Покажите мне героя, и я напишу вам трагедию.
Френсис С. Фицджеральд
***
Дядя Шура Хуртин завязал. Не пил он уже полгода. Как по пьяни перевернулся на мотоцикле – так и бросил. А раньше калдырил, ну и весёлый же мужик, радость, полные штаны. А сейчас сник. Полгода ходит, своей мрачностью людей смешит. В этот день он вёз свою дочку, тридцати шестилетнюю Марию, на большак. Ехал на своей задрипанной «копейке». С небес, застилая всю видимость, сыпался крупный снег. Бешеный ветер гонял по заснеженному асфальту позёмку. Проехав мимо пилорамы, он заметил в трёх метрах от неё беснующуюся свору собак. Посадив дочь на проходящий автобус, Хуртин возвращался той же дорогой. У пилорамы он остановился и вылез из машины. В его физиономию плевалась пурга. Он поднял воротник и двинулся по сугробам. Под валенками хрустел снег. От самой пилорамы проторена колёсами дорога, теперь её заносило снегом. Собаки лаяли друг на друга и суетились возле кровавой лужи, грызлись из-за кишок и коровьих будыляг. Хуртин плюнул, чертыхнулся и нараскоряку бросился к «копейке», сел за руль. Машина рванула с места. Его провожала злобным лаем небольшая дворняга – сука с большими сосцами.
***
Участковый Максим Борисов вместе с женой Светланой сидели на кухне за кухонным столом и ели пельмени в бульоне. Максим ещё и обильно поперчил себе.
Про него говорили, что он воевал в Чечне, застал вторую кампанию. Якобы его комиссовали по ранению. Родители у него умерли. Отца – дядю Пашу – убили где-то в райцентре в пьяной потасовке, говорят, его зарезали. А мать его – тётя Лиза – скончалась от поджелудочной в районной больнице. Бывает и такое. В селе остался только его дед по матери, дед Ваня. Шибко умный мужик. В село после Чечни Максим приехал с женой Светланой. Красивая девушка, многие по ней сохли, городская потому что. Ну, городская-то городская, а сельской доли не чуралась. Видать, любила она Максима, раз поехала с ним в эту глухомань. Поселились они в заброшенном отчем доме Борисова. Жили, порой скандалили, любили друг друга. Светлана была учительницей по истории и обществознанию. А он чинил закон правосудия среди сельчан. Пытался всеми силами наладить их жизнь. За это его многие недолюбливали, за спиной его сплетничали, говорили про него всякие гадости. Но были и те, кто его уважал, кто ценил его работу. Бывает и такое. Так и жили…
– …Не понимаю я этих детей, – призналась Света. – Элементарных вещей не знают…
– Да дегенераты они, – с набитым ртом промолвил Максим.
– Ну, зачем ты так? Они просто думать не хотят… Азамата знаешь?.. Мулдагалиев который.
– Знаю, тот ещо балбес. По-нашему – не бельмеса, а гонора, блин!.. Что ты, крутой, пальцы веером!..
– Футболистом хочет стать.
Максим хмыкнул и проглотил обваленный в сметане пельмень.
– Заявил мне, – сказала Света, – не нужна мне ваша история!.. Футбол он, мол, любит…
– Футбол им всем! Халявошники, блин! Вот они уже где, со своим футболом!.. Знаю я их футбол – разборки на пустом месте!.. Футболисты грёбаные!
Он сжевал очередной пельмень.
Тут постучали в сенную дверь, и вошёл Хуртин. Возбуждённый весь, в расхристанной дублёнке, валенки в снежных шарушках. В руках он стискивал рукавицы. Дохнуло зимней улицей. В верхней одёже, не разуваясь, Хуртин прошёл на кухню, пожал мокрой холодной рукой ладонь Борисову.
– Здоров, Максай.
– И тебе не хворать! – Борисов нахмурился. – Ты хотя б обмёлся, что ль!..
– Я быстра!..
Хуртин согнал с табуретки рыжего кота Кузьмича и сел. Кузьмич недовольно воззрился на мужика и удалился из кухни.
– Что случилось-то, дядь Шур? – спросил Борисов. – Пельмени будешь?
– Пермени?.. Некода пермени трескать… Нашлось…
– Чего нашлось-то?.. – Борисов подозрительно сощурил правый глаз.
– Там, у пилорамы… – Хуртин махнул рукой в неопределённую сторону. – Я Машку на большак вёз… Во-от… – Мужик тяжело сглотнул. – Гляжу, у пилорамы собак – тьма-тьмуща!.. Охренеть прост!.. Машку на автобус проводил, обратно еду… Проезжаю. Дай, думаю, остановлюсь, гляну, чё там такое?.. Остановился!.. Вижу – едрит твою!.. На снегу кровищааа… Во-от! – Кашлянул в кулак. – Крове много… Видать, долго маялись… До кишок разделали… А я тут вспомнил…Сёдня ночью-то вить у Мишки Шишкина телка увели! Вот те и на!..
Борисов озадачился.
– Блин! Как у Шишкина?! Ты что сразу не сказал?!
– Вот щас говорю…
– Звездец какой-то! – Борисов сурово глянул на жену, нервно пожевал нижнюю губу. А потом повернулся к Хуртину. – У него же алабай!
– А я те вот чё скажу – молчал евонный алабай! Псина щас какая-то не такая!.. Дристуна даёт – и молчок!..
– И Мишка у меня сегодня чёй-то не был…
– А зачем? Смысл какой? Я ёму сказал, он тудый-т и свистнул!..
– Ну на хрена ты ему сказал?!
– Ну сказал и сказал… Его ж телёнок… А чё, не нада было?..
Борисов раздражённо до красноты потёр ладонями своё лицо.
– Блин! Ну что вы все какие, а?!
– Какие?..
– Такие!.. Мозги включать надо!.. А вы!.. Селяне!..
Хуртин тупо посмотрел на участкового. Он явно хотел оправдаться, но не стал.
– Ну чё – ехаем?.. Я за тобой-то и приехал. Я токмо машину у Шишканихи оставил. К вам хрен пробьёшься!
– Правильно! Янкин, чать, опять загулял!.. На моей поедем!..
Максим, не доев пельмени, отправился в спальную комнату одеваться в форму.
***
На улице валил редкий снег. Пурга смолкла. Мишка Шишкин курил самокрутку с махоркой, сидел на корточках и наблюдал за дракой трёх собак. Другие, нажравшись, давно уж разбрелись. Когда Борисов и Хуртин вылезли из «бобика», Шишкин встал и полуобернулся к ним, продолжая смолить.
Мужики пожали друг другу руки.
– Ну – твово? – спросил Хуртин.
– Мово. – Шишкин удручённо сплюнул.
– Что ж ты, Мишаня, мне не заявил? – устало поинтересовался Борисов.
– А на кой?..
– Сколько раз твердить, как что криминальное – ко мне!
– А на кой?.. Не вижу смысла…
– Ничего вы никогда не видите!..
Испытывая раздражение к равнодушному Шишкину, Борисов двинулся к запёкшейся, занесённой снегом кровавой луже. Любопытный Хуртин поплёлся за ним. Шишкин остался стоять на месте.
Увидев людей, собаки заткнулись и зарычали. Будыляг уже не было, утащили, осталась только растерзанная требуха, от которой воняло помётом.
– Пшли отсюда!! – прикрикнул на собак Борисов.
Собаки, пригнув морды к земле, злобно оскалили зубы и залаяли.
– А ну пшли, сказал! – Борисов бросался в них небольшими застывшими снежными комками.
Ком попал в бок одной из псин. Она заскулила. Дворняги разбежались в стороны, но продолжали тявкать на людей издалека. Не обращая внимания на их истерику, Борисов прошёлся вокруг кровавого пятна, потом присел на корточки.
– Максимк! – вдруг позвал его Хуртин.
