Вой сирен. Машина «скорой помощи» сворачивает с дороги и подъезжает к торцу дома. Оконное стекло в квартире на первом этаже выбито, на земле валяется горшок с геранью. Рядом переливается огнями, как новогодняя гирлянда, сирена полицейского «бобика».
Открывается дверь «скорой», из нее выскакивает молодая миниатюрная женщина в синей куртке, за ней худосочный высокий парень с оранжевым ящиком. Оба скрываются в подъезде.
Женщина первая заходит в открытую дверь квартиры, участковый провожает ее на кухню. У разбитого окна стоит стол, на нем пустые бутылки, непотушенные бычки сигарет, ветер треплет занавески, табуретка валяется прямо посреди дороги, на полу лежит человек, голова разбита, рядом стекло, кровь. Опоздали. Остается лишь диагностировать смерть.
– Обычная драка, бытовуха, — заключил полицейский с некоторой досадой.
Света оформляет необходимые бумаги и спешит на новый вызов. Что-то неспокойная выдалась смена, второй труп подряд. На предыдущем вызове она лишь зафиксировала смерть бабушки, долго и тяжело болевшей, вроде бы ничего особенного, а на душе гадко.
Смерть всегда преследует машину «скорой помощи», а иногда бежит впереди, заглядывает в окна: ну что еще, не пора? Такими страшилками ее пугали на станции «скорой помощи», когда она совсем молодой девчонкой после интернатуры пришла туда работать. На самом деле смерть попадалась ей на пути не так уж и часто, это сегодня что-то не повезло.
Света пришла работать на «скорую помощь» три года назад, никакой романтики, просто нужно было зарабатывать деньги, чтобы лечить прикованного параличом к кровати деда. Как врач, она прекрасно понимала, что вылечить его уже невозможно, но поддерживать на должном уровне было необходимо. Мама специально ушла на пенсию, чтобы ухаживать за больным, так Света осталась единственной кормилицей.
Отца она никогда не видела, ходили слухи, что это хирург из больницы, у которого мама долго работала операционной медсестрой, но сам потенциальный отец на эти слухи никак не реагировал, а мама повторяла одно и то же:
– Зачем тебе отец, разве со мной и с дедом тебе плохо живется?
Жилось и правда неплохо, особенно в детстве, когда дед садился играть на баяне, а маленькая белокурая Света в легком платьице кружилась рядом и пела:
Валенки, валенки,
Эх, не подшиты стареньки,
Валенки да валенки,
Эх, да не подшиты стареньки.
Соседки называли Свету «егозой» и «певуньей» и прочили ей будущее артистки. Мама от подобных перспектив всячески открещивалась: «Только артисток нам не хватало». А Света, знай себе, напевала по дороге в детский сад, играя с куклами, и даже во сне что-то мычала под нос.
Особенно Света любила вечером выйти в подъезд и затянуть какую-нибудь русскую народную песню, которую эхо разносило с первого и до последнего этажа. Соседи взмолились: «Отдайте девочку в музыкальную школу, пусть себе там поет, сколько ей хочется! Хватит нас мучить!»
Мама, которая тоже изрядно устала от ежедневных Светиных концертов, посчитала, что наименьшим злом будет отдать девочку в хор. Там каждый день занятия, может, хотя бы там напоется вдоволь и перестанет терроризировать весь подъезд. Света была только рада: петь ей нравилось больше всего, она чувствовала себя птицей, которая свободно парит над гладью моря, или рыбой, которая в этом же море опускается на неведомую глубину.
Руководитель хора — статная, высокая шатенка лет сорока с низким грудным голосом — внимательно прослушала Свету и заключила: «Голос от бога, но нужно трудиться». И девочка начала заниматься изо всех сил, чтобы не просто сливаться в общем хоре детских голосов, а непременно солировать. Через год она стояла на сцене и высоким чистым голосом пела:
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе,
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
А хор подхватывал:
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь.
Мама сидела в первом ряду и сдержанно аплодировала, чтобы дочь не задирала нос, а Света с нетерпением ждала, когда вернется домой, и они с дедом затянут любимые «Валенки».
