Дмитрию снилось, что он тонул. Вода сжимала его и тянула вниз. Вдох, глубокий вдох и … он просыпался. Сон, всего лишь невротический, навязчивый сон, который крутился в голове, как карусель.
Что там советуют в интернете? Сделать дыхательную гимнастику, прожить свой сон наяву, избавиться от стресса и прочих раздражающих факторов… Нет, это всё не работает. Дмитрий дышит по инструкции, пьёт успокоительные, представляет, как чья-то сильная рука вытаскивает его из тёмной воды на берег. Но карусель опять вертится. И кажется, нет силы, способной её остановить.
В горле неприятно покалывало, как во время болезни. Молодой человек вылез из постели и побрёл на кухню. Настойчиво жужжал электрический чайник, как будто сотня пчёл впивалась в ночную тишину. Дмитрий заварил крепкий чай, который всё равно не грел, а жёг. Он поставил кружку на стол и включил мобильный телефон.
В почтовый ящик сыпалась мелкой крупой реклама различных тренингов личностного роста, предлагали улучшить память, научиться зарабатывать, наладить отношения со второй половинкой… Всё это безжалостно отправлялось в корзину. Дальше шли письма от заказчика, который предлагал связаться, обсудить какие-то рабочие проблемы. Это могло подождать до конца выходных.
Дмитрий открыл социальные сети. Пёстрым калейдоскопом крутились дачные фотографии друзей, весёлые посиделки на природе, походы, рыбалки. Молодой человек автоматически ставил лайки, ему не сложно, а людям будет приятно, что их оценили. В правом углу загорелся красный огонёк, это одноклассник прислал сообщение, предлагал встретиться на майских праздниках. Дмитрий написал, что занят, что, может быть, в другой раз. В ответ прилетело короткое «ок».
Дмитрий отложил телефон и, нащупав в темноте кружку, сделал горький, холодный глоток. Он поморщился, вылил содержимое кружки в раковину и подошёл к окну. В соседних домах догорали редкие квадратики, всё погружалось во тьму. Та же тьма блуждала и в его душе, он пытался раскрасить её бессмысленными связями, социальными сетями, новыми проектами, но тьма всё равно ускользала.
Давно перевалило за полночь. Дмитрий смотрел в чужие окна и пытался понять, почему людям не спится в такой час. Может, их тоже мучают кошмары? Может, они тоже боятся тьмы?
В голове путались разные дурные мысли, хотелось разрубить этот пёстрый клубок, отбросить всё ненужное раз и навсегда, но нити закручивались всё сильнее. Ещё этот звонок от тёти Нины не давал покоя. Она пыталась дозвониться до Дмитрия целый день, но он каждый раз сбрасывал её звонки. Его дико раздражала эта настойчивость родственницы, которая должна была понимать, что он на работе, что ему нужно закончить все дела до праздников. Виделись они с тётей Ниной последний раз, кажется, на её юбилее, а после созванивались пару раз в год. Установленный график общения всех устраивал, по крайней мере до вчерашнего дня. Что ей могло понадобиться так срочно?
Устав останавливать протяжные гудки, Дмитрий вышел в коридор и взял трубку.
— Митя, ты меня слышишь? — кричала в трубку тётя Нина.
— Слышу, слышу, — раздражённо отвечал молодой человек. — Что случилось? Зачем ты мне звонишь?
— Митя, дядя Миша умер, мне вчера из Ерёмина звонили. Похороны завтра, а мне операцию только на коленях сделали, я не могу поехать. Ты бы съездил от нас, — не то предлагала, не то умоляла тётя Нина.
— Какая операция? — сердился Дмитрий, мимо проходили коллеги и косились на него. — Какие похороны? Какой дядя Миша?
— Ну, дядя Миша, брат твоей бабушки Вали.
Молодой человек смутно припоминал дядю Мишу, которого видел всего каких-то пару раз, и никак не мог понять, почему так важно ехать на его похороны в богом забытую деревню.
— Митенька, это ведь родня, нужно съездить, — кидала последние аргументы тётя Нина. — Остановишься у тёти Тани, вы с матерью ездили к ним. Помнишь?
— Помню-помню, — ворчал Дмитрий. — Ты сама-то как? Может, заехать, привезти чего-нибудь?
— У меня всё хорошо, ничего не надо. Ты лучше поезжай.
— Ладно, съезжу, — механически обещал Дмитрий, пытаясь быстрее закончить этот разговор.
В Ерёмино он был, кажется, полжизни назад, тогда ещё были живы мама и дядя Коля. Тогда как раз закрыли переправу через реку, и дядя Коля бегал в поиске лодки… Но Дмитрий гнал эти мысли, так несвоевременны они были.
