«Каждый человек должен сказать своё веское слово», – как-то заявил один мой хороший приятель.
Может оно и так, но по мне это звучит немного затёрто или даже слишком уж монументально, если хотите.
Я много с ним спорил и часто вскипал от этих изречений, которыми он сыпал на каждом шагу и даже мог бы послать его к чёрту. К счастью, он знал много историй, которые рассказывал, скажу я вам, довольно недурно. И хотя он много знал и ещё больше говорил, из всех его выражений запомнилось лишь это, и вот почему.
В один из слезливых осенних вечеров он пришёл ко мне мрачный и нахохлившийся не в пример обычного. Я был несколько сбит с толку его неожиданным визитом, потому что именно в тот вечер собирался на весьма важную для меня встречу. Попросив чаю, он плюхнулся в кресло прямо в мокром плаще и уставился в пол. Вот уже битых десять минут он всё смотрел на него, не меняя позы. Я успел принести чашки, поставить поднос с бутербродами и только хотел спросить, в чём причина его столь тяжёлого состояния, как он отчего-то скривился и грустно воскликнул:
– Собачья жизнь! Понимаешь?!
– Что случилось Степанов? – раздражённо спросил я, садясь напротив.
– Ты знаешь моего друга, Ивана Валерьевича Шабалина?
– Нет. – Искренне признался я.
Странное дело, у моего приятеля, оказывается, был друг, о котором он ни разу не упоминал.
Услышав мои слова, он нахмурился и упрямо посмотрел мне в глаза, будто знал что вру, но потом, что-то тщательно обдумав, успокоился. Вообще в тот вечер Степанов стал какой-то уж совсем странный. Он, помню, то сильно нервничал, то через секунду бледнел и хватался за сердце, а порой, и вовсе раздосадованный, вскакивал и мерил шагами комнату. Хотя я понимал, что это можно было списать на его чрезвычайную чувствительность, но….
– Я познакомился с ним случайно, хотя видел его много раз бессмысленно бродившим по улице. – Начал он. – Был этот человек сухощав, низок ростом и не в пример назойлив. Несмотря на свой возраст, быстро клонившийся к пенсии, хватку Шабалин не потерял и если уж встретит кого знакомого, то заговорит, закружит и задёргает так, что захочется от него бежать, сломя голову, до полного изнеможения. Его маленькая голова со сморщенным вытянутым лицом, длинным ноздреватым носом и почти чёрными пустыми глазами походила скорее на голову стервятника. Эти черты в нём всегда меня отталкивали. Иногда я даже переходил через дорогу, чтобы только не встретиться с ним нос к носу. Передвигался Иван Валерьевич, смешно сказать, короткими перебежками, ходил в одном и том же старом кримпленовом костюме, засаленной джинсовой «бейсболке» и часто тихо досадовал на тупоумных, недалёких людей, которых «теперь развелось не в меру». В общем, первое впечатление он производил весьма неприятное. К слову, Жил Иван Валерьевич на Крымской улице по соседству со мной в маленькой квартирёнке с сырыми стенами, женой Ларисой Алексеевной и почти взрослой дочерью Леной…..
Он, почему то запнулся на последних словах и надолго замолчал.
– И что же?
– Мы незаметно с ним сошлись и, если уж совсем быть откровенным, стали почти друзьями. Добрейший человек оказался! – Шумно отхлебнув, заверил меня Степанов. – Последнюю рубашку отдаст! Увидит какую-нибудь дворнягу на улице, тут же домой тащит, откормит, выходит и отпустит. Но бывало и пнёт с досады. Его стихийное свойство характера проявлялось во всём и всюду. То один, то другой, то третий. Только при жене был кроток как ягнёнок, оттого, наверное, что Лариса Алексеевна обладает крутым жёстким нравом и статью особой силы. Живут они бедно, едят не всегда, ходят всё в одном и том же. Ну да это я уже говорил.
– Постой! А как познакомились-то? – Нетерпеливо перебил я Степанова.
У него, почему-то дёрнулась щека.
– Я же сказал, случайно! – Сквозь зубы процедил он, чтобы окончательно не выйти из себя.
– Но…
– Да в «чепке», твою мать! – Не помня себя, заорал Степанов во всё горло, но тут же взял себя в руки – Извини. Что-то я сегодня не в духе. Давай-ка, лучше, ещё чайку организуем.
Озадаченный и смутившийся до крайности я поспешил на кухню и скоро вернулся, захватив с собой чайник и заварник. Его нервозность понемногу начала передаваться и мне. Разливая, я изрядно пролил на столик, но Степанов будто этого не заметил:
– И ведь возразить ничего не может, а Лариса Алексеевна, бывало, и в дом не пускает, кричит «Оставайся со своими шавками на улице, сволочь!»
Про алкашей и остальных, которые у него в долг просить ходили, вообще молчу. С лестницы спускала. Отказать этим падшим людям он не смел, характер уж слишком мягкий сразу делался, сговорчивый, не в пример жене.
