Александр Сидорович Королёв
Справка:
1924-го года рождения. Сержант запаса, водитель. Призван 12 августа 1942-го, демобилизован 18 марта 1946-го. Великую Отечественную прошел от Курской дуги до Берлина. Воевал на Белорусском фронте в составе 18-й Барановичской автомобильной бригады. Кавалер ордена «Отечественной Войны», медалей «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За освобождение Варшавы», «Медали Жукова». Родился в селе Тюбяк-Черки Апастовского района Татарстана, в семье крестьян.
———————————————————————————
– Александр Сидорович, где Вас застала война?
– Дома, в деревне. Мне не было и 17-ти. Как раз перед этим я с одной тройкой закончил семь классов, попытался поступить в автомеханический техникум в Буинске, но не прошел по конкурсу.
22 июня 1941-го года рано утром, чуть свет начал бить колокол на церкви. Думали, что пожар. Люди выскочили на улицу – ничего не горит. И тут смотрим, бежит наша партийная активистка и кричит: «Война!»
В тот же день вечером в село начали приходить повестки. Первыми брали тех, кто недавно отслужил в армии – ребят 1919-1920 годов рождения, затем пошли «вниз» до 1912-1913 г.г. Потом стали брать всех остальных. В 1942-м дошла очередь и до меня.
– Было ли у Вас накануне войны ощущение тревоги, ощущение того, что скоро что-то начнется?
– Нет. Мы думали об уборочной. Некоторое время перед этим газеты писали о том, что обстановка напряженная, но потом Сталин подписал с Германией договор, и все снова успокоилось. Поэтому первые чувства, когда узнали о вероломном нападении Германии, были: нас предали! Появилась обида и ненависть.
– Как Вы жили этот военный год до своего призыва?
– Совсем молодых пацанов стали сажать на комбайны, на трактора. А кто был чуть постарше – поручали руководить. Мой дядя был председателем сельсовета, и он назначил меня начальником сельского почтового отделения. Все повестки и похоронки шли через меня. Когда вышло постановление правительства о сборе продукции в пользу фронта (с каждой коровы, например, полагалось сдавать 120 литров молока в год), стал заниматься и этим.
Наши сельчане копали окопы, рвы. Работали на строительстве железнодорожной ветки Ульяновск-Казань, которую в рекордные сроки построили в первые же дни войны. Для молодых ребят, которым не было восемнадцати, в районе организовали 110-часовую программу – учили стрелять, окапываться.
– Голодно было?
– Я считаю, что если ты лентяй, то ты всегда голодаешь. У тех, кто работал, всегда был кусок хлеба. Но, конечно же, и лопухи собирали, и щавель, и липовые листочки.
– И вот Вы получили повестку…
– 11 августа 45 ребят из нашего села 1924-го года рождения вызвали на комиссию в райвоенкомат. И пятерым дали повестки уже на 12 августа. У меня даже есть фотокарточка – мы пятеро сфотографировались, только что получив повестки. Только один из нашей пятерки погиб на фронте, один погиб уже после войны, один умер недавно. Так что остались мы вдвоем – я и Александр Федоров, после войны долгое время работавший директором школы в Тюбяк-Черки.
12 августа из райвоенкомата одних отправили на железнодорожную станцию – в Канаш, а меня в Тетюши, откуда пароходом под Горький – на пересыльный пункт. Здесь меня спросили, что я умею (как раз незадолго до этого вышел приказ Сталина о том, что бойца определять в тот род войск, который ему знаком, а до этого всех без разбору брали куда придется). Я ответил, что знаком с техникой, хорошо знаю трактор, машину, умею ездить. Так я и попал во 2-й учебный автополк под Горький.
3 месяца нас учили, а потом прикомандировали к 3-му танковому корпусу 58-й бригады 2-й ударной армии, только что выведенному из-под Сталинграда.