– Ну?
– Мне кажетца…Ошибатца я точно не могу… Но я точно хочу сказать те, наводит кто-та!..
Борисов посмотрел на мужика, промолчал, плюнул в сторону и пошёл обратно с озабоченным одной мыслью лицом.
***
Кабинет участкового, словно дряхлый старик, находился на первом этаже в заброшенном неотапливаемом здании правления. Борисов побыл на рабочем месте до пяти часов, укутавшись в бушлат. В кабинете развалился в наглой позе лютый холод, что пар шёл изо рта участкового.
Борисов сидел, думал, курил сигареты, что-то записывал шариковой ручкой в свой измочаленный блокнот. Дело о похищении скотины было неслучайным. «Чёрные мясники» просто так не наведываются с бухты-барахты. Дядя Шура Хуртин оказался прав, когда заявил, что здесь, в селе, есть наводчик. Ну есть он, а вот как вычислить его? Слишком трудное мероприятие. Не просто всё так. Мишка Шишкин уже пятая жертва, отчего приходит в голову: не последняя! Обнаглели «мясники», как у себя дома орудуют. Может, каким-нибудь образом заманить этих ублюдков в ловушку. Но каким образом? Никаких ведь зацепок. Н-да! Профессионально работают молодчики. Собак усыпляют снотворным при помощи дротиков и безбоязненно лезут во двор, покуда хозяева дрыхнут в тёплых кроватях. Забивают, в основном, телят, от свиней визга много. И в основном быков. Значит, есть какой-то тут прошареный, вызнаёт. А ему, поди, отстёгивают. Необходимо порасспросить жертв. Может, они ведают о том, кто у них выспрашивал о скотине. Борисова замучила совесть. Почему же эта мысля пришла лишь опосля?!
Он отложил ручку, сунул её вместе с блокнотом во внутренний карман бушлата, застегнулся, затушил окурок о дно пепельницы и, выключив свет, покинул свой кабинет.
***
По дороге домой Максим заглянул к деду Ване. Тот, поглаживая кота по прозвищу Микроскоп, валялся на диване во всей одежде под ватным, залатанным одеялом и смотрел по телевизору фильм «Кубанские казаки». Поздоровались. Максим уселся на расшатанный стул передом к спинке.
– Зябко у тебя, дед… Не топил, что ль? – проговорил он, таращась в экран.
– Чаю бушь? – предложил дед Ваня.
– Не хочу.
– А сало бушь?
– Всухомятку, что ль?
– Так с чаем. М?..
Максим подумал и ответил:
– Ну, нафиг!..
Помолчали. Механизм часов громко гонял время. Кот Микроскоп бормотал и щурился у деда Вани на груди. В телевизоре кино сменилось рекламой.
– Люблю я ет кино, – произнёс старик. – Хороший фильм. Щас такие не умеют делать. А раньше делать умели. Куды всё делось?..
С последней фразой он переложил кота с себя на диван, вылез из-под одеяла, сел, уткнув кулаки в обивку. Он посмотрел какое-то время на утоптанный, покрытый кошачьей шерстью палас, а потом перевёл грустный взор на скучающего внука и поинтересовался:
– С работы?..
– Угу. – Максим кивнул головой.
– Работай, сынок, работай. Без работы никуды. Жизнь – и то работа. Жена у тя вон… – Старик внезапно замолк, подумал свою думу, – а может забылся? – и перешёл на другую тему: – Я слышал, у Мишки-Шишки быка забили…
– Напели уже? Удержу нету ни у кого.
– Да етот приходил, кишкоблуд сраный! Славка Хер-Нахер!
– А-а, Славка! Всё этот Славка знает! Прям как баба!
– Ага. Как баба. Сидит, рычит, сало моё трескает. Спрашиваю его, чо, мол, рычишь? А он ржёт как дурак… Ну дурак же!.. Дескоть, у Шишки быка увели… Ты смотряй, Максим, Шишка пятый уже! Пятый вить?
– Угу. Пятый-пятый.
– Свои, чать. Жулья щас на земле как говна навалом. Куды ни плюнь, в жулика попадёшь.
– Н-да, времена нынче меняются быстро. А люди всё хуже становятся.
– Хы, дал! Люди!.. Малой ты есчо для такех мыслей.
– А если это правда, дед! Сейчас к пятерым съездил, не поленился, спрашиваю: кто у вас, мол, про быков-то выспрашивал? Всяка зацепка нужна…
– Нужна. – Старик кивнул головой. – А оне чо?
– Молчат!.. Ну молчите! Скрывают, что ль? А кого скрывать-то?! Иль не знают? Хрен их разберёт!
– Да ничо оне не знают! – Дед Ваня отчаянно махнул рукой. – Куды знать-та?.. Счас вобче никто ничо не знат. Словно все взяли разом и поглупели! Зенки выкатили – и живут себе, токмо бы их не трогали! Не трог ты их, Максим. Само всё найдётца!..
– Ага! Найдётся! Как же!.. Ты это скажи моему начальству, – воскликнул Максим, указав большим пальцем за спину. – Какой-нить, вон как Хуртин, возьмёт и накатает на меня анонимку, мол, не работает наш участковый! И выпинут меня под жопу из милиции!
– Етот может! Балаболка чёртов! Я коды агрономом работал… Ой, сколя он у меня крови попортил! Я на него и матом, и в харю однажы бил…
– Значит, мало бил!
– Мало, сынок, мало!..
– Вот такие пироги! Пять телят! – Максим сглотнул. – Да эта херата мелкая со своими драками клубными! Спасу нету!..
– Н-да, Максимк, чижало те! Тц!.. Но с обратной стороны – в жизни никоды легко не бывает! В тяжести вырабатываетца дух, а в лёгкости – эт ужо не дух, а понос какой-то!.. Так-то!..
Максим ещё какое-то время посидел у деда, пока им не завладела тоска. Он нанёс ему на два дня вперёд четыре беремя дров, растопил печку-голландку и, размышляя, подался домой, где его ждала Света и горячий ужин.
***
Другим утром Света вошла в кухню и увидела за столом Максима. Он задумчиво смотрел в окно, поддёрнутое по краёям расписным морозцем. В окне голубое небо и яркое солнце, тянущееся к зениту.
Перед Максимом стоял бокал с недопитым остывшим кофе. Другой бокал был для неё. Он всегда по утрам заваривал кофе для неё и для себя.
Она тепло улыбнулась, подошла, обняла его и поцеловала в бритую щеку.
– Писибо!..
Света устроилась за столом и отпила кофе.
Он глянул на неё отрешённо:
– Это ж просто кофе…
И отвернулся к размазанности мира на стекле, где за его хрупкой прозрачностью рождался новый дивный день.
Она засмеялась:
– Который приготовил любимый муж…
Вдруг всё её хорошее настроение сошло на нет. Потому что она заметила, какое мрачное у супруга лицо. Ей показалось, что она не то сказала.
– Максимка, ты чего какой задумчивый? – настороженно спросила Света, ей не понравилась его молчание
Он не повернулся. Кусал ноготь большого пальца правой руки.
– Максиыым!
– Аю!
– Что с тобой?
– Ничего…
– Я что-то не так сделала?
– Нет. Всё нормально.
– Тогда чего какой серьёзный?
– Сон мне приснился.
Она опасливо сузила глаза.
– Хороший, наверное?..
Он помялся, тяжело вздохнул:
– Не совсем… Страшный…
В её душу впала тревога, мелкая, но гадкая.
– Что тебе приснилось, Максим?..
Он моргнул.
– Мне приснилось, как мы с покойным отцом в бане паримся…
***
Чудесный солнечный день. Утром разбушевался мороз, отчего ветки деревьев схватились инеем. Но ближе к полудню потеплело, и всё оттаяло.
