Новость о том, что нас собираются замуровать, принес Рыжий. Он сообщил ее Пятнистой Мохнолапке тем отвратительным бархатистым тоном, каким обыкновенно разговаривал с ней. И его длинные усы не дрогнули, когда он промяукивал гибельное для нас известие. Не для него, конечно. Он домашний кот. Сытая мордочка, хитрющие глаза. И высокомерное мяуканье.
Рыжим котам верить нельзя. Старая как мир истина. Черные кошки себе на уме, серые – неприметные тихони, а мы, трехцветные, приносим удачу. Хотя бывает, что рыжие принимают меня в свою огненно-шерстную компанию. Или насмехаются надо мной – непонятно.
Мы довольствовались тем, что мир умещался в скупом цветовом спектре – от мышино-серого до непроглядно-черного. За пределами подвального мрака краски были мутными, будто их кто-то тщательно прополоскал, а потом оставил выгорать на солнце.
– Зачем нас замуровывать? – засомневалась я.
– Как зачем? Сразу видно, ты новости не смотришь! А вдруг террористы? Где они прячут взрывчатку? В подвалах.
– Кому-нибудь другому эти сказки рассказывай. А у нас и без тебя паникеров хватает.
– Мое дело предупредить. А чему верить, решайте сами.
Придав своей холеной морде оскорбленный вид, он выскользнул в зазор между цоколем и крыльцом. Мохнолапка была готова меня растерзать. Но побоялась. Побежала жаловаться. И новость распространилась молниеносно.
Клубок сразу же объявил собрание. Боится единоличных решений. Отказывается от ответственности. Но слух следовало проверить.
Местом для сбора служил запасной выход, через него еле-еле проникал свет и легкой дымкой струился над Клубком. Эфемерный нимб. И при таком выгодном освещении его плешь – результат похождений бурной молодости, была почти незаметна.
Тогда его звали Вальдемар, и он был обычным дворовым котом. Без подвала, портала и тайн, с ним связанных.
Но об этом мало кто помнит. С тех пор он остепенился, покруглел, поумнел и устранился от мирских дел.
Первой выступила Мохнолапка. От волнения она сбивалась, повторяя без конца «территористы» и «взрувчатка». Ее шерсть поднималась дыбом так, что пятна образовывали замысловатый узорный лабиринт, из которого не было выхода.
Слушали с недоверием, а на ее заключительное «Рыжий редко ошибается», ответили протестным шипением. Домашних кошек у нас не жаловали. Хотя правила толерантности никто не отменял.
Клубок терпеливо выждал, пока противники Рыжего успокоятся, и принял любимую позу – лег, подобрав под себя лапы, отчего будто балансировал в воздухе. Кошки приготовились внимать своему вождю. После беспорядочного лепетания Мохнолапки, его слова звучали особенно внушительно, а размеренная и уверенная манера речи действовала гипнотически. Он разделял предложения едва заметными паузами, рассчитанными на то, чтобы слушатели прониклись фразой и приняли ее как свою. Он говорил просто, стараясь не щеголять словами, значение которых было туманно, а если и произносил их, то так уверенно, точно сам придумал и наделил смыслом.
– Наш подвал известен на всю округу. Здесь живут самые спокойные и порядочные кошки – все это знают. К нам стремятся попасть породистые особи. Даже домашние считают за честь наносить нам визиты. Подвал не просто наш дом, это отдельный мир, который мы год за годом наполняли своим теплом, уютом…
На заднем плане кто-то пискнул. Сентиментальная Жанна. Вспомнила ухоженного котяру, который недавно удрал от нее. Нашла с кем водиться.
– Уютом и доброжелательной атмосферой, – как ни в чем не бывало, продолжал Клубок. – Здесь, в царстве труб, обители тьмы и пристанище свободы, мы живем поколение за поколением. И если слухи о намерениях городских властей изгнать нас из нашего…ммм… микромира окажутся достоверными, мы будем сражаться за наш общий дом.
