Миниатюры

  На фестивале классической музыки в Москве мой приятель Алишер познакомился с эквадорцем по имени Монрике. Алишер заканчивал Ташкентскую консерваторию, а Монрике Парижскую. Монрике оказался не только серьезным, интересным музыкантом, но и веселым компанейским парнем, свободно владеющим всеми европейскими языками, и уже прилично говорящим по-русски. Соблюдая восточный этикет, Алишер пригласил […]

  Отношения с женой были закончены. Мы развелись. Я оставил ей отремонтированную квартиру, мебель, ковры-мовры и переехал в другой район города. Теперь мое холостяцкое жилье располагалось на втором этаже нового дома. А на первом круглосуточно работало кафе «Узбекская кухня», что было как нельзя кстати. Ко мне часто приходили друзья-подружки, и

  После окончания института я год «служил» в спортроте. Находилась она рядом с кольцевой ташкентской дорогой. Каждый раз (уже много лет спустя), подлетая к Ташкенту, я с птичьего полёта видел крыши казармы, спортзала, футбольное поле, бассейн с вышкой, и вспоминал своё короткое пребывание в спортроте. Попал я туда в период,

  Соседкой слева оказалась молодая женщина с самой заурядной внешностью – глазу не за что зацепиться. “Серая мышь” – мелькнула мысль. Мы поздоровались и заняли боинговские кресла. На меня навалилась усталость. Я закрыл глаза. Ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни говорить. Дали взлет и самолет, задрав нос, привычно

  Между супругами назревал скандал. Виной этому стал ящик, телевизор то есть. Даже не сам телевизор, а то, что по нему показывали. Взять новости, к примеру, они были все хуже и хуже. Но это понятно: если страна жила хуже, то уж новости никак не могли быть лучше. А как озвучивали

  Аня была удивительным ребенком. Фантазерка и говорунья, она в четыре года читала на улицах все вывески, в пять перечитала в доме все детские книжки, а в шесть собралась в школу, выучив букварь. Когда деда положили с сердцем в больницу, она каждый раз посылала ему смешные записки с рисунками, а

  Я не помню, как оказался на мусорке. Было холодно. Ужасно холодно! Кто? Кто вышвырнул меня на мороз, на свалку?! Я орал от холода и от голода. Хотел, чтобы меня услышали. Я мог умереть, но на что-то надеялся. И вот появился человек с ведром. Он вывалил мусор в овраг и

В свои восемьдесят два года отец был так изношен жизнью, что мог умереть в любую минуту. Сын представлял себе хлопоты, связанные с похоронами, и у него портилось настроение. С первого июля начинался отпуск, и уже были куплены билеты на самолет. О скорой своей смерти отец говорил уже лет десять, и

  Счастьепад   Однажды случился счастьепад. Я шел, смотрел на снег… И понял вдруг, что Снег смотрит на меня! Лужи И окна всех домов, И люди, что идут навстречу. Всё в мире смотрело на меня И все дышало. Я замер, Ошеломленный этим взглядом, Я с места сдвинуться не мог. Любовь.

  Ранним утром сорок четвертого в оконце солдатки Марии Стрельцовой раздался тихий стук. Накинув на голые плечи старенькую бабушкину шаль, вытянув по-гусиному шею, зябко шлепая босыми ногами по глиняному полу, Мария подошла к двери. — Кто там? — тревожно спросила она. — Маша, открой, это я Иван, — донесся за

  «Ой, мороз, мороз! Не морозь меня!» – доносились звонкие женские голоса из распахнутых окон дома Демьяна Дробышева. Подвыпившие снохи, обнявшись, со слезой, задушевно пели народные песни. Собравшиеся родственники отмечали воскресным днем именины хозяина. Хватким, покладистым мужиком уродился Демьян. Все у него было хорошо, в доме сытно, полон двор скотины,

  Стоял теплый сентябрь семьдесят третьего года. Днями на Алтае ласково грело солнце, пели птицы, с вечерней прохладой звонко перекрикивались перепела в спелых хлебах. Это поистине была золотая пора, когда глаз нежной грустью щипал сердце, а душа пропитывалась красой окружающей природы. Бескрайним золотом лежали сибирские хлебные поля, ровными рядами стояли копны соломы на стриженой стене.

  Красота и приволье в деревне летом, зелень кругом, куда не кинешь взгляд, необъятный край. Улицы нашего села утопают в листве тополей; с одной стороны, у самых изб, сплошной стеной стоит лес; за околицей раскинулось море бескрайних хлебных полей. Вдоволь накупавшись в пруду, мы с другом Вовкой, утомленные полуденной жарой, вяло шли по пустынной улице. Жара сморила даже молоденьких телят, которые

  Родился Колька Бастрыкин в кровавом, наполненным до краев людским горем и страданиями сорок первом. Батька был на фронте. Бабка Чупашиха, сельская повитуха, принимавшая роды, пеленая его, протянула нараспев ласковым голосом – Смотри-ка Наташа, какого ты сына Грише родила! Смотри-ка сильный, вольный, какой, едва свет увидал, а уж из рук

  — Гриша! Вставай, сынок! Дядька приехал! — будила, толкая в плечо, своего младшего пятнадцатилетнего сына Елена. — Что? — пробубнил тот, щуря спросонок свои голубые глаза. — Вставай, говорю. Дядька тебя ждет, на покос пора ехать. Гришка быстро спрыгнул с полатей, потянулся, натянул на себя рубаху и холщовые штаны. — Что такую рань-то? — сонно щурясь и зевая, пробурчал он, выходя во двор.

  Так уж повелось, что испокон веков самый трудолюбивый и веселый народ проживал на селе. Деревенская простота делала этот народ своеобразным, что его резко отличало от собратьев, населявших город. Скромные загорелые сельчане работали с народным единством и гуляли с особым русским размахом. Их сердца были счастливы, они довольствовались малым, жили

  Сибирь – тюрьма и вольница народа. Веками сюда бежали люди в поисках свободы, а следом, этапами шли каторжане. Здесь особые законы, законы вековой воли(1). Здесь все равны: русский, татарин, еврей. Тут всяк волен выбирать свой путь, и какому богу ему молиться. На Троицу, у церковной площади, собралась толпа александровских