Если сказать откровенно, то немец нас учил воевать во многих отношениях. В том числе и в организации войск. До этого как было: при танковом корпусе состоял автобатальон (20 машин), и как только возникала необходимость, скажем, в 125-миллиметровых снарядах для орудий, нас посылали на склад. А там выяснялось, что таких снарядов нет! И ты стоишь, ждешь. Одни сутки, двое… А в начале 1943-го произошло перестроение. Сделали все точно так же, как было у немцев. Все мелкие автобатальоны объединили в автобригады, находящиеся в подчинении у заместителя командира фронта по тылу. То есть, мы снабжали уже не небольшие подразделения, а сразу всю армию. Приезжаешь на склад, тебе грузят снаряды и говорят: «Поезжай туда-то, поворачивай туда-то». Утром я в 16-й воздушной, вечером в 3-й ударной. Простоев практически не было. Ездили и днем и ночью (ночью включать фары было запрещено).
– Не попадали под бомбежку?
– Под бомбежку попадали большие колонны, которые немец либо случайно замечал с воздуха, либо заранее получал разведданные об их передвижении. Одиночные машины (а мы ездили именно так) не бомбили.
– Первым Вашим крупным сражением была Курская битва. Как это было?
– Курская битва длилась 50 дней. Ее называют самой короткой битвой Второй Мировой войны. Это потом мы узнали, что был немецкий офицер-перебежчик, который выдал нашему командованию все планы немцев. А тогда мы так же как и обычно возили снаряды. Куда и зачем – даже не догадывались.
А потом 5 июля началась страшная упреждающая немецкий удар артподготовка.
В течение нескольких часов стреляли так, что поднялась такая пыль, что ничего не было видно! А 6-го разразился страшный ливень! Землю размыло до такой степени, что все хваленые немецкие «Тигры» просто застряли в грязи. А нашим Т-34 все нипочем! Думаю, что во многом мы победили именно из-за двух этих факторов.
Наши машины, груженные снарядами, все первые дни сражения стояли километрах в пятнадцати от передовой. Сидели «на нервах», ждали распоряжения – то ли вперед ехать, то ли отступать. Потом стали возить снаряды.
2 августа я вез боекомплект для «Катюш» и налетел на мину. Если бы это была противотанковая мина, то меня бы не осталось в живых. Но мина была противопехотной – осколками пробило дно кабины и ранило меня в ногу…
– Попали в госпиталь?
– Да… Ногу хотели отрезать по колено. Но я не дал. Сказал: «Умру, но с ногой!». И как оказалось, правильно, что не дал. В госпиталь к нам постоянно приходила бабушка, о которой рассказывали, что она лечит молитвами. Я попросил ребят, и они собрали для нее десять банок консервов. Бабушка поколдовала над моей ногой, и скоро я пошел на поправку!
В госпиталях же тогда творилось страшное. Шел огромный поток раненых, и было много докторов, которые просто не лечили. Ведь отрезать ногу гораздо легче!.. Доктора были разные. Иногда, если попадал тяжелый раненый, которому требовалась сложная операция, ему просто вводили в вену воздух. Нет человека – нет проблемы!
Были и такие доктора, которые выслуживались тем, что очень любили выискивать среди раненых бойцов «самострелов» – тех, кто, желая оказаться в госпитале, стрелял, к примеру, себе в руку. По доносу врача их выводили на улицу и тут же расстреливали (был такой приказ Сталина).
– Неужели такие недобросовестные доктора попадались часто?
– А что вы думаете – люди же остались людьми. Попав на войну, они остались теми же. И многие были «с гнильцой». Не зря же после первых месяцев войны вышел приказ Сталина о том, чтобы командирам не идти в бой первыми, а следовать позади строя. Он был обусловлен тем, что поднимавшихся в атаку командиров свои же расстреливали в спину! Это было массовое явление…
– Куда Вы попали после ранения?
– В 18-ю Барановичскую автомобильную бригаду. Вместе с ней прошел до Берлина. Участвовал в Познаньской, Одрской операциях, в освобождении Варшавы, в штурме Берлина.
– А не приходилось ли участвовать в бою с врагом лицом к лицу?
– С немцами – нет. Мы же все-таки не участвовали в боях на передовой. Самые тяжелые времена для нас пришли во время боев на Западной Украине. Там действовали бендеровцы, которые партизанили – боролись не против передовых частей, а против «второго эшелона», против нас. Такого не было больше нигде. Бендеровцы нам не давали покоя! Из-за этого даже появился приказ – на дорогах Западной Украины попутчиков не брать! Пусть на обочине голосует хоть полковник, хоть генерал. Потому что бендеровцы очень часто переодевались в советскую военную форму, садились в машину, убивали водителя, а груз увозили к себе.