Борисов брёл по центру замёрзшей речки, вдоль извивающегося русла. У берегов темнели полыньи. Борисов был облачён в белый комбинезон, на поясе закреплён патронташ. Сбоку болталась сумка для дичи. Из-за спины выглядывало двуствольное ружьё. Он шёл на охоту. С голых крон исполинских вётел да кучерявой ольхи ему на вязаную шапку сыпался оттаявший иней. В лазурной хляби небес ни облачка, лишь солнце в зените как нимб. Борисов шёл и радовался, вспоминая своё минувшее детство. Он будто видел себя со стороны – махонького, лютого, в пальто, шапке-малахае на кроличьем меху и валенках, со здоровым румянцем на щеках.
На излучине ему встретился Игорь Шишканов. Подле сновал его пёс, по кличке Дик. Возле пяти закидушек, установленных над пробурёнными лунками, покрытыми ледяной коркой, расположились большие самодельные салазки с поклажей в виде двух высушенных распиленных ветловых брёвен. На них лежала плашмя пила «дружба-2». Шишканов же волок к салазкам молодую тонкую ветлу. Он ещё давно заметил участкового.
Борисов подошёл ближе.
Дик зарычал и пару раз грозно гавкнул.
– Фу!! Неззя!! – прикрикнул на пса Шишканов, и Дик угомонился, сел, внимательно озираясь на мужиков.
– Откуда дровишки вестимо? – пошутил Борисов.
– Оттули!.. – Шишканов махнул рукавицей в сторону.
– А зачем молодняк-то губишь? М?..
– Да ет не я! Ет бобры всё! Козлы вонючие! Вот гостинец их отымаю!.. Ешли честна, забодали уже!.. Спасу от их нету!.. Вон лучше бы старьё валили на радость мне!.. Не, не хотят!.. На молодняк у их зубы чешутца! Запустили их на мою жопу!..
– Н-да уж, беда с этими бобрами!..
– Чать, Костя Арябкин!..
– Что Костя Арябкин?..
– Эт он их, бобров-та, запустил!..
– Зачем?..
– А ты его спроси!..
Мужики закурили. Шишканов присел на поклажу в салазках. Борисов же осматривал окрестности, любовался раскинувшимся белоснежным сверкающим пейзажем:
– Слушай, Игорь, те вот делать нечего?.. Кишку вон надрываешь, дрова возишь… М?..
– От коды газицируют нас, от тады другое дело будет…
– Долго ждать придётся. А может вообще никогда!..
– Ну и ладно! Руки-ноги есь – и зашибись! Ветлы поваленной – ой-ё! Тьма!.. Вот запасаю на следующую зиму!.. Ничё, выживем!.. А хрен нам есчо делать?!
Борисов, выслушав мужика, указал на бревно:
– Комель, что ль?..
– Почему?.. Друган!..
– В смысле – друган?..
– Ну – друган!.. Отец мне, коды мы с браткой на делянке работали, говорил, комель, дескоть, у корневища, потом идёт друган, потом середина. И венчается верхушкой… Во-от!.. Дерево трухлявит, верхушка напрочь отваливаетца, а основа стоит и ждёт меня!.. Хы!..
– Н-да, прям как человек! Башка гниёт от всякой херни, а тело топчет землю.
– Эт ты к чему?..
– Да так, ни к чему. Мысли вслух!.. Как думаешь, мясники опять нагрянут?..
Шишканов нерешительно пожал плечами.
– Не най!.. Нашёл, мля, кого спросить!.. Всё возможно!.. Нет того, чего невозможно!..
***
В дверь забарабанили. Мощно так, настойчиво, с паникой. Истерично залаял пёс Байкал.
Первой проснулась Света. Зажгла светильник, ничего не может понять. Удары в дверь возобновились. А Байкал заливался лаем, не переставая. Света легко дёрнула за плечо Максима, позвала его по имени. Он моментально приоткрыл глаза и спросонья произнёс заплетающим языком:
– Чё?..
– В дверь ломятся. Сходи посмотри.
– Кому там, блин, не спится?! – недовольно пробурчал Максим, вылезая из тёплой постели.
Он мигом натянул трико, проморгался, накинул олимпийку и вышел в прихожую. Зажёг свет. В дверь снова постучали, но уже слабо. Байкал лаял, ему вторили соседские собаки. Максим обулся в истоптанные чёсанки.
– Кто там?! – выкрикнул он, выйдя в холодные сени.
– Палыч, ет я!! – ответил женский знакомый плачущий голос.
Он, потянув щеколду, отворил дверь и впустил Клаву Ганину, которая жила через семь домов от него. Расхристанная, без головного убора, на одной ноге сапог кирзовый, на другой – валенок. На морщинистом лице испуг вперемешку со слезами. Она тяжело дышала, учащённо выдыхая изо рта пар.
– Что стряслось, тёть Клав? – нахмурившись, спросил Борисов.
– Мово долбанули!.. – плаксивым голосом произнесла Ганина.
– Чего?!
– По башке долбанули!.. Суки такие!.. Помрёт мужик-та!.. Помрёт вить щас!..
Тут полились слёзы по её морщинам.
– Скорей, помрёт жи щас!.. До мозгов долбанули!.. Ой, осподи, ожишь ты мой!.. Помрёт, как я терь буду!.. Как я терь буду!..
Вдруг открылась входная дверь, и высунулась любопытная голова Светланы:
– Чего у вас тут?..
– Зайди в дом! Холодно здесь! – скомандовал Борисов.
Светлана мгновенно юркнула за дверь.
– Тёть Клав, не реви давай! – обратился он к женщине. – Щас я! Обожди. Оденусь!.. Зайди погреться!..
– Давай, милок, а то помрёт щас!..
Максим зашёл в дом. Света с озадаченным лицом стояла в халате у трельяжа. У неё был вопросительный взгляд.
– Чего у неё?
Максим миновал её, пройдя в зал, где из сейфа вынул табельное оружие в кобуре.
– Ничего не понял, но говорит, что дядь Лёшу кто-то звезданул!..
– Да ты что?! Ой, мамочки!
– Щас разберёмся!
Он сунул ноги в валенки, на тело набросил свой серый милицейский бушлат, на голову шапку и, велев Свете закрыться, бросился бежать с Ганиной к её дому.
Пока бежали к месту происшествия, Ганина сбивчивым голосом рассказала:
– Он в туалет пошёл. А я сплю… Я сплю, главное, а его всё нет и нет… Вдруг тревога – как врежет в бочину!.. Вышла, значить, во двор! А сперва фонарь зажжла… Гляжу – лежит, в снегу… Готовый, наерно! Я к нему, шевелитца… Кое-как в чувство его привела, увела в ызбу, полотенце намочила ему и к тее…
***
Они вошли в избу. Дядя Лёша Ганин лежал на диване с мокрым полотенцем на лбу и охал:
– Ой, мля!.. О-ой, мля!..
– А я думал, тебя убили! – произнёс Борисов.
– Ковво уббили?.. – Ганин страдальчески взирал на них и корчился от боли в голове.
– Тебя, дядь Лёш!
– Типун те на язык, Максим!.. А ты кому, дурак, нужон-то стал?! – встревоженно выкрикнула тётя Клава.
– Да никто меня не убивал… По бэ-ббашке ввальнули!..
– Эх, дядь Лёша, дядь Лёша, не бережёшь ты себя!.. Кто вальнул-то? – спросил Борисов.
– А я ззнаю?.. Сначал толкнул, потом ввальнул!.. Ггад какой-то!.. Бэ-ббашка терь гудит! А вдруг ммозгу трондец!..
– Может! – согласился с ним Борисов и обратился к Ганиной: – Тёть Клав, запахнись и беги за Строковой, пускай придёт, посмотрит! А то и правда, что-нибудь серьёзное!..
– Мож позвонить?! – возразила она.
– Да не дозвонишься ты до неё!..
