(Вторая повесть о военных геодезистах)
Глава первая
ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ
Дул сильный юго-восточный ветер. Его горячее дыхание обжигало тело. Солнечные лучи безжалостно впивались в скудную растительность Прикаспийской пустыни, накаляя песок, который вместе с потоком горячего воздуха лез в глаза, в рот, в уши, покрывая всё тело слоем желтой пыли.
Четыре верблюда, тяжело ступая, несли на своих горбах экспедиционный груз — геодезические инструменты, продукты и воду так необходимую в пустыне.
Погонщик, пожилой казах Капашев, тихо понукая верблюдов, двигался вслед за группой нивелировщиков. Оставалось пройти еще около километра и девяностокилометровый нивелирный ход закончится у репера № 1896 у аула Кунь-Ту. Ещё несколько штативов, ещё десяток отсчётов и наступит долгожданный отдых. Можно будет вырыть колодец и лить на себя воду из ведра (сколько хочешь!) эту драгоценную влагу. Это будет сейчас. А что будет здесь через год? Через десять лет?
Военный геодезист лейтенант Алексей Седых берёт отсчёт по рейке, записывает его в журнал, и видится ему за этими столбиками цифр, как по намеченной геодезистами трассе среди бескрайних песков движется стальная лавина машин: экскаваторы, бульдозеры, скреперы, самосвалы… Могучая техника идёт в наступление…
И будет так! Металлическая мелодия машинной песни разбудит и вдохнёт жизнь в этот суровый край. Стальные зубы и руки машин проложат дорогу воде. Голубые её потоки устремятся к морю через пески и солончаки, оживляя всё вокруг.
Вода! Только ты одна можешь оживить пустыню. Без тебя нет жизни. Быстро пишет карандаш столбики цифр в журнале, а за ними встаёт грандиозная картина могучего наступления Человека на стихию.
Почувствовав запах кизячного дыма, принесённый порывом горячего воздуха, все приободрились — веселее стали люди, верблюды ускорили шаг. Из-за бархана показались два саманных домика. На одном из них антенна. Невдалеке пасутся лошади. Всё говорит о встрече с людьми, которых не видели нивелировщики уже около месяца. Не имели они связи и с «Большой землёй». А так хочется знать, что делается на необъятных просторах страны и за рубежом.
Алексей, начальник группы нивелировщиков, закончив работу, вышел из палатки и направился к домику с антенной. Он знал, что в этих домиках размещается исследовательский противоэпидемический отряд. Работники отряда жили здесь годами. До ближайшего населённого пункта около сотни километров. Но у них постоянная связь с миром по радио, им привозят газеты, журналы. Алексей спешил узнать новости и с нетерпением приближался к домику с антенной.
На пороге домика его радостно встретила русоволосая девушка с большими серыми глазами. Она искренне радовалась его приходу, о чём говорила её улыбка — такая бывает только у хозяйки, встречающей желанного гостя. Лёгкий ситцевый сарафанчик аккуратно сидел на ней. Ветер, ворвавшийся в открытую дверь, обтянул сарафаном её стройную фигуру. Девушка была прекрасна среди этой суровой природы, как оазис жизни, гордо и красиво стоящая в порыве суховея, уничтожающего всё живое. Околдованный этим видением Алексей не сразу догадался назвать себя, а стоял и в замешательстве молчал.
Она, Татьяна Александровна, — начальник отряда, вот уже скоро год, как живёт и работает здесь. Вместе с небольшим, но дружным коллективом смелых людей, выполняет важное для народа дело — исследование инфекционных болезней, присущих данному региону, и поиск средств борьбы с ними. Лишая себя многих удобств и благ жизни, живя в суровых климатических условиях, эти люди ищут пути укрепления жизни в пустыне. Они по праву достойны называться героями. И не просто героями, а героями — проводниками жизни в самые суровые климатические условия.
О многом узнал Алексей в этом доме: о том, что впервые в мире и именно в Советском Союзе введена в строй атомная электростанция, что нашу страну посетил премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, и что самый популярный сейчас на экранах фильм индийский «Бродяга». Даже здесь, в затерянном в песках аульчике, пацаны напевают:
” …никто нигде не ждёт меня,
абара я, абара — а — а — а…»
Обо всём этом рассказала Алексею Татьяна. С необыкновенным вниманием и упоением слушал её рассказ Алексей. Говорила она и о своей работе.
— Сейчас мы только из литературы или из уст древних старцев знаем о «красной смерти» или бубонной чуме, уничтожавшей жителей многих городов до единого человека. Родина этой страшной болезни — Азия. Пустыни её полны грызунов, паразиты которых переносят возбудителей этой страшной болезни. В настоящее время такие болезни, как чума и другие страшные инфекционные болезни у нас фактически отсутствуют, но могут быть занесены к нам мигрирующими животными или специально заброшены нашими врагами. Ведь готовили японские империалисты бактериологическую войну против Советского Союза, и только разгром Японии во второй мировой войне спас нас и всё человечество от страшного бедствия, подготовленного палачами японского императора Хирохито. Не исключено, что и сейчас реваншисты различного толка могут попытаться использовать это оружие. Зверство империалистов непредсказуемо. Вот почему мы здесь.
То спокойно, легко, то с возмущением звучит её голос, будто о простом и обыденном говорит она и в то же время о самом важном. Алексею становится ясно, что это не только труд, а подвиг во имя жизни, что не одни пограничники стоят на страже наших рубежей, но и наши медики постоянно, подвергая себя опасности заразиться и умереть, стоят на страже наших рубежей.
— Вы, наверное, очень любите свою профессию и поэтому сейчас здесь? — перебил Татьяну Алексей.
— Не знаю, — ответила она. — Люблю ли? Люблю не то слово. Я люблю жизнь. Люблю её везде и, кажется, поэтому я здесь. Я думаю, что многие работники наших противочумных станций неустанно трудятся здесь, проводят опыты, ловят у грызунов паразитов, ищут чуму, туляремию, рискуя своим здоровьем, потому, что любят жизнь.
Таня ещё долго и интересно говорила о романтике своего труда. Алексей внимательно слушал и больше не перебивал её своими вопросами.
В комнате было относительно прохладно. Уют, созданный рукой аккуратной хозяйки, напомнил Алексею дом и мать, живущую в далёкой деревне. После долгого времени путешествия на верблюдах в малонаселённых районах, попадая в обстановку домашнего уюта, тебе всё кажется дорогим и даже родным. Уходить из очага уюта не хочется.
Было уже поздно, но Алексей не уходил. В голову ползли разные мысли. «Какое это счастье — домашний уют, — думал он. — Дома тебя ожидает любимая женщина. Ты вернулся из экспедиции, она радуется твоему возвращению. А кто она?.. Где эта комната с уютом, устроенным женской рукой? Нет у меня такого уюта, ни здесь в степи, ни там, в городе, куда я вернусь на зиму. Нет там и той, которая могла бы создать уют в моём холостяцком жилье, той, которая ждала бы моего возвращения».
Какая-то невольная грусть нахлынула на него. И вдруг ему показалось, что всё это у него есть, есть сейчас вот здесь в этой комнате с потолком из камыша. И эта комната, и эта девушка давным-давно его родное и любимое.
Пили чай. Разговор уже шёл свободно, легко — будто собрались давно знакомые друзья. Только иногда, когда Алексей просыпался от очарования, произведённого хозяйкой, ему становилось неудобно, что он чувствует себя здесь, как дома. Наконец, он решил, что пора уходить — уже поздно и нужно соблюдать приличие. А уходить ой как не хотелось. Прощаясь с Таней, Алексей задержал её руку в своей руке дольше положенного и ужаснулся своим поведением. Она нежно посмотрела ему в глаза, осторожно высвободила руку, улыбнулась своей прекрасной улыбкой и пригласила заходить после работы завтра.
Идя в свою палатку, Алексей думал: «Кто же она, и где она, та, которая принесёт мне счастье? Может быть, Татьяна? Встретишь вот так, полюбишь, да не поймёшь, что это любовь, а потом уедешь далеко-далеко, а её образ будет преследовать тебя повсюду, будешь думать о ней, а она, может быть, и не вспомнит…»
»…никто нигде не ждёт меня…» — донеслось откуда-то до Алексея, и ему стало не по себе.