Однажды в их город приехал столичный театр, давали оперу «Садко». Мама каким-то невероятным образом достала пригласительный на два лица. Сама она к оперному искусству была равнодушна, но решила показать дочери «настоящих» артистов. Света была очарована спектаклем: красочные декорации, костюмы, голоса.
– Да, это вам не Большой, — скептически шептались в зале заядлые театралы.
Но Света их не слышала, целиком и полностью она была там, на сцене. Казалось, музыка проходит через нее, и вот уже она на берегу Ильмень-озера видит новгородского купца Садко и морскую царевну Волхову, а вот уже она вместе с Любавой тоскует «Ох, знаю я, Садко меня не любит», вот ей навстречу идут заморские купцы. Но все алмазы в каменных пещерах меркли по сравнению с морем, которое разлилось на сцене к пятой картине. Оно, конечно, было бутафорским, да и настоящего моря Света никогда не видела, но это было неважно. Девочку манили сказочные обитатели подводного царства, морские раковины и сама Волхова в белоснежном платье, которое сверкало драгоценными камнями в свете софитов. Сердце Светы замерло, когда Волхова запела колыбельную, ничего лучше девочка в своей жизни еще не слышала. В тот же миг она поняла, что обязательно станет оперной певицей и однажды выйдет на сцену в этой партии. Еще Света поняла, что оперные артисты — самые счастливые люди на свете, поют целыми днями, еще и деньги получают за это.
После окончания спектакля мама насилу увела дочь из театра. Света уходила с твердой уверенностью, что однажды вернется сюда и обязательно будет петь!
Многие престижные вокальные конкурсы остались позади, все педагоги в один голос твердили, что у Светы талант, и никто не сомневался, что жизнь свою она обязательно свяжет с музыкой. Однако ее будущее оказалось не таким уж и прекрасным. Когда Света заканчивала школу, дед тяжело заболел, а потом и вовсе слег. Мама разрывалась между работой и домом, денег катастрофически не хватало, разумеется, ни о какой музыке речи уже не шло, зато были связи в медицинском институте, и Света без труда поступила на бюджетное отделение, а по ночам подрабатывала санитаркой у мамы в больнице.
Мама была человеком практичным. Она рассудила так: в медицине у дочери всегда будет надежный кусок хлеба, а у артисток жизнь такая не простая, вот пропадет голос, и что делать дальше? На что жить? А здесь какая-никакая определенность.
Для Светы это было трагедией, крахом ее заветной мечты. Можно было рыдать дни и ночи напролет, можно было скопить денег и уехать раз и навсегда учиться в консерваторию, но Света этого делать не стала. Семью она любила больше, чем сцену, и бросить маму с больным дедом не могла. Все ее концерты теперь проходили для одного единственного зрителя. Вечером она садилась у постели деда и начинала напевать их любимые «Валенки», а он слушал и пытался улыбнуться, но не мог.
К медицине Света относилась так же, как больные относятся к горьким таблеткам, которые нужно принять и не обязательно любить. Медицина тоже приняла Свету, она с отличием закончила институт, потом интернатуру и пришла на станцию «скорой помощи».
Миниатюрная блондинка с мелкими кудряшками, собранными в тугой узел — никто бы и не догадался, что врач, если бы не синяя куртка. В бригаде их было трое: она, водитель и фельдшер Игорь — двадцатилетний парень, который повсюду следовал за ней с оранжевым ящиком, как верный Санчо Панса.
Через несколько дней совместной работы Света знала о своем напарнике практически все. После девятого класса Игорь неожиданно воспылал страстной любовью к медицине и выучился на фельдшера, после колледжа загремел в армию, а уже потом пришел работать на станцию «скорой помощи». Он хотел получить высшее образование и несколько раз пытался поступить, но безуспешно. Игоря нельзя было назвать целеустремленным или надежным, зато он был коммуникабельным, и это качество иногда в их работе было просто необходимо.