Также бендеровцы минировали дороги, нападали на колонны. И как раз в такой ситуации было мое первое боевое столкновение с врагом. Под Ровно нашу колонну обстреляли, мы схватили автоматы, залегли, а потом перешли в атаку. Тогда мы убили 10 бендеровцев и еще нескольких захватили в плен.
– Много ли Ваших однополчан погибло на войне?
– Относительно других родов войск, шоферов гибло немного. Некоторые вообще гибли не от мин или пуль, а по собственной глупости или неопытности. Часто это происходило на мостах, которые еле держались. Кто-то видит, что мост машину не выдержит и останавливается, а другой, смелый слишком, рвет вперед и проваливается. Вот и тонет…
Однажды под Житомиром произошел прямо-таки трагикомический случай. Машина сорвалась с моста, водитель погиб, но стало известно, что вместе с ним в кабине была женщина. Оказалось, что с самого начала войны вместе с парнем, Василием Васечкиным из Смоленска, ездила его любимая! Когда часть передислоцировали, переезжала и она, жила в ближайшей деревне. А когда парень ездил в рейсы, она ездила с ним! Потом эта девушка до конца войны служила в нашей бригаде прачкой.
– Когда Вам было страшнее всего?
– Мы колонной из 18 машин ехали в Варшаву, подъезжали к мосту через Вислу.
Я вместе с командиром еду в головной машине, в «Форде». Их нам тогда начали поставлять американцы. И вдруг перед самой рекой мой «Форд» глохнет! Я поднимаю капот, лезу в двигатель. А это же не мой родной ЗИС-5, в котором и механизмов-то почти никаких нет! Тут провода какие-то, нужно разбираться. Командир кричит следующей машине: «Езжайте без нас, мы вас догоним!».
Колонна, все 17 машин, въезжает на мост, и раздается взрыв – мост взлетает на воздух! Ни одного человека в живых не осталось…
– На каких машинах Вам приходилось ездить, и какие были самыми надежными?
– Больше всего мне приходилось ездить на ЗИСе и «Форде».
По простоте устройства и проходимости нашему ЗИС-5 не было равных. Немцы называли его «русское чудо». Грузоподъемность у ЗИСа тоже была «о-го-го» – хоть ты на него 5 тонн, хоть 10 навали, все рано ехал! Бывали даже такие случаи, когда ЗИС-5 использовали вместо… паровоза. Снимали резину, ставили на диски – и на железную дорогу. А сзади – 5-6 груженых вагонов.
Иностранные машины, поставляемые союзниками, тоже были хорошими, но у каждой были свои недостатки. Например, «Студебекер» – мощный, простой по устройству, но неповоротливый. «Шевроле» – при большой скорости на поворотах опрокидывался. «Форд» – с теплой кабиной, но уж больно мудреный!.. С нашим ЗИС-5 мог тягаться разве что «Додж» – низкий, устойчивый, мощный. Когда не было тракторов, на этих машинах пахали землю!
– Пахали во время войны?!
– Ну а кто же еще мог вспахать землю на только что освобожденных советских территориях? Своих мужиков в деревнях не осталось, выручали солдаты. Нормой для каждого батальона было вспахать 5 гектаров земли.
– Шофера редко бывали на передовой, и видимо поэтому их мало награждали…
– Шоферов награждали. Но ситуация с наградами вообще была немного странной. Мы все время были в разъездах, а при штабе оставались писари, слесари, кузнецы.
И вот однажды приезжаешь в часть и узнаешь, что писаря наградили каким-нибудь орденом. За что? Я знал одного штабного писаря, который к концу войны имел четыре ордена Отечественной войны!
