Прямота
Навеяно картиной Марины Зейтц «Сосны»
Я своей прямотою горжусь,
Мне деревья завысили планку.
Поседела берёзками Русь
И в озёра глядит спозаранку.
Янтарём своего сосняка
Полюбуется перед продажей,
Снова вспомнит лихие века,
«Прости, Господи!» – мысленно скажет.
И потянутся ветви туда,
Где Всевышний доподлинно знает,
Что съедобна весной лебеда,
Что спасительна осень грибная,
Что стволы – это просто тепло,
Дровяная судьба глухомани…
А Руси никогда не везло,
И кнутом, видно, выбили пряник.
Водружали столбы и посты
И для виселиц рощи рубили,
Русь растила стволы на кресты,
И ржавели лопаты и вилы.
И прицельно другие стволы
В прямодушных стреляли охотней,
И стакан поминальный налит,
И печально востребован плотник.
Вся сырая от крови и слёз,
И святая от подвига сердца –
Никуда от напасти не деться
Тем, кто в землю, как дерево, врос.
Я своей прямотою горжусь,
Глажу сосны, берёзки рисую.
Просыхай на холсте, моя Русь…
«Прости, Господи!» – вечно я всуе.
Я не нищенствовал без Ницше
Я не нищенствовал без Ницше
И без Канта перекантуюсь,
Мне б на севере сохраниться,
Но я вышел за юг страницы,
Где газетный осадок улиц.
Где урезаны формы слова
И утрачены косы смысла,
Где двулично и трёхгрошово,
Сырость осени там нашёл я,
Заржавел и вконец завис я.
Пережив помутненье Ницше,
Переняв априорность Канта,
Я оспорю свои границы,
Что на лестнице низших-высших
Я не вымерший питекантроп.
Пафос огня
«А когда рукописи бросали в печку,
это сколько пафоса было!
А сейчас нажал Del и всё».
Вадим Мистрюков
Ах, Гоголь! Лишил продолженья
Мильоны читателей, разом
Предав безрассудно сожженью,
Возможно, бессмертные фразы.
Огонь заразительным блеском
Дразнил отозваться сознанье,
Сжигал дневники Достоевский
Себе самому в наказанье.
Ахматова столько спалила,
Что обыски были напрасны,
Её задымлённая лира
Привыкла к ревизиям разным.
Считаешь, красивые жесты?
Булгакову лишь бы придраться,
И в печку летело «Блаженство»,
Огонь – лучше всяких редакций.
Любителя жечь Пастернака
Читаю, и мне не хватает
Утраченных авторских знаков,
Ключей от писательской тайны.
Я Del нажимаю всё чаще,
Но пафос слабей на порядок
Того, коим грелась я в чаще,
Костёр разведя из тетрадок.
Иерусалим
Обетованная спокойна,
Редеет утренний туман,
Всё ближе подлинность диковин,
И полноводною рекою
Текут надежды разных стран.
Здесь обретается сознанье
Бессилья бренной суеты,
Под распростёртой Божьей дланью
Животрепещет мирозданье,
Сияя ликами святых.
Уже бесценным медальоном
Повисло солнце в небесах,
И нескончаемы поклоны
Болящих, грешных, обделённых,
И вечна вера в чудеса.
Обетованная в зените,
Силён паломников поток,
Молчат на греческом, иврите,
Армянском, русском, а Спаситель
Сказал и сделал всё, что мог.
Возвращающая сила
Навеяно картиной Павла Рослова «Перекрёсток на лугу»
Эта сила меня
Возвращает упорно
К перекрёсткам судьбы,
Где в раздумьях не раз
Я пытался понять,
Что глубинные корни
После чёрной косьбы
Не утратили связь
С первозданной землёй,
Животворной водою,
Песней вольных ветров
И сияньем небес –
Здесь печали долой,
Наполняюсь покоем,
Детской верой в добро
И доверьем к себе.
Побродил, подышал,
На погосте поплакал,
И опять в лабиринт
С тупиками проблем,
Где тоскует душа,
Как оборванный якорь,
И где, чёрт побери,
Добровольный мой плен.
Обезличен в толпе –
Где вы, лики святые? –
Безналичный расчёт,
Обесцененный труд…
А мне хочется петь
О великой России
И гордиться ещё,
Не боясь, что побьют.
И стихи написать,
И читать их повсюду,
Жечь глаголом сердца
Или что вместо них?
Не ржавеет коса,
Каждый день уже Судный,
И начало конца
Всенародной возни.