Было уже совершенно темно. Звёзды ярко горели на черном бархате южного неба. Алексей поставил возле палатки походную кровать, вынес спальный мешок, но уснуть не мог. Глаза его скользили по бездонной небесной глубине, а мысли листали книгу его тяжёлого детства, но читать эту книгу Алексей не хотел, книгу войны, книгу о гитлеровском нашествии, книгу горя и слёз. Читать он её не хочет, но всегда будет помнить и будет ненавидеть всё, несущее смерть, горе и слёзы людям. Не об этом хочется думать сейчас Алексею. Нет! Все мысли его сейчас о счастье, о том чувстве, которое возникло у него сейчас вот в этом пустынном крае. Ведь он, Алексей, не любил никого по-настоящему, а хочет любить взаимно, счастливо, вечно…
…Заброшенная одинокая зимовка. Конь храпит и не хочет приближаться к куче саманных кирпичей — развалине какой-то постройки. Алексей настораживается — слышит за барханом храп чьей-то лошади. Вдруг из темноты вынырнула тень всадника. Из-за облака выглянула луна, и Алексей увидел всадницу в костюме амазонки, ту самую девушку, русоволосую с большими серыми глазами. Кругом необозримые песчаные пространства и страшная тишина. Где-то завыли волки. Налетел ветер. Из тучи брызнули скупые капли дождя. Лошади исчезли. Девушка прижалась к широкой груди Алексея. Она дрожала то ли от холода, то ли от страха. Алексей привлёк к себе её недоступную, любимую, желанную. Губы его касались её волос, на шее чувствовалось её горячее дыхание. Алексей уже коснулся губами её губ, и вдруг раздался рвущийся раскат грома. Алексей вздрогнул…и проснулся. Гнетущая тоска из-за прерванного поцелуя лежала на сердце. Лучи восходящего солнца падали на его шею и грудь. Верблюд чесал свою безобразную голову о телегу, с которой только что сбросил железную бочку.
Расстроенный сном Алексей поднял команду и начал сбор для выполнения очередного задания. Он хотел воспользоваться утренней прохладой и уйти, уйти как можно дальше от этого мучительного и в то же время приятного видения, доставившего ему сердечную боль.
Спустя час караван шёл по извилистой тропе среди песчаных бугров и барханов. Впереди на лошади ехал Алексей и думал всё ту же думу: «Где она, судьба моя? А вдруг эта девушка в ситцевом сарафане, с большими серыми глазами и есть та, образ которой я создал в своём воображении и искал повсюду? Как же она похожа на неё! Похожа! Так зачем же тогда я бегу от неё? Зачем же бегу от своего счастья? Даже не простился с нею, не посмотрел на прощанье в её умные, прекрасные глаза?»
Он долго ехал молча, вдруг остановился, повернул лошадь, попросил ждать его здесь, а сам галопом поскакал обратно. Удивлённая команда смотрела на своего начальника, ничего не понимая, а погонщик сказал:
— Наша начальник своя голова потерял. Лошади могила делает.
— Что-то, наверное, забыл в доме этой красивой девушки, — высказывали предположения другие. А Алексей уже скрылся в облаке поднятой лошадью пыли.
Таня стояла на пороге дома и с тревогой смотрела, как Алексей дрожащими руками привязывал поводья к железной трубе, вбитой в песок возле дома. Привязать поводья ему так и не удалось. Тогда встревоженная девушка пошла к нему навстречу, такая милая и нежная, какой он видел её во сне. Алексей бросил поводья на шею лошади, взял руки девушки в свои, прижал к своей груди и поцеловал их. Девственное благоухание её тела опьяняло Алексея.
— До свидания, — сказал он и поцеловал девушку в губы. И никакие громы и молнии не могли помешать, ему целовать её строгую, милую, недосягаемую. — Я вернусь! — выкрикнул Алексей, садясь на лошадь. Таня не успела сказать и слова, как он был в седле и с места пустил лошадь во всю её прыть, перемахнул через оглобли телеги и ушёл в бескрайную даль, ныряя, как в бездну, за барханы, то внезапно появляясь.
— Сумасшедший! — вырвалось у Тани восклицание. Она не обиделась на Алексея, а даже радость какая-то охватила её. Поднявшись на бархан, она с волнением смотрела, как всё уменьшается облако пыли, скрывающее всадника, пока оно совсем не исчезло.
Ветер ласкал её лицо, шею, играл локонами волос и сарафаном, а она, счастливая и гордая, смотрела вслед тому, кто увёз её покой, кому она не успела сказать хорошие, нежные слова, которые берегла для того, кто покорит её сердце. Сейчас ей казалось, что берегла их для него, что он, Алёша, и есть тот, кого ждала, о ком мечтала. Она верила, что, выполнив свою работу, он непременно приедет к ней. Так думали оба они, хотя и не сказали друг другу самое главное слово — люблю.
«Я буду ждать, — шептали её уста, — и ты приедешь».
«Она будет ждать, и я приеду», — стучало сердце Алексея, а проворные ноги выносливой степной лошадёнки уносили его всё дальше и дальше от любимой.
Глава вторая
СЕДОЙ МАЛЬЧИК
(О своём детстве Алексей рассказал Тане)
— Товарищ майор, разрешите обратиться.
— Слушаю вас, товарищ лейтенант, — ответил начальник отделения майор Фёдоров.
— Разрешите мне съездить в противочумный отряд в Кунь-Ту.
— Причину поездки можете назвать?
— Это личный вопрос, товарищ майор.
Майор внимательно посмотрел на смутившегося Алексея и понял. В отделении шла молва, что начальником этого отряда является очень симпатичная сероглазая девушка. Влюбился парень. Но до Кунь-Ту более сотни километров, а машины все загружены — завтра ехать на станцию Александров Гай для погрузки в эшелон.
— Не на чем ехать, лейтенант, сам знаешь — все машины загруженные стоят.
— А вы дайте ваш ГАЗ-69, пожалуйста.
— Ну, ты даёшь, лейтенант, она мне самому в любую минуту может потребоваться.
— Извините, товарищ майор. Разрешите идти? — Сказал Седых и вышел.
Лейтенант вышел, а у майора на сердце тревога. Может быть, у парня судьба решается, а я его… Совесть замучает потом. Нет, надо что-то делать.
— Коля! — позвал майор своего водителя.
— Я здесь, товарищ майор, — отозвался Коля, появляясь в помещении.
— Срочно найди лейтенанта Седых и ко мне, — приказал майор.
— У вас всего 20 часов времени, сейчас — 16, завтра в 12 часов, не позже, вы должны быть здесь. Берите мою машину и решайте свои проблемы, — сказал майор прибывшему лейтенанту.
— Спасибо, товарищ майор, — ответил Алексей и быстро вышел вместе с водителем.
Услышав работу двигателя автомобиля, Таня выбежала из дома. Она ждала и на каждый такой звук выбегала встречать Его. Но Его всё не было. И вот, Он приехал! Они бросились в объятия друг друга и стояли так молча в объятиях, как единое целое. Наконец Таня сказала: «Что же мы стоим на холоде, идёмте в дом».
Они проговорили всю ночь. Хотелось как можно больше узнать друг о друге, поделиться впечатлениями о работе, о природе данного района.
— Мне нравится ваша суровая природа, — сказал Алексей. — Не знаю почему, не могу пока объяснить. Может быть потому, что встретил здесь тебя?
— Это, наверное, так. — То место, где к тебе пришла любовь, всегда прекрасно. Я, Алёша, хочу тебя спросить, почему у тебя седые волосы?
Алексей ответил не сразу. Он долго сидел, изменившись в лице, что-то решал, обдумывал, потом сказал:
— Мне тяжело об этом говорить, Танечка, но раз ты спросила, я расскажу. Это произошло во время войны в оккупированной немцами Белоруссии…
Короткий ответ Алексея Тане мы не будем здесь приводить, а расскажем о тех событиях подробно, основываясь на известных нам фактах.
1
Пятилетний Вовка и двенадцатилетняя Надя делились впечатлениями прошедшего дня и планами на предстоящий много обещающий выходной.
— У Лёшки был крючок, — по секрету сообщил Вовка сестре.