Или другой случай: однажды в Белоруссии мы получили задание срочно доставить важный груз. Выехали на нескольких машинах, но внезапно оказалось, что дорогу перегораживает огромная канава. Ни объезда, ничего… Командиры встали, стали думать. А я говорю: «Что тут думать?! Нужно разгрузить одну машину, закидать яму пустыми ящиками от снарядов, сверху положить два кузовных борта и спокойно переехать!». Так и сделали. Успели в срок… Потом за этот «подвиг» командир батальона (которого с нами вообще не было!) получил орден Красного Знамени, командир роты – орден Отечественной Войны, а я – благодарность перед строем…
– Как Вы встретили День Победы?
– Ночь с 7 на 8 мая я был дежурным по кухне и рано утром прилег отдохнуть. И вдруг меня расталкивают: «Война кончилась!». Я сначала даже не поверил. Побежали к радисту. Он: «Да, передали, что немцы капитулировали!»
Но тогда война кончилась не для всех. Один наш полк отправили на восстановление полностью стертого с лица земли Минска (первоначально город даже хотели отстроить на другом месте, потому что это было значительно проще). Другой – в Пермскую область, на восстановление сельского хозяйства, а третий, мой 57-й полк – оставили в Германии.
Был приказ Жукова: «То, что немцы награбили у нас – вернуть! То, что можно увезти от немцев – увезти!» Германию же тогда должны были разделить на четыре части – советскую, американскую, английскую и французскую. И мы занимались тем, что вывозили оборудование и ценности с других частей Германии на нашу часть! Доходило до того, что танками разламывали стены цехов, выдирали оттуда тросами станки и грузили их на машины.
Вывезли очень много мануфактуры с немецких складов (кстати говоря, Калининской фабрики – награбленной немцами в СССР), вывозили наших военнопленных и угнанных в Германию на работы. Доставляли их до Бреста и передавали «краснопогонникам» (уж не знаю, что с ними происходило дальше). Кстати говоря, то, что множество пленных не решилось вернуться на Родину и осталось в Германии – абсолютно точный факт. Я был этому свидетелем.
Ну а через какое-то время меня вызывают в штаб. Говорят: «В твоем деле написано, что ты – почтовый работник. Это правда?» – «Правда». И назначают меня приемщиком на полевую почту бригады. Здесь я застал еще одно возникшее в первые послевоенные месяцы явление. Каждый военнослужащий имел право раз в месяц отправить домой посылку с трофеями. Солдат – пять килограмм, офицер – десять. Ну и посылали. Наберут полную посылку трофейных зажигалок, а дома родственники их продают. И на это живут. Слали нитки, иголки, отрезы тканей. Нельзя посылать было только оружие.
Здесь же в Берлине я встретил младшего брата, которого не видел с того дня, как он провожал меня на фронт. И где бы, вы думали, мы с ним встретились – в самом Рейхстаге! Тогда военных из расквартированных в Германии частей возили сюда как бы на экскурсии. Ну и получилось так, что «экскурсии» его подразделения и моего совпали! Было это 15 мая 1945-го года.
– Не партизанили ли немцы после поражения? Не подрывали ли советские грузовики?
– Как ни странно, но немецкое население нас приняло с радостью. Ненависти не было, и подобные случаи носили единичный характер. И советское командование тоже пошло навстречу – под угрозой расстрела было запрещено мародерство. И даже пойманный бродячий скот солдат не имел права убивать, а должен был отвести в часть.
– Когда Вы демобилизовались?
– 18 марта 1946-го года. Поехал жить в Ульяновск – к старшему брату. Жил в полуподвале на улице Федерации, работал приемщиком на главпочтамте. Женился. Потом работал в ремстройконторе – плотником, столяром, стекольщиком. На пенсию ушел с приборостроительного завода, с должности машиниста холодильных установок.
Ну а в канун празднования 30-летия Победы над фашистской Германией в стране (тогда еще советской социалистической) началась глобальная акция памяти погибших в Великой Отечественной войне. Называлась она «Никто не забыт, ничто не забыто». По местам былых боев поехали многочисленные экспедиции, целью которых был поиск неизвестных захоронений советских солдат. Организовывались встречи однополчан.
