Александр Иванович Петров
Справка:
1915-го года рождения. Полковник запаса, летчик-истребитель. Двадцать два года в небе.
Великую Отечественную прошел от первого до последнего дня. Воевал на Халхин-Голе, на Финской войне, готовил китайских летчиков во время войны в Корее. Кавалер четырёх орденов Красного Знамени (высший военный орден), ордена Александра Невского (за личную храбрость и умение командовать), ордена Красной Звезды, двух орденов Отечественной Войны 1-й степени. Родился в Ульяновске.
——————————————————————-
– Александр Иванович, остались ли у Вас воспоминания о послереволюционном Симбирске?
– Очень мало. Мы тогда жили в Вырыпаевке, и помню, однажды на улицах началась страшная стрельба. Потом стрельба прекратилась. На улице я не увидел ни трупов, ни разрушений – как будто через Вырыпаевку просто прошла волна треска. Потом узнал, что это был впоследствии ставший знаменитым штурм Симбирска Железной дивизией. Город был взят красными…
Мои родители – крестьяне. Отец в гражданской войне не участвовал – воевал на Первой мировой войне, а потом был в плену в Австрии. Помню, привез мне в подарок немецкий перочинный ножик. А вот дядя был красноармейцем Железной дивизии.
Ну а самое яркое впечатление той поры – я тогда впервые в жизни увидел аэроплан. Уж не знаю, чей он был – «красный» или «белый». Самолет пролетел прямо над нашим двором!
– Как Вы росли? Где учились?
– Семилетку я заканчивал в 7-й школе, расположенной напротив Карамзинского сквера, играл в духовом оркестре. Главным учебным заведением города тогда был так называемый учкомбов, который объединял сельскохозяйственный институт, сельскохозяйственный техникум и рабфак. Находился он на улице Гончарова напротив теперешнего ЦУМа. Это здание стоит там до сих пор. По вечерам для гуляющих по улице горожан на его балконе постоянно играл духовой оркестр. Учась на рабфаке, я был его дирижером…
Музыка – это хорошо. Но с тех самых пор как впервые увидел самолет, мечтал я все-таки об авиации. В Ульяновске была организована летная школа ДОСААФ. И я сразу же направился туда. Говорю: «Хочу быть летчиком!»…
В 1935-м я закончил рабфак, сдал экзамены и собрался поступать в сельскохозяйственный институт. И тут мне присылают повестку. Прохожу медосмотр и в это время узнаю, что идет проверка всех моих родных и соседей. А на рабфаке учителей спрашивают, как я учился, какое у меня было поведение. В результате вместо школы ДОСААФ мне предлагают поступить в летное училище имени Чкалова в Оренбурге и стать профессиональным военным. Сначала отнесся к этому отрицательно (не хотелось уезжать из Ульяновска), но партия сказала: «Надо!», и я, как комсомолец, ответил: Есть!»
– Как проходила учеба в летном училище?
– На первом курсе была, как мы ее называли, «терка» – теоретические занятия, на втором приступили к полетам на самолете У-2. Сначала с инструктором, потом самостоятельно… Первый полет это, конечно, был такой восторг! Моя мечта осуществилась, я в воздухе!
После второго курса прошло разделение – лучших перевели учиться на истребители, остальных – на штурмовики и бомбардировщики.
– Готовили ли Вас к войне?
– Военных всегда готовят к войне. Но учили, в основном, летному мастерству, с тактикой ведения боя тогда дело обстояло не очень. Танки, самолеты для Красной армии были в новинку, и тактике ведения боя учились уже во время войны.
Но обо всем по порядку…
Летное училище я закончил в конце 1938-го года. Хочу сказать, что погоны лейтенанта и летная форма тогда были пределом мечтаний для многих. Отношение к нам было очень хорошее. Быть офицером, да еще и летчиком, это считалось сверхпрестижным!
– Затронули ли Вас сталинские репрессии?
– Со мной и моими друзьями ничего подобного не происходило. Только раз был свидетелем того, как из училища отчислили парня за то, что его отец оказался врагом народа…
После училища я получил распределение в Читинскую область, в 22-й полк (авиационный полк и тогда, и во время войны, состоял из 48 самолетов –
4 эскадрильи по 12 машин), который летал на истребителях И-16 – самых передовых на тот момент машинах. А уже в мае 1939-го началась война на Халхин-Голе. Меня и еще пятерых молодых летчиков оставили в расположении части. Наша задача состояла в охране границы, в перехвате японских самолетов-разведчиков. До боевых столкновений не доходило – увидев нас, японцы возвращались.
Ну а опытных пилотов из 22-го полка перевели в Монголию. Они дрались геройски, но потери были большие. Самолеты И-16 не были такими маневренными и быстрыми, как японские И-93. Японцы максимально облегчили свои машины и не прогадали. К примеру, у нас за спиной летчика была бронеспинка – 9-миллиметровый стальной лист – защита от пули. У японцев за спиной был толстый слой какого-то легкого материала наподобие войлока. Пуля в нем просто запутывалась! Эффект тот же, а вес гораздо меньше…
То же самое и с вооружением. В наших И-16 стояли пушки, а в японскихИ-93 – легкие пулеметы. Плюс к этому, у японских самолетов была особая огнеупорная обшивка. Однажды, когда подбитый японец сел на нашу территорию, я внимательно ее рассмотрел. Содрал кусок и поднес спичку. Обшивка не горела, а только плавилась! Наши самолеты были менее огнеустойчивы…
Еще одно преимущество японцев заключалось в том, что они мастерски стреляли.
