И вот что удивительно: все речки имеют правый берег крутым, левый – пологим. Но жители обоих берегов хотят жить поближе к благам природы – воде. Причём хотеть предпочитают правобережники. И это обходится для них не то что неудачей, а просто катастрофой. Кто жил у реки, знает: левый берег пологий. По нему аккуратными рядами построены дома и домики. Почти все занесены в план городской застройки и имеют приусадебные участки в сотках. Есть у них сарайчики, гаражи и, извините, отхожие места, именуемые на флоте гальюнами. Правый же берег – падчерица природы. Он крутой, высокий и осыпается. Мало того – он ещё и сползает в реку и усеян помойками. Нет даже мало-мальских и заскорузлых «соточек»-участков. Разумеется – нету и планов застройки. Прилепил халупу наподобие ласточки-стрижа, вот и живи себе между небом и… помойкой. И это неизбежно: помоям и этим самым, то есть фекалиям следует стекать, падать, катиться до самого подножия берега.
Освещение крутизны в плане не подразумевалось и было более чем скромным. А чаще отсутствовало вовсе. Вечерами разгорались минискандалы между верхними жителями и их соседями внизу и теми, кто ещё ниже: «Ты куда, сволочь помои на моё бельё льёшь?! Я ж тебя, гада, завтра же подкопаю, скворец хренов!». Или: «Что, скотина. До гальюна лень дойти! Я т-те поссу, канализка поганая, перестань щас жа!!». И всё-таки жильцы-ласточки умудрялись расширять свои крохотные участки до обозримых, местами измеряемых в шагах. Туалеты, они же гальюны, крепили особым инженерным способом: на деревянных брусьях – лагах. Лаги первоначально были толстыми, но с годами подгнивали. Причём делали это самым подлым образом: во мраке, сырости и снизу. Сооружение типа «М» и «Ж» или сортир, крепилось консолеобразно, то есть на дальних оконечностях лаг. И, прямо скажем, напоминало ялтинское «Ласточкино гнездо» над морской пучиной. Пучину заменяли помойки и строения ярусом ниже. Неплановые жильцы стремились к подобию немецкого «лебенсраум», то бишь места под солнцем. Тырили по ночам трамвайные рельсы и вколачивали их, обозначая тем самым «лебенсраум» с подсыпкой землёй и золой от печек. Отвоеванную таким оккупантским методом земли следовало охранять. И от столба калитки до сортира-гальюна натягивалась проволока. На проволоке кольцо с цепью, а на цепи цепная собака. Порода не имела значения: абы лаяла. Днём пса приструнивали, цепляя кольцо за здоровенный штырь в боку сортира. Из дыры сортира наблюдались отдыхающие у самого берега речки.
Однажды на жиденьком песочке-суглинке отдыхали мы с приятелем. Почти у уха журчала вода. Чуть поодаль росла не очень буйная трава, подпитываемая невесть какими удобрениями от помоек и отхожих мест. Амбре было вполне сносным и компенсировалось щекотанием солнечных лучиков. Где-то орали коты и лаяли собаки. Но лето было в разгаре и недоставало лишь мороженного пломбир, да морса из клюквы.
Вдруг откуда-то сверху донёсся истошный крик приговорённого к аутодафе. Мы и рядом возлежащие полуподнялись на локтях. В лучах полуденного солнца кувыркалось нечто крупное. Рядом и исключительно синхронно по некой синусоиде мотался пёс на цепи. Крупное оказалось кувыркающимся по помойкам гальюном. В будке сортира кто-то орал благим матом. Мат приближался, обречённый рёв собаки – тоже. Гальюн, издав последнее «бяк- хрясь!», распахнулся. Изумляя отдыхающих прыщеватым задом, из сооружения выполз некто. Страдальца тут же увёз в речную даль подоспевший катер. В этот день больше никто не падал. Видно лаги были рассчитаны грамотней и долговечней.
Граждане, отдыхайте в специально отведённых местах! А ещё лучше – на левобережье!