свои руки к груди, как бы символизируя внутреннее спокойствие и покорность, свойственные многим русским женщинам. А эмоциональность её повествований как бы подкреплялись необыкновенно светлой аурой её открытых ладоней, всегда обращенных в сторону собеседника. Валентин никогда не чувствовал себя так свободно и легко в разговорах, потому как никогда не встречал таких как Людмила. Да и не мог, ибо нет двойников в нашем мире. Каждый человек моно индивидуален, являясь божьей каплей в океане водных просторов. И если есть что-то общее в нашем геномном начале, так это только первородное рождение естества, вдохнувшее в нас небесным Творцом.
Изредка мелькающие огоньки в разлившейся за окном глубокой ночи, звёздное небо, мерцающее майским светом и стремительно удаляющееся в прошлое время, а Они, сидя напротив друг друга, всё больше и больше узнавали нового из детства и жизни каждого. Валентин рассказывал забавные истории из своего военного прошлого, а она улыбалась, стараясь мысленно представить ту или иную картину из рассказа Валентина. Людмила по большей части слушала, чем говорила, воспринимая то, что услышала, через свою призму мироощущения. Валентин это чувствовал и старался себя сдерживать в наиболее пикантных моментах повествующих им событий. Он боялся оскорбить её слух мирскими, “не салонными” словечками. Ему хотелось смотреть и смотреть на её лицо, руки, грудь. Он был словно околдован её существованием здесь и сейчас. Валентину казалось, что он приобрёл весь мир. Но дурацкая, излишняя в тот момент интеллигентность, держала крепкими объятиями его порывы, уводя порой его взгляд в оконную темноту, заставляя задуматься на мгновение. Задуматься и скрыть нахлынувшие бог весть откуда чувства.
Делал он это неумело и растерянно. Привыкший к жёсткому содержанию воинских будней, сам того не сознавая, он вел себя как мальчишка, проходящий азы наступившей первой любви.
В туманном освещении пристольных светильников между двумя людьми, словно между двумя гранями разнополярного бытия, наступал момент удивительного совпадения и соединения двух половинок. Рождалось нечто больше чем дружба.
Уставшая от ленивого молчания ночь, медленно растворяясь в предутренней заре, постепенно уходила далеко на запад, оставляя свои владения власти утренней свежести и наступающего дня. За окном всё чаще и чаще стали мелькать небольшие деревушки и переезды. Неожиданно в вагоне, откуда-то с потолка, тихо зазвучала музыка, изредка прерывающаяся короткими объявлениями. Пассажиры вагона ожили, засуетились. Всё пришло в движение. Сразу почувствовалось приближение конечного пути следования. Валентин с грустью подумал о неизбежном расставании. О том, что эта сказочная ночь, когда они находились так близко друг от друга, заканчивается. А так хотелось продолжения знакомства. Вновь и вновь перелистывать картинки исчезнувших видений, в которых светился и звучал ЕЁ голос. Валентин не предполагал, что эта встреча, осязаемая сейчас тоскливой ноткой расставания, впоследствии перерастёт в жадного, испепеляющего монстра, лишившего его покоя и сна. Радость жизни упрётся в металлическую ограду, за которой будет Она и дальнейшее продолжение её бытия в этом мире. Но это всё будет потом, а сейчас…
Состав, иногда замедляющий или, наоборот, ускоряющий свой бег, рвался к своему месту пристанища, вотчине Казанского вокзала. Немногие, успевшие заранее собраться, группировались кучками около окон в проходе коридора и, перебрасываясь немногословными фразами, коротали время. Наступала пауза всеобщего ожидания. Дверь в купе неожиданно открылась и появилась проводница. Она вернула Валентину и Людмиле проездные билеты, предложив при этом казённого чая. Это предложение Людмила приняла с большой охотой, а Валентин попросил у хозяйки немного кипятка для приготовления кофе. Вслед за проводницей купе покинула Людмила, захватив с собой тюбик зубной пасты и щётку, тем самым дав возможность Валентину привести себя в порядок. Не торопясь, он снял с вешалки военную форму в чехле и стал переодеваться. Затем, аккуратно сложив спортивное бельё в небольшую дорожную сумку, свернул матрац и забросил его на верхнюю полку, поправив галстук и нагрудные знаки на кителе, вышел из купе. Он был сразу замечен теми немногочисленными пассажирами, находившимися в коридоре. На любопытные взгляды зевак Валентин никак не отреагировал. Ожиданием реакции Людмилы, вот чем был он захвачен в данный момент. Она узнала, что Валентин военный, судя по его рассказам, узнала, что Валентин имеет какое-то отношение к авиации. Но о звании, и уж тем более о некоторых его правительственных наградах, понятия не имела. Валентин всегда относил эти атрибуты порой как к чему-то второстепенному во взаимоотношениях, которые могут