– Ладн, поняла! Щас токмо гамаши надену!..
***
– Дядь Лёш, сможешь рассказать, что произошло? – спросил Максим, как только тётя Клава удалилась. – Кто вальнул-то?
– Сказать-то неча…
– Плохо, что нечего?
– О-ой, мля!.. Поссать я ппошёл…А там меня какая-то ссука да по загривку! Я в сугроб!.. Подымаю мморду, смарю, мужыки какие-то возле кэ-ккоровника мово трутца. Смарю, а оне, падлы такие, мово Альберта тащут. Ггады!
Дядя Лёша Альбертом назвал быка. Крепким вымахало животное, мускулистое, тупое и злое. Сельчане не раз были свидетелями, как сам дядя Лёша с отборными матами улепётывал от разъярённого Альберта.
– Так! Ты их лица-то разглядел?..
– Какой там!.. Тот сука сверху ннавалился – и давай меня в сугроб!.. Опосля по ззатылку съездил чем-то! Ну и всё!.. А потом моя пприбежала…
Борисов судорожно кусал нижнюю губу.
– О-ой, мля, ммутит как, сука!.. Щас пподохну, наерно!.. – простонал Ганин и громко сглотнул.
– Тошнит, что ль?
– Угу…
– Дядь Лёш, где у тебя тут тазик?
– В чулане глянь… Там должон быть…
Борисов сходил в чулан, включил там свет, порыскал, нашёл под старинным шкафом пластмассовый зелёный таз и отнёс мужику.
Но того так и не стошнило.
***
В избу влетели галдящие о чём-то о своём, бабьем, тётя Клава и Лена Строкова. Пока фельдшерица возилась с дядей Лёшей, Борисов вышел во двор. Фонарь всё ещё горел. Его тусклый свет позволял разглядеть следы от валенок. Судя по ним, злоумышленников, наверняка, было человек три-четыре. Покружив по периметру, он обнаружил и тонкий след крови, который тянулся, пересекая площадь двора, от коровника до ворот. По этим следам Борисов вышел со двора в проулок, а уж затем на зады. Судя по протекторам колёс, здесь их дожидался транспорт. В этом месте чуть больше образовалось крови. По всей видимости, с тушей маялись, взваливая в кузов.
Он закурил и долго вглядывался на восток. Там, на горизонте, полыхало живое пламя зарницы. А ночное небо дышало морозной тишиной. Борисов вытащил изо рта сигарету, сбил щелчком пальца пепел и посмотрел на мобильнике время – близился третий час ночи. Он потоптался немного во мраке, досмолил сигарету, бросил окурок в снег и, взирая себе под ноги, вернулся во двор. Зашёл в коровник, долго искал рубильник, отыскал его возле хлева. В правом загоне стояла чёрно-белая корова, пыхтела, из её ноздрей вырывался пар. Корова чёрными глазами печально взирала на участкового и жевала сечку, обмахиваясь хвостом. Недовольно захрюкали проснувшиеся поросята, завозились в унавоженной лежанке. Калитка у загона напротив коровы, где, по всей видимости, обитал Альберт, была небрежно распахнута. Быка он там, конечно, не обнаружил, только большую лужу запекающейся бурой крови. Скорей всего, ему перерезали шею или всадили свинокол в сердце… Так подумал Борисов, повиснув локтями на калитке.
***
Лена Строкова обработала и перевязала дяде Лёше голову.
Борисов разулся на пороге.
– Ну, как там наш подранок?
– Сотряс у него, по ходу. Мутит его, но не рвёт. – Лена закрывала свою рабочую сумку.
– Лен, может, «скорую» вызвать?
– Обязательно нада!..
– Ну звони тогда! Чего стоишь?
Строкова насупилась и ретировалась в прихожую звонить.
– Палыч, не ннада «скорую»! Ну её на ххрен ету бэ-ббольницу! – испуганно заверещал Ганин. – Ушиб у меня! Я и не так бэ-ббашкой трескался!
– Лежи, а ты! – прикрикнула на него тётя Клава. – А то щас мозг отойдёт!..
– Да сплюнь ты!
Борисов сел в кресло, уставился взглядом в палас, долго не мог сообразить, с чего начать, возился-возился, а потом осведомил, ковыряясь под ногтём большого пальца:
– Точно всё, дядь Лёш!..
– Чёво?.. – Ганина перевела настороженный взор с Борисова на мужа.
– Быка вашего увели, тёть Клав!..
– Гговорил же, – взвыл Ганин. – Ат, суки!
– Што значить «увели»? – Тётя Клава нахмурила брови. – Палыч, ты чё такое городишь?
Борисов свесил голову.
Тётя Клава догадалась, как ужаленная вскрикнула и схватилась за голову, подмяв свои седеющие локоны. Она вскочила с кресла, зажав рот ладонью, прошлась к дверному косяку, вернулась к креслу, потом села и зарыдала, затряслась. Её седые пряди волос повисли над её лицом.
– Быка в коровнике нет, повсюду кровь! А тебя, дядь Лёш, вальнули как ненужного свидетеля! Хорошо, что не грохнули!.. – Чувствуя себя неуютно в этой ситуации, Борисов ломал пальцы.
– Да лучше бы прибили тя, сука!! – побагровела тётя Клава. – Говорила ж те, дураку, продай быка!! Армяшки вить приезжали, питнадцать тыщ за него давали! А он: нет-нет, мол, на следующий год оставлю, за двадцать пять отдам!! Ну, чо, отдал?! Отдал?! Жадный куркуль!!
– Не ори!.. – Ганин был подавлен. Ему было тошно от её слов.
– А как мне не орать?! Ты, придурок, не соображаешь своей тупой башкой, что терь ни быка, ни денег!! Зашибись, устроились!! Чё тя посильней-та не шваркнули!.. О-о-ой, осподи-осподи, ожишь ты мой!!
Ганин скривил гримасу отчаяния.
– А ты чо сидишь?! – набросилась женщина и на участкового.
Борисов посмотрел на неё как провинившийся ребёнок на строгую мать.
– А что я?.. – Его нога нервно задрожала.
Она указала на него пальцем:
– Ты ж участковый, твою мать ититу!! Ты должон етих падлюг ловить!! А ты тут сидишь, херню мне всяку несёшь!! Ежли б ты нормально работал…
– А я что – плохо работаю?..
– Плохо! Сидишь только на жопе смирно! А оне тут хозяйничают!
– Да не слушай ты её, Ппалыч! – встрял Ганин. – Она щас ппойдёт всех дербанить! Все у неё виноватые!..
– Да заткнись ты!! – закричала она на мужа. – Валяешься тут, страдалец!!
Ганин тяжело вздохнул и, обидевшись, отвернулся лицом к спинке дивана.
Вошла Строкова:
– Чё у вас тут за ор? А, тёть Клав?..
– Ну их на хер всех! – Тётя Клава вскочила и продефилировала на кухню.
– Чё случилось? – не поняла ситуацию Строкова.
Борисов повернулся к ней:
– Позвонила?
– Да, позвонила. Через полчаса будут, сказали. Поможешь?
– Куда без этого… Ты, Лен, эта, тёть Клаве дай чё-нить: корвалолу, иль валерьянки!.. Ежли что, я на крыльце!.. Курю!..
***
Борисов сидел удручённый за столом, а напротив него тяжко вздыхал с перепоя Семён Янкин. У него было отёкшая, неделю не бритая, с запёкшимися остатками еды физиономия. Под опалёнными бровями венчались узенькие немытые глаза. Дышал он невыносимым перегаром.
Гнусное состояние Борисова было ясно: ему сделало выговор районное начальство за то, что он никак не может арестовать этих чёртовых «чёрных мясников»… И вообще – что у него в селе за бардак? Молодёжные разборки. Пьянство. В конце, подытоживая, ему заявили, что он бесполезный сотрудник милиции – и даже намекнули о поиске другой работы…
Борисов презренно наблюдал исподлобья за Янкиным, который умирал с похмелья.