— Ну и что? — безразличным тоном отозвалась Надя.
— На этот крючок Лёшка поймал петуха своего дедушки, которого все петухи боялись. Бабка Колькина его боялась, во! Дедушка достал крючок из петуха и сказал Лёшке выбросить крючок на помойку. — Вовка помолчал немного и заговорщическим тоном обратился к Наде, — Надь, а ты тайну никому не скажешь?
— Какую ещё тайну?
— А что Лёшка крючок не выбросил, а отдал его мне. Я поймаю на него рыбку и буду рыбак. А Лёшка теперь петухак — он петуха поймал.
— Ха-ха-ха! Петухак! — Расхохоталась Надя и начала издеваться над Вовкой. И где ты такое слово нашёл — петухак, и где ты рыбку поймаешь, и удочки у тебя нет, и никто тебя на рыбалку не возьмёт, и ты не рыбак, а просто Вовка-так.
— Меня папа завтра возьмёт, он обещал. Он всегда правду говорит. Папа сказал, что и он поймает, и я поймаю, — залепетал Вовка, скривив от обиды губы. — И ещё сказал, только это тайна.
— Везде у тебя тайны, Вовка. Что же он ещё тебе сказал, Вовочка? — Заметив обиду брата, ласково спросила Надя.
— Мама и папа завтра поедут на речку на целый день и меня возьмут, и тебя возьмут, если хочешь. И удочки возьмут, и всё, что надо. Я уже два червяка нашёл и три мухи поймал. Они в твоей стекляшке, что в шкафу…
— В пробирке? Да ты с ума сошёл, Вовка! — закричала Надя и бросилась к своему школьному уголку, так называла она свой столик и этажерку с книгами. Сейчас она забыла обо всём. Забыла, что завтра пионеры всей дружиной пойдут в поход за пять километров от посёлка. Там, на речке, есть остров, а на острове «таинственная» пещера, которую они должны будут обследовать. Забыла, что там они будут ловить рыбу, варить уху и всей дружиной купаться, плавать, играть и петь песни. Всё это померкло и забылось перед лицом свершившейся беды: Вовка выпустил из пробирки редчайший экземпляр гусеницы, которую Надя вчера утром нашла на огороде. Ей очень хотелось узнать, какая бабочка получится из этой бархатной красавицы.
Вовка, заложив пальцы левой руки в рот, (он забыл, что это делать неприлично) стоял на пороге и виновато смотрел на Надю, искавшую пробирку на средней полке этажерки.
— Она внизу, — подал он робкий голос и хлюпнул носом.
Надя нащупала пробирку, вытащила её и ужаснулась. В пробирке были два куска тощего дождевого червяка и три придушенные мухи. Никакой гусеницы там не было. Лицо Нади было страшно в гневе, так, по крайней мере, казалось Вовке. По щекам Нади текли слёзы. Вовка разревелся и бросился к Наде.
— Твоя козявка в коробке от спичек сидит, и не плачь, мне их нисколечко не жалко! Мама говорила, что мух надо убивать, — ревел Вовка, — хочешь, я тебе крючок отдам?
Но Надя не слушала его причитаний, она искала спичечный коробок. В нём, как ни в чём не бывало, сидела её прекрасная гусеница. Надя схватила Вовку за голову, поцеловала его заплаканные глаза и закружилась с ним по комнате. Вовка не мог понять, что произошло с сестрой.
2
В эту ночь, засыпая, думали они о прекрасном, счастливом и весёлом завтрашнем дне. Вовка о том, как он будет тащить первую пойманную рыбку, Надя о том, как завтра пионерская дружина с пионервожатой, всеми любимой Галиной Фёдоровной, проведут день в интересном походе. Тысячи, миллионы детей засыпали в эту ночь с мечтой о прекрасном завтрашнем дне. С мечтами о счастье засыпали матери и отцы, влюблённые расставались с мыслью о счастливой завтрашней встрече. Мир жил, дышал любовью, счастьем, радостью. А на западе у самых границ нашей мирной страны в этот момент притаилось злое чудовище готовое одним своим движением, вздохом прервать мирный сон этих невинных людей, их счастливые мечты и уничтожить счастье их завтрашнего дня. Чудовище, несущее смерть, страх, издевательство, насилие, слёзы и опустошение уже расправляло свои хищные щупальца.
Вовка проснулся рано. Он боялся проспать первую свою рыбалку и быстро поднялся. Родители о чём-то тихо переговаривались, мама что-то клала в сумку, папа брился. Надя сидела возле папы, насупившись. Вова решил, что собираются на рыбалку, а Надю не берут. Вовка побежал за своими червяками, но остановился и спросил:
— Мама, а дождь не пойдёт сегодня? Слышишь, гром гремит?
— Нет, сынок, дождя не будет. Это не гром гремит, это фашисты стреляют.
— А зачем они стреляют?
Мать не ответила. Она и сама не знает, зачем они стреляют, и что им надо от нашего народа. Не дождавшись ответа, Вова обратился к отцу.
— Пап, а пап, а на речку скоро пойдём?
— Нет, сынок, не пойдём. Теперь уже не скоро пойдём, — ответил отец.
— Папа пойдёт бить фашистов, которые стреляют, — с ноткой тоски в голосе, сказала Надя.
Через полчаса папа уходил. Он поцеловал Вову, Надю, маму. На глазах у него блеснула слеза. Вовке тоже захотелось плакать, но Надя не плакала, и ему было стыдно расплакаться первым.
— О нас не беспокойся, детей я сберегу, — сказала мама и заплакала. Тут уж Вовка не сдержался и заплакал. Как обычно молча, плакала Надя, слёзы катились по её щекам вдоль вздёрнутого носика.
— Крепче бей их, папочка, — говорила Надя, а слезинки ползли прямо в её ротик.
— Чтобы не стрелялись, — добавил Вовка и обхватил папу за ноги своими маленькими ручонками.
Так закончилось их мирное счастливое детство.
3
На оккупированных территориях фашисты насаждали «новый порядок». Сегодня в селе, где жили наши герои, фашисты сгоняли всех жителей на площадь у школы. Татьяна Ивановна, мать Нади и Вовы, закрыла детей в доме на замок — не хотела она, чтобы дети её смотрели, как каратели будут вешать их любимую пионервожатую. Это решение тоже было небезопасным.
На площади было полно народа. С трёх сторон на людей смотрела своим чёрным глазом смерть — стволы пулемётов. На виселице приготовлено три петли. В переднем ряду стоят Алёшка с дедушкой. Рядом с Алёшкой его дружок Колька. Под конвоем ведут Галю и двух незнакомых парней. На груди у них доски с надписью — «партизан-коммунист». У виселицы Галя пытается что-то сказать: «Товарищи», — слышен её голос, но один из палачей сшивает её губы. Алые капли крови капают на обнажённую девичью грудь, истерзанную и обезображенную пытками. Партизан ставят на скамейку. У парней тоже зашиты рты. Вдруг раздаётся страшный, но Галин голос: «Скоро будут вешать их!». Палачи выбили скамейку из-под ног партизан. Красные от крови лицо, шея и грудь Гали были знаменем ненависти к извергам.
— Гады! — вырвался крик из толпы. Один из палачей обернулся на голос и несколько раз выстрелил из пистолета в толпу. Пули попали Алешкиному дедушке в грудь и Кольке в голову.
Трупы казнённых и убитых сельчан убирать запретили. Алёшка сидел возле дедушки весь остаток дня и часть ночи. Ночью бабушка и Татьяна Ивановна унесли тело дедушки в дом. Алёшку Татьяна Ивановна увела к себе, он весь пылал и бредил. Утром каратели искали исчезнувшие трупы. Тело дедушки нашли. Дедушкин дом и бабушку в нём подожгли. Надя и Вова видели, как бабка пыталась вылезти из дома через окно, но в неё выстрелил немец из автомата. Она так и осталась в окне горящего дома. По стене текла кровь. Надя дрожала всем телом. Слёз уже не было, они оставались внутри, превращаясь в ненависть. Вова тоже не плакал и, прижавшись к сестре, дрожал вместе с ней. Мама хлопотала у постели Лёши, а он в бреду звал Галину Фёдоровну и дедушку.