В ночной тишине волны воспоминаний снова прибивали его к берегу, как щепку. Ни в какую деревню ехать, конечно, не хотелось, не сдержать обещание было стыдно, но не смертельно. Тётя Нина всегда прощала все его шалости так же, как и мама, и дядя Коля.
Путь до Ерёмино был не из лёгких. Помнится, в детстве ездили на дяди-Колином мотоцикле «Урал», за рулём торжественно восседал сам дядя Коля, сзади садилась либо мама, либо тётя Нина, а в «коляске» один, как взрослый, ехал Митя. Шлем, который был велик, всё время сползал на глаза и закрывал дорогу. Мальчик представлял себя рыцарем, который мчится на быстром коне навстречу приключениям. Заезжали на паром, и здесь он становился капитаном, который вёл корабль к дальнему берегу. Дальше на «Урале» ехали по объездной дороге. Где-то в пути мотоцикл обязательно глох или ломался, мама непременно ворчала, что больше никогда не сядет на эту «тарантайку», а тётя Нина только молча вздыхала и закатывала глаза. Митя знал, что дядя Коля обязательно всё исправит и «Урал» снова будет трястись и вилять по ухабистым дорогам.
Теперь он должен был ехать один. «Урал» давно распался на десятки запчастей, паром пустили на металлолом, дорога перестала быть весёлым приключением, а превратилась в рутину.
Дмитрий «загуглил», как доехать до Ерёмино. Интернет предлагал несколько вариантов. Первый — на автобусе через Нижний на перекладных, почти сутки езды. Второй — был короче, нужно было доехать до бывшей переправы, как-то пересечь реку и дальше пешком прямиком до деревни идти около получаса. Оба варианта Дмитрию одинаково не нравились, но выбора не оставалось. Знающие люди писали, что в прибрежном посёлке всегда можно было найти кого-то из рыбаков, готовых за определённую плату перевезти на другой берег.
Дмитрий выключил телефон и вернулся в постель. Он подумает обо всём этом завтра, а сейчас страшно хотелось спать. Только бы ничего не снилось…
Утро должно было стереть кошмар прошлой ночи. Тысячи мелких кактусов впивались в кожу, веки каменели, как у греческой статуи, мелкой дробью пульсировала вена в правом виске. В такие моменты не хотелось жить, не то что вылезать из постели. Телефон настойчиво гудел, словно хотел сообщить что-то важное. С трудом поборов слабость, Дмитрий открыл глаза и взял телефон, который упрямо напоминал, что нужно ехать в Ерёмино. И зачем он только согласился? Лучше бы остался в постели, подремал пару часиков, сходил в спортзал, позвонил приятелю и всё-таки встретился с ним в каком-нибудь баре, но обещание, данное тётке, мучило хуже головной боли.
Закинув в рюкзак необходимые вещи, Дмитрий поспешил на автостанцию.
За прошедшие годы станция сузилась до маленького окошка с неброской вывеской «касса». Дмитрий купил билет и стал ждать автобуса. В кармане завибрировал телефон.
— Да, тётя Нина, я уже на станции, скоро еду, — раздражённо сказал молодой человек.
— Спасибо тебе, Митенька. Ты там всем привет передавай, я позвонила своим, они тёте Тане сказали, что ты едешь, они с Наденькой тебя ждут. Вот только гостинцы собрать я не успела, ты уж что-нибудь привези, — беспокоилась тётя Нина.
— Ладно, я что-нибудь придумаю, у меня автобус, не могу говорить, — Дмитрий положил трубку.
Автобус действительно подошёл, и горстка пассажиров кинулась к раскрывшимся дверям. Молодой человек тоже поспешил запрыгнуть в «Пазик».
И как он мог забыть про подарки. Тётя Нина тоже хороша, не могла вчера напомнить. Кажется, мама всегда привозила что-нибудь необычное, городское, чего в деревне не купишь.
Мама говорила, что в Ерёмино пол деревни родни, но останавливались почему-то всегда у тёти Тани — бабушкиной сестры. Тётя Таня жила одна в небольшом доме, потом, правда, к ней переехала старшая сестра Надя, которую все ласково называли Наденькой. Мальчику обе женщины всегда казались такими старыми, что называть их тётушками было просто неприлично.
Дмитрий пытался по листочку собрать своё родословное древо, чтобы наконец-то понять, что дядя Миша, на похороны которого он ехал, находился на одной ветке вместе с бабушкой, тётей Таней и Наденькой. Бабушку он помнил плохо, слишком рано та покинула этот мир. Дядя Миша тоже всплывал редкими мазками. Кажется, мальчик вместе с дядей Колей пару раз навещали родственника. Дмитрий припоминал, как дядя Коля с дядей Мишей слушали радиоприёмник и говорили о политике, тогда ему всё это было не интересно, и он убегал во двор. Теперь никого не осталось, все листочки осыпались, и только тётя Таня с Наденькой упрямо держались за жизнь.
