В последнее время я вдруг стала думать о главном слове или фразе в нашей жизни. Звучит странно. Попробую пояснить. В моей жизни есть очень важная для меня фраза, которая и раньше часто выручала,
и сейчас очень помогает держаться на плаву.
Это фраза: А ВДРУГ!
С бедой, проблемой, плохим настроением надо переспать ночь, и как говорится, утро вечера всегда мудренее,
а главное, светлее. А если уж и солнце за окном, то и дышится легче и думается, и ночные мысли и кошмары уже не так страшно выглядят. И вот тут вступает в права моя любимая фраза:
А ВДРУГ!
А ВДРУГ, завтра станет легче, А ВДРУГ послезавтра я встречу свою судьбу и проживу с ним долго и счастливо, а не с тем … от кого, может, слава Богу, Бог-то и отвёл. Очень помогало в юности. Встретила – счастлива!
А ВДРУГ, через месяц появится новое лекарство, которое даст мне шанс. И прочее, прочее, прочее.
Люблю это слово, ВДРУГ!
А ВДРУГ, то, что я увидела в полудрёме, этот рассказ, герои, их характеры, будут кому-то ещё интересны.
А ВДРУГ!…
Не судите строго.
Ваша Марина К.
Привет. Меня зовут Лиза. Мне 16. В этом году я оканчиваю школу, и самое время думать о планах на будущее. Но у меня нет будущего, а есть только настоящее, и оно состоит из боли, слёз родных и не смотрящих тебе в глаза врачей. И пустоты. Пустоты там, где должны были бы быть мечты…
ВЫПУСКНОЙ
Выпускной – это мечта каждой девушки надеть шикарное взрослое платье, туфли на высокой шпильке, сделать причёску, накраситься, не прячась в туалете и не убегая из дома пока мама не видит. И хоть ненадолго почувствовать себя самой красивой – королевой. И не важно, что на празднике будет ещё много таких королев. Я-то самая-самая!
Меня зовут Вика Полтавская. Мне 17. Меня назвали Викторией, надеясь, что я буду по жизни победительницей. Буду отличницей, старостой класса, выступать на школьных вечерах и вообще стану гордостью школы, родителей, близких и дальних родственников. Мама представляла, как она будет всем рассказывать: а моя-то… а как выступила… а как спела и сыграла… на медаль идёт… Но, увы, ни родители, ни учителя, ни близкие, ни дальние родственники так и не дождались, когда же я стану победительницей, отличницей и гордостью всех и вся.
Меня не выгнали из школы за двойки и прогулы только потому, что моя мама была в родительском комитете класса. Поэтому её все жалели. Глядя на меня, вздыхали. А ближе к окончанию школы и вовсе перестали обращать на меня внимание.
У меня не было друзей, не было закадычной подруги. Я жутко стеснялась своего высокого роста, несуразной и угловатой фигуры, как мне казалось, очень длинного носа, веснушек и плохого зрения. В очках я не ходила, дабы не выглядеть ещё дурнее, и поэтому постоянно щурилась. Хотя, что в очках, что без очков, на меня вряд ли бы кто-нибудь обратил внимание. Одевалась я скромно – в школьную форму, яркой раскраски на моём лице никогда не было, вавилонов на голове не делала. Старалась ничем не выделяться, дабы не заметили. Единственное, чем я гордилась, это своими каштановыми волосами, которые достались мне от папы и вились крупными локонами.
На уроках к доске я не выходила. Мне проще было сказать, что я не подготовилась и получить опять двойку, чем стоять перед классом и пытаться что-то промямлить, даже если я знала все ответы на задаваемые вопросы. Говорила я тихо, бурча себе под нос, на что постоянно ругались преподаватели. А вот письменные работы я писала на твёрдую четвёрку, но они терялись в двойках за вызов к доске, а после – в многочисленных прогулах.
Дома мой досуг состоял из чтения книг, прослушивания тяжёлой музыки, помощи по дому и мечтах о подруге, которая будет только моя. Я бы рассказывала ей все свои тайны, мысли и страдания. А ещё, внимательно слушала бы её, обняв за плечи и давая мудрые советы. Но действительность была такова, что даже если рядом появлялась девочка, которой вдруг было интересно со мной общаться, что меня приводило с одной стороны в восторг, с другой – в недоумение, моё ревностное желание, чтобы подруга была только моя, общалась только со мной, в конце концов, отталкивало меня от несостоявшейся подруги. Было проще остаться одной, чем видеть, как МОЯ подруга общается с кем-то ещё и делится секретами с другими.
В школе, на уроках, я сидела на последней парте, чаще одна, иногда ко мне подсаживался опоздавший на урок одноклассник, но и он не обращал на меня никакого внимания, и на следующем уроке я оставалась опять одна.
Мне себя было жалко. А ещё, я ужасно злилась на себя. Ну почему я не могу как Таня, Маша, Оля что-то бойко рассказывать, не задумываясь, а интересно ли это вообще хоть кому-нибудь?
Став подростком, я всё чаще позволяла себе прогуливать школу, зная, что в лучшем, да и в худшем случае, на это мало кто обратит внимание. Одноклассникам было всё равно, а учителя не ставили «Н», чтобы не портить статистику. Прогуливала я чаще всего либо в кино, либо садилась на трамвай и ехала кататься до конечной, а потом обратно.
Но …
В любой интересной истории должно быть обязательно НО …
Это случилось в выпускном классе. Учебный год уже начался. Октябрь, на удивление, выдался тёплым. За классным окном красиво плыли облака, а деревья стояли разноцветные. Эх, как жаль, что я не умею рисовать… Математичка что-то бубнила про экзамены. Никто её не слушал. Несмотря на то, что прошёл уже месяц учебного года, никому не хотелось учиться. Теплая погода за дверями школы манила. Все ждали, ну когда же закончится урок и можно будет прогулять классный час, посвящённый опять же предстоящим далёким летом экзаменам.