сказать о человеке многое, вызывая уважение и интерес или вызывать зависть и меркантильный экстаз. И жизнь это подтвердила. Поэтому-то он и не рассказал Людмиле об этом, считая это излишним в их откровенной, многочасовой беседе. Ему казалось, что, возвращаясь, Людмила обязательно обратит на это внимание, будет приятно удивлена и, подарив улыбку, она ещё больше укрепит его надежду в то, что он ей не безразличен. Пока Валентин купался в своих радужных представлениях, Людмила прошла в купе, пройдя мимо него. Валентин осознал это когда услышал за спиной щелчок фиксатора закрывшейся купейной двери. Он достал записную книжку, вырвав из неё листок, записал свой адрес на нём. Для него этот листок вдруг приобрёл значение невидимой нити надежды, способной продлить знакомство. Единственной нити общения через преграды и расстояния. В то же время он прекрасно понимал, что все его чувства к ней, родившиеся этой ночью, никогда не предстанут перед ними в виде нежных поцелуев и объятий, что им суждено быть по разные стороны жизни. А пришедшая так неожиданно любовь будет переполнять духовной красотой строки их писем, и, лишив их телесного соприкосновения, они станут необходимым условием их существования. Оторвав взгляд от окна, Валентин повернулся к своему купе и постучал в дверь. Но на стук никто не отозвался и тогда он вошёл в купе. В её взгляде не было ни намёка на удивление и улыбки, он был чист и спокоен. И то, что надумал себе Валентин, стоя перед окном в коридоре, не случилось. Сентиментальная суть мыслей, витавшая в его голове буквально минуту назад, молниеносно рухнула. Стёрлась мелкой внутренней досадой.
Валентин, глубоко вздохнув, заметил:
– Скоро прибудем.
– Наверное… – ответила Людмила, слегка склонив голову в сторону окна, и добавила: – Простите!
Видимо, она хотела сказать ещё что-то, но Валентин опередил её. – Я здесь написал свой адрес, и если возникнет необходимость, отпишите, – положив при этом листок на столик перед Людмилой.
Она взяла его, медленно развернула и прочла, почему-то вслух. А потом, улыбнувшись, произнесла:
– Хорошо, а свой адрес я сообщу потом…
Видимо у неё на это были свои причины. И это была правда. Состав, прокатившийся вдоль перрона, скрипнув тормозами, остановился. Задвигались двери купе и тамбура. Народ начал сходить с поезда. Людмила молчала, молчал и Валентин. Жутко не хотелось расставаться.
– Давайте я помогу вам – произнес Валентин.
– Да нет, спасибо! Я сама… – как-то нехотя ответила она.
В её словах Валентин уловил желание услышать нечто иное, чем слова учтивого предложения. Нужны были слова, слова воплощенные в звуки музыки, которые могли бы лечь ей на душу, оставшись приятным воспоминанием. А он сидел, не шелохнувшись, и смотрел на Людмилу, такую далекую и открытую. В оставшиеся перед расставанием минуты он наслаждался её образом, её церковным одеянием и православной грацией монахини. Людмила, встав лицом к столику, рукой осторожно прикоснулась к нарциссам. И помолчав, неожиданно заметила:
-– А они как-то быстро распустились…
– Возьмите их себе! – заметил Валентин и, помолчав, добавил. – На память!
Людмила достала один нарцисс и поднесла его к лицу, чтобы уловить еле различимый запах цветка. А потом, обернувшись к Валентину, посмотрела на него. Их взгляды пересеклись. Взгляд юной особы Валентин воспринял словно чувственный порыв, мгновенно расколовший его внутреннюю оболочку терпения, приличия и такта. И всё пережитое, родившееся этой ночью, необъяснимой силой сплошного потока влилось в его движения. И он, выпрямившись в полный рост, обхватил своими ладонями её руку и, поднеся к своим губам, поцеловал. А она, пронзённая столь неожиданным и долгожданным ощущением поцелуя, вдруг как-то обмякла, и, подавшись навстречу Валентину, прижав руки к сердцу, уронила голову ему на грудь. Он не посмел её обнимать, хотя дышал этим. Он не стал её обсыпать поцелуями, которых так жаждали оба. Так требовала их хрупкая и нежная любовь, нежданно спустившаяся с небес. Окружающий мир перестал существовать, исчезли шумы и мирская суета, мир был наполнен биением двух сердец, соединившихся волей судеб вопреки запретам и светским табу. Валентин запомнил её, произнесённое шепотом “Прощай!” Её последний взгляд зеленых глаз, наполненный слезами и её исчезновение, подобно сказочной Снегурочке, растаявшей и улетевшей облаком вверх к небесам. Он ещё долго стоял в купе, пока громкий голос проводницы, желающей убедится в отсутствии пассажиров, не вывел его из состояния утраты и безразличия.
Валентин взял сумку и быстро покинул купе, в котором на белой скатерти столика стояли распустившиеся забытые нарциссы. А под опустившимися желтыми головками одуванчиков остался лежать блокнотный листок, с написанным на нём адресом…