Вызов. У больной диабетом женщины сахарная кома, нужна срочная госпитализация. Тетка весом за сто килограммов. Кто ее потащит? Игорь да Света? Просят дочь найти мужиков, чтобы погрузить больную в машину, та бьется в истерике: «Вам надо — вы и ищите! Вы обязаны! Вы должны!» Игорь бежит в подъезд звать соседей. Через несколько минут появляются трое здоровых мужиков, которые грузят тетку в машину, от дочери ни слова благодарности. Если разобраться, дело не такое уж и сложное, а выполнять его почему-то должен фельдшер.
Света с Игорем выходят из подъезда, под ногами хрустит битое стекло. Садятся в машину. Следующий вызов.
– Притормози у киоска, а то жрать охота, — говорит Игорь водителю.
– Игорь, у нас вызов. Ты с ума сошел? — вмешивается Света.
– Да ладно тебе, я же быстро. Тормозни-ка.
– Игорь, у нас пациентка с высоким давлением.
– Да у этой бабки давление по десять раз на дню скачет.
– Мне рассказать тебе об инсульте или о других последствиях гипертонического криза?
Света сверлит его взглядом, как старшая сестра непослушного братца. Машина останавливается. Игорь молниеносно выскакивает и через минуту возвращается с беляшом, который тут же жадно заглатывает.
– Поехали, — говорит он, и машина трогается.
Света отворачивается к окну, она не хочет разговаривать со своим фельдшером и всем своим видом демонстрирует это. Игорь не обращает на нее внимания. Включается рация.
– Ребята, Света рядом? — спрашивает диспетчер.
– Нет, — из вредности отвечает Игорь.
– Только что вызов поступил на ее адрес.
Игорь выключает рацию. Света белее самого чистого медицинского халата.
– Останови! — кричит она водителю.
– Ты с ума сошла, у нас же вызов! — кричит на нее Игорь.
– Мне нужно туда.
Света рвется к двери, Игорь ее перехватывает.
– Это уже не шутки, Света! Успокойся, мы едем на вызов! Там ты ничем помочь не сможешь.
Беспомощно хватая ртом воздух, она пытается дозвониться домой, никто не берет трубку. Света наматывает круги в подъезде, но протяжные гудки в телефоне по-прежнему не дают ответа.
Игорь все делает сам: достает тонометр, измеряет давление, вводит магнезию. Бабка возвращается к жизни:
– Спасибо, сынок, такой молодой, а уже доктор.
Игорь что-то шутит в ответ.
Едут на станцию. Телефон по-прежнему молчит. Случилось что-то очень плохое, предчувствие Свету еще никогда не обманывало.
В этот день умер дед.
– Отмучилась, — сказала мама, убирая его постель.
В квартире сразу стало пусто. Не то чтобы дед последние годы наполнял дом жизнью, но без него было неуютно. И только старый баян в углу за ширмой напоминал о былых временах.
Нельзя валенки носить,
Не в чем к миленькой сходить.
Как врач, Света знала, что однажды деда не станет, и в его положении это был не самый плохой вариант. Где-то в глубине души она была готова к такому исходу, но нужно было время, чтобы все осознать и вернуться в привычное русло. Мама отнеслась ко всему спокойнее, сначала она с головой ушла в хлопоты с организацией похорон, потом раздала или выбросила вещи деда, только старенькому баяну удалось спастись и переехать на антресоль.
Внезапно у мамы образовалось много свободного времени. Первым делом она решила сделать генеральную уборку, затем пошла в поликлинику выбивать направление на путевку в санаторий. Но вскоре эти занятия ей наскучили, и она принялась устраивать личную жизнь дочери. Сама родила Свету в тридцать шесть и теперь вдруг спохватилась, как бы та не повторила ее судьбы.
– Ну что, у вас мужчин на работе свободных совсем нет? — пытала она дочь каждый вечер. — Ну взять хотя бы твоего Игоря. Ну моложе тебя, ну балбес, но он же остепенится, опять же все время будет у тебя под присмотром.