Раскрылась дверь, и в класс ввалился запыхавшийся директор. Был он тучный, нудный, но добрый. Следом за ним, как приведение, вплыла девушка. Создавалось впечатление, что она прозрачна. До того она была тонка, бледна, но очень красива.
Класс, как по команде, обернулся на дверь и замер. Наступила такая долгожданная для учителя тишина. Директор быстро представил новую ученицу: «Елизавета Васнецова, переведена к нам из города N по семейным обстоятельствам. Прошу любить и жаловать…». И, несмотря на свою тучность, очень быстро ретировался из класса.
Свободное место оказалось только рядом со мной.
* * *
Когда-то моя жизнь была как вихрь. Интересна и разнообразна. Меня окружали многочисленные друзья. Я играла на гитаре, неплохо пела. Постоянно участвовала в школьных концертах. Ходила в походы и была очень счастлива. Мои родители постоянно смеялись, обнимались и дарили мне свою безграничную любовь. Но однажды всё изменилось. Перевернулось. Я узнала, что люди бывают злыми, трусливыми, а любимые родители умеют ругаться и плакать.
Сначала я не обращала внимания, что постоянно устаю и хочу спать. Выпускные классы, нагрузка, всегда находилось оправдание усталости и синякам под глазами. Я никогда не была полной, но тут вдруг заметила, что любимые джинсы могу надеть и снять, не расстёгивая. Когда на мой болезненный и усталый вид обратили внимание родители, они потащили меня к врачу. И началось… анализы, вопросы, опять анализы, обследования. А затем врач, пряча глаза, как будто вглядывался вглубь стола, надеясь там найти правильные слова, произнёс три буквы, которых так все боятся, до ужаса, до дрожи, до спазма – РАК.
Оцепенение, неверие, мамины слёзы. Папа как будто постарел на 20 лет. А я… а что я… тоже не верила, плакала, прощалась мысленно со всеми и с жизнью, и одновременно ни о чём не могла думать.
В нашем маленьком городке вести разносятся очень быстро. Хорошие новости летят стремительно, бурно обсуждаются, радостью заряжается весь город. Но если случается беда, новости, как щупальца осьминога пытаются проникнуть в каждого. Их передают шёпотом, будто боясь заразиться, погибнуть, быть обкраденными и обманутыми, даже просто узнав плохую новость.
Не успели мы дойти, а вернее доползти до дома, как при виде нас все старушки на скамейке замерли, словно конвой перед Мавзолеем, и наступила такая звенящая тишина, что казалось даже птицы умолкли, а воздух сделался тяжёлым, и стало очень трудно дышать.
Впервые мои родители не сказали приветственного слова бабулькам, не спросили про самочувствие и внуков, а в оцепенении, в котором они находились, выйдя от врача, тихо проскользнули домой. Я же, наоборот была возбуждена. Мне почему-то хотелось всем рассказать, что случилось. А вы знаете…, а вы представляете… а я ведь скоро умру! Да-а-а, такая молодая, не поживу, не выйду замуж, не рожу! Представляете? Ой-ой-ой! Но, неожиданно для меня, все соседки, повстречавшись со мной глазами, как по команде, отвели взгляд и вдруг одновременно заговорили про погоду, про цены, про сериалы. Потоптавшись, как идиотка, перед старушками, я нырнула в подъезд, и вот тут на меня как будто обрушилось всё понимание и осознание, что моя жизнь уже никогда не будет прежней. Но это было только начало.
На следующий день, придя в школу, я как будто попала в другое измерение. Я всегда была любимицей. Сначала воспитателей в детском саду, так как обладала отменным аппетитом, убирала за собой игрушки и спокойно лежала в тихий час. Меня любили и ребята. Я никогда не жадничала и, может и без удовольствия, но давала свои игрушки поиграть одногруппникам. Но зорко следила, что бы кто-нибудь случайно не увёл мою игрушку к себе домой. Была немного хитра, понимая, что просто так мне вряд ли отдадут моё, по доброте душевной или невозможности сказать просившему «нет», отданное поиграть. Я дожидалась родителей, а мама приходила одной из первых, и крепко держа её за руку, мило улыбаясь, вежливо просила свою вещь обратно. Ни разу не было такого, чтобы кто-то не захотел отдать игрушку, когда на тебя пристально смотрит взрослый.
В школе я хорошо училась. Мне было интересно узнавать что-то новое. Я быстро схватывала то, что рассказывали на уроке, домашнее задание делала очень легко. Свободного времени у меня было много, и я постоянно ходила в какие-то кружки, пела, танцевала. Одноклассники меня любили. Я, опять же, не жадничала и давала списывать домашние задания. Учителя постоянно выдвигали меня на всевозможные конкурсы и праздники. Родители мной гордились. Жизнь была практически беззаботна и легка.
Подруги у меня не было, да мне и не нужно было. Я всё время была занята, в окружении ребят, и потребности поговорить с кем-нибудь о чём-то сокровенном у меня особо не было. Может, потому что не было того самого сокровенного. Но тогда, я так остро ощутила, что, в сущности, поделиться своей бедой мне не с кем.
Едва зайдя в класс, я опять почувствовала, что воздух густой, и стоит звенящая тишина. И снова эти глаза в стол. Как же так, я такая же, как и была, что изменилось? Мне хотелось закричать: я не заразная! Что же вы молчите? Почему на меня не смотрите? Там где я обычно сидела, с Любкой, с которой мы вместе ходили на танцы, сидел Тимур, наш хулиган, который всегда сидел один на последней парте. Учительница, Марья Петровна, также не глядя мне в глаза, быстро проговорила: «Лиза, займи свободное место. Итак, тема урока…»
Я сидела в оцепенении. Не понимала за что, почему никто, никто, ни один человек со мной не разговаривает? А потом я догадалась: они боятся, они очень сильно боятся, что общаясь со мной, беда может прийти и к ним в дом.