Он говорил что-то про врагов, которые окружают повсюду. От них все наши беды. Мы должны сплотиться в борьбе с ними, чтобы отстоять ценности, дарованные предками.
Обитатели подвала в восторге бросились к возвышению, на котором покоился Клубок, но он удостоил их лишь холодным взглядом.
– Нужен доброволец, – заключил он.
Кошки попятились назад. Бывалые прятались за спинами новичков.
– Жребий. Я так и думал. Это будет честно.
– Предлагаю Пышнохвостку.
Это Мохнолапка. Отыгрывается за то, что я прогнала Рыжего.
– Поясни, – потребовал Клубок.
В прошлый раз жребий выбрал ее. Клянусь лапкой. А вызвался идти Полосатый. И кстати, не вернулся.
Пятнистая бестия! Что бы ты понимала в самопожертвовании.
Последовала привычная демократическая процедура: большинство своим свирепым визгом постановило, что добровольцем быть мне. На этот раз никто не думал меня спасать. Выкручивайся сама.
Будь проклят тот, кто открыл портал. А кто это, кстати, был?
Закроют подвал, закроют портал. Может, оно и к лучшему. Скажи им это после такой пафосной речи! А на что способен Клубок, кроме своих речей? Сам порталом не пользовался. Мудрый вождь. Демократ от кончиков усов до лап.
Откладывать было нельзя, и вот я ждала наступление полночи у Великой стены. Со мной были Мышелов и Понурый. Оба благополучно вернулись, поэтому считали своим долгом напутствовать меня. Хотя за три года жизни в подвале я была наслышана об их похождениях.
– Самое главное, – назидательно начал Понурый, – привыкнуть к одежде. Сильно мешает. Все чесаться охота. Блохи по сравнению с этим…
Понурый был одним из первооткрывателей, так называли исследовавших портал смельчаков. Тогда мы пытались понять, какую пользу может принести это открытие, и запускали новичков на «ту сторону». Возвращались не все, однако они сразу становились героями, а их похождения обрастали самыми невероятными и сказочными подробностями.
Понурый вернулся с трясущимися лапами. Из его нечленораздельного мяуканья можно было понять, что он едва не угодил под машину и поспешил назад, от греха подальше. На церемонии награждения медалью Первооткрывателя, он уверял, что мир полон опасности, что распоряжаться порталом следует разумно, для чего мы должны выбрать лидера, самого мудрого и рассудительного из нас.
Вальдемар отнекивался, почесывая плешь. Уговоры продолжались, выторговывались полномочия.
Такова история возвышения Вальдемара в пересказе Полосатого. Когда я попала в подвал, Клубок упрочил власть, и сделал процедуру своего переизбрания нерегулярной, а потом и необязательной.
Мышелов считал себя везунчиком. На «той стороне» он встретил сердобольную старушку, которой рассказал, как тяжело приходится уличным кошкам и уговорил приносить нам объедки. Куриные кости, рыбные головы и внутренности, остатки жидкого подкисающего супа и черствеющий хлеб распределял Клубок, исходя из своих представлений о значимости каждого обитателя «царства труб».
А нам приходилось добывать еду самим. С тех пор как из-за происков наших нескончаемых врагов мусорные контейнеры стали плотно закрываться, наступили непростые времена. Мы слонялись у магазинов, подъездов, остановок. Но часто ложились спать голодными.
На поиски пропитания отправлялись новые добровольцы. Если они и возвращались, то с небогатой добычей, о происхождении которой старались умалчивать. Скорее всего, еду воровали либо выпрашивали у прохожих. Эти детали Клубку были безразличны. Он толстел, его ближайшее окружение ширилось, нам лишь иногда кое-что перепадало.
Вернувшихся с провизией одаривали медалями. О тех, кто не возвращался, предпочитали не вспоминать. Существовала легенда, что они забывали кошачье прошлое. За это их негласно считали предателями.
Последним добровольцем был Полосатый. Он ушел три недели назад.