– Мама, ну сколько раз тебе объяснять, что мне никто не нравится, — устало отвечала Света. — Ни Игорь, ни санитар Петя, ни сын твоей подруги. Мне никто не нужен, оставь меня в покое!
Света уходила в свою комнату, а мама кричала ей вдогонку:
– Смотри, так и останешься старой девой. А я все равно тебя с кем-нибудь познакомлю!
Ну как объяснить маме, что единственной и безответной любовью ее была сцена.
Маме все-таки удалось получить путевку, и она с радостью уехала на месяц в санаторий. Света впервые в жизни осталась одна. Оказалось, что жить в полном одиночестве не так уж просто. Было спокойно, но выть хотелось от тоски, как брошенной собаке. Спасали дежурства.
Как-то Света возвращалась с работы и завернула в магазин рядом с домом, кто-то окликнул ее:
– Светка, ты что ли? Совсем не изменилась.
А вот Света с трудом узнала в модной столичной даме свою старую подружку по хору. Когда-то они вместе мечтали уехать в Питер, поступить в консерваторию и петь на лучших оперных сценах. Но в Питер уехала только подруга.
– Привет, Марин, — только и ответила Света.
– Мы с тобой лет десять не виделись. Ты все такая же стройная, хорошенькая, — подруга крутила Свету, как куклу в магазине, внимательно рассматривая.
– Да что я, вот ты такая красотка стала.
– Ой, это все салоны красоты и модные бутики, — подруга кокетливо махнула рукой.
– Ты поешь где-то?
– Ну, консерваторию я закончила, потом замуж вышла, ребенка родила. Знаешь, как-то не до карьеры стало, да и данные у меня оказались весьма средними. А всю жизнь оставаться на вторых ролях я не собираюсь. Так что пою я теперь только колыбельные. Ну что все обо мне да обо мне, ты-то как?
Света могла бы рассказать ей о том, как работает на «скорой» и каждый день сталкивается с людскими болезнями, о том, как похоронила все свои мечты о сцене, и о том, как теперь пуста ее жизнь без деда. Но вместо этого она сказала:
– У меня все хорошо. Работаю врачом.
– И что больше не поешь? Даже для себя?
– Нет.
Света опустила глаза, как будто признавалась в ужасном грехе.
– Ты что? Ты же так любила петь. Все были уверены, что ты обязательно станешь певицей.
– Да какая из меня певица? Так, «Валенки» и не больше. Ты же знаешь, я не могла тогда уехать с тобой учиться, а сейчас уже поздно.
– Ничего не поздно. Знаешь, раньше в консерваторию и постарше тебя принимали.
– Я не могу в консерваторию, мне работать нужно, мы с мамой на одну ее пенсию не протянем.
Свете хотелось уйти. Зачем Марина бередила с трудом зажившие раны?
– Слушай, а у меня есть для тебя подходящий вариант, — предложила подруга. — У нас в Питере пару лет назад открылась школа оперного пения. Возглавляет ее одна заслуженная артистка, которая ушла на пенсию и теперь взялась учить молодых. Характер у нее, конечно, еще тот, зато выпускники ее школы потом поют по всему миру. И самое главное, что обучение там бесплатное, и общежитие дают, и стипендия есть. Так что с деньгами проблем особых не будет. Недавно, я слышала, она выгнала двух сопрано и теперь объявила дополнительный набор. Тебе нужно обязательно показаться, даже не спорь.
– Но я же, — промямлила Света. — У меня даже образования специального нет.
– Ой, да кому сейчас нужно это образование. Пойми, она ищет голос, а он у тебя есть, даже если ты его много лет прячешь.
И зачем только Света решила зайти в этот чертов магазин? Поздно ей уже мечтать о сцене, не до того теперь.
– Так, я все устрою, — продолжала Марина. — Пока идет прослушивание, поживешь у меня, а там в общежитие переберешься.