У родителей, как оказалось, на работе происходило то же самое. Все сторонились моих милых родных. Страхом заболел весь наш маленький город.
Сначала я много плакала, злилась. Злилась на всех и всё. На болезнь. «За что?», и «Почему я?» – эти вопросы довольно долго терзали меня. Злилась на врача, который сообщил нам эту страшную новость. Злилась на соседей, которые старались быстро пробежать по лестнице, буркнув короткое «здрасьте».
Но больше всего злилась на одноклассников. Никто не захотел даже просто посочувствовать.
А между тем, нам надо было принимать решение о лечении. Врач, всё также не глядя на нас, бубнил что-то про химию, лучи – но всё это были просто слова, смысл которых мы абсолютно не понимали. Единственное, что я расслышала, что помимо усталости, болей и тошноты у меня выпадут волосы. Когда я представила себя лысой – разрыдалась. Поняла, что ещё и это, в придачу к молчавшим бывшим друзьям, я не выдержу. Были мысли ничего не делать. Помирать, как говорится, так с музыкой. Чего уж там, всё равно никто не вечен и месяцем раньше-позже, а какая разница. Но родители оказались жёсткими и непреклонными. Обязательно лечиться, пробовать, а главное верить, что чудеса случаются, хотя врач и пытался говорить обратное.
Посовещавшись, взвесив все «за» и «против» мы решились уехать. Уехать туда, где я не буду одна в таком положении. Где страх не будет править людьми, которые когда-то были близки. На удивление всё разрешилось очень быстро. У папы оказался в столице знакомый, который помог и с жильём, и с работой. Осталось только упаковать вещи и, не оглядываясь, уехать.
Мне не очень хочется вспоминать всё, через что нам пришлось пройти. Эти бесконечные очереди, море людей, я никогда даже и представить себе не могла, как много людей, которые столкнулись с такой же проблемой, как у меня. С родителями мы сразу договорились не называть меня больной, не произносить слово из трёх букв и вообще слово «болезнь» вычеркнуть из нашего лексикона. То, что происходило, была просто проблема, которую надо было решать. Лекарства, капельницы, лучи, усталость, лысина и прочие прелести в какой-то момент перестали меня волновать. Когда находишься среди таких же людей, у которых одна лишь цель – выжить любыми силами, как-то легче. Я опять начала смеяться. Никогда бы не подумала, что больные… (Ой! Не так!)… борющиеся люди могут быть такими радушными, добрыми и смешливыми. Родители тоже воспрянули духом, видя, как я улыбаюсь. Да, порой было сложно, больно, но я как-то справлялась. Единственное, что меня напрягало, что это же когда-нибудь закончится, и нужно будет возвращаться в школу. Этот год я пропустила, находясь на домашнем обучении. Но уж на следующий, выпускной год, нужно идти в школу и учиться в полную силу, сдавать экзамены и думать о будущем. Хотя, какое может быть будущее, когда настоящее-то неясно. Анализы скакали и издевались, обследования то давали надежду, то вновь и вновь опускали нам руки.
Но всему приходит, так или иначе, конец. В моём случае это была передышка на неизвестный срок. Меня просто отправили отдохнуть от лечения, иначе организм мог просто не выдержать. Что меня ждало дальше, не знал никто. Врачи здесь не прятали глаза в стол, смотрели прямо и не боялись отвечать на вопросы. Другое дело, что не всегда их ответы нас радовали. Волосы мои отросли и красиво вились, это был бонус, учитывая, что у меня всегда были прямые волосы, а мне так хотелось иметь вьющиеся.
Был октябрь, удивительно тёплый. Бабье лето решило задержаться. Если погода вдруг решала поплакать дождём, то делала это ночью, пока никто не видит. И наутро так приятно было дышать свежестью. Родители договорились насчёт школы, и вот этот день наступил. Мне было страшно. Да, по мне не видно, что я какая-то другая. Не дистрофик, вполне себе нормальная. Моему аппетиту не могла помешать ни химия, ни другие гадости, которые терзали моё тело. Ела я нормально, как раньше, особо себе ни в чём не отказывая, на радость маме, которой казалось, что если есть аппетит, «значит всё не так уж плохо на сегодняшний день», как пел когда-то любимый Виктор Цой. Боли тоже не сильно доставали. Для меня это было важно, так как я очень боялась не справиться именно с болью. Вдруг они окажутся настолько сильными, что я сойду с ума. Но всё было относительно терпимо. Вообще, всё было бы хорошо, если бы не страх, что порой съедал меня изнутри, что эта передышка скоро закончится, даже не дав мне ей насладиться, и всё вернётся и ударит по нам с ещё большей силой. Я гнала от себя эти мысли, но они всё равно находили лазейку в моём мозгу, особенно бессонными ночами, которыми я теперь часто страдала из-за лекарств. Самое сложное было улыбаться. Причём не просто улыбаться, а делать это искренне, чтоб никто не догадался, что у тебя на самом деле на душе. А в душе у меня творилась полная неразбериха. Я очень часто думала о смерти. О том, каково это, когда ты понимаешь, что всё… тебя скоро не станет. Представляла, а много ли народу придёт меня проводить. А какой памятник мне установят, хорошо бы с фотографией, чтоб потом приходящие разговаривали не с пустым камнем или крестом, а всё-таки с изображением. Придумывала, а какую бы я музыку хотела, под которую меня бы хоронили. Хорошо, что мне эти мысли и представления очень быстро надоели. Слушать по этому поводу меня никто не хотел. Была мысль где-нибудь записать свои пожелания и спрятать, например, в белье, чтоб потом нашли. Но за повседневными заботами я так и не сделала этого. А может, мамины слова, которые она повторяла постоянно: «не думай о плохом», «не притягивай плохое», – не дали мне это совершить. На самом деле, тогда уже будет всё равно и какая музыка, и какая фотография. Память она не на памятнике, а в сердцах оставшихся, которым всегда труднее. И поэтому я старалась ночью больше читать, если уж не удавалось уснуть, а не думать о том, что в любом случае неизбежно. И не притягивать к себе плохое своими мрачными мыслями. Но удавалось мне это, к сожалению, не всегда.