Дмитрий никак не мог сообразить, что же привезти старушкам. Молодой человек смутно вспоминал, что мама непременно брала с собой в деревню кулёк карамелек. Тётя Таня ругалась, что та только зря потратила деньги, а вот Наденька радовалась лакомству, как ребёнок. Она брала конфетку, аккуратно разворачивала её и макала в чай, а потом отправляла в рот и долго смаковала. И кажется, не было в её жизни большего наслаждения, чем эта карамель.
Старый «Пазик» тарахтел и подпрыгивал на кочках так же, как дяди-Колин «Урал». Дмитрий смотрел на знакомую с детства дорогу, которая петляла между полузаброшенными деревнями, и не узнавал её. Хотелось прислониться к автобусному стеклу и немного вздремнуть, но «Пазик» гарцевал, как необъезженный жеребец, не давая покоя.
Мысли путались, цеплялись друг за друга, как рыболовные сети в неумелых руках. Дмитрий смотрел в окно и вспоминал дядю Колю.
Дядя Коля был худощавым и невысоким, но казался большим, его и без того жидкие тёмные волосы с каждым годом стремительно редели, зато брови-шмели как будто становились гуще и страшнее. От него пахло дешёвым табаком и машинным маслом, в детстве Дмитрию казалось, что слаще этого запаха нет ничего на свете. Всё свободное время дядя Коля проводил в гараже, он возился со своим «Уралом», как с ребёнком, и казалось, любил даже больше, чем домочадцев. Дядя постоянно что-то чистил, перебирал, чинил, красил, смазывал, мальчика к этому священнодействию не допускали, лишь со стороны мог он наблюдать, как дядя Коля, точно конструктор, разбирает и снова собирает мотоцикл. Однажды дядя не досчитался какой-то детали.
— Митёк, стервец, куда подевал? — строго спросил он, и брови-шмели слетелись к переносице.
— Я не брал, честно, — оправдывался Митя.
— Эх, — дядя Коля с досадой махнул рукой и вернулся к «Уралу».
Позже деталь, конечно, нашлась, но обида толстой жабой засела в сердце мальчика и всё квакала и квакала. Митя стал ненавидеть мотоцикл, он хотел, чтобы эта железяка въехала в какой-нибудь столб или сломалась навсегда. Позже он простит мотоцикл и снова сядет в «люльку», чтобы мчаться навстречу приключениям. А потом у «Урала» откажут тормоза, и дядя Коля вместе со своим любимцем улетит в кювет. Митя долго будет винить себя в случившемся, ведь именно он проклял однажды мотоцикл…
Автобус достиг конечной точки маршрута. Дмитрий вышел последним и огляделся, на другой стороне улицы под скромной вывеской притаился магазин. Он перебежал дорогу, постоянно оглядываясь, опасаясь, что откуда ни возьмись выскочит машина, но вокруг было тихо и пусто.
Полки магазина пестрели яркими товарами, на красном подносе помимо обычных пирожков расположились куличи, как напоминание о грядущем празднике.
— Молодой человек, куличи берите, пирожки свежие, — предложила продавщица, заметив интерес Дмитрия.
— Нет, спасибо, мне бы карамелек, — ответил он.
— Карамельками только зубы портить, лучше шоколадных возьмите, знаете, какие вкусные вчера завезли.
— Нет, мне именно карамельки нужны, — отрезал Дмитрий.
Продавщица искоса взглянула на него и небрежно махнула рукой в сторону коробки с оранжевыми круглыми конфетами.
— Вон, апельсиновые, кислятина жуткая. Будете брать?
— Да.
Женщина демонстративно оторвала пакет и спросила:
— Сколько?
— Всё.
Продавщица протяжно вздохнула, дескать, что взять с дурачка, и стала наполнять пакет конфетами, как умелый дворник наполняет мусорные мешки осенней листвой.
Она небрежно швырнула кулёк на весы и спросила:
— Ещё что-то брать будете?
Дмитрий отрицательно покачал головой.
— Ну, может, пирожок, а? С мясом есть, с картошкой, свежие ведь.
Но молодой человек снова покачал головой, хотя отказываться было уже неловко. Он расплатился и собрался уходить, но вовремя спохватился, что забыл спросить самое важное:
— Раньше переправа была на тот берег. А сейчас, как можно туда добраться?
— От нас только на лодке, — нехотя ответила женщина.
— Не подскажите, где лодку можно найти?