– Семён…
– Чё?.. – Янкина мутило.
– Когда бросишь бухать?..
Янкин покумекал:
– Когда жиза начнёца просто охренительная, вот тада сразу, прям со свистом…
– Твоя жизнь никогда не будет охренительной, пока ты не бросишь пить!
– Палыч, давай ты меня не бушь лечить щас, а!.. У меня душа болит. – Янкин стал бить кулаком себе в грудь. – За Россию, нах, болит!.. Поммашь?.. А тут ты со своими… этими… Хочу я и буду… Чё таково-то?.. Мешаю, што ль, кому?! Вить никому не мешаю!..
– Те выдали трактор! Почему ты не чистишь снег? – Борисов устало провёл сухими ладонями по лицу.
– Я бухаю… Еслив я хочу бухать, я бухаю… Могу се позволить… И не нада мне тут… Я взрослый человек… Я и без вас знаю, что мне нада и кода…
У Борисова зачесались руки. Ему захотелось двинуть Янкину, но он это не мог себе позволить. А всего лишь закурил.
– Палыч, дай закурить!.. – потребовал Янкин.
– Не дам!
Борисов вылез из-за стола и подошёл к окну – там был солнечный день.
– Тебе, Сеня, нету веры.
– Да ну!.. – осклабился Янкин.
– Ты обязался чистить снег, те все поверили. А ты за своё. Бухаешь, буянишь. Выполняй свои обязанности. Но ты не выполняешь. И не надо мне тут в патриотизм играть, повидал. Вы только все трепаться умеете, а ни к чему не приспособлены. Палец об палец не ударил, а борзоты хоть мойся. Балабол ты!.. Когда же вы жить-то научитесь, а?! Не болтая, а делая!
Весь запал иссяк из участкового, он повернулся к Янкину. Тот сидел, вальяжно развалившись на стуле, и нагло улыбался. Борисов понял, что все эти его слова не взяли алкаша за живое. Он, наоборот, вон сидит и насмехается над этой речью.
– Знаешь, что, Сеня, иди-ка ты отсюда! Не хочу тебя видеть!
– Зачем тада вызывал?.. Ноги вить не казённые ходить к вам! – Янкин встал и удалился.
Борисов сузил глаза. Его желваки ходили ходуном.
Вдруг в кабинет ворвался глава местной администрации Венедикт Пронькин – запыхавшийся, красный, потный.
– Палыч, у нас, эта, чапэ!..
– Что ещё? – Борисов потушил сигарету о дно пепельницы, которая стояла на подоконнике.
– Вовка, этот… Ну, Фадеев котор, Заяшлова, этого, Кольку гондошит…
– За что?
– Сам, эта, не знаю. Но бабки, эти, сказали, что он, эта, якобы с этими, «мясниками»…
– Кто он-то?..
– Как кто?.. Колька этот, Заяшлов!.. Давай, ехать нада, эта!..
– Ни хрена себе кино и немцы! Где?..
– У этих, Заяшловых, конешна!..
Борисов мигом накинул бушлат, закрыл кабинет, прыгнул в «Ниву» Пронькина, и они погнали к избе Заяшловых.
***
Прибыли на место происшествия. Борисов мигом вылез из салона «Нивы» и рванул во двор к Заяшловым. Людно во дворе, стоит шум и гам. Два сопляка сидят на двухметровом заборе и с детским любопытством наблюдают за происходящим.
Бабки верещали, мужики суетились. Юродивый Юрка Капков, по прозвищу Камаз, вообще ржал как лошадь Пржевальского. Вовка Фадеев же, габаритный бородатый мужик, орал благим матом и пытался ударить Колю Заяшлова своими кулаками. Его держали мужики, а он, как уж, вырывался.
– Сучара!! Твааарь!!! Удавлю!!! – брюзжал слюной Фадеев.
Заяшлову же порядком досталось – у него кровь шла носом да была порвана рубашка. Он стоял на снегу в одних носках и униженно наматывал кровь с разбитого носа на рукав. Он дрожал то ли от холода, то ли от страха. Его защищала супруга, Катя. Она стояла между ним и Фадеевым, иногда хлестала дебошира по физиономии, и истерично визжала:
– Успокойся!! Успокойся, я те сказала!!
– Уйди, сука, а то и те щас звездану!! – угрожал Фадеев.
– Уматывай отседа!! – кричала Заяшлова.
– Мужики, да уведите вы его!! – судачили женщины. – Он же бешеный!!
Мужики были не прочь, но не могли угомонить гнев Фадеева.
И тут он вырвался, подмял Катю, отпихнул её в сугроб и замахнулся на Колю. Но тут между ними влез Борисов, встал перед Фадеевым и схватил его за руку.
– А ну брось!!! – грозно заорал на него участковый. – Брось, я тебе сказал, на хер!! Совсем, что ль, долбанулся?!
Фадеев резко вырвал руку из тисков Борисова, чуть себе по губам не зарядил, зло смотрел на участкового и пыхтел.
– Палыч, это он!.. – Фадеев указывал пальцем на Заяшлова.
– Что он?!
– Эт ж он, падла, он наводит!.. Он, мля, а ты тут!..
– А ну пошёл вон туда и встал там! – Борисов указал ему на ворота.
– Нет, Палыч, ты чё – эт ж он, он, бляха-муха?! Чё ты?!
– Ты фиг ли тут учудил?! Мудак, что ль?! Я ща своих вызову из района!! И поедешь ты за особо тяжкие телесные!! Устроил тут, нах, самосуд!! Вон туда встань, я тебе сказал!! Потом я с тобой поговорю!..
– Умные все, мля, нашлись!.. Таких, Палыч, вдоль вонища портупеей нада!..
– Туда встал, я тебе сказал!.. Без тебя знаем…
Яростно харкаясь, Фадеев отошёл к воротам.
Все кругом молчали, наблюдали за действиями участкового. Кто-то ретировался, поняв, что «концерт» закончился. Борисов тяжело выдохнул и глянул на бедолагу Заяшлова. На лице кровоподтёки. Что примечательно – он плакал. Его жена сидела в сугробе и тоже рыдала.
– Вы оба двое в дом!.. Поговорить надо! – сказал им Борисов.
***
Входная дверь сразу же упиралась в дверной проём кухни. Там, в кухне перевёрнут стол, яства, бутылка водки и посудная утварь разбросано по линолеумному полу. Опрокинутые табуретки, капли крови. Из прихожей они переместились в зал. Супруги Заяшловы сели на диван. Борисов в кресло. Он, отодвинув шапку на затылок, почесал потный лоб с прилипшей к нему жирной чёлкой.
Катя сходила на кухню, намочила вафельное полотенце и принесла мужу, чтоб он его приложил к носу.
– Вот оно, значит, как, – промолвил Борисов.
– Чё, Палыч?.. – отозвался Заяшлов.
– Я по поводу того, что Фадей трепал!..
– Не так всё, Максим! – стала отрицать Катя. – Он, гадина, врёт!
– Кать, давай не надо! Просто так морду не бьют! – Борисов снял шапку окончательно.
– Да он ж алкаш пропитой! – выкрикнула Катя. – И дурак тем боле!
– Чё ж вы его тогда приветили? М?
Заяшловы молчали. Коля свесил голову. Катя смотрела куда-то в сторону, где у них стоял телевизор. Глаза её так и бегали как у бешеной кошки. И только часы тикали.
– Колитесь, как вас так, бедовых, угораздило? – сжав шапку, промолвил участковый.
Заяшлов перебирал свои мысли.
– Чё молчим-то? – спросил Борисов.
– Ну зачем ты лезешь?.. Зачем ты лезешь?! – вмешалась Катя.