Родители за год обросли, ну уж если не друзьями, то хорошими знакомыми, и у некоторых тоже были проблемы, либо у них самих, либо у знакомых, либо у родственников. И это очень помогало моим родителям. Они могли не бояться обсуждать, делиться, жаловаться, ругаться, слушать и видеть, что люди продолжают жить, не смотря на борьбу и все тяготы, связанные с этой борьбой. Да, случались и потери, но мы предпочитали об этом не говорить, хотя каждый раз сердце сжималось, а в голове стучали мысли: «Ещё один проиграл…», «Неужели и у меня нет шансов?», «Неужели врачи правы в своём “вылечится невозможно, но с этим можно жить”», и «Кто же следующий?»…
На вопрос знающих о нашей проблеме людей «как дела», я научилась отвечать – лучше всех! А потом ещё и добавляла – кто хуже меня. Действительно понимая, что есть люди, которым намного хуже, чем мне. Руки-ноги работают, обслуживать себя могу, волосы красиво вьются, кто-то и этого не имеет. Так что грех жаловаться. Но когда наступала ночь, липкий страх выползал наружу и просачивался в меня через поры, учащая сердцебиение, и шептал, шептал, шептал…
* * *
Она села рядом со мной, сначала опустив глаза, словно о чём-то раздумывала, а потом пристально посмотрела на меня. Меня поразили её глаза, «зеленоватые слегка», как пел любимый мамин и папин бард Борис Вахнюк. Но было в них что-то такое, что и отталкивало и притягивало одновременно. Какая-то глубинная грусть, которая затягивала, и невозможно было оторваться.
«Я Лиза», – тихо сказала она.
От неожиданности, что со мной заговорили, я забыла, как меня зовут.
«Я Вика». Мне хотелось протянуть руку в знак приветствия, но почему-то я не стала этого делать.
Вот, вот мой шанс. Надо как-то продолжить разговор. Может, рассказать что-нибудь интересное, весёлое, непринуждённое. Ведь она не знает, что я изгой. Откуда ей это знать, она такая красивая, утончённая, воздушная. Но язык прилип, появилась противная сухость во рту и липкость в руках. Да, что ж такое! Я себя ненавидела. Ведь она могла стать моей подругой. Она новичок. Наши будут к ней присматриваться какое-то время. А тут такое везение – она сидит рядом со мной, болтай-не-хочу. Но я молчала. И Лиза молчала тоже.
* * *
Мне было неуютно. Вика, незаметно, как ей казалось, рассматривала меня. Я опять почувствовала, что как будто стою у всех на виду, отличаюсь, не такая, больная, заразная. Я позабыла обо всех договорённостях с родителями. Я не больна, на лбу у меня об этом не написано, я такая же, как все и даже лучше. Хотелось плакать. Почему она молчит. Неужели знает. И что, тоже боится и брезгует. Но как, откуда? Может, знакомые родителей… А может мой врач её отец и поэтому она всё знает. Моя бурная фантазия уводила меня всё дальше и дальше… Но тут прозвенел долгожданный звонок.
Меня окружили одноклассники. И наперебой стали спрашивать: откуда я приехала, где училась, чем увлекаюсь. От такого напора и интереса я сначала обалдела, а потом выдохнула – не знают. И начала общаться, ловко увиливая от каверзных вопросов. В меня потихоньку вливалась жизнь. Я уже забыла, каково это – быть интересной не потому…, а потому, что я действительно интересна как человек, как девчонка. Я даже с кем-то пококетничала. Мне было хорошо. Я не заметила, как Вика незаметно исчезла, как будто испарилась. Мне было не до неё. Странная она какая-то. А я парила в облаке счастья и верила, что теперь-то уж точно всё будет хорошо.
* * *
Блин! Блин! Блин!… – это дурацкое слово очень хотелось заменить на что-нибудь более ёмкое и хлёсткое. Ну почему, ну почему я такая? Недоделанная какая-то. Ну что мне мешало открыть рот и задать те же вопросы, что потом задавали одноклассники. Это же не трудно. Открываешь рот и произносишь слова. Но нет, только не для меня. За годы «неинтереса» к моей персоне я забыла, да и не знала, как это делается. Я привыкла разговаривать сама с собой, представляя кого-нибудь. Иногда выдуманного персонажа, иногда конкретного человека. Я вела длительные беседы. Спрашивала, отвечала, успокаивала сама себя. В этом я стала профи.
Подходя к дому, я не поверила своим глазам. С другой стороны к моему подъезду, шла Лиза. Мне захотелось спрятаться, но было уже поздно, некуда. Лиза всё приближалась. У меня не было сомнений, что идёт она именно в мой подъезд. В ней что-то изменилось, только я никак не могла понять что именно. А ещё меня что-то напрягало в её походке. Вздрогнув от неожиданности, я поняла, что было не так. Она разговаривала. Разговаривала сама с собой. Как я, тихо бубнив себе что-то под нос. Хотя, может, она напевала какую-нибудь песню. Интересно, а какая музыка ей нравится? Попса иностранная какая-нибудь. Вряд ли она слушает рок, панк и другую тяжесть, как говорила моя мама.
«Ой, привет! А ты почему ушла с классного часа? Я думала, мы поболтаем, пока классная будет нам на мозги давить. Слушай, а ты что, здесь живёшь? Надо же, какое совпадение! И мы здесь. А на каком ты этаже? А пошли к нам в гости».