И Марина, действительно, все устроила. Света, как будто это было совсем не она, а другая девушка лет на десять моложе, которая ничего не боялась, написала заявление на увольнение, купила билет, собрала чемодан и отправилась в Петербург. Коллеги, конечно, удивились, как их трепетная Света решилась все бросить и начать жизнь с чистого листа. Да и какую жизнь, артистки? Какая из нее оперная дива: ни внешности, ни фактуры, ни харизмы. Маме она ничего не сказала. Обязательно найдутся добрые люди, которые позвонят, сообщат. А Света потом как-нибудь все ей объяснит. Может, ничего еще и не выйдет, и вернется она в свой город на родную станцию «скорой помощи». Там ее обязательно примут назад, ведь врачей, как всегда, не хватает.
Прямо с поезда, как была: в джинсах, вязаной кофте, кроссовках, с неряшливым пучком на голове, — Света бросилась на прослушивание. Старинный особняк, везде лепнина, золото, совсем как в музее, а все ходят мимо, словно не замечают такую красоту. Света взлетает по широкой белоснежной лестнице наверх, входит в небольшой зал с роялем.
– Куда это вы, милочка? — раздается низкий грудной голос.
Женщина в черном длинном платье торжественно восседает в кресле и пронзительно смотрит на Свету, как будто заранее все про нее знает.
– Я-я на прослушивание, — с трудом выдавливает из себя Света.
– На прослушивание? — женщина смерила ее взглядом. — В таком виде? Это вам не собеседование в ресторан быстрого питания, милочка. Приведите себя в порядок и приходите завтра.
Стальной, холодный голос, в котором нет ни нотки сочувствия к Свете, которая неделю не спала, а готовилась к этому проклятому прослушиванию. А теперь ее как нерадивую школьницу выставляют из класса. Сама виновата, не догадалась, что нельзя прямо так с поезда, запыхавшись, бежать на прослушивание.
– Да ты с ума сошла! — воскликнула Марина, когда подруга пересказала ей эту историю. — Явиться на прослушивание в таком виде. Да еще к кому? К Васильевой? Она терпеть не может неопрятных певцов, она из класса девчонок даже за брюки и балетки выгоняет, а ты заявилась к ней как кладовщица какая-то! Все, не спорь. Я тебя так одену, что она тебя завтра не вспомнит и не узнает. Будешь сверкать, как голливудская звезда.
Двери шкафа растворились, одно за другим стали вылетать платья, которые Свете приходилось примерять. Ближе к полуночи Марина нашла тот самый идеальный образ: просто, скромно, но со вкусом. Платье — это еще куда ни шло, а вот каблуки. Кажется, Света не носила их со школьного выпускного. Пришлось постигать и эту науку, потому что голос голосом, но встречают все-таки по одежке.
На следующий день она снова стояла в том же зале перед этой суровой женщиной, похожей на черную хищную птицу. За роялем притаилась пианистка, которая нервно перелистывала ноты, искоса поглядывая на оперную диву. На стульях сидели еще несколько педагогов, которые что-то фиксировали в записных книжках. Но Свете казалось, что она в этом зале одна. Только она и Ирина Георгиевна, которая сверлила ее взглядом, словно хотела выпытать какую-то тайну.
– Что вы будете исполнять, милочка? — спросила дива.
– Колыбельную Волховы из оперы Римского-Корсакова «Садко», — по-школьному отчеканила Света.
Дива дала знак пианистке, и та начала играть. Света запела:
Сон по бережку ходил,
Дрёма по лугу,
А и сон искал Дрёму,
Дрёму спрашивал.
Чужой голос раздался под сводами дворца. Голос, который прятался долгие годы, а теперь вырвался на свободу и взлетел ввысь, заполняя собой все пространство.
Ирина Георгиевна внимательно слушала Свету. Сначала ее брови поднялись вверх, затем вернулись в прежнее положение, она погладила подбородок и жестом остановила пианистку.
– Где вы учились, милочка? — спросила она Свету, снова поглаживая подбородок. — Очевидно, в какой-нибудь провинциальной консерватории?
– Нет, я закончила только музыкальную школу, — неуверенно ответила Света.