Продавщица ещё раз смерила его взглядом, словно решая помогать или нет этому приезжему, и всё-таки ответила:
— Сосед мой, Серёга рыжий, вроде возит городских. Попробуй у него спросить.
— А как… — только заикнулся Дмитрий.
— Выйдешь из магазина и в гору пойдёшь прямо по улице, дойдёшь до почты, там повернёшь направо, третий дом слева его. Спросишь, если что, Серёгу все знают.
Дмитрий поблагодарил женщину и отправился на поиски Серёги. Путь лежал в крутую гору, не хватало только камня, чтобы катить его и в сотый раз жалеть, что отправился в эту трудную и, по большому счёту, никому не нужную поездку.
Он поравнялся с домом, где, по его расчётам, должен был жить лодочник. Калитка была заперта. Дмитрий попробовал позвать хозяев, но никто не откликнулся.
— Чего орёшь, видишь, дома нет никого, — крикнула ему проходящая мимо бабка.
— Мне Серёгу надо, — сказал Дмитрий, — он вообще здесь живёт?
— Здесь, только нет их никого дома. Уехали.
— Куда?
— Я за ними следить не нанималась. А тебе от них чего надо-то?
— Да, мне на тот берег нужно. Мне сказали, что Серёга…
— Не нужен тебе никакой Серёга. У меня Вовка без дела сидит, он тебя перевезёт. Пошли, — скомандовала бабка.
Дмитрий подчинился, по большому счёту ему было всё равно, кто его повезёт.
Они зашли в соседнюю калитку, которая скрипела и шаталась.
— Вовк, — крикнула бабка.
— Чего тебе? — отозвался хриплый мужской голос.
— Иди сюда.
Откуда-то из глубины двора вышел сутулый небритый мужик.
— Чё надо-то? — гаркнул он.
— Вон, городскому надо на тот берег, — бабка показала на Дмитрия. — Свези его.
— Да ну, неохота, — мужик скривился, как от горькой таблетки. — Чё там делать-то, на том берегу?
— Тебе какая разница. Свези, говорю, всё равно ничё не делаешь. Помоги человеку, праздник завтра всё-таки.
— Вот именно, что праздник, — усмехнулся мужик. — Я-то его перевезу, а обратно на Пасху никто не поедет.
— Я на похороны опаздываю, — вставил Дмитрий. — Очень надо, я заплачу, сколько скажите.
— Вот ведь угораздило перед Пасхой помереть, — грустно заключил Вовка. — Говорят, это даже хорошо, душа сразу в рай попадёт. Ладно, так и быть перевезу.
Они договорились о цене, для порядка поторговавшись, хотя Дмитрий уже был готов отдать всё, что у него есть и даже больше, лишь бы оказаться в лодке. Вовка надел резиновые сапоги и куртку, достал откуда-то лодочный мотор, и они отправились к берегу.
Лодка вопреки ожиданиям Дмитрия оказалась вполне приличной. Вовка ловко приделал к ней мотор и спустил на воду. Мотор ревел, заглушая все остальные звуки. По губам Вовки читалось: «Ну, как тебе, городской?» Дмитрий одобрительно кивнул и поднял большой палец вверх.
Берег быстро удалялся, вокруг была одна вода, слишком много воды. Река должна тянуться еле заметной линией, это же не море, чтобы расплываться неряшливой кляксой на карте. Моря Дмитрий ещё не видел, но что-то подсказывало ему, что ни одно из известных миру морей не смогло бы вместить столько воды. Вода была всюду, казалось, что весь мир сейчас состоит из воды, что нет земли, лесов, солнца, а только одна вода.
В детстве Мите нравилось плыть на пароме и наблюдать, как крикливые чайки кружатся над судном в поиске подкормки, как маленькие буксиры толкают перед собой длинные баржи с песком и щебёнкой. Ещё ему нравились большие белые теплоходы, которые давали протяжные гудки. Митя всегда махал им рукой, и теплоходы отвечали ему.
От шума мотора сдавило виски. Вовка натянул капюшон и похлопал себя по голове: «Мол, что городской, не мёрзнешь?» Дмитрий сложил окоченевшие пальцы в одобрительный знак и засунул руки в карманы. Холодный ветер больно бил в уши, но приходилось терпеть и сетовать только на себя, что не догадался взять тёплые вещи.
Нужный берег становился всё ближе, постепенно вырастали деревья, дома, появились коровы, пощипывающие молодую травку. Лодка наконец-то достигла земли. Вовка заглушил мотор, выпрыгнул из лодки и вытащил её на берег.
— Всё, приехали! — воскликнул мужик. — Ну как, городской, не укачало?
— Нет, — соврал Дмитрий, с трудом вылезая на сушу.
