Потерявшим веру в светлое посвящается…
Есть люди из разных цветов и материй,
Одни выгорают, со временем мнутся,
Другие, едва поднявшись с постели,
Куда-то летят, не боясь спотыкнуться.
Есть люди-улыбка, и люди-надежда,
В глазах у таких беспредельное море,
Они сейчас в облаках где-то между,
А после тебя перебьют в разговоре.
Есть люди как правда, есть люди как жажда,
В них буквы и слоги стянуты смыслом,
Жить в сказочных книжках таким персонажам,
Пусть даже таких не появится в жизни.
Ксения Терновых
Я сидела на подоконнике первого этажа. До звонка будильника оставалось семь минут, а мои глаза разомкнулись немного раньше, но телу было лень покинуть кровать. Поэтому я позволила себе поделать какую-нибудь глупость. Например, подуть на усы кота или свеситься вниз головой из окна и посмотреть, как выглядит двор вверх тормашками. Сейчас хорошо было бы прогуляться куда-нибудь. Дождь как раз закончился, и в комнату заползал свежий весенний воздух.
Муркнул кот, заверещал будильник. Сегодня выходной, а будильник по своей собственной привычке всё равно верещит, как подстреленный, и не замолкнет даже через пять-десять минут. Сегодня не хочется делать всё, как задумано, а именно, церемониально сразу идти ванну умываться, завтракать, потом натягивать на себя одежду, или наоборот… Это особенный день, и я почему-то сразу это поняла.
В стиральной машинке лежало забытое с вечера бельё. В последнее время мне всё забывалось, всё валилось из рук, и я не могла найти тому объяснение, но надеялась, что это скоро пройдёт. Я взяла тазик, сложила в него пахнущее порошком бельё и отправилась на улицу. Почти все верёвки во дворе болтались разрезанными на воздухе. Непонятно – кому и зачем это было нужно. Очень часто я не понимаю, зачем люди делают друг другу ту или иную гадость, а потом плачутся и страдают, но значит, таковы мы есть. Такая мелочь, как порванные верёвки, сильно огорчила меня. Я часто огорчаюсь по мелочам. Из-за этого у меня на спине слева два года назад начали расти иголки, и когда я переживаю, они прорезаются и приносят мне невыносимую боль. И вот сейчас тоже…Больно…
Мой милый избранник научил меня спокойнее реагировать на окружающую среду – я к ней очень не приспособлена, а точнее – не очень, а вообще никак. Но иногда он сам откалывает такие вещи, или может болтануть такое, отчего у меня иголок прибавляется больше. Я пытаюсь работать над собой, остановить рост иголок, но не получается.
Бельё на единственной уцелевшей верёвке развешено. Можно отправляться домой и поваляться ещё немного. Перед входом в подъезд меня остановило прикосновение чьей-то руки и громкий мужской голос:
– Вы снова забыли…
Человек протянул мне мой снова забытый тазик во дворе.
– Спасибо. А откуда вы знаете, что «снова»?
– Потому что я видел, вы развешивали бельё здесь позавчера и так же беспечно оставили тазик во дворе, и спустя несколько минут вернулись за ним.
– Вы что, следите за мной? – испугалась я.
– Нет, я просто смотрю…
– Зачем смотрите?
– Затем, чтобы вы были в безопасности и с вами ничего плохого не случилось. А ваш ухажоришка, видимо, совсем не смотрит. Вы слишком рассеяна. У вас всё хорошо?
– Всё отлично! Только слишком много смотрите вы.
– Я заезжаю обедать к матери. Она живёт рядом.
– Вот и обедайте, и не надо за мной смотреть!
– Береги себя.
Я развернулась, шмыгнула в подъезд, и железная дверь громко хлопнула у него перед носом. Странный вышел разговор. Какой-то непонятный человек с каменным выражением лица и замашками маньяка начал за мной следить и беспокоиться о моей безопасности. Меня очень тронула последняя его фраза, которую мне никогда не произносили ни родители, ни друзья, ни даже мой «ухажоришка», как назвал моего избранника человек с каменным лицом. «Береги себя» – это отдавалось повсюду весь оставшийся день в жужжании мух, топоте клавиатуры компьютера и во внезапно зашелестевших тополях за окном.
День близился к концу, и я допечатывала какой-то вордовский документ, расправила плечи и почувствовала, как от моей спины отвалилось несколько иголок. Такого ещё не было за два года. Число иголок на моей спине росло, но они никогда не отваливались. Внезапно для меня вскипела вода в кастрюле и уже лилась за её пределы. Я поняла это по гремящей крышке и торопилась скорее повернуть ручку плиты, но услышала звонок в дверь и побежала открывать. Это Йо-йо – мой избранник. Да-да… Вот сейчас он что-нибудь выпалит:
– Что там гремит? Там же кипит вода. Почему ты не выключишь?