– Так, Кать, ты мне надоела своими визгами! Не мешай нам разговаривать!.. Иди вон на кухню, приберись лучше!..
Она фыркнула:
– Я так-то у ся дома!.. Командир херов! – и, испепеляя ненавистным взглядом участкового, она резко вскочила с дивана и удалилась.
– Ну-с, говори!.. – потребовал Борисов.
– А чё говорить-то?.. – буркнул Заяшлов.
– Всё!.. Как на духу, Коль!..
– Чё «Коль»?! Ну чё «Коль»?! Мне уж шестой десяток попёр!.. Мне чё неззя, што ль?! Все люди как люди, только я с боку припёк!.. Да, Палыч?! Так, што ля?!
– Коль, совесть поимей!..
– Хм, совесть!.. От совести сыт не бушь!..
– И что? Ну, не будешь!.. Что-то изменится?.. Тебе не стыдно разве перед людьми?! Перед самим собой тебе не стыдно, а?! Как же ты после всего этого будешь им в глаза глядеть?! М?!
– Опять мораль?!
– Не опять, а снова!.. Ты только скажи мне, ты, что ль, наводил, а?
Заяшлов залез пальцем в рот, дёргая клык.
– Ну я, што ль… Чё дальше будет? Расстреляешь, четвертуешь?!
Участковый усмехнулся:
– Так у нас мораторий!..
– Мораторий ваш! Жизни не видел, а тож учит!
– И кто они?..
Коля тяжело вздохнул:
– Да так – отморозки…
– Главарь есть у этих отморозков, м?
– Всё выпутать хошь?..
– Так есть, иль у них анархия?
– Есть один…
– Ну и как зовут?..
– Да Жора Каланча… Слыхал?..
– Не слыхал… И откуда ты его знаешь-то?..
– Да с «зоны» есчо!.. Вместе чалились. Честно, гад редкостный!..
– Мгм…Что ж ты с ним тогда связался, раз он гад?..
– Выбора не было… Мне сына нада от армейки отмазывать. А волчий билет щас не хухры-мухры стоит… Да и дочу в институт устраивать нады… А самому на чё жить? На копейки, што ль, ваши?.. Ты вишь, чё в стране творитца?..
– Эх, Коля-Коля!.. И ты тоже решил не отставать?.. Ты не бизнесмен, ты дурак пришибленный! Выбор всегда есть! Что тебе в кочегарке не кочегарится? М? Я ж вот мент, не плачу же, живу от зарплаты до зарплаты!
– Знаешь, Палыч, я не такой пральный как ты, но жизнь я поболе с твово пожил. Всякой мразоты навидался… Как ты кончать не хочу… Хм, от зарплаты до зарплаты!.. Нашёл, чем удивить!
– Ой, Коля, кончай философию гонять! Башка щас треснет! Сдаёшь – сдавай до конца! Не хер тут!..
– Ухандакают меня, Палыч! И тя могут – запросто так! Здесь всё серьёзно! Бросай ты это дело!.. Не нада…
– Не могу, Коль, кодекс не позволяет… Выкладывай, сколько их?..
– Эх, тупой же ты, Палыч! Мертвецами вить станем!..
– Ничего, все когда-нибудь умрём!.. Чего бояться-то?.. Ну, сколько их голов?
Заяшлов покусал указательный палец и ответил:
– Пятеро… Или шестеро…
– Или?..
– Пятеро!..
– И что – давно промышляют?..
Заяшлов явно не хотел отвечать на этот вопрос, но всё же выдавил из себя:
– Как Каланча откинулся, так и пошло-поехало…
– А когда он откинулся?
– Вроде как два месяца назад… Да, два месяца назад!
– Тц, н-да!.. Теперь когда появятся?..
– Завтра ночью хотят… Так, по крайней мере, сказали…
– И теперь кто на очереди?..
– Табаковы…
Борисов нахмурился, почесал кончик носа, надул щёки, выпустил воздух и шлёпнул губами. А потом, ничего путного не придумав, спросил:
– Они что – план, что ль, выполняют?!
Заяшлов не ответил.
Тем временем Катя с веником и совком притаилась у косяка, в прихожей и подслушивала.
– А кто там у Табаковых? – поинтересовался участковый.
– Тёлка годовалая.
– А чего они телят-то губят?..
– Да щас спрос на говядину пошёл, вот Жора и оборзел. – И прошептал: – Денежки любит.
– Кто их, блин, не любит!.. А он за что сидел-то?..
– Кто?..
– Жора твой!..
– А-а, он!.. Та, по мелочи! Какого-то мужика бутылкой спетушарил…
Борисов ещё более нахмурился. У него вдруг стало болеть в висках.
– Хм, ничего себе мелочи!.. А потом?..
– А потом он откинулся – ни работы, ни денег! Ну он и придумал план, нашёл точку сбыта, кодлу собрал! Все матёрые! Звери!
– Блин, как всё просто! А ты сам на это подвязался? Иль подначил кто?
– Иза неё!.. – прошептал Заяшлов, мотнув головой в сторону дверного косяка. – Она как увидала задаток, так кипятком ссать начала. Дескоть, давай, хде есчо таки деньжищи заработаешь!
– Не слушай его! – влетела в зал Катя. – Он не знает, чё городит!.. А ты, Борисов, воще чё зесь делашь? На работе занятца нечем?
Борисов утомлённо зевнул.
– Кать, ты представляешь, а я на работе щас! Вот щас вас обоих привлеку – и мне премия будет! Мизерная – но моя!.. Так что, Кать, решай, иль тебе пол подметать, иль на шконке сидеть?!
Катя, попыхтев, яростно поскоблив зубами губы, всё же замолчала, но осталась стоять.
– Кать, правда, уйди, а! – попросил супругу Коля. – Не стой над душой!
– Щас сам пойдёшь!.. – ядовито прошипела она и вышла.
Борисов, сидя, заглянул в прихожую, чтобы узнать не подслушивает ли женщина их снова. Убедился в том, что её нет, и прошептал:
– Н-да, Коль! Вечные проблемы из-за баб!.. Значит, завтра ночью, говоришь, у Табаковых?
– Я тебе всё выложил!.. Вот захерачат меня!..
– Не захерачат! Не бзди ты!.. Короче, Коль, слушай меня сюда! Теперь ты мой осведомитель! Ежели что-то пойдёт не так, тебе хана. Два года максимум, иль с подпиской. А так – я тебя выпутаю из этой байды, да ещё спасибо тебе скажу. Как этот Жора с тобой свяжется, позвони мне и сообщи, когда, где и во сколь?.. Всё уяснил?..
– Да, всё!..
– Ну вот и хорошо!..
– Звездарики нам, Палыч!
– Не вешай нос, Коля!
– Твоими бы речами…
Борисов задорно хлопнул себя по коленям и поднялся:
– Ладно, пошёл я! Засиделся тут у вас!
– А что по поводу морды сказать?
– Ну… Ну ежели спросят, скажешь – напоролся тут на одного по пьяни, махался!..
Борисов хотел было уже выйти, но вдруг остановился и полюбопытствовал:
– Слушай, Коль, а как Вовка-то допетрил, что это ты?..
– Сивуха язык развязала…
– Хм! Бывает!.. Ладно, Коль, не отчаивайся!.. Замнём мы это дело. И исправленному верят.
Сказал это Борисов, откозырял ему и вышел, оставив Заяшлова в глубоких раздумьях.
***
Народ рассосался. Лишь Фадеев, успокоившись, курил возле крыльца. И ждал участкового.
Борисов спустился с крыльца, подошёл к мужику и, сузив глаза от ярких солнечных бликов, промолвил:
– Чудак ты, Вовк!..
– Почему это?
– Не он это!..
