Я занимался строительством геодезических пунктов в районе Кубинки, и ко мне должна была приехать жена с дочерью. На пару месяцев мне нужно было найти для них квартиру. Ближайшим населённым пунктом к моему месту работы была деревня Чеблоково. Туда я и направился. Одна жительница деревни посоветовала обратиться к бабе Алёне Безмозгловой. Потом говорит: нет, спрашивайте лучше Алёну Макаревич.
Так я и поступил.
– Фамилия наша Макаревичи, а у деда моего Безмозглов, – представилась бабка, к которой я пришёл проситься на квартиру.
– Что так? – удивился я.
– Да так, – говорит, – какая фамилия – такой и сам. (Это она про деда своего). Разве умный человек будет свою хату жечь? А он сжег, за что и просидел в тюрьме шесть лет. (И говорит об этом так легко, будто жечь свои хаты это в порядке вещей).
Так мы познакомились.
Конечно, ничего здесь достопримечательного, вроде и нет, чтобы об этом писать. Меня поразил оптимизм этой старой женщины, поразило то, с какой лёгкостью она выполняет все дела, сваливаемые на неё её родными, с какой светлой иронией она говорит о своей жизни. Давайте послушаем.
Но сначала несколько слов про мужа бабушки, деда Тимофея.
Дед говорить начинает, лишь когда выпьет:
– Я выпил немного – стакана два-три. Ты конечно, башка, учёный, и так и далее. Тебе где уж с нами. Мы тебя и уважаем, и боимся, и так и далее. (Потом ещё разную чепуху говорит). Я человек старый, тебя очень люблю (лезет целоваться), ну ты прости, слюни текут, и так и далее. Вот в таком духе его разговоры. В трезвом состоянии он в основном молчит. Может быть, стесняется своего пьяного поведения, если, конечно, помнит.
А вот бабушка Алёна, жена его, может говорить постоянно, без остановки, так же как и двигаться, и работать. И говорит, и говорит, и всё о новом, и что-то в это время делает. Послушаешь её, так другой раз кишки от смеха порвёшь. Она и властям советы даёт:
– Я бы все пенсии отменила. Зачем лодырей кормить? Он за угол хату перевернёт, потому что плохо работал, силы не растратил, а ему пенсию. За что? Умела бы писать, Хрущёву бы написала, чтобы не давали лодырям пенсию-то.
– А девкам за что платить? Она нагуляет себе ребёнка, а ей, бац, денежки. За что? Родила, дура, так сама и воспитывай.
Бабушка – труженица великая, поэтому, видимо, и осуждает лодырей. Весь день с утра, часов с пяти, и копошится, и копошится, и ни разу за день не присядет. И все к ней бегут и дочки, и внуки, и сын, и зять. Все.
– Бабушка, дай пять копеек.
– Мама, дай рубль (на выпивку, конечно).
– Мама, свари суп, мне сегодня некогда.
– Мама, дай чего поесть. Пришёл с работы, а пожрать нечего.
– Бабушка, у тебя есть пустые бутылки? Я пойду в магазин, сдам. (Деньги, естественно, у себя оставит).
Так без конца: бабушка, мама, бабушка….
– Бабушка, посмотри за нашим домом, а я пойду погуляю.
– Бабушка, иди к нам ночевать, я одна дома. Боюсь солдат.
И везде бабушка успевает, вертится, как заводная. А бабушке уже за семьдесят лет. И вертится, и говорит, не переставая, а иногда и частушку выкинет, вроде такой:
Как была я молода,
Ой, былая резва!
Я к монахам в монастырь
Через ограду лезла.
А говорит она так, вроде продолжает вчерашний разговор, или позавчерашний.
– Так вот, я и говорю, фамилия наша Макаревичи. Когда я ещё молодая была, послали меня как-то родители к Безмозгловым за деньгами. Говорят: пойдёшь, спросишь там, где Игнат Безмозглов живёт, и заберёшь у него три рубля. Да что я дура какая, говорю я им, людей обругивать? Вы хотите, чтоб меня в клеть на трое суток посадили за оскорбление человека? А потом судьба и мужика мне Безмозглова подбросила.