— А папа убьёт его, да? — спрашивал Вова у Нади, показывая на немца, стрелявшего в Алёшкину бабушку. Надя молчала.
Алёша поправлялся медленно. Говорил плохо, почти не мог ходить. На его двенадцатилетней головке появились седые волосы. Татьяна Ивановна заботилась о своих детях и о Лёше. Она оставила его жить у себя, так как у него никого из родных не осталось. Сберечь детей её главная задача. Дети теперь не играли в те весёлые детские игры, присущие их возрасту. Они играли в партизан, «убивали» фашистов, полицаев. Их детские личики были строги и суровы, нервы напряжены. Каждую минуту могла создаться трагическая ситуация, к восприятию которой нужно быть готовым. В соседнем селе немцы изнасиловали девушку и ножами изуродовали её тело. В другом селе немецкий офицер садист застрелил старика, который топил печь в доме, где этот изверг жил. Самым невероятным издевательствам и оскорблениям подвергался народ на оккупированных территориях. Народ мстил за поругание. Партизанские отряды давали почувствовать оккупантам, в какой стране они находятся — в стране непокорённых, свободолюбивых людей. Не имея возможности уничтожить партизан, фашисты мстили народу. Расстреливали, вешали, пытали, сжигали целые деревни вместе с жителями. Но, несмотря на все ужасы «нового порядка», число уничтоженных фашистов росло.
4
Прошло два года кошмарной жизни при «новом порядке». Дети подросли. Татьяна Ивановна выбивалась из сил, стараясь их сохранить. Дети помогали матери, чем могли. Наде и Лёше уже по четырнадцать лет. Подрос и Вовка. Ему пора в школу, но школ в «новом порядке» было не положено — зачем учить грамоте будущих рабов? Татьяна Ивановна, Надя и Лёша были связными партизан, вносили свою посильную лепту в борьбу с захватчиками.
Здоровье Лёши к этому времени наладилось. Он подружился с Надей и любил её за то, что она не ныла, не плакала, а если и случалось такое, то плакала молча, только слёзы катились из глаз, но даже губы не дрожали. Любил её, как сестру. Надя на протяжении трёхмесячной его болезни не отходила от него, как сестра милосердия и санитарка ухаживала за ним. Лёша постоянно спрашивал, что случилось с дедушкой и бабушкой. Надя в ответ только молча плакала. Потом, когда он немного окреп, Надя рассказала ему всё, что произошло с его родными. Лёша два дня ничего не ел и ни с кем не разговаривал. Потом сказал, что у него никого из родных не осталось, он один. Из глаз текли слёзы. Надя сказала ему, что у него теперь есть она и её мама. Теперь он её брат, а её мама теперь и его мама. Она обняла его и сказала, что будет любить его больше чем его родные. Надя тяжело переживала смерть Лёшиных бабушки и дедушки, его дружка Кольки и пионервожатой Гали. Но больше всех она жалела Лёшу, этого седого мальчика, как называла его мама. Надя вытерла Лёше слёзы, поцеловала его, как делала это с Вовкой, когда тот ревел, принесла два стакана молока и вместе они поели. Лёша — первый раз за последние два дня. С этого дня они всегда вместе. Шло время, дружба росла, появились общие интересы — помощь матери и партизанам.
Сегодня Лёша ушёл на связь с партизанами. Вовка играл на улице со сверстниками. Надя и мама вязали тёплые носки партизанам. Крики и шум на улице привлекли внимание Татьяны Ивановны.
— Где Вовка? — спросила женщина и бросилась на улицу. В сенях она столкнулась с немцами. Послышался шум борьбы, крики. В открытую дверь Надя видела, как мать вырывается из рук немцев. Платье на ней было разорвано, лицо в крови. Двое извергов рвали на ней остатки одежды. «Мама!» — закричала девочка и бросилась к маме. Но противная рука пьяного верзилы схватила её за косички и потащила назад в комнату.
— О! зеер гут метхен, — рычал изверг и бросил девочку на кровать. Надя кричала, кусалась, царапалась, но две пары грубых рук насильников сломали нежное тело девочки подростка.
Когда Вовка пришёл с улицы домой, фашистов уже не было. В сенях полулежала на окне вверх лицом мать. Косы её были привязаны к верхней крестовине оконной рамы, руки связаны за спиной. Висящая на волосах женщина звала дочь. Порванные одежды не прикрывали её осквернённое тело.
— Мама! — в ужасе закричал мальчик и бросился к ней. — Мама, что с тобой? Мама!
— Вовочка, сыночек мой, ты жив, — загробным голосом говорила мать. — Помоги мне, сынок. Возьми нож и обрежь волосы.
Вова взял нож, взобрался на подоконник и стал перерезать волосы.
— А где Надя? — спросила мама.
— Надя лежит на кровати, — сказал Вова роковые слова. Недорезанные волосы оборвались. Мама без сознания упала на пол, увлекая за собой Вову. Падая, мальчик ударился затылком о двухпудовую гирю, с которой его папа выступал на соревнованиях во время спортивных праздников, и потерял сознание.
Когда Алёша вернулся из лесу, в коридоре он увидел Татьяну Ивановну. Она сидела на полу, склонившись над Вовой. Периодически из её груди вырывались рыдания. У Вовы у рта запёкшаяся кровь. Лёша развязал руки женщины, подал ей воды, перенёс Вову в комнату и положил на диван. Вова был мёртв. Вслед за ним вошла и Татьяна Ивановна, она села возле тела сына и молча смотрела в его открытые мёртвые глаза.
— Я не уберегла тебя, сынок, — сказала она и упала на тело мальчика. Спина её вздрагивала. Она рыдала.
— Пи-и-ть, — еле слышно просила Надя. Она лежала на кровати. Одна нога свисала на пол. Истерзанное тело уже не кровоточило, ноги и руки были в крови. Лицо посинело и горело. Запёкшиеся губы опухли, и рот плохо открывался. Глаза горели огнём ненависти. Алёша удобней уложил девушку на кровати, укрыл её одеялом и подал воды, но пить Надя не могла. Тогда он напоил её из ложечки.
Пришла соседка тётя Поля. Помогла Алёше прибрать Вову, обмыть и перевязать Надю. Мама не могла ничего. Ей самой нужна была помощь. Ночью у Нади начался жар.
Вову похоронили.
Состояние мамы было тяжёлое. У неё был такой стресс, что она иногда не узнавала Лёшу. Она пыталась спасти Надю, но что она могла сделать? Наде становилось всё хуже и хуже. Через неделю Надя умерла от заражения крови.
Лёша плакал на груди у мамы, глядя на мёртвую любимую девочку. Мама (теперь это его мама) молча гладила его седую голову. Глаза её пылали бешеным огнём. Слёз, облегчающих тяжесть сердца, не было. Тридцатипятилетняя женщина, мать, потерявшая своих детей, и он, четырнадцатилетний седой мальчик, сидели у тела любимой ими девочки.
5
Прошло ещё шесть месяцев жизни в аду. Лёша берёг маму, заботился о ней, она любила его и боялась за его жизнь. Боялась потерять и этого последнего ребёнка, хотя и не родного, но такого близкого и дорогого. Положение и моральное состояние её было тяжёлым. В её теле развивался чужой ребёнок. Ребёнок убийцы её детей. Это терзало и мучило её. Иногда ею овладевало желание убить его в своей утробе, убить вместе с собой, уйти от позора с помощью смерти. И чем дальше развивался плод насилия, тем крепче становилось это решение. Жалко было только Лёшу.
— Лёша, уйди в партизаны и отомсти за всех, — сказала она как-то мальчику. Но Лёша отказался. Он не мог оставить её в таком тяжёлом физическом и моральном положении. Она не стала убеждать Лёшу. «Покончу с собой, — решила Татьяна Ивановна, — тогда он сам уйдёт к партизанам. Больше ему идти некуда. Он уже взрослый — пятнадцать лет, не пропадёт». Лёша заметил странное поведение матери, её осторожное оглядывание, частую забывчивость и стал осторожно следить за ней.