Ирина Георгиевна вздернула брови.
– А вы знаете, что я принимаю только людей с высшим образованием? Мне нужны профессиональные артисты, а не самодеятельность.
Света опустила глаза, сжимая кулаки, чтобы не расплакаться. В очередной раз ее мечта рушилась.
– И чем же вы занимались все эти годы? Вы ведь, как я вижу, не девочка, — продолжила дива.
– У меня медицинское образование, я работала врачом, — ответила Света, не разжимая кулаки.
– А знаете ли вы, что хороший врач лучше плохого артиста, хотя плохой врач еще хуже. Оперный певец хотя бы не нанесет вреда окружающим, только себе. Что заставило вас уйти из профессии?
– Я всегда хотела петь, — твердо ответила Света. — Но раньше у меня не было возможности, а теперь она появилась.
– И что же вы считаете, что можно много лет не заниматься, а потом раз — и сразу на сцену?
– Я просто хочу петь. Но если…
– У вас от природы поставленный голос, — перебила ее Ирина Георгиевна. — Но этого мало. Нужно очень много трудиться, чтобы наверстать упущенные годы. Еще у вас нет характера, а это для оперной певицы катастрофа. Но я все равно беру вас на испытательный срок на пол года. Если не добьетесь за это время приличного результата — вылетите вон. И еще: я больше не хочу видеть той ужасной одежды, которая была на вас вчера.
Так Света стала учиться в школе оперного мастерства. Она никогда не думала, что петь так трудно, что учить одну оперную арию можно целый месяц, раз за разом повторяя одни и те же фразы. Света не замечала город, он уходил на задний план, был декорацией к ее жизни. Она уходила рано и возвращалась поздно, в редкие выходные высыпалась и за все время посетила лишь Исаакиевский собор, и то случайно, когда пряталась от дождя. Через неделю позвонила мама, она кричала, что Света ее бросила и предала, но дочь молчала в ответ. Она знала, что рано или поздно мама простит ее, а если Свете удастся закрепиться в Питере и забрать ее к себе, то прощение наступит еще быстрее.
Света приходила в класс заниматься раньше всех, с ней работал один из тех педагогов, что сидел на прослушивании, а вот Ирина Георгиевна не взглянула на нее ни разу. Лишь в коридоре, проходя мимо, кинула ей фразу: «У вас ужасный французский, милочка». И Света взялась за учебники и начала осваивать французскую фонетику.
Почему оперная дива так себя вела? Присматривалась? Прислушивалась? С другими она занималась хотя бы раз в неделю, а ее словно и не замечала. Тогда Света стала работать еще усердней, она оставалась допоздна, чтобы еще раз повторить те моменты, которые ей не удавались.
– Вы сорвете голос, если будете так много петь, милочка, — однажды услышала она знакомый низкий голос за спиной. — Все хорошо в меру, идите отдыхать, пока не наделали глупостей.
Света сжала кулаки и наконец решилась спросить:
– Почему вы не обращаете на меня внимание? Со всеми вы занимаетесь, а меня игнорируете? Во мне что, совсем нет никакого таланта?
– Если бы у вас не было таланта, вы бы здесь не стояли. Пока у вас есть только голос, который дала вам природа. Этого мало. У вас нет характера. Пока вы мне не интересны. Посмотрите на себя, ну какая вы оперная певица? Сходите в парикмахерскую, сделайте нормальную прическу, купите туфли на каблуках. Вы должны сверкать, а пока только пищите, как серая мышка.
По большому счету, Свете давно уже было все равно, во что одеваться. Синяя униформа, которая была велика, вполне ее устраивала. Туфли на каблуках она тоже никогда не носила, сначала мама запрещала, а потом уже некуда было в них ходить. Превратиться в изысканную даму, которая всегда прекрасна, которая гордо шагает на высоких каблуках, выпрямив спину, оказалось не так уж и просто. Но Света взяла себя в руки и вскоре не узнала красивую блондинку в зеркале, которая смотрела на нее светящимися от счастья глазами.