– Продала я как-то дачникам курицу на суп. Старая, правда, курица, яйца класть перестала, как и все женского полу, твари к размножению способность теряют. Ну, раз люди просят, почему не продать. Через несколько дней встречают они меня и говорят: бабушка Алёна, ты какую нам курицу продала? Пуд лапши сварили, а курица всё сырая. А я им отвечаю, я же вам говорила, что курица наваристая, так что ещё на полпуда лапши хватит. Вместе посмеялись и разошлись. А я думала, деньги за курицу назад потребуют.
– Однажды послал меня председатель колхоза, – рассказывает бабушка Алёна, – за овсом в Верею. Получить мне этот овёс нужно было у некоего Онучина. Приехала я в Верею да всё и перепутала. Ищу я этого Портянкина – найти не могу. У одного спрошу, у другого – не знают люди такого. Пошла я к начальнику заготзерно, показываю ему бумагу и спрашиваю, где мне этот овёс получить, никак найти не могу. Посмотрел он бумагу и говорит: «Да вот там, рядом с магазином он живёт. Через магазин и опустит он тебе этот овёс. Онучин его фамилия». Ба! Хватилась я за голову, а я Портянкина искала, полдня потеряла. Пошла я в тот дом, что мне показали. Прихожу, смотрю, что я уже там была, Портянкина искала. Спрашиваю: «Онучина мне где видеть можно?» «Да ты ведь у него самого Портянкина спрашивала», – отвечают. Стыдно мне стало и смешно. Пошла я к нему. Выдал он мне всё, что положено было, и говорит: «Я сразу понял, что ты меня ищешь, из Онучина в Портянкина меня переделала, и подумал – пусть поищет свою портянку». А я говорю: «Портянка-то, поди, лучше онучи». Все, кто был рядом, смеялись, а мне не до смеха было.
Набрался я как-то наглости и спросил у бабушки Алёны, как это получилось, что её дед хату свою спалил. И вот что она мне поведала:
– Сварила я как-то щи, да такие ароматные, аппетитные. Мой Безмозглый уже за столом с ложкой сидит, слюни глотает. Поставила я горшок со щами на стол, налила половником ему миску полную и только отвернулась, чтоб себе за миской идти, а он как заревёт и щей полную миску на голову мне вылил. Я развернулась, черпаком ему по башке врезала. Хороший половник был – жалко. Батька ещё мой делал. Он всю деревню ложками обеспечивал. Ладно, побегу я. Мне поросёнка у дочки нужно кормить, потом доскажу.
И убежала. Потом ещё какие-то дела делала, а вечером, подоив корову, молоко процеживает и говорит, вроде как разговор и не прерывала:
– Сломала я половник, что батька делал, жалко. А дед мой Матвей из-за этих ложек чуть бородой своей не поплатился. У нас все ложкарями были. Влюбилась в него, когда он ещё молодой был, ведьма деревенская. А он не на ней, а на моей бабке Авдотье женился. Затаила ведьма на него злобу ненавистную. Один год засуха сильная была. Решили молебен отслужить – просить у господа бога дождя. Собрался народ у церкви, а изба деда напротив стояла. Калитка в ограде, а на ней две ложки крест-накрест прибиты – знак, что ложкарь здесь живёт. Эта ведьма вцепилась когтями своими в бороду деда и орёт: «Вот он дьявол, антихрист! Это он калиткой своей дождю путь перекрыл, из ложек крест сложил! Ломайте калитку! И глаз у него один почернел уже. Дьявол о, дьявол!» А у деда глаза отроду разного цвета были. Все об этом знали. Тут батюшка с крестом вышел и давай на ведьму крестом махать, в лицо ей крест совать и говорить: «Изыдисатано, изыдисатано!» Так и спас деда от растерзания.
– Бабушка, а теперь расскажите, почему дедушка хату сжёг? – взмолилась дочь моя.