Ночь. Татьяна Ивановна слушает мерное дыхание спящего Лёши. В животе зашевелилось ненавистное дитя. Ровное, спокойное дыхание Лёши успокоило её. Осторожно поднявшись, женщина вытащила из подушки верёвку и пошла к столу. Сердце учащённо билось. Она тяжело взобралась на стол, нащупала в балке крюк, привязала к нему верёвку, сделала петлю и набросила на шею. «Прощай, Лёша сынок», — прошептала она и шагнула со стола…
Лёша сидел у постели матери и рассказывал о событиях последнего времени, о том, что партизаны пустили под откос три эшелона с фашистами и их техникой, что Красная Армия начала наступление с целью освобождения белоруской земли от оккупантов. Радостно блестели глаза Татьяны Ивановны. Она привлекла к себе Лёшу, поцеловала его седой висок и заплакала, заплакала от радости. Слышалась отдалённая артиллерийская канонада. Приближался день освобождения.
Сегодня Татьяна Ивановна впервые поднялась с постели после падения со стола вместе с предательским крюком. Перенесённые боли были мучительны. Ребёнок родился мёртвым. Татьяна Ивановна была без сознания и не видела его. Сейчас она лежала в постели и медленно восстанавливала силы. В животе не шевелилось ненавистное тело — дитя убийцы её детей.
Седой мальчик радовался весёлым искоркам в глазах матери. Канонада приближалась, а с ней и конец мучений людских.
«…не в ладу с холодной волей
кипяток сердечных струй…»
Сергей Есенин
Глава третья
ЗАПАХИ СЧАСТЬЯ
Когда Алексей приехал в Москву, первой его мыслью и первым его желанием было позвонить Ирине, разыскать её, поговорить с ней. Он вошёл в кабину телефона-автомата, опустил в аппарат пятнадцатикопеечную монету, снял трубку и стал ждать. Сердце вдруг заработало сильнее, и какое-то непонятное волнение овладело им. «Что это со мной? — удивился Алексей: — Почему я волнуюсь? Кто для меня Ирина? Невеста моего товарища и хорошая моя знакомая и только».
Иринин голос в трубке, такой знакомый и родной, заставил Алексея вздрогнуть и первые секунды он не знал, что сказать.
— Ира, это я, Алексей. Помнишь такого? Приехал сегодня утром.
— Правда?! Лёша, это ты? Как, какими судьбами? Надолго ли? Зайдёшь?
Казалось, поток Ирининых вопросов не иссякнет. Алексей не успевал отвечать. Но после вопроса — «Надолго ли?», он смог вклиниться в разговор и ответил, что приехал по делам службы на два дня и непременно хочет её видеть. Они договорились встретиться у метро Красные Ворота в шесть часов вечера.
— Встретимся и вместе пойдём ко мне, — на прощанье сказала Ирина.
До встречи с Ириной у Алексея оставалось ещё много времени, и он решил поискать Ирине подарок. Он ходил из одного магазина в другой и ничего не мог придумать. И когда уже времени не оставалось, купил духи «Белая сирень». Алексей вспомнил, что любимые цветы Иры — сирень. Но сейчас зима и сирени нет. Так пусть запах напомнит ей о любимых цветах.
Когда Алексей подходил к метро, с другой стороны уже шла навстречу ему своей энергичной походкой Ирина.
— Алёша, как я рада видеть тебя, ты не можешь себе представить, — сказала Ирина, когда они пожали друг другу руки.
— Я тоже очень рад нашей встрече, Ирочка. Сколько прошло времени, как мы закончили школу? Семь лет! И семь лет мы не виделись. Семь лет, Ирочка! Это же вечность!
— Да, семь лет это много. Ты, Витя, здорово возмужал.
— Все мы повзрослели, возмужали. Многие наши товарищи обзавелись семьями: жёны, мужья, детишки.
После этой фразы, игравший на лице Ирины румянец поблек, но Алексей не заметил этого. Ирина быстро овладела своими чувствами и, вздохнув, сказала:
— Да, многое изменилось, многое. Изменились и люди и их взаимоотношения. Расскажи, Алёша, как ты жил, где странствовал, всю ли землю обошёл, измерил, покрыл её картами? Я о тебе ничего не знаю.
Так, разговаривая, шли они по освещённым улицам города. Снежинки кружились в воздухе и плавно садились на плечи, волосы, ресницы и, приятно освежая лицо, таяли на щеках. Алексей рассказал, что работает в геодезической экспедиции, которая ведёт работы по развитию геодезических сетей в Казахстане, и прибыл сюда за новыми гравиметрами. От Ирины он узнал, что она работает в одном из московских институтов и сейчас трудится над кандидатской диссертацией.
Говорили о работе, а хотелось знать о жизни друг друга больше, во всех подробностях, как это было семь лет назад, когда Сергей, друг Алексея, был влюблён в Ирину. Они сильно любили друг друга. И как-то так случалось, что они оба, Сергей и Ирина, делились с ним своими чувствами проблемами, переживаниями. А он, (о, ирония судьбы!) сам был в те годы влюблён в Ирину. Любовь его была очень светлой и чистой для того, чтобы он мог ревновать. Нет, Алексей просто любовался и радовался их любовью, их счастьем. И только тогда, когда заставал Сергея и Иру целующимися, сердце его больно сжималось. Когда же после школы все разъехались в разные стороны, чувство это погасло, забылось. Никого нет теперь у Алексея. Танечка, единственная любовь его, ушла из жизни из-за большой любви к жизни других. Но не об этом речь сейчас.
Заговорили о Сергее. Он окончил геологический институт и работает где-то в Средней Азии. И вот сейчас, как в те далёкие школьные годы, на правах старого друга, Алексей спросил у Ирины:
— Ира, а как у вас с Сергеем?
Ира ответила не сразу. Алексею даже показалось, что вопрос его нетактичен, хотя и на правах старого друга.
— Никак, — сказала она, наконец, — он женился и, кажется, счастлив.
Алексей был озадачен таким ответом, он этого не знал.
— Не может быть! — вырвалось у него.
— В самом деле, Лёша. Да этого и надо было ожидать, — сказала Ира и, немного помолчав, с иронией сказала, — вот тебе и единственная, сильная, неповторимая, вечная любовь.
Слово любовь она произнесла с какой-то горечью и разочарованием. На этом разговор и прекратился, так как они подошли к дому, в котором жила Ирина. Она открыла дверь и провела Алексея в свою комнату.
— Вот здесь я и живу. Располагайся и чувствуй себя как дома, а я — на кухню. Приготовлю что-нибудь нам на ужин.
Алексей остался один в маленькой чистой скромно обставленной комнате. Посредине стоял небольшой столик, покрытый белоснежной скатертью, по углам которой были вышиты розы. У одной стены стоял диван, и впритык к нему под прямым углом у другой стены стояла кровать. У окна — туалетный столик. У двери шкаф, у стола два стула. Вот и всё. Больше в этой комнате ничего и не поставишь, да и нужно ли.
Оставшись один, Алексей задумался над последними словами Ирины, сказанными ею на улице: «Вот тебе и единственная, сильная, вечная, неповторимая любовь». Так ещё совсем юные утверждали они, собираясь вместе — он, Ира и Сергей. «Любить можно только однажды, один единственный раз и на всю жизнь», — говорил тогда Сергей. Ира вторила ему, что любовь должна быть единственной и вечной. Алексей был полностью с ними согласен. Почему же в жизни всё оказывается иначе? Вот они, Сергей и Ирина, (такая была прекрасная пара!) они так любили друг друга, и, пожалуйста, — «он женился на другой и, кажется, счастлив». Кажется! Нам многое кажется, а мы говорим себе, что убеждены в этом. Вот и он, Алексей, был убеждён, что любить можно только однажды. Не иллюзия ли это? Не самообман ли?