…За окном опять заморосил мелкий дождь. Где-то совсем близко громыхнуло, сверкнула молния. Степанов вскочил и заметался по комнате. Я с перепугу – вместе с ним.
– Да это же просто молния! – опомнившись, засмеялся я в голос.
Степанов молчал. Закурили…
– Однажды прихожу к нему в гости под выходной, смотрю, а он на лестнице свернулся калачиком, руки между коленками зажал и лежит, тихо так лежит, точно совсем издох. «Что ты?!» – кричу. – «Вставай! Опять жена?»
А он оправился, стряхнул с себя грязь и с досадой:
– Опять.
– Вот ведь стерва!
– Она женщина хорошая, говорит, только маленько недопонимает иногда. Так что ж?
И так у него все были хорошие, только немного недопонимают, недоучивают, недодумывают.
– Лариса-то ночевать пустит?
Он тогда как-то особенно вяло пожал плечами, мол, «кто его знает». Я повёл Ивана Валерьевича к себе. Взяли водки и просидели до полуночи. Говорили о политике, политиках, «звёздах», жизни вообще. Ну, ты знаешь, как это иногда бывает в хорошей компании. В конце заключили, что политика – дело гнилое, политики и «звёзды» – дрянь, а жизнь тем более, да и настроение испортилось окончательно. Я даже не сразу заметил, когда он успел довольно поднабраться. Сидит на стуле, чуть покачиваясь, глаза мутные, тусклые, ног не чувствует.
– Шабалин, брат, – говорю ему, – не перебрал?
…Бутерброды закончились. Рассказывая историю, мой приятель стал совсем красный. В нём появилось столько жара и волнения, что я стал непроизвольно барабанить пальцами по подлокотнику и поминутно открывать рот, с нетерпением ожидая следующего поворота событий. На улице совсем стемнело, и я равнодушно подумал о том, что встреча не состоялась, да и бог с ней. Признаться честно, Степанов меня поразил много больше, чем рассказ, и я никак не мог взять в толк, что с ним творится. Мне стало казаться, что он сходит с ума.
Степанов совсем перестал замечать меня и теперь рассказывал скорее сам себе:
– У меня на кухне было душно и накурено, вода мерно дробилась каплями о гору немытой посуды. Он вдруг посмотрел на меня так внимательно, что аж под лопатками засверлило и говорит, уйду я от неё.
– От кого?
– От Лариски своей. Не веришь?!.. Допекла, крыса, всю душу вырвала!.. Я на работу – она щенят моих выкинет. Домой – пилит, «неудачник, лицемер, дрянь!». К людям в закусочную – «Пьяница, алкашина, да чтоб ты сдох!».
– А дочь как же?
– Да не моя она!
– Как не твоя?!
– А так. Знаю, нюхом чую, от меня ничего нет. Только качества Ларисы Алексеевны впитала, такая же заноза. Не могу её полюбить и всё, как чужая. Утром же пойду. Да! Пойду и скажу им стервам!
Слушай, Степанов, я вот тут по поручению жилконторы на ремонт дома собираю. Скажи веское слово!
Иван Валерьевич полез в карман брюк и извлёк какую-то засаленную мятую бумажку и ручку. Развернув и разгладив о стол, я с трудом разобрал подписи соседей и примечание: «Оплата по окончании работ взимается в полном объеме без исключения».
– А чего? И скажу! – И подписал.
– Эхх! – Пьяный Шабалин удовлетворённо крякнул, с чувством хватил кулаком по столу от радости и, потеряв равновесие, упал со стула. Чуть плиту не снёс!
Утром он ушёл. Шли дни, а Шабалин не появлялся, сварливая бабка этажом ниже пустила сплетню что пьёт, а жену с ребёнком выгнал на улицу, или, что пьёт, а Лариса Алексеевна первая, не выдержав скандалов, сама забрала дочку и уехала к родителям. Как стал жить один, шум в его квартире всё время, то стонет как-будто, то кричит, то поскрипывает. Долго это продолжаться не могло и в одну из таких беспокойных ночей вызвали милицию. Но видимо забаррикадировался Иван Валерьевич крепко. Долго ломали дверь. К тому времени на лестницах довольно собралось людей, кто в халатах, кто в трусах. Наконец, когда взломали и вбежали, надеясь найти неизвестно что, шум смолк. Хозяина после некоторых усилий извлекли из кладовки, в которую тот с испуга забился, и сначала жестоко избили, для порядка. Не найдя решительно ничего криминального, ещё несколько раз пнули с досады и уехали. Он сидел на полу с разбитым в кровь лицом и плакал. Никогда не видел, чтобы Шабалин плакал. Мягкий он человек, добрый, иногда даже захребетный, но чтоб в слёзы. Никогда!..
Степанов поперхнулся и сделал несколько жадных глотков. Видно было, что долгим разговором он окончательно иссушил рот.