Снова карусель. Не понять, где земля, где небо, а где вода…
Дмитрий выдавил из себя слова благодарности и, расплатившись с Вовкой, побрёл в сторону деревни. За спиной зарычал мотор удаляющейся лодки, а впереди была длинная, чуть заметная дорога, которая извилистой тропкой убегала за горизонт. Облака расступились, пропуская вперед солнце, и застыли маленькими невесомыми комочками. День обещал быть светлым и тёплым, хотелось расстегнуть куртку и вдоволь надышаться свежим речным воздухом.
Дмитрий стороной обошёл небольшое прибрежное село и отправился вглубь мимо леса, где куковала одинокая кукушка. Можно было смело загадывать, какая жизнь тебе предстоит, кукушка куковала долго. Тропинка становилась уже и делала резкий поворот от леса через поле к маленькой речушке, название которой Дмитрий не помнил. Пройдя по шаткому деревянному мостику, в котором не хватало пары досок, он оказался у покосившегося, давно не крашенного забора. Здесь начиналось Ерёмино.
Деревня застыла, как на старинной открытке: почта, фельдшерский пункт, школа, несколько рядов низких деревянных домов, — всё осталось на своих местах. Дмитрий шёл по главной улице, кажется, Первомайской, во всех дворах, почуяв чужака, заливались собаки, чёрный петух гордо вышагивал вдоль забора, а дымчатый кот дремал на лавке.
Молодой человек свернул с главной дороги и оказался перед домом с зелёными резными наличниками. Он открыл калитку, которая никогда не запиралась, и вошёл на двор. Из будки выскочила растрёпанная шавка и обдала пришельца звонким лаем. Дмитрий сделала пару шагов назад, но шавка, натянув цепь, ринулась за ним.
— Тише, Белка, чего разгавкалась, — раздался грудной голос тёти Тани.
Старушка выглянула в окно и заметила молодого человека.
— А ты чего? На поминки пришёл?
— Тётя Таня, я — Митя, — крикнул он.
— А, Митя, мы тебя с утра ждём. Ты заходи. Белка, а ну марш отсюда! — скомандовала тётя Таня. — Не бойся её, она не окусит.
Шавка взвизгнула и попятилась. Дмитрий осторожно, всё ещё опасаясь собаки, прошёл к дому. Раньше он без труда входил в низкую дверь, теперь приходилось нагибаться.
Дом пах деревом и сыростью. Вязанные белые занавески, красные герани на подоконнике, домотканые пёстрые дорожки, белённая печь, две кровати с пирамидой белоснежных подушек, круглый накрытый стол, буфет с посудой, — всё это было знакомо с детства. Хотелось подойти к каждому предмету, пощупать его, проверить, настоящий ли он. Может, это снова сон, только добрый. Может, он сейчас дотронется до белой чашки в красный горох на столе, и та исчезнет. А если ткнёт пальцем в печь, та станет облаком и улетит к своим сородичам.
— Заходи, чего застыл на пороге, — окликнула Дмитрия тётя Таня.
Он послушно разулся, повесил куртку на гвоздь и вошёл в комнату.
— Дай, посмотрю хоть на тебя, Митюш, — сказала тётя Таня и принялась крутить его, как куклу. — Какой большой стал, я бы тебя ни за что не признала.
А вот Дмитрий легко узнал тётю Таню, казалось, что за столько лет она нисколько не изменилась. Те же собранные гребешком седые волосы, те же серые, почти бесцветные, глубоко посаженные глаза, впалые старческие щёки и грубые, сухие, мозолистые руки. Казалось, что тётя Таня всегда была старой, а те потрёпанные, чёрно-белые фотографии, что он когда-то видел в альбоме, это не её, а какой-то другой, вечно-юной девушки.
— Ты за стол проходи, чай, оголодал с дороги, — сказала тётя Таня и чуть не насильно усадила его.
Дмитрий послушно опустился на табурет и только сейчас заметил, что в уголке за самоваром притаилась Наденька. Она была такой маленькой, что хотелось взять её на руки, как младенца. Тонкая полоска её губ была едва различима, от неё в разные стороны разбегались ниточки морщин. Дмитрию вдруг показалось, что Наденька улыбалась какой-то своей, едва уловимой улыбкой.
— Наденька моя глухая совсем стала, — пояснила тётя Таня, когда молодой человек попытался поздороваться с родственницей. — Правду говорят, что старый, что малый. Наденька, что дитё, только спит да ест. Скоро девяносто стукнет, дай бог доживёт.
Дмитрий бросился к рюкзаку и достал кулёк конфет.
— Вот, гостинец привёз, — радостно заявил он, опуская карамель на стол.
Тётя Таня только вздохнула, хотела ведь сказать, что баловство это всё, да не стала. Она взяла вазочку и высыпала туда часть конфет, другую часть припрятала, про запас.
