Снова эти звуки. Кап-кап. Кап-кап. Разумеется, я уже привык, что следом за ними приходит сырость. Кап-кап. Кап-кап. Будто маленькие рисинки роняют на кровлю домов. Маленькая, тихая, но в тот же момент звонкая, прямо как я, мелодия.
Кап-кап. Кап-кап. Ну вот началось. Вновь эти струйки-змеи холодной воды поползли из всех щелей. Придётся нырять поглубже или же карабкаться повыше…
В последние дни очень часто слышу этот шум. Кап-кап. Кап-кап. Я уже устал забираться в грязные коробки, упаковки из-под чего-то вкусненького… Хотя иногда это и очень хорошо. Ну, понимаете, я нахожу крошки от какого-нибудь печенья.
А, может, разбитую баночку с капельками молочка на стенках. Прекрасное лакомство! А больше всего мне нравится кожура от сосисок. Чувствую себя… как там говорят… мурррманом. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Забарабанило сильнее…
Надо быстрее лезть. Сейчас я живу один: места много. Могу хоть каждые пять минут перебегать в новую коробку. Бак же большой, а я вон какой кроха…
Вот раньше нас в этой подворотне жило аж четверо пушистых друзей! Я, моя мама, тётя Люся и наш друг семьи – здоровенный, как одно из этих гордых облаков на голубом куполе, необъятный, серый Дымок! Правда, сначала называли его Снежком, потому что до ухода на уличную пенсию он был сказочно бел! Иногда развалится в своей тёплой лежанке, уткнув морду к себе под лапы, посмотришь со стороны: самый настоящий сугроб! Ну тот самый сугроб, который вырастает из-под земли каждый год. Возле тех самых сугробов всегда колет лапки, будто по иголкам скачешь.
Но мне хорошо: искупаюсь в белом, весь истрясусь, а потом зажмусь с мамой в один огромный комочек и сижу… я часто видел, как красивые, зимние стёклышки медленно исчезали, а под ними появлялась холодная, мерзкая вода. Мама мне говорила, что это они так тают от тепла, которое их окружает. Вот и я боялся растаять от маминой заботы, исходящей из её сердца… Однако всегда на свой страх и риск затягивал такие объятия.
Тётя Люся была у нас чистюлей. Следила за модой: вечно то в ярком рваном пакете запутается, то нитками уши обмотает. Так и ходила весь день. Пока под вечер у разбитого зеркала не садилась и не начинала всю ночь намывать себя, убирая каждую соринку. Даже иногда входила в азарт и не могла остановиться. Тогда она переходила на мою маму, Дымка (“в девичестве” – Снежка), а затем и на самого меня. Когда тётя Люся жила с нами, я был чуть меньше носочка. Она могла за раз всем своим языком избавить меня от надоедливой сажи и копоти.
Она была хорошей…
Мы голодали. Никаких объедков в баках не находилось. Одни только тряпицы
да железяки. Мамочка меня ничем не кормила. Тогда пошла наша родственница
по соседним закоулкам еду в долг просить. А что? У нас город большой – на каждом шагу такая кошачья обитель! Только она за угол выскочила… ГРАМ! И проскользил мимо нас какой-то красный грузовик. Мы побежали уж было посмотреть, что там стукнулось. Я бежал радостно, задорно, предвкушая новые приключения, бежал впереди мамочки, а она плелась, измождённая голодом, за мной, еле-еле поспевая. Ищу-ищу по нескончаемой дороге интересное событие… ищу… и вижу лужу. Такого же цвета, что и тот шустрый грузовик. А возле лужи что-то лежит. Не могу отсюда разобрать, что. Я смотрю, предвкушая наслаждение от шквала вопросов, который я обрушу на маму, как только она догонит. И наконец-то она приползла. Я с улыбкой стал припрыгивать вокруг нее, но она с каждым моим напором на лапки лишь тускнела… серела… Оказывается, та лужа была тётей Люсей… и то что-то возле лужи – тоже она. Сначала я подумал, что она растаяла, как те зимние стёклышки, поэтому тут же спросил у мамы, можно ли помочь нашей бедной кормилице, можно ли её обратно заморозить, вернуть ту чистюлю… А мама лишь пронзительно и страшно мяукнула. Отголосок её ударился о железные трубы и расплылся в кремовом закате. С тех пор у мамы-кошки заскреблись на душе кошки.