Лиза всё говорила и говорила. А я никак не могла придумать, что же ей сказать. Как так у людей получается говорить много, ни о чём и так складно.
«Пошли», – только и смогла пролепетать я.
В квартире, где жила семья Лизы, было всё заставлено коробками, как будто они недавно въехали. Коробки стояли везде. Они были все открыты. Некоторые так и стояли полными, другие были наполовину разобраны. Во многих творился бардак, как будто там рылись, пытаясь найти какую-то важную вещь. Меня это удивило. Я вспомнила, что давно видела, как приезжал большой грузовик и из него выгружали похожие коробки. Но тогда я не придала этому никакого значения. Мне было всё равно. Но я также вспомнила, что не видела тех, кто въехал. Уж Лизу-то я бы обязательно заметила. Сейчас меня это озадачило, но я объяснила себе это тем, что была в школе, что мне было безразлично, кто въезжал или выезжал из нашего дома. Но почему за столько времени не разобрали коробки? И где всё это время была Лиза? Но спрашивать было как-то неудобно. Может, в другой школе? Но директор не сказал, что она перешла из другой школы, а сказал, что она приехала из какого-то города. Мысли проносились вихрем, а в это время Лиза, разливая чай, всё болтала и болтала о наших одноклассниках, про кружки́, которые есть у нас в школе. Что она опять с удовольствием вернулась бы к танцам и игре на гитаре… Последнее меня заинтересовало, я так и не научилась на ней играть. А мне всегда хотелось прийти в компанию, непринуждённо взять гитару и запеть Цоя или «Алису» и чтоб все обалдели и тоже полюбили эту музыку. Ну, чтоб подпевать могли… Одной-то петь как-то стеснительно… Но, стерев пальцы в кровь, учась брать баррэ, я бросила это занятие, и гитара одиноко висела на стене, покрываясь пылью.
«Ты занималась танцами? А почему перестала?»
* * *
Ну вот, и как отвечать на такие вопросы? Опять врать, что из-за переезда?… Но мы давно переехали. Я устала скрывать правду. Так хочется ещё с кем-нибудь поговорить, не только с родителями, мы и так постоянно в этой теме. Стараемся отвлекаться, не думать, но всё равно каждый разговор, будь он о книгах, передачах, о том, что в мире и т.д., неизменно возвращает нас к действительности, к нашей теме. Поговорить с кем-то, кто ничего об этом не знает. Да, на сеансах химии встречались разные люди, и зацикленные на болезни, которые хотели говорить только о том, как им плохо, какие ужасные врачи, медсестры. Я старалась с такими не общаться, меня спасали наушники. Музыку погромче и не слышно жалобное нытьё. А были позитивные пациенты. Вот с ними одно удовольствие было поговорить. Они даже про «побочки» со смехом рассказывали. Только грусть в глазах, несмотря на смех, выдавала, как им на самом деле тяжело. Я от таких людей заряжаюсь их позитивом, начинаю думать как они, и относиться к болезни, не как к чему-то необратимо смертельному, а как, ну к гриппу, например, от которого, кстати, тоже умирают. Просто болячка, просто лечимся, только чуть дольше, чем от гриппа. Ну, как-то так. Ненадолго, но помогает. Потом какая-нибудь случайно услышанная фраза, или кольнёт где-то в органах сильнее, чем обычно, возвращает к действительности. И опять мрак страха начинает затягивать в свои сети. Но выглядывает солнце, боли проходят, и снова хочется просто жить, жить сегодня и сейчас. И где-то там, в глубине своей истерзанной страхом души, всё-таки верить, что всё будет хорошо, и мы победим, несмотря на прогнозы. Но очень хочется поговорить просто с человеком, который не варится во всём этом. Но страх быть непонятой или, что ещё хуже, опять увидеть ужас и брезгливость в глазах, останавливает меня от правды.
Я решила просто не отвечать на этот вопрос. А Вика, не дождавшись ответа уже задала следующий: «Ты играешь на гитаре? А какую музыку ты любишь?»
«Да, играю. А люблю разную, но больше всего наш рок. А ты что слушаешь?»
* * *
О, Господи! Вот это удача. Это не просто шанс, это шансище, она ещё и такую же музыку слушает. Ну, Вика, если ты и сейчас опять впадёшь в ступор и не начнёшь общаться, второго такого шанса не будет. Ну, давай, открывай рот и складывай буквы в слова.
«Я тоже очень люблю наш рок. А какие группы у тебя любимые?»
Я потеряла счёт времени. Мы разговаривали, смеялись. Потом Лиза взяла гитару, мы вместе пели, вернее даже орали любимые песни. Оказалось, что и группы нам нравятся одни и те же.
Очнулись мы, когда пришли Лизины родители, сказав, что нас слышно даже на улице. А потом мы вместе пили чай. И я что-то рассказывала, про школу, про концерты, на которых побывала, про своих родителей, и что самое удивительное, я ни разу не запнулась, как будто разговаривала сама с собой, и меня внимательно слушали, смеялись, и это было так странно и замечательно одновременно.
Домой я не шла, а летела, хотя нужно было спуститься всего на несколько этажей вниз. Как же это прекрасно – общаться с людьми на одной волне. Неужели мне наконец-то повезло и у меня будет подруга, закадычная, с которой можно обо всём поговорить, не боясь быть косноязычной, глупой, смешной. Какая же она классная. Только смущает грусть в глазах не только у Лизы, но и у её родителей. Не могу себе объяснить, что не так. Вроде улыбаются, смеются, а глаза настороженные и грустные. Непонятно, но об этом я подумаю завтра, как Скарлетт, а сейчас спать. Завтра мы с Лизой договорились вместе идти в школу.