— Бери, тебе ведь привёз, — громко сказала она и придвинула вазочку Наденьке.
Старушка осторожно взяла конфету, развернула её и отправила в рот. Всё та же едва уловимая искорка счастья блеснула в её маленьких подслеповатых глазах.
— Ты сам-то ешь, не смотри на нас, — командовала тётя Таня.
Стол был скудным, поминальным: постные щи, варёная картошка, квашенная капуста да блины с мёдом. Всё это Дмитрий ел с удовольствием.
— Ты ешь-ешь, а то вон какой тощий, не кормят что ли в этом городе вашем, — приговаривала тётя Таня. — Мы Мишку-то схоронили утром, тебя ждать не стали. Нас Люська, дочка его, к себе в дом на поминки звала, да мы уж не пошли, решили по-своему, по-семейному справить.
Тётя Таня говорила медленно, слова её были круглыми, как караваи, вязкими, как тесто, и протяжными, как гудки теплохода.
— Мишка ведь самый младший в нашей семье был, — продолжала старушка. — Сначала бабка твоя, Валентина, шла, так она в своём городе быстро зачахла, потом Наденька, за ней я, а там уж Мишка. Ещё у нас сестра была, Катька, так она ещё в войну померла, сразу после матери. Родители-то наши и сорока лет не прожили, теперь мы с Наденькой их век доживаем.
Дмитрий машинально перевёл взгляд на стену, где висели портреты его прадеда и прабабки. Оба тогда были молодыми, но выглядели намного старше своих лет. В детстве его мало интересовали эти портреты, а сейчас он внимательно изучал их, отыскивая знакомые черты. Ему вдруг показалось, что тётя Таня ужасно похожа на отца, а Наденька, наоборот, вся в мать. Ещё он подумал, что у дяди Коли был точно такой же высокий лоб, как у деда, а мама… Мама была непохожа ни на кого из своей семьи, точно также, как Дмитрий.
— Мишка болел много, — продолжала тётя Таня. — Всё хотел дотянуть до весны, чтоб на солнышке погреться. Вот дотянул до пасхальной недели, а Пасха в этом году поздняя, майская. Батюшка, ведь, отпевать его не хотел, говорил, что и так полным-полно забот. А я ему сказала: «Разве ж человек выбирает, когда ему родиться и когда умереть».
Она поднялась из-за стола и стала прибираться. Когда Дмитрий предложил помощь, махнула рукой:
— Да, сиди уж, я сама. Мне полезно гоношиться.
Тётя Таня всё делала медленно, экономя каждое движение.
— Ты бы прошёлся, чего с нами, старухами, сидеть, — предложила она. — Погода, вон, смотри, какая. А я пока яйца на завтра сварю.
Дмитрию и, правда, было как-то неуютно в этом доме. О чём говорить с тётей Таней, он не знал. На дежурные вопросы о здоровье и делах та всегда отвечала одно и то же: «Скребёмся по-маленьку».
Дмитрий вышел во двор. Шавка высунула морду из будки, но лаять не стала, поняла, что свой. Молодой человек снова оказался на улице, навстречу попадались люди, которых он не знал, но которые непременно здоровались с ним, он отвечал тем же.
Дмитрий спустился к реке. Редкие зелёные точки пробивались на поверхность воды, чтобы летом покрыть её плотным ковром белых кувшинок. Однажды в детстве Митя прыгнул с разбега в прохладную воду, дотянулся, оборвал тонкую ножку цветка и вытащил на берег.
— Смотри! — кричал он дяде Коле, тряся над головой трофеем.
Но дядя не спешил разделить его радость.
— Зачем сорвал, Митёк? — спокойно говорил он, сплёвывая на землю. — Она тебе мешала что ли? Вот посмотри, кувшинка завянет скоро, и не будет красоты. А если каждый будет рвать, так ничего и не останется.
Мите было обидно до слёз, ему ведь хотелось, чтобы дядя Коля оценил его смелость и ловкость. Мальчик бросил кувшинку на землю и начал топтать подлый цветок, ставший причиной раздора.
— Посмотри, что ты сделал, — сказал дядя Коля, закуривая очередную сигарету.
Мальчик посмотрел под ноги, на земле вместо цветка валялась грязная измятая тряпка. Ему вдруг стало жалко и себя, и кувшинку, он опустился на землю и заплакал. Дядя Коля молчал, уставившись куда-то вдаль, как будто ждал, что племянник успокоится и сам всё поймёт.
