(размышления в четырех частях)
1
Представь: перед тобой лист бумаги, стандартный А4, и, как бы ты ни ужимала и без того мелкий почерк и ни пыталась поместить бессчетное количество мыслей между строк, ты ограничена одним листом. Только разреши себе исправления. Право ошибаться – это первое и главное право, запомни! А теперь приступай…
Сколько бы раз я ни пыталась мысленно провести этот сомнительный эксперимент – неизменно возникал естественный вопрос: я ограничена только в пространстве или еще и во времени? В том-то и дело, что не знаешь. Есть лист, и есть ты.
Я решаю: каждый день по… строчке. Тогда времени может оказаться больше, чем места. Начинаю пропускать дни, недели, слова копятся внутри, из многоголосья отсеиваются ненужные. Со временем отсев все строже, строки теснее, слова мельче. Переворачиваю лист и провожу нехитрые расчеты. Должно хватить. Лишь бы хватило слов. Ведь многие уже отброшены безвозвратно.
Пробегаю глазами по неровным строчкам: свободный стихийный поток, затихающий, превращающийся в редкие, одиночные всплески… Скажут – на грани безумия. Но разве можно иначе?
Я все продумала и рассчитала. Но замечаю лишние слова, устаревающие, рискующие раствориться в повседневном речевом потоке. Всматриваюсь в длинные и витиеватые обороты. Кого я хочу обмануть? Можно было бы раздробить фразы, заменить на равноценные покороче. Избежать ошибок и повторов. Удержать себя в обозначенных границах. Не быть расточительной и беспечной.
Есть еще оборот листа. Буду внимательнее. Вдумчивее.
Пробую прочитать все разом, без запинок, без пауз, на одном дыхании. Но интонационно сбиваюсь, спотыкаюсь на неровностях, зависаю на недосказанностях. А на что ты надеялась? Выпросила хотя бы тетрадь. И уложилась бы? И бережнее обращалась бы со словами? И точнее бы высказалась?
Тебе и в голову не могло прийти, что можно было оставить лист нетронутым. Чистым.
2
В одном из рассказов Юрий Олеша признавался, что триста раз переписывал начало «Зависти». «И ни одна из этих страниц не стала окончательным началом». Мне хочется верить этому. Думаю, писал он порывами, внезапно, спонтанно, неудержимо. А начинал вчитываться и вдумываться – все, бессилие. Трудно представить, что он перебирал слова, переставлял их с места на место, зачеркивал, замарывал, вырывал страницы…
Поэтому я воображаю, что он мучился только началами. Это моя фантазия, не хочу лишать себя ее!
Его отношение к писательству, которое сейчас бы назвали модным словом (с налетом самолюбования и кокетства) перфекционизм, – слишком сильное и острое желание высказать невысказываемое. Он испытывал священный трепет перед каждой фразой. Отсюда и самоуничижение, горькое осознание своей ограниченности. Олеша – тот самый художник, который не может существовать в тесных рамках. Он был обречен, он знал, какую цену ему придется заплатить, и понимал, чем отличается от устанавливающих себе цену и умеющих ее выторговать. Пожалуй, он самый честный писатель, самый открытый. А недоговоренность… в ней намек на тайное знание и попытка его раскрыть, поделиться.
«Ни дня без строчки» – книга безысходная, выстраданная. Она полна мыслей, которые не доведены до конца и брошены в пустоту. Это тот самый «поиск утраченного времени», сожаление о жизни, об упущенном, о неприобретенном. Не попытка самооправдаться, а желание объяснить и, может быть, самоидентифицироваться. Сопоставить себя с эпохой, найти себя в утраченном времени, оглянуться без предвзятости, но не без тоски, не без щемящего чувства потери. Ощущение бессилия перед временем.
«В конце концов, неважно, чего я достиг в жизни, — важно, что я каждую минуту жил». Но как жить «на кончике луча» и не сорваться, не сгореть?
3
Мера всему – линия. Чем тверже карандаш, тем незаметнее. Беру нейтральный HB.
Наточить аккуратно не получается: стружка летит в разные стороны, пальцы в графите, но мыть не тороплюсь, оставляю как сопричастность к будущему рисунку. Пробую на бумаге, нет, еще острее, линии тоньше, невесомее… Вот так.