– Может, хватит уже. Ночь ведь. – Жалобно попросил я, чтобы мой бедный приятель, наконец, оставил эту историю и не воспалял себе мозг всяким вздором.
– Нет, я расскажу… Я должен!.. Долго он один не жил, не мог один, к людям тянулся. Сошёлся с одной женщиной, Сириной, кажется. Её сын Антон работал в Москве и наезжал редко. Противная личность, скажу я тебе, видел, как-то с Шабалиным шёл. Бывают такие люди, смотришь вроде и одет прилично, и черты чуть не благородные, а всё равно, что-то отталкивает.
– А! Иван Валерьевич! Здорово! – Закричал я ему.
– Здорово!
Протягиваю руку парнишке. Он руки не подал, враждебно скосил на меня злые глаза и отошёл в сторону. Сам Шабалин был бодр и румян, даже поправился немного.
– Как жизнь? Как ремонт? – Весело спросил он.
– Да вроде живой пока. Заканчивать скоро будут, так по мелочи осталось.
– По мелочи говоришь? – Шабалин почему-то радостно потёр руки, но быстро спохватился и продолжил. – Поздравляю! А я вот с новой женщиной, в новом доме живу, это сын её, недавно приехал.
Тут я увидел, что он почему-то замялся и опасливо заглянул мне через плечо, туда, где стоял Антон.
– Женщина она хорошая, только маленько недопонимает иногда. Деньги отбирает, да каждый день что-то выдумывает, чтоб без дела не сидел. Прямо на шею села. Ничего, я всё равно заначку одну при себе держу. Так что ж?
Иван Валерьевич картинно развёл дряблыми руками и лукаво подмигнул:
– Зато всегда сыт и одет. Квартиру сдаю. Женщина моя склонила. Но по правде тебе скажу, жду, когда договор закончится. Так я их взять не могу, не прилично, а как закончится, уйду. Не моё это.
Всё это Иван Валерьевич говорил мне почему-то шёпотом и под конец прямо в ухо. Он увидел удивление на моём лице и со вздохом добавил:
– Так что ж?
Помолчали. Потом он вдруг резко подался ко мне и быстро заговорил в лицо:
– Скучно у вас тут! Эх, и скучно. То одно, то другое, то третье, а всё одно – тупоумных теперь развелось не в меру.
– Сдурел что ли! – заорал я ему и затряс, сцепив за отворот пиджака.
* * *
Почему-то перестали идти часы, но рассказ так завлёк меня, что я весь подался вперёд и, не замечая ничего вокруг, протянул:
– Нуу!!
– Бейсболка с его головы упала на асфальт!
– Тьфу! – Теперь уже совсем расстроился я. – И что?
– Рога! – Смертельно побледнев, выдохнул Степанов.
– Какие ещё, на хрен, рога?! – Вскочив, закричал я.
Теперь мне было жалко потраченного времени на пустой разговор, из-за которого сорвалась моя пресловутая важная встреча. Не могу сказать вам, в каком я тогда был состоянии, и к стыду своему даже замахнулся на своего приятеля.
Степанов закрыл лицо руками и заплакал.
– Как, провели! Боже… как детей, всех провели….Он мне бумажку эту суёт, скажи, говорит, веское слово, распишись за ремонт… А ведь за что душу отдал?! – Сквозь всхлипывания восклицал он – За ремонт, какого-то проклятого дома!
Я просто задыхался от смеха, глядя на это несчастное измученное бредом лицо, до того смешное в этом глупом детском страхе, что не мог остановиться.
Тихо скрипнула дверь в комнату. Так тихо, что когда Степанов в ужасе закричал, я не сразу понял, что происходит, и всё ещё продолжал смеяться. В небольшой проём втиснулась маленькая голова в совсем истрёпанной джинсовой бейсболке. Я окаменел от страха, словно меня пригвоздило к полу. Затем из темноты показалась рука, приподнимая кепку в вежливом приветствии, заходить гость не собирался.
Из-под редких седых волос пробивались маленькие, тупые рожки. Старичок лукаво подмигнул мне жёлтым глазом и, поглядев на забившегося в угол Степанова, расплылся в довольной улыбке:
– Оплата по окончании работ взимается в полном объеме без исключения.
КОММЕНТАРИИ:
Ирина Андреева (Ерусланова). К рассказу “Веское слово”. (Tuesday, 09 October 2012 15:41)
Вот вам и друг Шабалин! 
Не без юмора произведение.
Читалось легко и непринуждённо. Начало сразу заинтриговало: «Каждый человек должен сказать своё веское слово”. Финал неожиданный и жутковатый. А ведь дал автор в начале зацепку, что “захочется от него (Шабалина)бежать, сломя голову, до полного изнеможения”. Но подозрения почти сразу усыпляются.
Позабавил рассказ
Доверяй, но бдительность и разум не теряй! Такой, что ли, должен быть вывод?