Они приходили на речку ещё много раз. Митя делал пару уверенных гребков и оказывался возле кувшинок, но больше не рвал их, а любовался цветением белых остролистых розеток. Дядя Коля в это время сидел на берегу и молча курил. Когда мальчик спрашивал, почему он не купается, тот кривился и сквозь зубы цедил: «Не охота». Можно было подумать, что дядя просто боится, но Митя точно знал, что он не боится ничего. Дядя Коля не раз рассказывал, как в юности на спор переплывал Волгу, и мальчик верил, ему тоже хотелось однажды переплыть большую реку. Вот только когда он вырос, дяди Коли не стало, и река как будто стала ещё больше.
Дмитрий сорвал травинку и сунул её в рот, дядя Коля, когда уставал курить, тоже так делал.
За рекой высился лес. В детстве казалось, что макушки сосен упираются прямо в небо и хотят его проткнуть. Лес был тёмным и дремучим. Они с дядей Колей ходили туда за грибами лишь раз, и то бродили по краю, не углубляясь. Дядя рассказывал, как подростком заблудился в лесу и сутки плутал, пока случайно не вышел на шум лесовоза. Митя и без того боялся леса, ему казалось, что там живут чудовища, которые путают следы и заманивают неопытных грибников в самую чащу.
Грибов в том году было мало, приходилось заглядывать под каждое дерево, ворошить острой палкой каждый подозрительный бугорок. Когда принесли домой двух подберёзовиков и горстку лисичек, Наденька схватилась за сковородку. Она прижимала её к груди, как самую ценную в жизни вещь, и всё повторяла:
— Не дам сковородку поганить!
— Отдай, — сказала тётя Таня. — Что с них взять, с городских.
Наденька недоверчиво посмотрела на сестру и отпустила сковородку.
Тогда Митя не понимал всей суровости деревенской жизни, и бабушки с их чудными правилами казались ему смешными.
Небо стало окрашиваться розовыми и фиолетовыми цветами, как будто незадачливый художник сделал пару небрежных мазков и бросил холст на растерзание ночи. Пора было возвращаться.
Когда Дмитрий вошёл в дом, в нос ударил запах варёной луковой шелухи и молочной каши. Тётя Таня хлопотала возле плиты.
— Наденька заснула уже, — сказала старушка, заметив Дмитрия. — Ты тоже ложись, я тебе в чуланчике постелила на топчане.
Молодой человек кивнул. Жёсткий деревянный топчан он помнил хорошо, дядя Коля всё время ворчал и подстилал под тонкий кривой матрас старые одеяла, чтобы племяннику было удобнее. Мальчику спальное место всё равно быстро надоедало, и он сбегал к дяде на чердак, где всегда вкусно пахло сушёной ромашкой и зверобоем. Больше всего на свете хотелось погрузиться в сладкий травяной сон, ещё хотелось чая с земляничным вареньем, но тётя Таня уже взбивала подушки на своей кровати, и тревожить её было неловко.
Дмитрий устроился на топчане, который состарился вместе с обитателями дома. Спать было страшно неудобно, организм ныл и просился обратно домой, но Дмитрий укрощал его и заставлял спать.
Далёкий протяжный петушиный крик заставил открыть глаза. Явь побеждала сон. Даже странно, что этой ночью ничего не снилось, видимо, сказалась усталость, а может, запах ромашки всё-таки пробрался к нему сквозь деревянные стены.
Дмитрий поднялся и вышел во двор. Утренняя прохлада приятно щекотала, день обещал быть светлым и праздничным. Молодой человек поднял стержень рукомойника, и чистая холодная вода побежала по руке. Он наполнил водой свободную ладонь и умылся. Ловкие капли скользили по лицу, стремительно проникая за ворот футболки. Сначала вода бодрила, а после начала согревать.
Дмитрий вернулся в дом. На столе стояло плоское блюдо с тёмно-коричневыми яйцами, рядом сатейник, из которого сладко тянуло молоком, и самовар. В уголке сидела Наденька и калупала яичко. Возле буфета суетилась тётя Таня, она доставала посуду, осматривала её и снова убирала. Наконец, она выбрала три тарелки с голубой узорной каймой и поставила их на стол.
— Христос Воскресе! — сказала она, заметив молодого человека.
— Воистину Воскресе, — машинально ответил он.
— Ты садись, завтракать будем, — говорила старушка, накрывая на стол. — Мы с Наденькой, как птички, поклюём чего-нибудь да и ладно, а ты ешь. Я вчера вспомнила, что ты, Митенька, кашу молочную в детстве любил, вот я и приготовила. У меня-то силы животину держать уже нет, так я к соседке сбегала, купила молока маленько.
Дмитрий поднял крышку, и густой молочно-крупяной запах заплясал по избе. Он взял ложку и стал жадно накладывать кашу с жёлтой пенкой. Вкусная каша была только в деревне у тёти Тани, и сколько мама не пыталась приготовить такую же, ничего не получалось.