Замедляю свой бег
И усталость не прячу,
Пусть подхватят ветра
Чуть живого меня –
Надышаться навек
Невозможно, и значит,
Что мне снова пора
Возвращаться к корням.
Гобелены
Привычны городские гобелены
Каймой шоссе и кромкою брусчатки,
Высотки голосуют, как перчатки
Бурлящих улиц среднего достатка
С избытком суетливости и лени.
Примеривает зеркало витрины
События свободного покроя,
И слышит сердцевина под корою,
Как нервно каблуки стучат порою
О панцирь над корнями исполинов.
С мольберта расточительной Вселенной
Стекают звёзды в лужи и фонтаны,
Карабкаясь обратно неустанно
Неоновой гирляндой ресторана
И падая монетою разменной.
Лишь колокол не падок до ремейков,
Фонарь, играя ножницами света,
Бесцеремонно правит силуэты,
Высвечивает жёлтые газеты
На старых остывающих скамейках.
Машин абзацы строятся в романы,
Бульварные по форме и по сути,
Мигают светофоры на распутье,
А где-то в бездорожное безлюдье
Грибные опускаются туманы.
Я еду с Пастернаком
«На всех парах несётся поезд,
Колёса вертит паровоз…
И что-то впереди ещё есть…»
Б. Пастернак
Я еду с Пастернаком не в СВ,
А в тамбуре, прокуренном столетьем,
Не дёргать перевязкой рифмы впредь бы
Израненный метафорой рассвет.
Не лучше ли пустить на самотёк
Зарю необозримого волненья,
Мерцают фонари самозабвенья,
По венам переменный пущен ток.
Плацкарта удивительно к лицу
Тому, чьё возлияние попутно,
Тому, чья перекличка обоюдна,
По матери скорей, чем по отцу.
Я еду с Пастернаком и молчу,
Но он молчит талантливей и твёрже,
Затягивать молчание негоже,
Но я прошу ещё, ещё чуть-чуть.
И вдруг услышу «Сосны», «Ветер», «Хмель»
И «Зимней ночи» свечи обнаружу,
Стихи мою укачивают душу,
Дорожная ненадобна постель.
Но время нажимает на стоп-кран,
Крушения, конечно же, не будет,
И вряд ли протрезвеют разом люди,
Но будет у рассвета меньше ран.
Я еду с Пастернаком налегке,
Полам не оставляя даже крохи,
Попутчикам достаточно легенд,
Поэту недостаточно эпохи.
А что останется?
Ещё один сезон иссяк,
Истёк, усох и сбросил семя,
Залог доверия засеян,
Сезон наедине со всеми,
Когда ты наизнанку вся.
Тускнеет всё: восторг и страх,
Один сезон другой заменит
(Лишь не унять вторженья в Йемен),
Проходит быстро сыпь мгновений
И рябь эмоций «ох!» и «ах!».
«А что останется?» – вопрос,
И он долдонит дятлом метко,
А ты кукушка и наседка
Своих идей со вздохом предков,
И выбор лучшего непрост.
Останется душа! Чиста,
Хотя изрыта бренным бытом,
Измята вся и перешита,
Тоской своею не убита,
Жива у своего креста.
Я полупуст и полуполон
Я полупуст, и полуполон,
И полоумен лишь весной,
Благовещаю с колоколен,
А вечерами своеволен –
Недуг поэта прописной,
Я рад, что это всё со мной.
Пишу признанья на открытке,
Очередной зачав роман,
Под ритмы «Сказки странствий» Шнитке
Всерьёз устраиваю читки
Себе, с игнором дальних стран,
Сорвав бинты с осенних ран.
Прочтёт написанное Муза
И улыбнётся или нет –
Во мне проснётся юный юзер
И все эмоции загрузит
На перегревшийся планшет
До плеска ландышей в душе.
Вот это селфи «Я в полёте»,
А это видео «Я – бог»…
Я на короткой с Музой ноте,
Вы лишь весной меня поймёте,
Как я пылаю и продрог,
Как я успешен и убог.
Творец
Я, дерзко примеряя роль Творца,
Без права обладанья этой ролью,
Творю свой мир от первого лица,
Познанье по-библейски запаролив.
А слово – и в начале, и в конце –
Распну до воскрешенья или тленья,
Участники и судьи мизансцен
Вобьют свой гвоздь программы в поколенье.
Творить свой мир мне выпало? Как знать!
Познанье по-библейски запаролив,
Творец мне позволяет допоздна
Писать стихи и дразнит новой ролью.