Денёк выдался пасмурный и холодный. Небо пытались окутать пыльные и серые ошмётки. Да нет, я это не про депрессию. Я про то, что вижу на самом деле. Вообще люблю осень и мой город. Мой город наполнен клубками воспоминаний. Клубки начинают разматываться, когда я касаюсь ладонью старой лавочки в парке. Когда смотрю на сосну у нашего старого дома.
Мама с папой бежали за мной, а я была совсем маленькая тогда — три годика, наверное, но я это помню. Бежали за мной и кричали: «Ну, куда, куда бежишь-то?». А я сама бегу от них, быстро-быстро маленькими ножками перебираю, и мне так смешно, и я хохочу, кажется, никто меня не догонит, и так смешно-то, аж живот болит, и я смеюсь ещё больше и бегу, бегу, до сосны добежала, стою, кричу: «Я сё!». А папа идёт неспешно и улыбается, а я устала и мне всё равно смешно. Мне двадцать два сейчас, а сосна на месте стоит до сих пор. И клубочек мой разматывается, и я вижу всё это, то, что было со мной. Так хорошо, что это со мной было. Вот сейчас маме с папой позвоню, скажу: «А давайте вы приедете, прямо сейчас сюда, а я убегать от вас буду и хохотать, добегу до сосны…». Только они подумают, что у меня совсем с головой не то…
Вон там мы впятером с друзьями собирались на Венце у чёрного чугунного забора. Одноклассник горланил песни из группы «Кино», мы думали, поедем все в Питер, будем учиться вместе, писать стихи, устраивать квартирники со стихами и песнями, танцевать джайв и под Элвиса.
А вон там листья скручиваются и улетают далеко-далеко, и асфальт так и не поменяли — земля всё такая же, в буграх и трещинках. В трещинках, в бугорках муравьи доедают остатки лета.
Дорога уходит далеко. Листья ярко-жёлтые. Ветер дунет, и все они летят, поднимаются, укрывают бесконечную аллею, а я пинаю листья, и сказочный шорох раздаётся. Тут я нашла кота рыжего. Смотрю, а он сидит под деревом и с листочком играет.
Во дворе до сих пор стоят качели, на которых я лет в пять каталась. Раскатаюсь, что попа подпрыгивает, а бабушка мне: «Улетишь, Карин!», а я гогочу. Сейчас днём, если дома, слышу, вдруг скрип, такой громкий заливает весь двор. Это кто-то на «моих» качелях катается. Это ещё один клубочек разматывается.
А на другом берегу этого города парк есть огромный с елями и соснами. Не хочу там осенью появляться, потому что это мой летний парк. С бабушкой приходили в это место, и она меня спрашивала:
— Ну что, лесом пойдём или парком к Волге?
— Лесом, — отвечала я.
И мы шли лесом. В лесу пахнет хвоей, опилками, водой и жарой. Сосны качаются, поскрипывая, как рассохшаяся дверь. Поднимаешь голову, а они задумчиво качаются, и ничего их не заботит, и дальше они будут качаться ещё лет двести. Войны начнутся, войны закончатся, люди поссорятся и перемирятся, парень обнимет девушку у этой сосны, скажет ей: «Я никогда не оставлю тебя». Старушка пойдёт через этот лес, прислонится к сосне передохнуть. Пьяница побежит, куда глаза глядят, грохнется у сосны, перемажется в грязи, захлюпает носом и заплачет, сам не зная отчего. Я обниму сосну, и ещё много людей обнимут эту сосну, остановятся около неё и дальше пойдут. А что если сосны — это ушедшие люди? Люди умирают и становятся соснами, качаются, дышат на нас спокойно хвоей, скрипят.
Земля мягкая в лесу. Кажется, ступишь ещё ногой, и хвойная земля запеленает тебя, провалишься в этот запах и опилки и уснёшь, накрывшись колючим тёплым игольным одеялом. Мох расползается на пеньках, а по мху бегут красные «солдатики». Мох мягкий, я боюсь его тронуть и повредить, поглажу его, как пугливого зверя.