Определяюсь с форматом. Чем больше лист, тем больше возможностей. И сложнее совладать с пропорциями.
Первая линия изгибается, чуть выравниваю ее, задаю направление. Я управляю ей. Обманчивая уверенность.
Первые штрихи едва видны, очертания не спешат проявляться, лишь осторожно намечаются. На безграничном пространстве листа, соблюдая композиционные ориентиры, обозначаю слабые вибрирующие контуры. Рядом, чтобы можно было легко зацепить пальцем, – ластик, проведешь острым кончиком по линии, привычным нетерпеливым движением смахнешь катышки, и новая линия на том же месте, только ярче, увереннее. Плавно извиваясь, она ведет за собой, намекает на форму, то замирает, то чуть дрожит от нетерпения.
И вот проявляется что-то знакомое, я отвожу глаза, будто не верю себе. Быстрый взгляд на зарождающийся рисунок – отдаляю лист, полагаюсь на расстояние. Проступают неточности, кое-где заметны вспомогательные линии. Если бы отстраниться, мысленно дистанцироваться.
Снова беру карандаш. Не спешу, не снисхожу до деталей. Лишь бы собрать, удержать образ. Время исчезает, карандаш шуршит по бумаге, рука свободна, все напряжение – в глазах.
Волшебство, к которому невозможно привыкнуть.
4
Фильмы братьев Люмьер длились примерно пятьдесят секунд. Столько позволял изобретенный ими киноаппарат. Пятьдесят секунд, вырванные из жизни. Камера была статична, двигались только «актеры». Что чувствовали люди, запечатленные на пленку, когда видели себя со стороны, чуть искаженными, немного кривляющимися? Что чувствуем мы, когда через сто с лишним лет смотрим на этих людей и через них пытаемся постигнуть эпоху?
Не так много возможностей было у первых режиссеров. Выбор темы, которую можно было уложить во временной лимит. Выбор точки съемки и ракурса. Выбор оператора, способного крутить ручку, не сбиваясь. А у зрителей – широкое пространство для восприятия: озвучить, раскрасить, мысленно нарисовать до и после.
Спустя сто лет режиссерам с мировыми именами из разных стран и континентов предложили отметить вековой юбилей кинематографа, сняв свой фильм люмьеровской камерой. Они предпочли не отказываться от монтажа, звука и прочих ухищрений. Но та же камера и тот же отрезок времени в пятьдесят секунд. Киноальманах «Люмьер и компания» – результат этого эксперимента – интересен как попытка найти отправную точку кино. Вернуться к его истокам. Получилось (за редким исключением) предсказуемо. Без азарта, с которым брались за дело Люмьеры. Без чувства новизны и страсти первооткрывателей. Без легкости, естественности и искренности. И лица другие, и современность неизбежно проступает, заявляет о себе. Отсюда суетливые движения, мельтешения, хаотичные порывы.
Братья Люмьер не чувствовали, что время их ограничивает, они расширяли его, делали объемным и открытым, событийно более ярким, удивительным, наполненным. Но над их последователями время тяготело так, что, кажется, можно услышать тиканье часов и бормотание «успеть, успеть, успеть».
Но разве не в этом временно́м ограничении – главный двигатель творческого порыва – довлеющее осознание конечности, попытка придать осмысленность, добиться завершенности?
КОММЕНТАРИИ:
Конкурс (Tuesday, 06 April 2021 01:50)
Валентина Николаевна (Wednesday, 17 February 2021 08:59)
Согласна с Антоном!
Это самая достойная работа!
Прекрасный слог, свой, никому не подражающий стиль и, конечно, глубокий анализ материала и интересная “подача”.
Хочется неоднократно прочитывать текст, чтобы каждый раз отмечать для себя что-то новое, а , самое главное – обратиться к источникам вдохновения Елены, их жизни и творчеству.
Спасибо, Елена! Очень порадовали!
Надеюсь, что члены Жюри будут согласны со мной!
#1
Антон (Saturday, 30 January 2021 14:01)
Это лучшая работа на конкурсе в номинации “иной жанр”.
Браво, Елена!