– Я забыла, я собиралась. Привет.
– Привет.
Больше мы, собственно, особо и не разговаривали. И так каждый день. Не знаю, почему так получилось, но так получается довольно часто у всех.
Иногда на меня накатывал резкий приступ любви, и когда мы молча сидели, каждый занятый своими делами, я подходила и сильно целовала его в губы. Он ничего не сказав, отворачивался от меня, вздыхал и всё… Вот и всё.
Не помню точно, когда «вот и всё» началось. Относительно недавно. Во-первых, я поднадоела ему своими странностями и иголками в спине. Во-вторых, я узнала, что в наши края вернулась любимая ему особа, и, наверное, он мысленно находился с ней, а со мной находился только физически, и то потому что нашим родителям так было угодно, и они были счастливы за их выдуманное для нас «счастье». Мать утверждала, что кроме него меня с моими иголками никто не полюбит. Каждый раз, когда он отталкивал меня, иголки прорезались с дикой болью всё в том же месте. Мне было больно, не только когда иголки прорезались. Такой порядок вещей – то, что происходило с нами, причиняло мне боль намного больше, по всему телу – в голове, глазах, в ногах и руках. Он всё это понимал, он пытался притворяться, что любит меня, но из-за каких-то мелочей срывался на мне. Появление новых иголок на моей спине и моё фирменное «ай» выбешивало его. Притворство исчезало, и появлялось истинное лицо, которое пугало меня и вызывало ответную реакцию. Мы так уставали друг от друга, что не было сил что-то объяснять, обсуждать и доказывать. С другой стороны, мы уже привыкли так, и нам не хотелось ничего менять, начинать заново, а при родителях мы «переобувались» в идеальную парочку.
Настало завтра, он сам отгладил себе рубашку, какую ему захотелось, оделся, кинул в рот карамельку. Сегодня он был великолепнее великолепного. Йо-йо надел рубашку. От рубашки мне почувствовался едва заметный, едковатый запах женских духов, не моих. Я немного расстроилась, но не придала этому большого значения. Нужно было собираться на работу и включить «церемониальность» своих действий: умыться, натянуть одежду на себя и захлопнуть за собой дверь…
Рабочие часы прошли быстро, как и всегда. Возвращаясь с работы, я решила снять развешанное вчера бельё. Мои руки машинально снимали с верёвки вещь за вещью, осталось последнее: нежно-голубая простынь с ярко-синими васильками. Я задумалась, отвела взгляд, начала убирать прищепки. Над простынёй появилось то самое каменное лицо с милыми зелёными глазами.
– Опять возишься? – спросил он.
– Просто снимаю бельё.
– Брось ты всё, пойдём.
Я сдёрнула нежно-голубое полотно и в руках у человека с каменным лицом увидела неброский букет бирюзовых ромашек. Я улыбнулась, побежала с тазиком в дом, и не прошло минуты, как я вернулась обратно.
Мы шли по липовой аллее, и от лип шёл сладкий зелёный запах.
– Ты знаешь, я тебя люблю, – сказал человек с каменным лицом.
– Но я болею.
– Чем?
– Когда я расстраиваюсь, у меня на спине растут иголки.
– Правда?
– Правда. Посмотри.
Он тронул рукой мою спину и укололся.
– Ай. Больно.
– Я тоже так говорю, когда мне больно, – засмеялась я.
– Вообще-то я тоже болен. Я скоро превращусь в камень.
Он снял ботинок, и я увидела, что вся его стопа и половина икры – сплошной серый холодный камень.
– Только я не хочу, чтобы ты стал камнем.
– Но так оно и будет. Если хочешь, мы можем стать одним камнем.
– Хочу.
Он взял меня за руку и прижал к своей груди. Я услышала, как сильно и горячо бьётся его сердце. На моей спине не осталось иголок. Они все опали в этот момент.
Долгое время в городе искали нас. Йо-йо не искал. Он шёл с ней по липовой аллее и подобрал нас – два маленьких сросшихся камня. Она увидела этот камень у него в руках, захихикала и сказала:
– Всему своё время и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время насаждать и время вырывать посаженное, время убивать и время врачевать, время разрушать и время строить, время плакать и время смеяться, время сетовать и время плясать, время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий, время искать и время терять, время сберегать и время бросать, время раздирать и время сшивать, время молчать и время говорить, время любить и время ненавидеть, время войне и время миру[1].
[1] Ветхий Завет. Книга Екклесиаста. Глава 3.