Однажды я увидел в «Ульяновской правде» объявление, что встречаются однополчане, воевавшие в 3-м танковом корпусе, в котором я начинал свой боевой путь. И я на эту встречу поехал. С этого момента и началось…
Я к тому времени переписывался с одним своим бывшим однополчанином. Спросил у него, чьи еще адреса он знает. Потом написал им с той же просьбой. В результате у меня завязалась переписка с сотнями ребят, воевавших в нашей 18-й Барановичской автомобильной бригаде. Так же я писал и в белорусский город Барановичи, который мы освобождали, и имя которого нам было присвоено. Написал, что мы все, однополчане, хотели бы там встретиться. В ответ из Барановичей приехал партийный работник, мы с ним поговорили, дали объявления по всей стране. Так в 1975-м состоялась наша первая встреча. Вторая встреча прошла через год – в Минске. Всего до начала 90-х я организовал 18 встреч бригады. На самую большую приезжало 375 человек.
Мы объездили десятки городов, в боях за которые принимали участие, встречались с молодежью, с общественностью. В советские годы это было нужно всем, и мы чувствовали огромную поддержку. Один раз даже произошел казус. Во время войны 12 машин из нашего полка встали на «перекус» в небольшом леске под Орлом. Мы из озорства написали на бумажках свои фамилии и адреса, засунули их в пустую бутылку, бутылку в автомобильный баллон, а баллон закопали, оставив маленький холмик. И что бы вы думали? В 1977-м мне приходит письмо. Оказалось, пионеры из поисковой экспедиции эту бутылку откопали! И теперь звали всех оставивших то послание в гости! Такое было время…
В летнее время я в одиночку разыскивал могилы похороненных во время войны друзей. Колесил по русским и белорусским селам, по одним только мне ведомым приметам находил теперь уже почти незаметные холмики. А потом перезахоранивал прах погибших однополчан с помощью местных властей с подобающими воинскими почестями. Тогда же я поднял архивы, составил летопись бригады. До сих пор в моем домашнем архиве хранятся сотни карточек с адресами, фотографиями и прочими данными моих однополчан. Ныне в живых из них осталось около трехсот. Пятеро из них проживают на территории Ульяновской области. Кроме меня, это Михаил Панов (Ульяновск), Петр Пашин (Верхняя Маза), Владимир Чурков (Ясашная Ташла), Иван Булочкин (Ульяновск).
– О том времени Вы говорите с печалью в голосе…
– Конечно… Знаете почему я сейчас уже никому не пишу? Просто написать письмо – это 5 рублей, 100 писем – 500 рублей… Мы, ветераны Великой Отечественной, уже никому не нужны… На нашем примере уже никого не воспитывают… И, наверное, поэтому нас перестали замечать в учреждениях, где должны обслуживать вне очереди. Да что говорить – все ветеранское движение в Ульяновске превратилось в сплошную фикцию! Раз в месяц нас собирают в красном зале КДЦМ, читают лекцию и быстренько выпроваживают. Называется это встречей ветеранов, а по сути является мероприятием для галочки. По большому счету, от нас ждут только одного – когда же мы наконец покинем этот мир и снимем с чиновников связанные с нами проблемы…
– У моторного завода на пьедестале стоит памятник ЗИС-5. Случайно не Ваш автомобиль?
– Мой…
– ???
– Ну, я на нем, конечно, не ездил, но отношение к этому памятнику имею самое непосредственное! Однажды ранней весной 1983 года я сидел в своей комнатке и смотрел в окно. И вдруг увидел бегущий по улице автомобиль ЗИС-5. Это была как встреча с другом – подобных авто я не встречал последние лет пятнадцать! Ну, я как был босиком, ринулся за машиной вдогонку. И представляете себе, догнал! Машина оказалась принадлежащей димитровградскому химзаводу. Тогда-то у меня и созрел план – заполучить этот автомобиль и воздвигнуть на постамент около музея славы нашей бригады в белорусском городе Барановичи!
Естественно, дирекция предприятия дарить машину отказалась. Но выдвинула условие: завод расстанется с автомобилем, если взамен получит новый – современный. Что делать? Написал письмо начальнику политотдела нашей бригады, в то время занимавшему высокий пост в Москве. И он записал меня на личный прием к министру обороны Гречко! И министр машину выделил! Ее списали из одной воинской части. Барановичский райком партии пригнал мне авто для перевозки, мы отвезли списанную машину в Димитровград, а димитровградский ЗИС-5 – в Барановичи. И теперь легендарный автомобиль установлен на центральной площади этого белорусского города!