Потом били яички. Острые коричневые носы трескались, обнажая белую плоть, и осколки скорлупок летели на стол.
— Ты только скорлупу не выбрасывай, — предупреждала тётя Таня. — Я её в огороде закопаю.
Дмитрий кивнул и, проглотив яйцо, стал собирать скорлупу в баночку.
— Тётя Таня, тебе, может, помочь? — спросил он. — Воды там принести или дров наколоть?
— Не надо, Митенька, всё у меня есть, отдыхай. Грех сегодня работать.
Стали пить чай. Дмитрий, как и бабушки, налил крепкий ароматный чай в блюдце и осторожно потягивал его. Сразу вспомнилось детство и неторопливые чаепития с долгими разговорами.
— Тёть Тань, скажи, а я когда-нибудь тонул? — наконец-то спросил Дмитрий.
Старушка шумно отхлебнула из блюдца, и немного подумав, ответила:
— Ты? Нет, не помню такого. Хотя в деревне люди топли, кто по пьянке, а кто по глупости. Помню, мальчишка один давно в речке нашей утоп. Так мать его всё голосила и плакала, да так страшно, так горько. А потом он ей во сне явился. Говорит, тону я, мама, в твоих слезах. С тех пор перестала она плакать, и сын к ней больше не приходил.
Тётя Таня снова взялась за блюдце.
— На кладбище нужно сходить, — сказала она, сделав последний глоток. — Пойдём, Митя, чего тянуть.
Они встали из-за стола, тётя Таня убрала посуду и стала собираться. В уголке за самоваром Наденька пила чай с карамелькой, и никто не обращал на неё внимания, как будто сидела она в этом уголке лет сто, не меньше. Наденька смотрела куда-то вдаль и улыбалась, словно видела что-то такое, чего обычному человеку не разглядеть.
До кладбища было недалеко, всего-то нужно было дойти до конца улицы и упереться в берёзовую рощу, где над землёй вырастали низкие холмы с деревянными крестами. В детстве Митю на кладбище не брали, да и сам он сторонился мрачного леса. Теперь же он осторожно ступал по топкой глинистой почве за тётей Таней, которая уверенно шла к могилам родных. Вот свежий холмик — это дядя Миша, рядом с ним муж тёти Тани, которого Дмитрий совсем не помнил, а дальше бесконечно далёкие прабабушки и прадеды. Бабушка, мама и дядя Коля тоже вполне могли бы здесь очутиться, если бы не остались на другом берегу реки.
Тётя Таня раскладывала на могилах крашенные яйца, карамельки, сыпала пшено, что-то бормоча себе под нос. Где-то в ветвях куковала кукушка, то ли насмехаясь над мёртвыми, то ли вселяя надежду в живых.
— Смотри, как заливается, — сказала тётя Таня. — Ведь брешет, бесстыжая, не живут столько люди, сколько она кукует.
Домой шли медленно и молча. Тётя Таня что-то рассказывала, но Дмитрий её не слушал, а думал о чём-то своём, до чего, казалось, целая вечность.
— Тебе, Митенька, наверно, домой ехать пора, — сказала тётя Таня, когда они вошли в дом.
— Да, пора, — согласился молодой человек.
— Мы уж, наверно, больше и не увидимся. Нам ведь с Наденькой не так много и осталось.
— Ну что ты, тётя Таня, — пытался переубедить её Дмитрий. — Конечно, увидимся. Я к вам летом в отпуск приеду.
— Ты, Митенька, не обещай, во что сам не веришь. Ездить к живым нужно, мёртвым-то оно на что.
Дмитрий и сам понимал, что видит старушек в последний раз. Он молча собрался, обнял Наденьку, тётю Таню и пошёл прочь.
Скоро далеко позади осталось и Ерёмино, и речка с мостиком, и лес, и поле, и казалось, что нет за ними никакой деревни, и не было никогда. Дмитрий вышел к реке и сел на берегу. Впереди была вода, такая большая, что ни один человеческий глаз не мог её охватить.
— Митёк! — послышалось за спиной.
Дмитрию показалось, что сейчас он обернётся и увидит дядю Колю, а за ним маму, бабушку… И где-то поодаль будут стоять тётя Таня с Наденькой, готовые в любой момент встать в этот ряд. Он обернулся, но никого за спиной не было. Это другой мальчик бежал к большой реке, и кто-то и взрослых звал его к себе.
Мальчишка заметил молодого человека, остановился, улыбнулся особой детской шаловливой улыбкой и помчался назад. Дмитрий тоже улыбнулся. Ему вдруг захотелось подойти к реке. Он встал и, сделав несколько шагов, опустился на колени. Дмитрий зачерпнул ладонями воду и умылся.