– Запомни дорогу назад, – напутствовал Мышелов, удрученно качая головой, давая понять, что более безнадежного добровольца еще не встречал. – На нюх не полагайся, считай, его у тебя больше нет. Поэтому запоминай. И не задерживайся. Город затягивает.
Ладно-ладно. Мне не терпелось избавиться от провожатых, чтобы сосредоточиться. В последний раз ощутить себя собой. Так сказал Полосатый перед уходом. Клубок бы так сказать не смог.
А если Полосатый хотел уйти? Хоть куда-нибудь, хоть как-нибудь раздвинуть душные границы подземелья. А дальше – будь что будет. Он намекал на побег: воспользоваться моментом и совершить переход. Неизвестность его не пугала. Его тяготило бессмысленное однообразие.
Перемещение прошло быстро. В глазах резко потемнело, меня закрутило, меня куда-то уносило, и было страшно, что это стремительное движение не сможет вовремя остановиться, и я окажусь слишком далеко от исходной точки.
Я очнулась на земле. Передо мной было небо, неравномерно усыпанное крошечными мерцающими точками. Я попыталась опереться на четыре конечности, но эта поза показалась нелепой. Я выпрямила ноги и поднялась. Не думала, что сразу получится. Шаг, еще… Я шла на двух ногах, расправив спину и раскинув руки. Вот, оказывается, как это бывает. Удивительно, но с высоты моего роста мир выглядел иначе – ближе и будто понятнее. Меня чуть пошатывало, как от езды в автомобиле: в подвал меня привезли издалека, наигрались и выбросили – обычная история.
Мир казался мрачнее, очертания предметов окутывала темнота. Сейчас бы свернуться около теплой трубы. Но поблизости была только облезлая лавочка и та для меня маловата.
Дверь в подъезд приоткрыта… Все равно идти больше некуда. Пережду ночь, а утром решу, как действовать дальше. Найти и расспросить. Таковы были указания.
В мерцающем свете тусклой лампочки я принялась рассматривать себя. На мне было нечто бесформенное и пушистое, и оно приятно согревало. Я походила на сфинкса (этих страшных, вечно дрожащих, сморщенных существ почему-то называют кошками): лысые лапы с длинными пальцами и короткими ногтями. Лысая мордочка и оттягивающий голову назад густой хвост. Всего лишь новая оболочка. И тот же нескончаемый монолог внутри, звучащий слегка насмешливо и неутомимо. Те же неугомонные, разбегающиеся в стороны мысли.
Я пристроилась у батареи, раздумывая, как быть дальше. Только бы никто меня здесь не заметил. Надо будет что-то объяснять.
Как сложно у людей устроена жизнь! Нужно, чтобы у каждого в ней было свое место. Нужно подчиняться правилам. И если ты сидишь ночью в чужом подъезде, ты, по меньшей мере, странен. Ситуация за рамками обыденности. Случайность, которой нет места в повседневности.
Неуверенные шаги… Я осторожно поднялась и увидела маленькую девушку в цветастой шапочке, с двумя тонюсенькими косичками и широко распахнутыми глазами.
– Привет, – улыбнулась она. – Тоже выбрала этот дом? Давно сидишь? Замерзла, да?
Вопросы сыпались из нее неудержимо. В ответах она не нуждалась, потому что считала себя самодостаточной: одна ночью в незнакомом месте, да еще выполняет такую важную миссию. Активистка в своей социальной сущности.
– Не сдадим ни одного подвала, – затараторила она. – Вздумали лишить живых существ их последнего крова. Бездушные чиновники. Сидят в своих теплых кабинетах, и отчего-то кошки им помешали. Будем дежурить каждую ночь, если понадобится. Никого сюда не пустим, согласна? Кстати, я Катя.
– Пы.. Полина.
Слово эхом отозвалось внутри. Голос… Слышу и не верю, что я к нему причастна.