– В смысле, не он?.. Он мне сам сказал…
– Да мало он что тебе сказал!.. Не он это!.. Кто-то другой, а кто, хрен разберёт!.. Так что, Вова, ты был не прав, когда распускал свои руки!..
– И чё терь делать?..
– Ничего!.. Живи дальше, дыши носом!.. Я тебя в первый раз прощаю!.. Они? Не знаю!.. Ну заявят – тогда уж будет другой разговор!.. Так что давай, покедова!
Оставив Фадеева в замешательстве, Борисов покинул двор Заяшловых.
Сельчане топили, дым столбом валил из труб избяных. Под ногами бурчал снег. Голову буравили мысли. На душе вдруг стало как-то легче.
Но тут его остановил Юрка Капков, юродивый по прозвищу Камаз. Он, расхристанный, бездельно повис на заборе палисадника Заяшловах, щурился и ковырял грязным пальцем запёкшуюся корку царапины на тыльной стороне ладони. От него несло силосом.
– Чего те, Капок?.. – раздражительно спросил Борисов.
– Подь сюды!.. Дело есть!.. – Капков осклабил челюсти с грязными зубами.
Борисов злобно сплюнул в сторону и подошёл.
– Что за дело?..
– Хер сварился! Будешь есть?.. – Капков придурковато заржал.
– Слышь, Юрка, я те щас в морду дам!.. Не погляжу, что ты инвалид!..
Капков распластал на своём лице дебильную ухмылку.
– Не давай!.. Морда моя!.. Дый лучш курнуть!..
– Матери вон иди лучше помоги!.. Хватит хернёй страдать!..
– Не чеши, а?.. Дело моё!.. А мамка пускай делает всё сама, мне некогда! Чё те от этова, убудет, што ля?.. Ну дашь, нет?.. Чё те – жалко, а?..
Борисов извлёк из наружного кармана бушлата пачку сигарет.
– На, высмыкай!.. Вредитель!
Камаз вытащил сигарету, не поблагодарив, и попросил огоньку.
– Чё тама?..
– Где? – не сообразил участковый.
– Чё тама гавкались-то эти?..
– А тебе-то с чего знать?..
Капков усмехнулся и пожал плечами:
– Просто нада знать…Чё неззя знать?..
Борисов отвернулся от него, смотрел на блестящий горизонт, где из сугробов высунулись мёртвые остовы ферм. Смолил и молчал, ощущая, как мороз щиплет ему нос и щёки. Капков затянулся, а потом выдул изо рта дым, закашлялся, захаркался.
– Слышь… – позвал он участкового.
– Чего те ещё?..
– А вот было бы такое!..
– Чего такое?
– Ну, взять, короч, и собрать все озёра, речки, моря, короч, окияны в одну большую, короч, лужу…
– Зачем?..
– Ну, смари!.. Берём всех людей, короч, со всего мира и лепим из них одного огроменого, короч, великана… А потом возьмём все деревья, короч, со всего мира и делаем, короч, большущую дубину…
– И что?..
– Ну, вот смари!.. Великан подошёл бы к этой самой большой, короч, луже и со всего бы маху херанул бы по ней своей, короч, дубиной… Эх, здорово было бы посмотреть на эти большие брызги!.. Хе-хе-хе!..
Борисов укоризненно помотал головой:
– Дебил ты, Капок, и не лечишься!
И пошёл своей дорогой.
***
Дед Ваня сидел за столом на кухне и безо всяких дум таращился в окно. Там вечер отрубил солнечную голову от небесного тела и швырнул её об горизонт, забрызгав всё кровью. Тьма сгущалась. На улице бегал мороз и ощущался в избе. Старик затопил печку-голландку. Потом он вернулся к столу и стал трескать вчерашнее молоко вприкуску с луком и чёрствым хлебом. Кот Микроскоп, бормоча и щурясь, грелся у печки. Два старика в одном доме.
Вскоре дед Ваня услышал в сенях топот, позже открылась, скрипнув несмазанными петлями входная обитая дерматином дверь, за которой оказался его внук Максим.
– Здорово, дед! – воскликнул он, разуваясь на половике.
За его манипуляциями следил квёлый кот.
– Здоров, – сказал с набитым ртом старик. – Айда молоко с луком рубать!
– Не, я дома поел!.. Гляжу, сам затопил!..
Максим прошёл на кухню и пожал старику руку.
– А я вот сижу… Чё-т захотелось молочка с луком! Страх как!.. – сообщил дед Ваня.
Максим зажёг свет, сел за стол, на табурет.
– А ты чё впотьмах сидишь-то?
– А чё?.. Не богадельня, чать!.. На улице вон есчо пока светло!..
– Да уж, светло, темень одна!..
– А чё, Максют, куда смотреть?.. Глаза и так ничё не видят… А вить кода-то всё видели… А счас ничё не видят… Какой смысл, а?..
– Не знай! – Максим пожал плечами.
– И я вот не знаю!..
– Дед, я закурю?..
– Да кури на здоровье, чё спрашиваешь?..
Дед громко отпил из бокала молока. Кот Микроскоп, подложив под себя лапы, лёг и задремал. Максим переместился к окну, открыл форточку, дохнуло морозцем. Он выпростал из тумбочки пепельницу и закурил. Сигаретный дым окутал его задумчивое лицо.
Мрак окончательно сполз на землю обетованную.
Старик допил молоко, кашлянул, позвал кота, но тот так и не соизволил подойти.
– Дед, расскажи о моём отце, – вдруг попросил Максим и затянулся.
Дед Ваня потёр красное веко, недоуменно выпятив нижнюю губу.
– А чо о нём гутарить?.. Хороший был мужик! Хозяйственный! Дурак, правда!.. По дурости своей и сгинул!.. Не сберёг его бог-то!.. Вот как!..
Максим отвернулся от загипнотизировавшего его окна и прижался задом к краю подоконника.
– А подробностей не знаешь, как его убили?..
Дед Ваня скорчил на лице гримасу, вспоминая дело минувших лет.
– Да вот все и подробности!.. Порол с какими-то дураками… А пить с дураками себе дороже!.. Ну, небось, слово за слово, драка, ну и зарезали его… Фиговая смерть, я те скажу!.. Все народы мира никода не успокоютца, покуда друг друга не перегрызут…
– Н-да, печаль!..
– Чо за печаль-то, а?..
– Да бессмысленно жить, бессмысленно умирать…
***
На следующий день Борисов заглянул к Олегу Табакову, дабы его предупредить о том, что он следующий по счёту у «чёрных мясников». Они вместе договорились засесть в засаде около часу ночи.
Олег Табаков – бывалый, не из пугливых. Воевал в первой чеченской кампании, вернулся с обожжённым лицом и изуродованной душой. Частенько пьянствовал, но на конфликт никогда не нарывался, спокойный как удав. О войне не рассказывал, молчал, лишь в глазах прослеживалась невыносимая боль. Жена его – Алёна – понимала его душевное терзание и не лезла к нему с упрёками. Молча терпела все его пьянства.
Табаков приготовился: зарядил своё двуствольное ружьё и ближе к слетающей на грешную землю ночи засел на веранде ждать гостей.
Веранду сковал мороз, Олег промёрз весь, но терпеливо ждал. Алёна пару раз выходила его проверить, но он гнал её восвояси. Потом к нему приехал Борисов, «бобик» оставил в стороне, чтобы никто не заметил, что он находится здесь.
Курили, молчали, потому что не о чем было говорить, ждали.
Но «гости» так и не заявились.
***
Немецкая овчарка Найда неожиданно гавкнула, заскулила и затихла. Заяшловы резко очнулись, когда раздался звонок в дверь. Катя испуганно таращилась на Колю.
– Они, да?
– Наверняка…
Коля, зажмурившись, протёр глаза. Потом помотал головой, отходя от дрёмы.
– Не ходи! – прошептала Катя.