Алексей сидел в глубокой задумчивости, разбирался в своих убеждениях и сомнениях. Ирина ходила из комнаты на кухню и обратно. Что-то шипело и вкусно пахло. Алексей впервые видел Иру хозяйкой дома. Ему, привыкшему ко всем неудобствам полевой жизни, особенно было приятно видеть, как молодая хозяйка что-то готовит, суетится, заботится о нём. Приятно видеть, как для тебя стараются. Алексей смотрел на Ирину и любовался ею. «Какая она хорошая и красивая. Глаза, особенно глаза, такие голубые и бездонные, смотришь в них как в бездонный омут, и смотрят они так нежно и приветливо. А у Тани были огромные серые и печальные при последней нашей встрече. Нет, нет, об этом лучше не думать, не вспоминать…». «За этот взгляд глубокий, ласковый и строгий люблю тебя, Ирина, я», пронеслись в памяти слова, сказанные Сергеем. «А за что я любил Ирину?» — Спросил самого себя Алексей. — Но разве можно ответить на такой вопрос? Любил за то, что она есть на этом свете. А может быть, и не любил, а просто нравилась? Где эта грань между этими понятиями?» А сейчас он любовался Ириной. «Она только повзрослела, но всё такая же нежная и милая, как в школьные годы», — делает заключение Алексей. При виде её он немного волнуется. Какой-то нежный трепет волной прокатывается по сердцу. Что это? Или ещё не совсем пропали те чувства, которые Алексей испытывал к Ирине в школьные годы, или это что-то новое? «Хорошо, что Ира ничего об этом не знает», — подумал Алексей и в этот момент почувствовал на себе чей-то взгляд. Поискав глазами того, кто мог бы за ним следить, Алексей заметил, что из зеркала смотрят на него глаза Ирины. Каким-то очень серьезным и взволнованным было её лицо, что придавало ей ещё больше прелести. Когда их взгляды встретились в зеркале (он был в комнате, она — в коридоре), Ирина быстро отвела взгляд и ушла на кухню.
Между тем ужин был готов.
Когда стол был накрыт, и Ирина села напротив Алексея и стала угощать, он ещё больше заволновался. Видя её прекрасные руки, её красивую шею с нежной бархатистой кожей он почувствовал, что не совсем погасло в нём прошлое чувство. Он ел с большим аппетитом, всё казалось вкусным. Но главным за ужином был разговор. Они вспоминали школьные годы, учителей, одноклассников. Потом Ирина сказала:
— У тебя, Лёша, хорошая память.
— Первый раз слышу. С чего ты взяла?
— Да, да. Ты не забыл, что я люблю сирень. Я очень рада твоему вниманию и с благодарностью принимаю твой подарок.
— Рад, что смог сделать тебе приятное. К сожалению это только запах, а не сами цветы. Сергей из Средней Азии привёз бы цветы. Там уже, наверное, весна.
— Не будем, Лёша, о нём, — сказала Ирина с какой-то горечью в голосе. — Не будем.
— Хорошо, Ира, не будем.
Минутную паузу прервал Алексей.
— Я тоже люблю сирень. Люблю сидеть в цветущих зарослях сирени! Когда её дурманящий аромат окутывает меня, тогда я представляю себя в каком-то волшебном мире. В эти минуты летаешь где-то далеко от земли и видишь только красоту жизни. Порой мне кажется, что я живу в мире запахов. Правда! Говорят, что такое бывает от звуков большой музыки у людей, которые её понимают. Мне не дано этого, но счастье дышать, вдыхать ароматы цветов, запахи степей, лесов, болот и песков — запахи земли мне дано!
— Это что-то новое, Лёша, в твоей «философии». Раньше я от тебя такого не слышала.
— Не новое, Ира, не новое. Просто я об этом никому не говорил. У меня и всякое чувство, состояние души, если можно так выразиться, ассоциируется с определённым запахом. Да, да, Ира, ты не смейся. Может быть это и смешно, но это так. Счастье, например, пахнет у меня аиром и полынью, одиночество — хризантемой. Почему? Не могу объяснить. А черёмухой пахнет холодная воля.
— Воля?! Лёша, ты начинаешь сходить с ума. А чем же пахнет работа, которую ты делаешь?
— Работа? Любимая работа, как и любимая женщина, пахнет счастьем, Ирочка.
— А у Сергея, счастье пахнет нефтью, — со вздохом произнесла Ирина и с нарочитым безразличием в голосе добавила, — а для меня, Лёша, любовь с сиренью пахнут счастьем.
Ночь. В комнате тихо. Свет уличного фонаря подает на стену у кровати, на которой спит Ирина. Алексей лежит на диване. Голова его покоится на подушке всего в полуметре от головы Ирины. Часы ритмично отстукивают секунды. Алексей не спит. Он не видит Иру, но думает о ней. Алексей слышит её дыхание, аромат сирени — любимые её духи — лёгкой аурой обнимает его. Тишина делает мысли и чувства ясными, чёткими. «Вот она, милая Ира, совсем рядом, я слышу её дыхание, вдыхаю аромат её волос, стоит протянуть руку и можно коснуться её шеи, лица, но не могу я это сделать. Не должен!» Алексей вздохнул и повернулся на другой бок.
Ирина тоже не спит. Она старается ровно дышать, притворяется спящей и прислушивается к дыханию Алексея. Что-то тревожит её и не даёт уснуть. Она хочет найти этому причину и не может. Сердце бьётся не ровно: то учащает свой бег, то замирает и тогда становится так хорошо, что от счастья хочется петь. Нет, с ней такого никогда не было. «А Лёша тоже не спит, — заключает Ира. — О чём он сейчас думает? Какие мысли бродят в его лохматой седой голове?.. Он хороший и честный… и сильный… Я люблю сильных людей. Сильных любят все. Мужчина должен быть сильным, в этом вся его красота. Это он мешает мне уснуть… Он. … Окликнуть его, что ли? Окликнуть и сказать, чтобы не мешал… Глупо и не смешно, … а если протянуть руку и потрогать его плечи? Эх, Ирка, что же это сегодня творится с тобой? А может это не я, а?.. Нет, это я… и как женщина имею право…, что? Право? … Да, имею право на счастье ощутить объятие Лёши…, почему Лёши? Просто мужчины, которого любишь… мужа…» Такие мысли бродили в голове Ирины, а сердце то проваливалось в какую-то бездну, и тогда туманилось сознание, то учащало свой бег, и тогда мысли становились яснее. «Неужели он спит? Окликнуть?.. Нет…, нет…» Ирина потянулась, закинула руки за голову, и сердце её зашлось от непреодолимого желания потрогать Алексея, потрогать, во что бы то ни стало.
Алексей мучился не меньше Ирины. Близость её не давала ему покоя, реанимировала давно угасшее чувство. Как он ни старался, он не мог отвлечься от мыслей об Ирине. Мысленно он уже обнимал её, чувствовал, как его руки сплелись с руками Иры, как на его груди лежит её голова. При этих мыслях Алексею стало нечем дышать. «Нет, такой ночлег — это мука, это издевательство». Он уже не боролся с собой, а полностью отдался чувству, и в мыслях обрушился на Ирину: «Вот она спокойно себе спит и не знает, что я уже изошёл силами и не могу больше находиться рядом с ней, не могу! Я должен её поцеловать, — вдруг пронеслось в его сознании. — Нет, не должен, это подло, низко, мерзко нарушать покой человека, давшего тебе ночлег. И, при том, нужен ей твой поцелуй? Алексей, опомнись!»
Страсть — это такое чувство, с которым трудно бороться. Да, и нужно ли? Нужно ли укрощать порывы чувства, стремление молодого сердца к радости, к счастью, к желанию познать женщину? Нужно ли, возможно ли? Мог ли Алексей ответить на эти вопросы?
«Дотронусь до её руки и сразу успокоюсь, — подумал он и тихо с замиранием сердца положил свою руку на руку Ирины. — Ира милая, если бы ты знала, что я уже второй час не могу уснуть из-за тебя, ты меня выгнала бы, да, Ира?» Последнее слово Алексей прошептал.
Когда Алексей коснулся руки Ирины и прошептал её имя, она снова провалилась в небытиё, в мир, не познанных ранее, ощущений. А когда вынырнула из омута чувств, как можно спокойней спросила:
— Ты что не спишь, Лёша?
— Не спится, Ирочка.
— Почему, Лёша?
— Не знаю…, нет, нет, знаю, но не должен это говорить. Ты ведь тоже не спала, да?
— Не спала, Лёша. Почему так — пришёл ты и украл мой сон. Зачем ты это сделал?
— Ирочка, прости меня. (Он ласково гладил её руку своей) Прости меня. Я не могу, я уйду. Ведь это низко и подло.