И осталось нас трое в нашем большом и уютном баке…
Кап-кап. Кап-кап. Опять они бьют по крышке коробки. Не хочу намокать.
Я и так чихаю на каждом шагу. Мама всегда заботилась о моём здоровье. Не хочу её огорчать, когда она вернётся. Дымок обещал, что она обязательно вернётся.
Кап-кап. Кап-кап.
Мы долго горевали… нет тёти Люси… нет тех вечерних умываний… Дымок аж совсем почернел, мы его чуть ли Угольком называть не стали… А мама… Каждый раз, когда она видела проезжающий мимо автомобиль или велосипед, или грузовик, или даже простой самокат красного, как помидор, цвета, издавала своим осипшим голосом истинный звериный вопль, заставляющий меня невольно подскакивать даже во сне. Такой вопль я никогда не слышал… он меня пугал. Сильно. Мне казалось, что в мою родную матушку вонзали тысячи мелких стёклышек на нитке, продевая их сквозь неё. Может быть, я был прав, только эти стёклышки впивались в самые далёкие залежи её души, кромсая мою защитницу изнутри, выворачивая всю её боль и обиду наизнанку. И она не знала, куда деть свою печаль, кроме как вложить её в поистине нагнетающий крик. Крик-протест всей ничтожности событий, что свершаются над нами, всей ничтожности наших жизней, что мы так храним, всей ничтожности связей, что образуются между близкими существами, ведь эта связь вовсе не долговечна…
Видимо, какому-то громоздкому дяде тоже не нравились мамины переживания.
Он решил поделиться с ней колбаской. Тоже считаю, что тяжелый желудок перевешивает дырявое сердце. Тут же месячный голод зажёг мамины глазки
и заставил её прямо-таки с жадностью напрыгнуть на человеческую руку.
Она быстро проглотила поданное, даже не прожевывая. Мужчина тут же скрылся
с ухмылкой на лице. Я был ему так благодарен!
Спасибо, о, отзывчивый человек, что попытался заглушить её боль! Если бы я не запутался в потрепанных колготках, то я бы, наверное, бросился со всех лапок к нему навстречу, чтобы расцеловать его колючее, щетинистое лицо. Ведь никто не обращал внимание на маму, кроме меня, и он вовсе не обязан был нам помогать,
но всё же помог! А через пять минут мамочка стала кашлять… кровью…
Кап-кап. Кап-кап. Текла кровь из её уст. Она неестественно вздрагивала, пятясь назад, как рак. Я скакал вокруг неё, пытаясь хоть как-то развеселить эту бедную кошку. Но она лишь недовольно шипела на меня, отворачиваясь прочь, как будто я ей чужой… Я даже тогда подумал, что она обиделась, потому что тот человек за раз уделил ей больше внимания, чем я за все недели. Моя защитница продолжала хрипеть, как напуганный ветер, когда его загоняют в наш закоулок, и он врезается в железный забор. Мне становилось не по себе, я чувствовал, что так быть не должно. Даже Дымок перевернулся на другой бок, дабы не видеть страдания соседки. Я хотел попробовать в очередной раз убедить маму, что всё обойдётся, всё будет хорошо, но только я сделал шаг в её сторону, как она удушающе вздохнула с выпученными, как у жабы, глазами и грохнулась прямо на пакет с разбитыми бутылками…
Мои мяуканья над её шерсткою раздражали Дымка. Он злобно рявкнул на меня, веля отправиться в коробку и лечь спать, пока моя мама не отдохнет. И нет ничего страшного в том, что она решила немного прилечь посреди дня, ведь ей сейчас крайне тяжко. Эти слова сработали для меня, как мёд на душу. И я тут же бросился выполнять его поручения, думая, что сновидения ускорят мои ожидания, а после них мы наконец-то сможем поговорить с мамой обо всём, что у неё наболело…