– Да чё ты?.. Может, эт вовсе и не они…
– Как не они? А кто ж ещё в такое время?..
– Может, Борисов?..
– Как же он надоел, этот Борисов! Убили бы, што ль, его!..
– Ты чё такое городишь, дура?! Совсем, што ль, ёкнулась?!
Коля натянул трико, кофту, тапочки, пересёк прихожую, вышел в сени и, отодвинув щеколду, открыл дверь. Глаза его вылезли из орбит. Перед ним стоял с хищным скалившимся лицом Жора Каланча со всей своей бандой. Участилось сердцебиение.
– Чё ж ты дверь открываешь, не спросив? – шутливо поинтересовался Каланча. – А вдруг по едалу дадут – и звездец!
– Да я, ета… – проблеял Заяшлов.
– Которое?..
– Я догадывался, что вы приедете…
– Догадывался? Хм, удивил, Коля, удивил!
– Так договаривались, на сёдня же!.. Разве нет?..
– А-а, вон чё! Ну да, ну да. А ты чё какой сонный? Спишь?
– Задремал… Умаялся…
– Умаааялся! – Жора от удивления поджал губы. – Кофейку бы попил.
– Кончился…
– Ну маякнул бы мне. Я б привёз. Мне не в падлу!
Заяшлов замялся.
– Да ладно… Не нада!..
– Ну как не нада! Ты ж братан мой! А для братанов мне не в падлу.
Заяшлов смутился от неловкого момента и побагровел. Каланча по-дружески потрепал его плечо.
– Ладно, Коль! У нас дело есть. Мы тут пройдём в сени.
Вшестером прошли в помещение, последний закрыл за собой дверь. Тут в сенях Каланча обратился к Заяшлову:
– Коль!
– Чё?..
– Я тут услышал одну странную вещь, братан! Якобы к те мусорок здешний захаживал!
– Да, было дело!..
– Зачем?
– Подрался я…
– Вижу, как те прописали!
– А те кто сказал?..
– Сорока на хвосте принесла! – хмыкнул Жора.
Банда вслед за ним издала смешки.
– Ты чё-т ему разбазарил? О планах наших? О делишках наших?
– Не… нет, правда, я ему ничего не говорил…
– Коля, не нада мне ля-ля! Судя по твоей роже, ты ему чё-то наплёл! И так зашибись наплёл! Я прав? Я прав! Так что, Коля, не обессудь! Всё в этой жизни бывает! Ты ж знаешь расклад?!
И неожиданно Каланча вонзил в живот Заяшлову длинное лезвие свинокола. Вынул и вонзил ещё раз. Провернул. Заяшлов скорчил гримасу боли и заскрипел зубами. Его ноги подогнулись, и он осел на колени.
Перерезав Коле шею, Каланча вместе с кодлой вошёл в избу. Через три секунды раздался душераздирающий женский визг.
***
Не дождавшись звонка от Заяшлова, Борисов позвонил ему сам, но телефон не отвечал. Он матюгнулся и закурил.
Вдруг его душу заполнила тревога.
– Что-то мне не по себе как-то! – сообщил он Табакову. – Поеду я!.. К Кольке съезжу!..
– А вдруг оне щас прийдут!.. А тя нет!.. Я один-то не справлюсь!.. Одного-двух может и уработаю!.. А вот остальных… Хрен его знает!..
– Да не будет их, по ходу. Надули нас как пацанов!..
– Ссука! Мля!.. Этого Заяшлова расстрелять мало!
Борисов покинул двор Табаковых, добрался до своего «бобика», сел, завёл двигатель и поехал к Заяшловым разбираться. Не доезжая до Коли, он заметил, как из проулка мгновенно вынырнул нездешний грузовой крытый тентом «УАЗ» со спальником. Что-то ему подсказывало, что это и есть те самые злоумышленники. Он погнался за ними. Когда грузовик прибавил газу, сомнений не осталось: это были они. Зимние покрышки яростно въедались в белоснежную плоть снега.
Мясники свернули на Молодёжную улицу, а там уж рукой подать и до большака. Но Борисов не отставал, упрямо гнал за ними на всех скоростях. Молодёжная улица заканчивалась, вскоре показался большак. Участковый вдавил педаль акселератора в пол и поравнялся с грузовиком. Он резко крутанул «бобик» в их сторону и бортанул о кабину. Они же в свою очередь задели его, упёрлись в корпус и выбили с дороги. «Бобик» участкового слетел с большака, сбив на обочине сугроб, и угодил в кювет, опрокинувшись на бок. Мясники резко дали по тормозам. Они, недолго думая, выбрались из кабины машины и побежали к кювету.
Борисов, придя в себя, вылез через дверь из покорёженного автомобиля, свалился в снег лицом. У него гудела голова. Его нижняя часть лица была в крови, так как он сломал себе переносицу. Кровь шла носом. Нашарил мокрыми дрожащими пальцами кобуру, вытащил пистолет.
Злоумышленники спускались к нему.
Борисов, тяжело дыша, попятился, проваливаясь в снег.
– Стоять, мля!.. – прохрипел он. – Не двигаться!.. Перестреляю к едреням!..
Между ними сохранялась приличная дистанция. Их фигуры освещали зажжённые фонари «бобика».
Жора Каланча подал голос, ехидно оскалив свою сухопарую физиономию:
– Ты вляпался, мусор! Тебе край! Я знаю, кто ты, что ты и чем ты дышишь!
Борисову не понравилась его блатная менторская интонация, поэтому снял оружие с предохранителя и передёрнул затвор.
– А ну заткнулся быстро!.. Не напугаешь!..
Каланча вальяжно жевал что-то зубами и взирал на участкового как-то свысока, как будто всё знал наперёд.
– Ну чё теперь?! Арестуешь нас?! А?!
Кто-то из мясников смачно харкнул.
– Арестую!.. – Борисов протёр лицо от тающего снега.
– Край те, мусор! Не на тех напал!
И пока Каланча отвлекал Борисова, один из мясников, который был ближе всех к участковому, оказался более ловким, будто всю жизнь занимался этим. В его руке мигом материализовалось вострое лезвие свинокола, которое в мгновение ока, пробив бушлат и форму, проникло в бок Борисова. Он даже не успел ничего сообразить. Только посмотрел в решительные глаза своего душегуба. Он даже забыл про пистолет, лишь одна мысль застила ему разум: «Какой же я мудак! Парней надо было позвать!.. Мужиков!.. Теперь всё!». Молодчик пырнул его ещё два раза и отступил, чтобы не запачкаться кровью.
Борисов схватился за бок. Ему было больно, и он почувствовал свою тёплую кровь на своей ладони.
И тут мясник вонзил нож ему в шею. Потом ещё раз. И ещё.
Борисов рухнул на колени, захлёбываясь кровавой пеной.
Под ногами мясников скрипел снег, предвещая о конце.
Каланча, довольно улыбаясь, вырвал из его руки пистолет, присел на корточки и ядовито прошептал:
– Зря ты всё это затеял! Не нада было! Мудак! Я же Жора Каланча, и я ненавижу, когда всякие недоделки, вроде тебя, суютца в моё дело! Теперь ты труп! Нада было эт те? М?
Борисов, понимая, что скоро умрёт, заглянул в глаза Каланчи, хищные до предела, колючие, как вся жизнь. Жора ухмыльнулся, поднялся и приставил дуло пистолета к голове Борисова.
– Так нада! Бывает и хуже! – заявил Каланча, держа палец на скобе спускового курка.
Борисов, возможно, хотел что-то сказать, да не смог, смерть его настигла в одно мгновение…
…Участкового нашли лишь рано утром, когда собаки слизывали его мозги со снега. Его простреленная голова едва отходила от шеи. Он окоченел за ночь. А его лицо деформировалось в застывшую маску недопонимания.
февраль-март 2017
Спешневка-Ульяновск