— Что, Лёша, подло? — Ирина повернулась к нему лицом. Он молчал. — Лёша, ты спи, не волнуйся. Я тоже буду спать. — И она переложила его руку на диван.
— Но я не могу, понимаешь, Ира, не могу спать. Я хочу поцеловать тебя! — вдруг сорвалось у него с языка. Он взял её руку и поцеловал её ладонь.
— Не надо…, не надо, Лёша, — еле слышно попросила Ирина. — Не надо…
— Прости меня, Ира, извини мой пошлый поступок.
— Я не обижаюсь, Лёша. Тебе трудно бороться с этим… Я знаю. Молчи. … Я знаю. Мне тоже нелегко. … Да, да, нелегко. Наверное, так всегда бывает, когда рядом мужчина и женщина, которым нравится запах сирени.
— Ира…
— Молчи, молчи, молчи. Я знаю, что ты сильный и добрый и не боюсь тебя, наоборот, мне нравится твой порыв чувства, твоя ласка…, я ведь женщина… и, как все мы, люблю ласку.
— Ирочка…
— Молчи, будем реалистами. Ведь я тебе нравлюсь, да? Не отвечай, не надо. Я по твоим глазам видела вечером. Ты мне тоже…, иначе, почему я не могу уснуть?
— Ирочка, милая, ты не знаешь какая ты умница. — Алексей уже сидел на диване и держал обе руки девушки в своих руках. — Ты откровенная, говоришь, как оно есть. А я ведь сказать это же боялся. Ира, я сяду возле тебя, можно?
— Садись, но будь смирным.
Алексей сел на край кровати. Обнажённые плечи и руки Ирины были рядом, но недосягаемо желанны. Он боялся сделать лишнее движение, чтобы не оскорбить чистоту и невинность этих рук и плеч.
— Ты, Леша, думаешь, что только тебя мучает страсть, что только тебе хочется обладать мною…, молчи, ничего не говори. Я знаю твои желания. Если так, то ты глубоко ошибаешься. Я тоже… (здесь Ирина замялась) пойми меня правильно…
После этих слов Алексей уже не мог владеть собой. Он склонился над Ириной и стал целовать её губы, шею, плечи. Она прижалась к нему, как сорванный ветром листок к дереву. Её руки обвили его шею, и они горячо и страстно поцеловались.
— Ну вот, — задыхаясь, шептала Ирина, — теперь ты доволен? Хватит, уходи.
Но Алексей после этого порыва чувства прильнул щекой к её груди и не слышал её шёпота.
— Ты меня задушишь так. Уходи же, медведь.
— Не могу, Ирочка милая, не могу, дорогая. — И он снова и снова покрывал её тело поцелуями. Ирина отодвинулась от него к стене, насколько это было возможно.
— Не надо, Лёша. Ложись на подушку и лежи спокойно.
Она положила голову на его грудь, обняла одной рукой за плечи и с упоением принимала его ласки. Алексей всё больше и больше увлекался возможностью ласкать и целовать девушку и, казалось, совсем потерял всякий контроль над собой. Потом неожиданно спросил:
— Почему ты, Ира, разрешила мне лечь к тебе? Ведь предел моих желаний тебе известен. Тебе не страшно, Ирочка?
— Два вопроса сразу. Почему разрешила? Ты своими поцелуями не дал мне закончить фразу: «пойми меня правильно», я ведь женщина и желаю мужской ласки не менее страстно, чем вы, мужчины, желаете ласкать нас, женщин. Страшно ли мне? Нет, не страшно…, с тобой не страшно, — отвечала Ирина, целуя его плечи. — Ты ведь друг мой…, я верю в твоё благоразумие, в силу твоей воли, которая пахнет черёмухой.
— Ирочка, родная…
— Молчи, Лёшка, если ты не уверен в себе, можешь уходить… Уходи же, уход…и…и…
— Ирочка. Счастье моё! — воскликнул Алексей, привлек её к себе и целовал её глаза, рот, волосы, руки. Она задыхалась от переполнявшего её чувства.
— Лёша, — шептала Ира, — я хочу почувствовать себя любимой. … Ты мой…, только не это! — вдруг испуганно воскликнула она.
— Нет, Ирочка, нет, — шептал опомнившейся Алексей, до боли сжав её в своих объятиях. — Ничего не случится, милая, ведь мы только друзья, да?
Ирина молчала, только вздрагивала какой-то лихорадочной дрожью и всё ближе и ближе льнула к нему. Её руки скользили по крепким мышцам его плеч, перебирались на спину, бёдра, ноги. Казалось, она ощупывает, осматривает что-то диковинное, ещё неведомое ей. Её нежным рукам он казался могучим, полным жизненной силы, страсти. Упругое, сдавленное усилием воли его тело, казалось, вот-вот взорвётся под давлением страсти, и тогда… Ирина страшилась этого «тогда» и невольно, инстинктивно ждала этого взрыва. «Какое счастье жить, — пронеслось в её голове, — жить в его объятиях!». Она неистово целовала этого сильного, близкого ей человека.
Точно в сказке Горького «Девушка и смерть» тело Ирины горело от поцелуев. А Алексей всё целовал и целовал её всю: целовал талию, целовал колени, целовал груди — упругие и нежные. И только тихий стон Ирины прервал поцелуй сосочка её груди.
— Ты что, Ира?
— Чувствительно очень. Лёша… милый… — И она ещё плотнее прижалась к нему желанному.
Они долго потом лежали молча, слившись воедино. Руки переплелись, ноги перепутались, и даже мысли, казалось, стали едиными. Упиваясь радостью общения и душами и телами, наслаждаясь поцелуями и ласками, они не стеснялись больше друг друга и не боялись самих себя. Уже начинало светать, когда они уснули во взаимных объятиях. Сколько длился их сон, трудно сказать, но когда Ирина проснулась, ей стало стыдно и страшно. Она попыталась высвободиться из рук Алексея, но это ей не удалось. От её движений Алексей проснулся. Они смотрели друг другу в глаза, и во взглядах было всё — и радость, и страх, и счастье, и стыд. У Ирины на глазах были слёзы.
— Лёша, милый, оказывается, ты меня любишь, — заговорила первой Ира. — Да, любишь, потому что понял меня и не обидел меня.
— Не плачь, глупая, слёзы не вытирай, я высушу их поцелуями, а люблю ли? Не знаю. Если то, что было с нами, зовётся любовью, то люблю. Я тебя, Ирочка, очень и очень уважаю. — Говорил Алексей, любуясь Ириной в утренних сумерках.
— Ты обогатил мои чувства прекрасными эмоциями, расширил понятия о счастье жизни, и отнял покой души.
Алексей молчал. Он внимательно смотрел на Ирину, её плечи, на волосы, на губы и глаза, которые только что осушал от слёз поцелуями, и думал: «Что это такое, в самом деле, любовь, разврат или неспособность человека бороться со страстью?» Видя его серьёзный взгляд, Ирина испугалась.
— Не смотри на меня так, Лёша. Отвернись, я оденусь. Подай халат и отвернись, ну?
— Какая ты красивая и обворожительная. А это следы поцелуев? — Алексей коснулся розового пятнышка на её груди. — Не больно?
— Ну, не смотри на меня так, Лёша, пожалуйста. Закрой же свои серые, умные глаза.
Алексей закрыл глаза, и Ирина выпрыгнула из кровати, стройная, розовая в лучах утреннего солнца, нежная и лёгкая, как воздух.
«Какие у неё красивые ноги и талия», — отметил Алексей про себя, посматривая на Ирину сквозь прикрытые ресницы, пока она, одеваясь, рассматривала в зеркале ожоги страсти на своём теле. Застёгивая на груди халат, она обернулась к Алексею:
— Возьми свои доспехи, храбрый воин, и убирайся к себе на диван. Или лучше, иди и умой свои бестыжие глаза. Ты зачем подсматривал, когда я одевалась?
Ирина бросилась на него с кулаками и начала колотить его по груди, а потом укусила за плечо:
— Вот тебе на память!
— Ирка! — воскликнул Алексей, привлёк к себе Ирину и поцеловал этот, кусавший его, рот, поцеловал, может быть, в последний раз. — Подсматривал, честно признаюсь, потому, что хотел видеть тебя всю, какая ты есть, ведь это единственный и может быть неповторимый случай, когда я мог видеть тебя обнажённой. А теперь отпусти меня, и я оденусь.
