Я истину искал. Поскольку зов
В моей груди стремился к свету.
Он жил во мне, не говоря же слов,
Взывал, сиял и призывал к ответу.
Увидевший насилие с ранних лет,
Жестокость, эгоизм, коварство,
Я шел по жизни, вглядываясь в след,-
Но лицезрел в душе непостоянство…
Поступки, мысли, чувственный порыв!
О, как связать в единое, что цело,
Когда раскинут мост, но вдруг, обрыв!
Душа вечна, – но смертно только тело.
Как запертый ночной мотыль,
Бросается по комнате к спасению,
Пуглив и суетлив, не мог умереть пыл,
Я сам себе потворствовал падению.
И ложный свет меня манил, манил,
Сиял в ночи надлунной тропою…
Где видел я добро? Под градом сил
Земной юдоли шел дорогой той.
Когда же зло увидев, проклинал
И обличал украдкой Везельвула,
То я смотрел, как падший воскресал,
И бездна адская отступного вернула.
В противоречье том, в кружении невпопад,
Под натиском вещей влекущих, внешних,
Я лицезрел на балу маскарад,
Имея цель для этих мест нездешних.
Дорог смешение, спорный грозный мир!
Под тяжестью своей он мог увековечить,
Лишить всего и пригрозить кумир!
Он мог лечить, но мог и покалечить.
Случалось так, с усталостью, один,
Оставшись в полумраке зала,
Я жег свечу и, разгоняя сплин,
Я наблюдал: дрожало, замирало,
Вздымалось пламя; горький тонкий дым
По комнате полоской вился в небо.
А я сидел не шевелясь, немым,
Направив взор, блуждающий, неведомый.
Бывало так, с рассветом бледных слез,
Спадающих в купель расцветия тюльпанов,
Взбирался я на каменный утес,
Где видел свет среди сплошных туманов,
Как солнце восходило вновь
И разгоняло тьму, востоком окрыляя,
И был я всем и чувствовал любовь,
И нежил свет, потоком ниспадая.
Но наступала ночь, и грезил наяву,
Блуждал в краях, где царствует Селена,
Бросает серебро на мятую траву,
И соблазнивши раз, не отпускает с плена,
Укутав полотном седеющей луны,
Опутав ум элегией печали,
Я стал рабом заоблачной страны,
И мог творить, осматривая дали.
Как путника, что сон вдруг одолел
В лесу заснеженном от налетевшей вьюги,
Я закрывал глаза и чувствовал предел,
Неясно слыша все земные звуки.
И в умолчании том, не мог идти вперед,
Дары оставить, данные в том царстве;
Не мог начать и завершить полет,
Поскольку долго пребывал я в рабстве.
А если б мог оставить лунный томный мир,
И устремиться вверх, забыв меланхолию,
Достиг бы я прозрачнейший эфир,
Где свет везде разносит эйфорию.
Но я был человек! Пороком разьедаем,
Я мыслил чувственно, отдавшись грезам дня.
Я знал одно, – что все мы умираем,
Но дух бессмертен, тело схороня.
Тщета, обыденность и боли полнота!
Я видел мир неполным и невечным.
Полет я видел желтого листа,
Как время бьет напором быстротечным…
На грани двух страниц, я песенником стал,
Проклятием вознесен, стихам отдался.
Уста сирен, безумный, целовал,
И в плане том чудовищ не боялся.
О, сколько раз я подходил к нему!
Заглядывал в глаза, мучительные многим!
Он стражем был и верен своему,
На службе той являлся очень строгим.
“Пропустишь ли меня? Ведь видишь,
Страха нет. Я вижу образы созданий одиноких.
Известно мне, меня не победишь,
Так, отступись! ” – я повторял в местах глубоких.
Но он, приняв могучий грозный вид,
Меня хвостом отталкивал с дороги.
“Ты не готов к восхождению”- говорил,-
Вернись туда, где шествуют лишь ноги”.
И я в молчании шествовал домой,
В пути своем осмысливая долго.
Где свет же тот, дарущий покой?
И как найти мне встречу с самим Богом?
О, как же глуп! Напрасно я искал
В священных текстах истины святые.
То был лишь ключ и власть чужих зеркал,
Но я не мог понять слова их больше, шире.
И очутившись вновь, где властвует указ,
Желаний сонма, облаком покрыта,
Я отдавался прихотям не раз,
И скатывался вниз, где истина забыта.
Я видел, враг – не тот среди людей,
Но мрачный он и властвует незримо,
Что действует весьма неумолимо,
И только он любитель площадей.
“До судей что! – я сам себе судья! “,
И вечный голос мне нашептывает немо:
“Иди туда, куда тебя, любя,
Зовет Отец, раскинутое небо”.
…
Я слышал в Индии, там расположен храм,
И кто зайдет в него, – он станет безоружен…
Не удержаться в нем заносчивым ногам,
Падешь лицом, и будешь ты разбужен…
Отбросив все, я ринулся туда, –
В страну чужую, – не был отродясь, –
Где я нашел его тем вечером тогда-,
Старинный храм, и где вода. струясь,
Стекала родником с его живых окраин.
Я внутрь зашел для пробуждения Будды;
И понял, здесь не властвует хозяин,
Но только Бог! Ребяческий и чудный,
Играющий, дарущий нирвану,
Спокойствие в нелепость временам.
Увидел я, иные сядут, встанут,
Мольбу воздав, покинут сей же храм.
Но я, познав тот миг, спешил уединиться,
И пробыл там, не чувствуя тревог,
Пока вверху не закричала птица,
И вышел я, и снова, – одинок.
***
О стужи, эти! Только лишь в России,
Суровость приговора даст совет.
И я давно, оставив смысл усилий,
Искал в себе, а не в чужом ответ.
Дыша на руки, паром обдавая
Ладони, покрасневшие от верст,
Увидел церковь я, – там куполом сверкая,
Стоял высокий православный крест.
Я поспешил туда, все взор наверх бросая,
Вошел я внутрь, – и ладан, и елей
Я ощутил, те двери открывая,
И я почувствовал любовь в груди своей.
О, сколько там святых и мучеников было!
Под ихним взором был я обнажен.
Здесь солнце же всегда единое светило,
Он здесь всегда: с начала всех времен.
Я подошел, и образ Девы дивной,
Пытливо глянул на меня с икон.
Я шел к Нему дорогой терпкой длинной,
И жил во мне ниспосланный Закон.
Я опустил свой взгляд, и, чувствую:
Гордыня, и буйство сил, ушли же в никуда.
Я чувствую, Отец, присутствую
Я в мире. И вечен Ты со мною навсегда.
И здесь я видел, рядышком стояли,
Ребенка два, себя отдав слезам.
Одеты в полушубки, воспевали,
Отца, ушедшего душою к небесам…