– Я тебя у нас не видела. Новенькая, да? Клевый свитер, моя бабушка такие вяжет. Надо сообщить начальнику смены, что вышла накладка, и он отправит тебя охранять другой дом. Ты не против? Можно и вместе дежурить, веселее даже, но важно рассредоточиться по всему району. Ты знаешь Дымыча? Он у нас главный. Он говорит, что победа за теми, кто прав. Ну или как-то так.
Кажется, я знала Дымыча. Точнее того, кого раньше звали Полосатым. Вот как он здесь устроился. Кошачье прошлое быстро забывается?
Я пыталась расспросить о нем, но Катя пожала плечами: парень как парень, чудаковатый немного. Но славный.
– Он строит приют. Современный, комфортный – настоящий рай для кошек. На свои средства плюс благотворительность. Я тысячу рублей внесла, пока не могу больше, стипендия, сама понимаешь. Но я помогаю делом. Дежурю вот. А еще мясо целый месяц не ем, потому что животных жалко. Позвонить ему хочешь?
– У меня нет телефона.
– Разбила? Звони с моего. Не переживай, не разбудишь, он тоже на дежурстве, где-нибудь неподалеку.
Я увидела свое отражение на поверхности пластинки, едва помещавшейся в ее руке, и поняла, что в подвал не вернусь.
– Давай сама, я с ним незнакома.
Катя снисходительно улыбнулась. Она приложила пластинку к уху и защебетала в нее что-то совсем другим тоном. Будто пыталась передать им выражение лица, вложить себя в голос.
– На рассвете он будет ждать тебя здесь.
Краски оживали, изнутри наполняясь светом. Стирались грани между вымыслом и тем, что пряталось за горизонтом, куда нам предстояло проложить дорогу, куда я стремилась попасть, чтобы убедиться в подлинности предметов, их необратимой вещественности.
Медленно просыпалось солнце, настоящее, сияющее, а не сине-зеленый диск, который раньше уныло висел в небе.
Мы стояли вдвоем у нашего подвала. Непроницаемые очки скрывали пол-лица и делали его еще загадочнее. Слишком хорош собой и самоуверен. Впрочем, таким он и раньше был.
– Привет от Пышнохвостки, – сказала я.
– Кого? – равнодушно переспросил он. А, может, это и не он вовсе. Легкая небритость и густая неухоженная шевелюра. Мягкий, мелодичный голос, тягучая манера речи. Очень похоже.
– Я беспокоюсь за этот подвал. Он самый большой в округе. И самый удобно расположенный.
С чего он это взял? Однотипные многоэтажки стройными рядами уходили вглубь улицы. Двор как двор.
– Мы продолжим дежурить до тех пор, пока приют не будет открыт. А это еще несколько месяцев. Ну что, ты с нами?
– А Дымыч это кличка такая?
Он с недовольством посмотрел на меня, будто мысленно вымерял что-то.
– А тебе не нравится?
– Полосатый было лучше.
Он снял очки. Смотрим друг на друга с возрастающим любопытством. Выдерживаю взгляд, и кажется, что глаза, изменившие форму и даже цвет, сохранили свое выражение, трудноуловимое и необъяснимое – смесь воодушевления и тревоги.
– Ты…
– Ты помнишь?
– Что-то смутное. Глаза. Я тебя видел. Здесь у этого дома. Но очень давно, в детстве, что ли. Тогда меня называли Полосатым, я любил одежду в полоску, тельняшки всякие. Откуда ты это знаешь?
– И давно ты волонтер?
– Лет пять где-то, точно не помню.
– И я давно, очень давно.
– Я Дима. Живу в соседнем районе, учусь на ветеринара. А ты?
Солнце застыло над нами, и утренний воздух, не успевший впитать заботы дня, был невесом. Мы стояли рядом, всматриваясь друг в друга, гадая, через что нам предстоит пройти, и как долог будет этот путь. Нам не было страшно.
Он взял меня за руку, небо чуть качнулось, необычайное чувство легкости накрыло меня. Портал, подвал, потустороннее что-то…Спертый воздух, теснота, духота, вонь. Ничего не было.
Новый мир. Нам его создавать.