Когда в детстве мама что-то ей запрещала, она могла топнуть ножкой. Так Света показывала характер. Теперь топнуть каблучком — означало вылететь из школы и вернуться домой. Мама будет, наверно, рада и до конца жизни будет пилить Свету за то, что та все сделала по-своему, не посоветовавшись. Игорь тоже будет рад, с ней он был как у Христа за пазухой. Но Света об этом даже думать не хотела. Она старалась перечеркнуть прошлую жизнь, забыть, кем она была раньше, и только петь, петь и петь. Она решила, что если будет упорно трудиться и слушать все замечания педагогов, то этим проявит характер и заставит Ирину Георгиевну обратить на себя внимание.
Испытательный срок подходил к концу, а Света только занималась в классе, в то время как другие выступали на концертах и репетировали спектакль. Через месяц школа своими силами должна была представить на суд зрителей оперу «Садко». Для этого пригласили театрального режиссера, дирижера, оркестр, пошили костюмы. А Света оставалась в стороне от этого праздника. В глубине души она и сама понимала, что не готова пока выйти на сцену, но страстное желание обжигало. Она заглядывала в щелку репетиционного зала, чтобы хоть немного прикоснуться к волшебству создания спектакля. За этим занятием ее однажды и застала Ирина Георгиевна.
– Что вы здесь делаете, милочка? — раздался знакомый контральто.
– Я-я хотела посмотреть репетицию, — начала оправдываться Света, но Ирина Георгиевна жестом остановила ее.
– Почему вы не войдете в зал?
– Режиссер не пускает туда посторонних.
– Разве вы посторонняя? — Ирина Георгиевна дернула бровью.
– Я же не участвую в спектакле.
– А вы хотите?
Глаза Светы заблестели.
– Конечно. Вы себе представить не можете, как я хочу выйти на сцену, хоть даже в самой маленькой роли.
– Пройдемте в мой кабинет.
Оказывается, у оперных див тоже бывают кабинеты, правда, там все как в музее: камин, портреты, фотографии, белый круглый стол на позолоченных изогнутых ножках, фарфоровая посуда. Света такой и не видела никогда, а тут ей подали чай в изящной белой чашечке с тонкой ручкой.
– Говорят, что маленьких ролей не бывает, — сказала Ирина Георгиевна, когда они сели пить чай. — Это все глупости, я знала артистов, которые навсегда застревали в ролях, в которых всего пара фраз. Вы же не хотите повторить их судьбу?
– Нет, — уверенно ответила Света, разумеется, она всегда думала, что будет исполнять только главные роли.
– Я смотрю на вас и вижу маленькую девочку, которая удивленными глазами смотрит на мир, как на сказку. Но оперная стезя — совсем не сказка. Артист многим вынужден жертвовать, он очень зависим от агентов, директоров театров, режиссеров, дирижеров. Но самое главное: он зависим от голоса. Это очень хрупкий инструмент, который подвержен болезням, стрессам, переменам погоды. С голосом нужно уметь договариваться, чтобы он не подвел в нужный момент, а он бывает очень капризен. Потеря голоса для певца — это смерть, самое страшное, что может случиться в вашей карьере. Подумайте, нужна ли вам такая жизнь?
За полгода Света успела понять, насколько может быть трудна жизнь оперного певца, но она бы не променяла эту жизнь ни на какую иную. Только каждый день распеваясь у рояля, она была счастлива. И счастье это было столь же хрупко, как фарфоровая чашечка в ее руке.
– Я буду петь, — ответила Света, всеми силами пытаясь побороть дрожь в голосе.
Ирина Георгиевна одобрительно кивнула.