Подойдём к большим колодцам. Не знаю, зачем они здесь. Крикну в колодец, и мне отзывается эхо. В колодце не видно дна, там темно, слышен гул, непонятный шорох, страшно.
Лес — это мой клубочек.
Так вот, сегодня обычный день, и я всегда ношу с собой свои клубочки. Осень шуршит солнечными зайками в паутине. Она оставляет шлейф из шуршащих листьев. Такая сумасшедшая рыжая и золотистая, улыбается кошачьими зелёными глазами, схватит за руку и убежит. В этот раз она другая. В маленьком палисаднике заспешил снег. Он покрывал ещё зелёную траву и высокие зелёные кустарники. Это было похоже на опадание одинокой сакуры в заброшенном саду где-то далеко отсюда.
Зачем-то мы собрались в Сером доме не то чай попить, не то время, типа, лишнее скоротать. Мне там в последнее время ужасно неуютно, да не в самом доме, а в кругу людей, говорящих там о политике, о проблемах насущных, беспокоящих их разум, о Революции и Эволюции, о том, какой у нас или у них плохой президент, плохие устои у нас, «женщины-давалки» и «недавалки». В основном, в такой полемике участвовали мужчины, они перебивали друг друга, спорили, их лица изображали белизну измученных простыней. Это происходило в небольшом зале. Посередине стоял стол с вазой и бело-сиреневыми хризантемками. Они так мило освежали тяжёлую обстановку. В беседе участвовать у меня не было никакого желания, я и не поняла, о чём они все говорят, и не хотела понимать. Мой взгляд упал на эти хризантемки. Они были так свежи. Мне почему-то вспомнились ярко-сиреневые цветы, которые вдоль забора протягивались в Турецком городе Кемере. Мне вспомнились голубые горы, возвышающиеся над маленькими домами, запах хрустящего хлеба и пронзающая жара. Мне вспомнились люди, улыбающиеся, как солнце над этим городом, смешной говор этих людей, чёрный сладкий чай в прозрачных овальных стаканчиках-бардаках. Кажется, я уже не слышала этот базар и пустую болтологию в зале, пока меня не отвлекла какая-то женщина и не спросила, есть ли мне что сказать. Мне нечего было сказать. Мне было хорошо с моими хризантемками.
Во мне развязался ещё один светло-сиреневый клубочек.
Внезапно, именно внезапно все начали читать свои рассказы, стихи. Я тоже прочитала один свой небольшой рассказик про девушку с кипящим снегом внутри. Наверное, сегодня после этой полемики у меня тоже кипел снег. Незаметно во время прочтения рассказа какой-то парень снова завёл разговор о несправедливости и хаосе «в нашей» стране. Жаль, не было хризантемок. За столом сидело несколько девушек с пасмурно-бледными лицами, не меняющими своей мимики. Взгляд мне посему некуда было положить, если только на невысокий потолок.
Вдруг я услышала, со второго этажа доносились звуки рояля, так звонко и мелодично. Я тихо предупредила всех, что я скоро вернусь. Я пошла на звуки рояля. За роялем сидела женщина невысокого роста с круглыми подведёнными голубыми глазами. Рядом с роялем стояли мужчина и женщина, видимо, вахтёры. Её тонкие белые руки быстро бегали по клавишам, создавая тысячи гармонично связанных звуков. Женщина мило улыбалась, она была такая лёгкая, летящая, со смешинкой в глазах. Её милые морщинки придавали ей шарм и какую-то необъяснимую красоту, хотя она не была красивая. На плечи спадали мелкие рыжеватые кудряшки. Всё вокруг неё было окружено ясностью, добротой, чем-то смешным и звенящим. И сама она была такая. Я не слышала таких песен никогда и никогда не слышала, чтобы так играли на рояле про любовь. Она добавила смешным голосом: «А я сегодня в хорошем настроении!». Она точно влюбилась в кого-то.
Она была счастлива.
С третьего этажа раздавались басовитые голоса несчастных неудовлетворённых политикой мужчин.
«А если это так, то, что есть красота,
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?»
Н. Заболоцкий