* * *
«Ну, как прошел твой первый день в новой школе», – поинтересовались родители, когда Вика ушла домой. Я рассказала, как со мной общались одноклассники. Никто и не догадывается, что я не такая, как они. Конечно, когда будет физкультура, возникнет вопрос, почему я не занимаюсь, но скажу, что из-за сердца, тем более, что это почти правда. От лекарств, пройденной химии, сердце иногда давало о себе знать. Так что получается, что и не совру.
«А как вам Вика?», – спросила я родителей. Они сказали, что она им понравилась, и они очень рады, что у нас общие интересы и что живёт она рядом. «Будете бегать друг к другу в гости».
«Да, – думала я, засыпая. – У меня теперь есть подруга. Не просто много друзей-знакомых, с которыми весело гулять и проводить время. А одна, с которой можно мечтать, сидя на балконе, или молчать, или шушукаться, обсуждая симпатии или… дальше начинался страх, а смогу ли я открыться Вике, что больна… но об этом я подумаю завтра».
Осень пролетела незаметно. Приближался любимый и долгожданный праздник Новый Год. Мы с Викой практически не расставались. Я учила её играть на гитаре. Вместе с ней мы дружно, наконец-то, разобрали коробки, которые никак не могли разобрать с родителями из-за постоянной нехватки времени и сил, то бегая по врачам, то укладывая меня в больницу на капельницы. Вика тактично не спрашивала, почему мы так долго жили в таком бедламе, а я всё никак не решалась рассказать ей правду о себе. Чувствовала я себя относительно хорошо. Сонливость и усталость от поддерживающих лекарств объясняла тем, что много читаю по ночам.
И вот наступил Новый Год. Мы решили отмечать его вместе с Викой у нас дома. Викины родители были приглашены в гости, а она не захотела идти с ними, и мы пригласили её к себе. Ёлка, подарки, шампанское, салаты, салют. Мы надарили друг другу много дисков с музыкой, у нас у обеих оказалась какая-то маниакальная страсть собирать пластинки, зачем – не особо понятно, учитывая, что слушали музыку в основном на айфоне, но серьёзно убеждали вопрошающих, что на пластинке звук другой, намного лучше.
Родители рано пошли спать, а мы остались сидеть за столом. По телевизору не было ничего интересного. То, что показывали центральные каналы, слушать и смотреть с нашими тяжелыми вкусами было невозможно. Найдя музыкальный канал, нам повезло, показывали концерт одной из любимых нами британских групп, и мы сидели в полумраке, тихонько подпевая и отстукивая такт.
– Лиз, а что ты загадала под куранты, – вдруг спросила Вика.
Я вздрогнула от неожиданности. Раньше я почему-то никогда и ничего не просила, кроме здоровья… Себе, родителям, друзьям. А когда случилась болезнь – перестала просить Деда Мороза о здоровье. В прошлом году нам вообще было не до Нового Года, у нас и ёлки-то не было. А в этом году я загадала очень странное желание, которое касалось только меня.
– Я хочу полететь на параплане, – сказала я тихо.
– А моё желание уже сбылось – у меня теперь есть ты – моя подруга.
И тут «Остапа понесло». Вика начала говорить, быстро, сбивчиво, как всегда была одна, как боялась разговаривать, чувствуя себя неинтересной, как мечтала о подруге, потом о собаке, потом опять о подруге. Рассказывала, как прогуливала школу, катаясь на трамвае и выдумывая себе несуществующего, но такого желанного друга, общалась с ним, вернее сама с собой. Вика всё говорила, говорила. По её лицу текли слёзы. Я обняла её.
– Не привязывайся ко мне. Я скоро умру.
И тут прорвало уже меня. Я рассказала всё, наплевав на страх, что вот сейчас Вика посмотрит на меня широко открытыми глазами, брезгливо поморщится и уйдёт, и я останусь одна.
Я говорила, крепко закрыв глаза, чтобы не видеть ужас на Викином лице, и не заметила, как оказалась в её крепких объятьях.
– Бедная моя, как же ты пережила всё это одна, – только и спросила Вика.
* * *
Это недолгое время было наполнено радостью, душевными беседами, мечтами, слезами. Палитра эмоций была разнообразной, но никогда я не была так счастлива.
Мы с Лизой не расставались, иногда даже ночью. Я приходила к ней в гости и оставалась до утра, и мы разговаривали, разговаривали… Лиза делилась своими страхами, обидами, которые её никак не отпускали. А могли просто сидеть рядышком, держась за руки и молчать. Или слушали музыку.
Чувствовала себя Лиза, как мне казалось, неплохо. Только иногда, она как будто напрягалась и морщилась, и тогда я понимала – ей опять больно. Она старалась не жаловаться, но временами её накрывало огромной волной безысходности, и она плакала.
Чем я могла ей помочь? Ничем. Только быть рядом, слушать, крепко держа за руку.
Дома я тоже иногда давала волю слезам. Почему всё так несправедливо? За что ей всё это? Её родителям, которые держатся из последних сил, мучаясь, что не знают, как помочь любимой дочери. Я рассказала родителям про болезнь Лизы. И мама часто сидела рядом со мной, обнимая меня, когда я плакала. У неё тоже, к сожалению, не было ответов на мои вопросы.
Я научилась молиться. Раньше никак не относилась к церкви, просто как к красивому архитектурному сооружению, где приятно пахло ладаном, и было тихо. Но моя стеснительность мешала мне заходить туда, стоять рядом с иконами, кланяться, да я и не знала, как это правильно делать, а спрашивать у незнакомых людей для меня было сродни пытке. Поэтому я купила маленькую иконку, мне было всё равно какую, просто тётенька с младенцем мне больше всего понравилась, и стала по вечерам, когда оставалась дома, а не у Лизы, просить своими словами здравия, облегчения, утешения. Не знаю, помогало это или нет, но лично мне становилось легче.
На календаре было начало весны, но зима никак не хотела уходить, сопротивлялась, вьюжила и морозила напоследок.