– Вот снесу молоко внукам, и расскажу, – и побежала. Пришла и как бы и не уходила, и рассказ не прерывала, продолжала:
– Почему? Потому? Бабы-дуры говорят, что это проклятие ведьмы той над родом нашим висит. Я в эту ерунду не верю. Так вот, хватил Тимофей с жадности вкусных горячих щей и обжёгся. Хорошо я уже спиной к нему стояла, иначе всё лицо мог обварить.
– Когда я сломала половник на голове Тимофея, стали мужики над ним подшучивать, шутки злые, на издевательства похожие, творить. Что не хозяин он в доме, что никакой у него власти нет, что скоро Алёна на нём будет в поле ездить корову доить. Это Сидор Козлов так над ним измывался. А Тимофей всё петушился, доказывал, что он хозяин и всё может. Был он конечно добрый и хозяйственный мужик. А однажды, выпивая с мужиками, ляпнул – захочу так и спалю свой дом, я хозяин, что хочу, то и делаю. А они ему: «Ну, это ты брось. Такое никто со своим домом не сделает», и продолжают пить. А Тимофей незаметно вышел. Потом слышат мужики крики на улице: «Пожар! Пожар! Хата Безмозгловых горит!» Слава Богу, праздник был – троицын день, люди на работу не ходили. Сбежались, соседние хаты отстояли. А Тимофей мой пьяный стоит, качается, вроде не в своём уме, и говорит: «Кто в доме хозяин? Я хозяин, сказал и сделал». А я как раз из поля вернулась с подойником – корову доила. А тут пожар – наша хата горит, а Сидор этот Тимофея за грудки схватил и орёт: «Ты чего, гад, наделал?» – побить собирается. «Не смей!» – заорала я и выплеснула молоко из подойника в лицо Сидору.
Замолчала бабушка Алёна. Голос её как-то ослаб. Я заметил, как изменилось её лицо, как она рукавом смахнула с лица слезу, а потом тихо сказала:
– Люди жестокие. И в тюрьме не ангелы с ним были. Теперь он такой, какой есть. Пойду-ка я кошек молоком покормлю. – И пошла слабая, опустошённая, еле переставляя ноги.
Мне после этих её слов стало не по себе. В её замечании о жестокости людей я почувствовал укор и в свой адрес. Зачем, зачем я расспрашивал её об этой семейной трагедии? Зачем касался этой никогда не заживающей раны? А она, бабушка Алёна, всеми силами пыталась забыть, отгородиться от всех этих душевных мук постоянным трудом, юмором и иронией, а я? Прости, бабушка Алёна Макаревич, прости мой идиотизм…
Люди, будьте более чуткими и внимательными к душевному состоянию окружающих вас людей.
Однажды вечером на завалинке у дома напротив сидели бабки возраста бабушки Алёны. Я спрашиваю у нашей бабки:
– Бабушка, почему вы никогда не посидите с соседками, а всё трудитесь и вертитесь, и некогда вам присесть?
– Они меня приглашают. Говорят: «Иди к нам, Алёна, посидим, побалакаем». А я им: «Да некогда мне». А они мне: «Тебе и умереть будет некогда». А я им: «Я туда не собираюсь. Я уже там побыла – скука там, делать там нечего, да и не кормят». Это я им на свой летаргический сон намекаю.
– Вы что, в летаргическом сне побывали? И как это случилось?
– Вот так и случилось. Уснула и всё тут. Наверное, устала от Тимофея своего. А он решил, что я умерла. Уже и гроб заказал, хоронить собрался, на кладбище место выбрал для могилы. От могилы спас меня фельдшер наш Кузьма Сергеич. Может и зря?
Что имела в виду бабушка Алёна под – этим «Может и зря»? Скорее всего, свою трудную, с тяжёлыми душевными муками жизнь.
«Может и зря?» Этим вопросом бабушки Алёны я и решил закончить этот рассказ. Кто может оценить, понять всю боль её души, ощутить всю тяжесть её судьбы? Никто! Своим непрерывным трудом, движением, иронией, она пытается заглушить боль, муки и терзание своей души.
Прости меня, бабушка Алёна, прости…
Ноябрь 2019 г. Ульяновск