— Одевайся, Лёша, а я поставлю чай, — сказала она, и тень тоски пробежала по её лицу.
Пили чай.
Душистый, ароматный напиток напомнил Алексею его полевую жизнь. Там чай основа всего. Алексей так к нему привык, что не мог без чая жить ни одного дня.
— Ты сегодня уезжаешь? — спросила Ирина Алексея.
— Да, надо ехать, — ответил Алексей и, помолчав, добавил, — я отогрел у тебя свою душу, Ира. Два года она у меня застывшая, обледеневшая. Уезжать от тебя мне не хочется.
— Так не уезжай, оставайся. Мне с тобой хорошо, и тебе неплохо, раз душа твоя отогрелась. Лёша, ты мне ничего не говорил о душе твоей застывшей. Что случилось, скажи?
— Не надо, Ира, это неинтересно. Вот ты сказала, что тебе со мной хорошо, и мне хорошо тоже, это правда. Так что же это такое у нас? Любовь или баловство? Думаю и не могу понять. Слабость это наша или сила?
Ирина грустно смотрела на него и тоже думала о том же, что это любовь или только вспышка страсти? А Алексей продолжал:
— Что же это, Ира, как нам быть?
— Действительно, как нам быть?! — вдруг иронически спросила Ирина. — Действительно, что это такое? Любовь ли? Нет, не любовь! Потому что вы, ты и Сергей, любите свою геологию и геодезию, свои скважины и, как их там, гравиметры, больше, чем человека, больше чем. … Для человека у вас только страсть. Любовь для вас понятие недоступное.
— Но, Ира, …
— Молчи, Лёша, дай мне высказать свою мысль. Я не хочу делить любовь ни с кем и ни с чем. Я знаю, мне будет тяжело, когда ты уедешь, но ещё тяжелее жить без тебя годами, будучи твоей женой. Ты видел, ты знаешь теперь, какая я есть, почувствовал всю меня. Я тоже тебя теперь знаю. Я поняла, что без счастья постоянно быть вместе, без возможности постоянного обладания друг другом мы не сможем жить. Вот так-то, милый мой друг Алексей. Чай уже остыл. Давай, Лёша, горячего налью.
— Так поедем, Ира, со мной, и будем всегда вместе.
— Вот и ты, Лёша, то же самое говоришь, что и Сергей.
— Что именно, Ира, что?
— Да то, что никуда я поехать не могу. Вот в этом всё дело. Не могу, и не спрашивай почему. Я не могу туда, ты не можешь сюда. Не надо, Лёша. — Алексей привлёк Иру к себе и хотел поцеловать, но она властно его отстранила и с грустью сказала, — не надо, это нам только повредит.
Дальше пили чай молча. Алексею стало грустно и тоскливо от сознания того, что подобных ночей больше никогда не будет. Никогда! Кто-то другой, кого изберёт себе в спутники жизни эта прекрасная девушка, будет целовать её руки, губы, вдыхать аромат её духов, её тела. И Алексею так захотелось быстрее в необъятную ширь степей, туда, где пахнет полынью и кизячным дымом, где простор душе и телу, где не давят на тебя своей тяжестью городские стены, туда, где видны горизонты. Захотелось убежать от этого воскресшего из школьных лет чувства, пока оно ещё не окрепло, не превратилось в любовь. Убежать и не терзать душу Ирине. А вслух он сказал:
— Горизонты жизни, Ирочка, видны нам по-разному.
— Хватит об этом, Лёша. Мне не хочется отпускать тебя. Но ты уедешь вдыхать ароматы степей, туда, где видны твои горизонты. Сергей как-то сказал: «Мне нечем дышать в этом городе, здесь не видно моего горизонта». И ты уедешь, иначе ты не можешь, потому что так надо тебе, твоему горизонту. А я не представляю себе иной жизни, чем той, какой я живу. Я вижу свой горизонт и иду к нему. Давай, на этом закончим, и останемся друзьями.
Вместо эпилога
Поезд увозил Алексея от Москвы на восток. Колёса отстукивали, отсчитывали метры и километры, удаляющие его от Ирины, прекрасной девушки, женщины, способной дать мужчине радость жизни, но не ему. Что ждёт его там, куда он сейчас направляется? Очередное испытание в личной жизни? Не достаточно ли? В ранней юности умерла любившая его девочка Надя после изнасилования немецкими оккупантами. И он её любил чистой юношеской любовью. В 1955 году ушла из жизни Таня — девушка, которую он встретил в пустыне на своём профессиональном пути. Они не успели пожениться. Она уехала в одну дружественную нам страну на борьбу с эпидемией чумы. И там, спасая людей, погибла сама. Ирина? У неё свои горизонты, не совпадающие с его горизонтом. Она честно и открыто об этом сказала. Спасибо ей за это. А сердце болит. И вспомнил Алексей «Курсантскую балладу» в рукописном варианте ходившую среди курсантов в училище.
Курсантская баллада
Все мы наследники солдат,
Геройски павших в битвах славных.
На нас медали не горят,
Погоны наши не из главных.
Мы жизнь спартанскую ведём,
Мы мало спим зимой и летом,
Мы все, как братья, здесь живём
В шинели серые одеты.
А потому не каждый день
Мы в город можем вырываться,
И потому не каждый день
С друзьями можем мы встречаться.
А тот, кто носит макинтош
И галстук самый модный, яркий,
Кто жизнь привольную ведёт,
Гуляя вечерами в парке,
Тот может девушку домой
Вести хотя бы среди ночи.
А нам сигнал трубит «отбой»,
И просим извинить нас очень.
За то, что в этот поздний час
Мы проводить Вас не сумели
И, что не знаем, можно ль нас
Вам ожидать на той неделе.
Вот Вы не та, а сколько есть
Ещё Вам девушек не равных,
Которых нам не перечесть,
Они же презирают славных,
Погон курсантский и наш быт
За то, что мы живём сигналом,
За то, что галстук не висит,
За то, что к ним мы ходим мало,
За то, что серые шинели
Имеют слишком скучный вид,
За то, что целую неделю
Курсант в училище сидит.
Им лучше те, что из гражданки —
У них свободны день и ночь.
Ночью, днём иль спозаранку
Они гулять всегда не прочь.
На них и в будущем надежда,
Они не будут кочевать,
И их гражданская одежда
Родным не повод унывать.
А мы? Вот кончим, и просторы
Страны откроются для нас,
Приказ на север ли суровый,
Иль на Урал, иль на Кавказ.
Кому придётся за границу
Уехать, что бы там служить,
Кому на Дальний, чтоб лисицу
По выходным в капкан ловить.
А может, будут и такие,
Которых встретит Порт-Артур,
Других на юг в пески сухие,
А для иных в горах аул.
А, в общем, точно, как цыгане,
Мы будем вечно кочевать.
Все наши вещи в чемодане,
Шинель, походная кровать.
Но мы не будем одиноки
В суровой жизни кочевой,
Ведь есть такие, что глубоко
Поймут наш быт и не покой.
Они полюбят нас за верность
Отчизне — матери родной,
И за проявленную смелость
В суровой жизни боевой.
За то, что мы всегда готовы
За Родину и жизнь отдать,
За то, что мы всегда суровы,
Но не привыкли унывать.
Сумеют ждать они в разлуке,
Для нас любовь свою храня,
И места не давая скуке
Они дождутся того дня,
Когда, пройдя сквозь вихри стали,
Неся презрение к врагам,
Вернутся те, кого они ждали,
И радость предоставят нам.
Но будем вместе мы не долго,
Кто знает сколько — день иль два,
А там приказ и вновь в дорогу
Ведёт военная судьба.
Лишь треугольник запылённый
Им весть желанную несёт,
Он грохот боя отдалённый
В строках неясных принесёт.
Вот наша жизнь без украшений
Её не заменить другой.
Да мы и сами не хотели б
Сменить движенье на покой.
Конечно, стихи несовершенны, но отражают истинную картину жизни профессиональных военнослужащих. «Найдётся ли та, которая поймёт мой быт и не покой?», — думал Алексей, наблюдая из окна вагона за проносящимися мимо полями, лесами и деревнями.