Однажды, на уроке, когда все тихо писали очередную контрольную, готовясь к предстоящим экзаменам, Лиза как-то странно ёрзала на стуле, часто морщилась и тихонечко охала, а потом вдруг вскрикнула и потеряла сознание. Все засуетились, вызвали скорую, родителей Лизы – так класс узнал, что она больна. То, чего больше всего боялась Лиза, произошло – болезнь вернулась, и об этом теперь знают все. Больше всего её расстраивало последнее. У неё начиналась паника, когда она думала, что её все будут обсуждать, а потом, как когда-то её друзья, брезгливо сторониться.
* * *
Я лежала в палате одна. Соседок моих выписали, а новых пока не подселили. За окном противно каркали вороны, прозрачная жидкость медленно стекала через капельницу, отравляя болезнь, а заодно и меня. Скоро опять выпадут волосы. Но, почему-то это уже не так сильно волновало, как раньше. За дверью была слышна какая-то непонятная возня, шушуканье, а потом раздался тихий стук. Открылась дверь, и маленький предбанник перед палатой заполнился улыбающимися лицами моих одноклассников.
«Лизок, привет! Ну как ты? Чего это тебе тут вливают? Вино, наверное. Вон какая ты раскрасневшаяся», – пошутил кто-то из мальчишек. Девчонки зацыкали на него, а мне почему-то стало так смешно и радостно.
«Привет! Проходите. Да вино, вкуснючее, захмелела уже немного».
Толпа ввалилась в палату, расселась по свободным кроватям, на стульях, на полу, а в дверях стояла Вика и, улыбаясь, смотрела на меня.
«Спасибо», – прошептала я ей одними губами.
* * *
Не могу вспомнить, когда именно у меня родилась эта идея. Она, словно цветок, сначала была брошена в меня семечком, потом проросла, обвила меня своими корнями. Я больше ни о чём не могла думать. Только не знала, с чего начать и к кому обратиться с этой идеей. Решила начать с родителей. Они, что меня очень удивило, поддержали мою идею, казавшуюся мне абсолютно сумасшедшей и неосуществимой. Далее, к кому я решила обратиться за советом, был врач Лизы. От его слов и решения зависело многое, вернее всё.
Мне всегда было сложно разговаривать, спрашивать кого-то незнакомого о чём-либо. Заблудившись на улице, я предпочитала тыркаться сама по незнакомым улицам, чем подойти к кому-то и спросить дорогу. Я даже время не могла узнать у проходящих мимо людей. Страх заговорить первой сидел во мне очень прочно. И вот, стоя перед кабинетом Лизиного врача, я пыталась настроиться и заставить себя войти в кабинет и задать волновавшие меня вопросы. Зная о моей проблеме, родители хотели пойти вместе со мной, но я отказалась. Для меня было очень важно сделать это самой. Видя, через что приходится проходить Лизе, восхищаясь её силой, я для себя решила, что тоже могу быть сильной и попробовать хоть что-то изменить в себе. Ради Лизы и ради себя, но в первую очередь ради Лизы.
Врач был молод, энергичен и, несмотря на поток тяжёлых больных, глаза его горели, и он был готов слушать моё сначала лепетание, но по мере того, как я продолжала говорить, во мне росла уверенность в себе. Действительно, ничего страшного не происходит, меня слушают и даже очень внимательно, никто не смеётся надо мной.
Выслушав меня, врач молча постукивал пальцами по столу, а потом спросил: «А Лиза и её родители вообще в курсе этой идеи?».
«Нет, пока нет. Сначала я решила проконсультироваться с Вами, насколько это вообще можно Лизе».
«Итак, надо всё-таки сообщить родителям, уточнить у Лизы – может ей сейчас это уже и не надо, а потом сделать некоторые обследования, чтобы я смог принять решение. Приходите в следующий раз все вместе».
Что ж, в любом случае меня не послали, решив, что я сумасшедшая, и не сказали «нет» – это уже хорошо.
А главное – я смогла. Я смогла поговорить с чужим человеком. Не просто спросить время, а разговаривать, объяснять, и меня слушали, не перебивали, не смеялись. Взрослый умный человек меня внимательно слушал. Это было необъяснимое чувство маленькой победы над собой.
Придя к Лизе домой и выложив свою идею, я в принципе была не удивлена реакции Лизиных родителей: «Ты что с ума сошла? Нет, категорически нет! Ни в коем случае!». Но больше всего меня поразила Лиза, которая тоже сказала «нет»: «Ты что, я не согласна! Не хочу! Нет! Нет! Нет!». На мой вопрос «почему» Лиза не ответила, а только расплакалась.
Конечно, я расстроилась. Мне так хотелось её порадовать. Ну, нет, значит нет. И я решила больше не поднимать эту тему.
Я не знаю, что происходило между родителями, Лизой и врачом, к которому они пошли без меня. Я не спрашивала. Мы общались как раньше, просто не трогали эту тему. Но между нами возникло какое-то напряжение, которое давило и раздражало.
Прошло недели две, мне позвонила мама Лизы и попросила зайти к ним в гости.
Я пришла. Они, как воробьи на жёрдочке, сидели на диване. Первой заговорила Лиза.
«Вика, спасибо тебе большое, что думаешь обо мне и хотела меня порадовать. Ты прости меня, что я тогда так отреагировала. Мы всё взвесили, проверили сердце, и врач сказал, что можно. Так вот, я очень хочу. Очень-очень хочу, чтобы это получилось. Ты поедешь со мной?».
«Конечно!». Я обняла её. Она ещё не знает, что я на самом деле задумала. Надеюсь, не рассердится на меня. Главное – я получила согласие Лизы и врача, а с её родителями я попозже поговорю. И вот, если они не будут против всей моей затеи, вот тогда и начну действовать. План что делать, с кем разговаривать, куда звонить я уже составила.