– Вам повезло больше, чем моему поколению. Для вас все дороги открыты, у вас миллион возможностей, а таких голосов, как в наше время, почему-то нет. Видимо, нам досталось больше испытаний, отсюда и сильные люди, и большие голоса. Я помню свое военное детство: блокада, голод, отец не вернулся с фронта, мать умерла от туберкулеза, детдом, кругом нищета, а я хожу и пою во весь голос. Многие думали, что я сумасшедшая, а мне уже тогда хотелось быть артисткой. Взрослые говорили, что это баловство, глупости, а я все равно не пошла в строительный техникум, куда меня отправили после детдома, а сбежала в консерваторию. Меня не хотели брать, говорили, что я слишком маленькая, что голос должен окрепнуть, но я им доказала, что могу петь. На сцену Кировского театра я вышла примерно в вашем возрасте. Тогда я была абсолютно счастлива, просто потому что пела. Я никогда никого не любила. Только театр, только искусство. Все те страсти, которые творились на сцене, были ложными, а зрители им верили. Не раз меня сватали то за одного, то за другого тенора, а я хранила верность своему голосу, потому что ничего важнее в моей жизни не было. Но я не жалею о прожитом, много всего было и хорошего, и плохого. А вот готовы ли вы к такой жизни, милочка, я не знаю? Если вы хотите петь в спектакле, я позанимаюсь с вами, у вас есть три недели, чтобы убедить меня в том, что вы этого достойны.
Большего Свете и не нужно было. Она стала заниматься с утроенной силой, чтобы доказать, что она готова к сцене, что она должна петь в этом спектакле.
Три недели репетиций, когда хотелось плакать, а приходилось работать, когда хотелось закинуть куда-нибудь ноты, а надо было петь и выслушивать замечания, на которые Ирина Георгиевна не скупилась. Но Света дала себе зарок, что она справится, что она докажет, что она обязательно споет в этой постановке.
В детстве Свету учили, что умершие родственники смотрят на нее сверху и помогают. Она все чаще стала обращать взор на серое питерское небо, прося у деда поддержки, ведь не мог же он забыть, как сильно Света любила петь.
Когда до спектакля оставалось три дня, костюмерша окликнула Свету в коридоре:
– Ты когда зайдешь на примерку платья? Я что за вами всеми бегать должна?
– Какого платья? — удивилась Света.
– Пошли, — женщина тяжело вздохнула и ушла в костюмерную.
Среди гор разного тряпья висело оно — платье Волховы, Света сразу его узнала.
– Нравится? — с гордостью спросила костюмерша.
– Очень.
Света была рада просто прикоснуться к шершавой белоснежной ткани, усыпанной камнями, а костюмерша еще предлагала его надеть.
– Оксанка, на которую шили, то ли заболела, то ли влюбилась. Ее сняли со спектакля. Теперь ты будешь петь. Ты что, не знала, что ли? — костюмерша хихикнула и принялась вертеть Свету, подгоняя платье под фигуру.
Волхова смотрела на Свету в зеркале, и не было тех десяти лет, прожитых без музыки. Света всегда пела и всегда знала, что выйдет на сцену именно в этой партии.
Зал был забит до отказа. Питерские меломаны пришли посмотреть на новые таланты, которые в скором будущем должны были штурмовать подмостки ведущих театров. На балконе торжественно восседала Ирина Георгиевна. Изредка она чуть заметно кивала в сторону знакомых, с которыми встречалась взглядом.
Погас свет. Дирижер взмахнул палочкой, и спектакль начался. На берег Ильмень-озера выплывает Волхова. Света счастлива, сейчас она запоет, осталось всего два такта.
– Врача! Срочно врача! — доносятся крики из зала.
Оркестр останавливается. Света подбирает полы платья и бежит в зрительный зал. Непрямой массаж сердца, это она умеет хорошо, делала не раз.
– Что ты делаешь? — откуда-то слышится голос Ирины Георгиевны — Немедленно вернись на сцену, твое место там! Я столько сил в тебя вложила, а ты предаешь меня, театр, свой голос, мечту!
Но Света ничего не слышит.
Пой, Волхова! Прощайся с милым сердцу другом, разливайся быстрой рекой. Где-то по питерским улицам на помощь Свете мчится «скорая». Сейчас она должна помочь человеку, это ее долг и призвание. А сцена? Она ждала ее десять лет, подождет еще, сейчас главное спасти еще одну жизнь, это важнее…