А когда я открыл глазки, то увидел, как наш сосед, собрав все свои вещи, от консервной банки до обглоданной кости тунца, направляется в непривычном для него направлении. Грохот падающих безделушек, который я спровоцировал, выползая за ним, заставил его невольно обернуться. Он грозно посмотрел на меня, затем со страшной улыбкой сказал, что ему пора, он засиделся в нашей сокровищнице. Он помогал нам выживать изо всех сил, но сейчас, глядя, как трудно моей маме даётся прокормить нашу семью, он вынужден искать себе лучшего места… Я был поражен его благородностью. Кто бы что ни говорил, но домашние коты всегда были честнее и добрее дворовых, даже если сами попадали на улицу. Конечно, было немного жалко расставаться с таким образцовым приятелем, но
у меня теплилась надежда, что так маме будет легче… Ведь Дымок сказал, что она направилась искать мне еду. И она скоро придёт за мной, и, может быть, мы с мамой тоже переедем. В то самое… лучшее место…
Кап-кап. Надоело! Надоело слушать этот шум каждый день! Кап-кап. Он словно дразнит меня! Кап-кап. Я говорю ему прекратить, а он не прекращает. Я грожу ему, что моя мама вот-вот придёт и царапнет его, а он всё кап-кап да кап-кап! Если бы не мальчишки, которые приходили периодически веселить меня, я бы точно зашипел от злобы! У нас были хорошие игры: они кидали в меня камни, а я должен был уворачиваться от них. Кап-кап!
Дождь не даёт мне уснуть! Уже который день он льёт, будто там, наверху, небесный водопровод прорвало! Кап-кап. Кап-кап. Повторяется монотонно каждый миг.
По совету Дымка, я постоянно сплю. Уже не ем, не хожу справлять нужду – просто сплю. Круглые сутки. Ведь, как он сказал, сон – лучшее лекарство в мире. Поспи – все неприятности пройдут мимо тебя. Вот и я закрываю глаза каждый раз, надеясь, что со следующим пробуждением вернётся мама. А её всё нет и нет. Не понимаю, что я делаю не так. Может, стоит жмуриться усерднее? Или я недостаточно погружаюсь в это состояние? А, может, это всё… Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Нет, не мог Дымок меня обмануть. Он – кот голубых кровей. Такие не умеют врать. Этого у них в природе не заложено. Это они…
И я заснул. Заснул наконец-таки. Но это был очень странный сон. Я таким ещё никогда не спал. Серый туман клубился отовсюду, вдыхать его было крайне тяжко и мучительно.
Но я продолжал дышать, словно завороженный. Напоминает лимонный аромат: поначалу кислый-кислый, но со сладким послевкусием. Облако перед моими усами крохотно колыхнулось, а внутри заиграл чей-то силуэт. Этот силуэт я узнаю из тысячи тысяч. Это была мама. Моя любимая, нежная мама.
А за ней, прямо за спиной, стояла наша непоколебимая тётя Люся. Такая же блистательная, как и раньше. Я сделал шаг к ним, но окружающий со всех сторон дым не позволил мне. Тогда я громко-громко, надрывая в клочья свои связки, крикнул: «Мяу!». Они обернулись. И мяукнули в ответ. Моё мизерное, кошачье сердечко заколотилось так же звонко, как роняют молот на наковальню. Мгновение и они бросились мне навстречу. Погруженный в неземную негу, я отсчитывал каждый миг. Я верил, что Дымок никогда бы не соврал, что воссоединение вот-вот состоится. Называйте меня глупцом и мечтателем, но я грозно стоял на своём и получил плоды ожиданий. Все мои проблемы смыло дождём. Ведь я больше его не слышу. Ни одной капли. Именно поэтому я не хотел просыпаться…
Именно поэтому я больше никогда не открыл глаза.