Лизины родители дали согласие. Присутствовали при моём разговоре с классной руководительницей, которой тоже понравилась моя идея. Она заручилась поддержкой и согласием директора. Оставалось самое сложное – разговор с одноклассниками.
Лиза была на очередных сеансах в больнице, когда я решилась наконец-то поговорить с ребятами. Тем более, что времени оставалось мало, надо было уже срочно принимать решение.
Самое трудное для меня – это было выйти на середину класса. Не с задней же парты объяснять всё. И, несмотря на то, что ко мне изменилось отношение благодаря дружбе с Лизой, я уже не была таким изгоем, всё равно мне было страшно. Но выбора у меня не было. Время поджимало. Надо было решаться. Ну не съедят же они меня, в конце концов.
Если меня никто не поддержит, ну и ладно, ничего страшного в этом нет. Просто мой план будет укороченный, что тоже хорошо – успокаивала я себя.
И вот классный час. Я предупредила нашу классную Татьяну Ивановну, что сегодня я расскажу одноклассникам о своей идее.
«Ребята, – сказала Татьяна Ивановна, – сегодня нам надо решить один важный вопрос. Вика, прошу». Все, как по команде, обернулись назад. Я застыла. Как же мне было страшно! Но вспомнив Лизины глаза, я поднялась и сделала первый шаг.
Выдохнув, я начала: «Скоро выпускной, и у меня есть для вас необычное предложение. Вы все знаете о Лизиной болезни. Сейчас у неё всё более-менее стабильно, хотя она постоянно находится на лечении. И у Лизы есть давнишняя мечта. Она очень хочет полететь на параплане. Как вы смотрите на то, что мы вместо выпускного в душном актовом зале или снятом для нас ресторане поедем на природу, где Лиза сможет осуществить свою мечту. Если мы все скинемся на аренду параплана и кафе, которое есть там же, на территории парадрома, в котором мы сможем прекрасно провести время, шашлыки, шампанское, то получится намного дешевле, чем мы потратимся на платья, которые стоят дорого, а надеть второй раз может и не представится случай, а ещё ресторан, лимузин и прочая ерунда. С руководством парадрома уже есть договорённость, они ждут от нас оплату, пойдут нам навстречу и закроют на эти сутки кафе, чтобы нам никто не мешал. Лизин врач разрешил. Сказал, что если не выпендриваться в воздухе, а летать плавно, то всё будет хорошо, а хорошие эмоции сейчас Лизе очень нужны. Татьяна Ивановна и директор согласны. Все необходимые траты Татьяна Ивановна прикинула и готова сообщить нашим родителям, которые так же могут поехать с нами, и будет общий праздник. Ну, что скажете?».
Класс молчал. Потом начали говорить девчонки: ну как же так, они всю школу мечтали о выпускном, о красивом платье, о танцах, причёске, гулянье до утра…
«Так всё это будет, и ночь, и рассвет. Только не на дискотеке, а у костра, и не в дорогом платье, а в джинсах, ну или кому в чём удобно».
Я замолчала. Хотелось плакать. Не убедила. Не смогла. Ну и ладно, вообще не пойду на этот дурацкий выпускной. Поедем с нашими семьями одни, и Лиза обязательно полетит.
Я тихо прошла на своё место. Класс спорил, но я их не слушала, потом встала и вышла. Меня никто не стал останавливать.
Прошло несколько дней, выходные, праздники. Мы вместе с Лизой пришли в школу. Лиза уже знала, что одноклассники не поддержали мою идею. Во всяком случае, всё это время все молчали, и учительница нам не звонила, чтобы рассказать, чем закончился классный час. И никто из одноклассников тоже не позвонил, не написал.
Войдя в класс, мы застыли. Все ребята уже сидели за партами, и наша классная была на месте, хотя очень часто опаздывала к первому уроку.
Встала Лариса – наша староста.
«Девчонки, проходите. Сегодня вместо алгебры будет классный час, а алгебра будет на последнем уроке».
Мы сели, понимая, что класс принял решение и хотел с нами это обсудить. Какое-то шестое чувство мне подсказывало, что решение ребята приняли правильное.
«Мы подумали, посоветовались с родителями и поняли, что очень хотим отпраздновать окончание школы на природе. Вы не против, если мы присоединимся к вам»?
Прошло три года. Вспоминая эту историю, у меня до сих пор наворачиваются слёзы. Слёзы радости, что тогда меня поддержали. Слёзы благодарности всем родителям и нашей учительнице Татьяне Ивановне, и директору, которые согласились с этой безумной идеей.
Всё прошло просто замечательно. С нами тогда поехал и параллельный класс тоже. Родители Лизы пригласили и врача с его семьёй. На параплане смогла полететь не только Лиза, но и многие наши одноклассники и даже несколько пап решились на полёт. Было весело, вкусно. Закат, песни у костра, печёная картошка, а потом мы встречали рассвет. Рядом со мной стояла Лиза, и по её красивому лицу катились слёзы. Но это были слёзы счастья.
* * *
Я всё ещё жива! Продолжаю потихоньку лечение и надеюсь на лучшее, хотя врачи всё так же не дают положительных прогнозов, но мы их уже и не спрашиваем, просто лечимся, молимся и веруем. Я даже пошла учиться, на заочный, на бухгалтера. С Викой мы видимся не каждый день, она учится и работает экскурсоводом.
Представляете, Вика, которая боялась и слово сказать на людях, сейчас рассказывает историю нашего города. Интересно, с юмором, и считается лучшим экскурсоводом.
Тогда, в полёте мне сначала было страшно, а потом так легко и спокойно. Я летела, наслаждаясь красотой, и совсем не боялась ни высоты, ни болезни, ни смерти.
Я всё ещё жива и верю, что буду жить долго-долго. Видимо то, что я была так близко к Богу, там, на высоте, и просила его за себя, за родных, за Вику, пока сбывается, и пусть так будет и дальше.
Июнь 2019г