– А причем здесь памятник у моторного завода?
– А вот слушайте… Как-то другой раз, уже ранней весной 1995 года, я шел по небольшой улочке в северной части Ульяновска. Бросил случайный взгляд на незнакомый палисадник и обомлел. За небольшим заборчиком «фырчал» еще один родной мне ЗИС-5! Машина была в полном здравии и принадлежала бывшему водителю моторного завода, которому профком подарил авто по выходу на пенсию.
Оказалось, что именно этот ЗИС является первым автомобилем, произведенным на «Моторке» в самом начале войны, когда в Ульяновск был эвакуирован нынешний московский автозавод имени Лихачева! Да эта машина просто обязана была стоять около моторного завода! Снова начались хождения и прошения. Как некогда и директор химзавода, хозяин машины потребовал автомобиль взамен. Я обратился к руководству «Моторки», к мэру Ульяновска Сергею Ермакову, в Совет ветеранов. Сколько порогов обил, прежде чем ЗИС был обменен на УАЗ и занял свое место у проходной моторного завода!
– О чем Вы сейчас мечтаете?
– Когда в маленьком населенном пункте есть церковь, она называется «село», а когда нет – «деревня»… Когда я родился, Тюбяк-Черки были селом, а лет 20 назад снова стали деревней. Церковь (та самая, на которой били в набат в первый день войны) сгорела при пожаре. Сейчас постоянно играю в разные лотереи – «Бинго», «Русское лото», «Золотой ключ». Мечтаю, что если выиграю хотя бы несколько тысяч рублей, тут же поеду на родину и на том месте, где стояла церковь, поставлю крест…
Еще мечтаю о том, чтобы собранные мной документы (а это не только летопись бригады, но, к примеру, и Книга памяти жителей моего села, в которой поименно – кто, где, в какой части воевал, кто погиб и где захоронен) не будут утеряны после моей смерти. Вы не поверите, но дети моих «выбывших естественной смертью» боевых друзей все еще шлют мне личные вещи своих отцов. Они верят, что когда-нибудь я создам музей… Музей – еще одна моя мечта. Я кстати неоднократно предлагал чиновникам организовать его в одной из ульяновских школ. Ответом было удивление: «А зачем это нужно?» Действительно, а зачем нам наша память?
– Что Вы больше всего не принимаете в современной окружающей действительности?
– Отсутствие порядка, отсутствие у власти желания его наводить. Отсутствие у людей уважения друг к другу. Знаете, какое ко мне – ветерану – отношение в магазинах? Молодые продавщицы на сдачу постоянно норовят вместо рубля сдать пятикопеечную монету. Они же похожи! Продавцы надеются, что старики слепые, ничего не видят. Когда еще было такое?!
– Что нужно сделать на государственном уровне, чтобы исправить это положение?
– Нужно чтобы заработали те карающие органы, которые у нас существуют. Милиция, налоговая инспекция. Начиная с малого. Ведь сейчас как: идет милиционер, смотрит – молодежь сидит на лавочке с ногами, и проходит мимо. Сделать замечание – это же самое элементарное! То же самое и в большом. Какие сейчас коттеджи у богатых людей! Так пусть к ним приходит налоговая инспекция и заставляет за каждый кирпичик отчитываться. Тогда и налоги пойдут в казну. У нас же как? Инспектору взятку дали, и он молчит…
Вот у меня напротив окон идет какое-то частное строительство. Круглый день работает бетономешалка. А куда от нее провода идут? На столб! Воруют… Я несколько раз звонил в «УльГЭС». И что? Даже никто не приехал! Как это объяснить? Значит, с чьего-то благословения воруют? Значит, взятку какому-то чиновнику дали?
Люди воруют, об этом все знают, но воров никто не трогает. Так их нужно тронуть! Но по закону! Тогда и престиж власти поднимется, и жить станем богаче… В стране, области, городе должен быть хозяин!
2003 год