На тренировках выпускали воздушные шары, и каждый летчик должен был половину из них сбить в нормальном положении, а половину – летая в перевернутом состоянии. Наша же тренировка стрельбы заканчивалась имитацией атаки!
И знаете, что самое обидное? То, что никаких выводов из тех потерь сделано не было. Японская война нам уроком не стала. О том, что у нас существуют проблемы в плане воздушного боя, задумались только через несколько лет – во время Великой Отечественной войны…
– Почему, как Вы считаете?
– По своим техническим характеристикам И-16 был очень мощной машиной, может быть, даже самой лучшей в мире. Командование надеялось на эту его мощь, на то, что можно победить «нахрапом», особо ни к чему не готовясь. Но не думало о том, что противник будет приспосабливаться, искать у И-16 уязвимые места и найдет их, в конце концов, как это было на Халхин-Голе.
Но потери на той войне были признаны случайными…
Еще более командование укрепилось в своей уверенности после достаточно легкой победы в Финской войне. На нее я попал уже в составе 149-го полка, который в январе 1940-го года срочно перебросили из Читинской области под Ленинград.
На Финской войне мы не встретили никакого сопротивления в воздухе. Наше господство было полным, огонь по самолетам вели лишь зенитные орудия. Задача авиации заключалась в подавлении сухопутных сил противника с воздуха (штурмовке). Основные вылеты велись на штурмовку линии Маннергейма – железобетонных укреплений глубиной в 90 и шириной в 100 километров. Долгое время ее не могли взять, а когда прорвали, это, собственно, и стало окончанием войны…
12 марта 1940-го война закончилась. За штурм линии Маннергейма я получил свой первый орден – Красного знамени. Это моя самая дорогая награда…
– Каковы были потери?
– Из нашего полка на Финской войне погиб только один летчик. Да и то нелепо, во время 12-часового перемирия. Наши истребители патрулировали финскую территорию, и за 4 минуты до окончания перемирия финны открыли огонь. Один из самолетов был сбит, и летчик погиб…
– Где Вас застала Великая Отечественная?
– После Финской войны наш полк переправили на Украину. Как раз тогда по договору между Германией и СССР к нашей стране была присоединена Западная Украина. Мы сопровождали вводимые в нее танковые части. Хотя боев там не было, участие в той операции приравнивается к участию в войне.
Наш полк был расквартирован в Черновицах в 25 километрах от границы с Румынией. Что интересно, в городе еще оставалось большое количество немцев, в том числе и военных (якобы их не успели вывести), которые даже жили с нами в одних домах. Они открыто говорили, что скоро эта территория снова будет принадлежать им.
У всех моих друзей было такое чувство, что война может начаться в любой момент.
Вечером 21 июня 1941 года я был свободным от дежурства и даже посидел в ресторане. Утром в полчетвертого (я жил на квартире недалеко от аэродрома) меня разбудил стук в дверь. Посыльный солдат прокричал: «Война!» и побежал к следующей двери…
Я быстро оделся и бегом на аэродром. А там уже взрывы, все в огне. Горят палатки, штаб, самолеты… Немецкие бомбардировщики бомбили аэродром девятками – первая отбомбилась, и на смену ей приходила вторая, а над бомбардировщиками как пчелиный рой кружили несколько десятков истребителей. Те наши самолеты, которые не были поражены бомбами, взлетали, но не успевали набрать скорость и падали, уничтожаемые истребителями…
Я запрыгнул в первый же попавшийся самолет, взлетел, проскочил мимо истребителей, но как только стал заходить для атаки бомбардировщика, получил очередь. Самолет был подбит, мне прошило ногу, но до земли я все-таки долетел и даже сел на посадочную полосу. Но на пробежке влетел в воронку и перевернулся… Потерял сознание… Вот таким получился мой первый бой.
Как потом посчитали по воронкам, на аэродром было сброшено 370 бомб. От всего полка осталось 2 самолета и 17 летчиков…
Ну а меня успели эвакуировать в госпиталь в Полтаву. Кроме пробитой ноги от удара пострадала голова и позвоночник – разошлись позвонки.
Через полтора месяца я вернулся в строй. Немцы были уже под Киевом. То, что осталось от моего полка, дислоцировалось под Днепропетровском. Два наших несчастных самолета поднимались в воздух для сопровождения бомбардировщиков СБ. Летчики летали по очереди.
Потом потихоньку начало приходить пополнение, появились новые машины. Но в основном это были начавшие вводиться перед самой войной самолеты МИГ-3. На высоте 7 тысяч метров они развивали скорость 700 километров в час. Равных в этом им не было. Но беда заключалась в том, что немец на такой высоте не воевал! Он воевал на высоте в 2-4 тысячи метров. И вот на этих высотах МИГ-3 очень сильно уступал и в скорости, и в маневренности! Конструкторы снова погнались за абсолютным результатом, за рекордом, и оказались в проигрыше… Получилось так, что на «боевой» высоте новый МИГ намного уступал даже тем машинам, которые был призван заменить – И-16! В полках, где воевали на И-16, потерь было значительно меньше.
Скоро командование это поняло, и на вооружение поставили самолеты ЛАГ-3. Они уже были специально приспособлены для боев на средних высотах. Но все равно уступали немецким истребителям. О нашей авиации немцы тогда писали в разбрасываемых листовках-агитках: «Летчик – герой, а самолет плохой!»… Только в 1943-м у нас появились легкие скоростные и маневренные самолеты ЯК-1. Вот они превосходили немцев на любой высоте и в любом бою!
– Когда воевать было тяжелее всего?
– Конечно же, в 1941-м. Преимущество немцев в воздухе было тройное и четверное! Мы летали парой, тройкой, четверкой, а немцы по 8, 16 или 20 самолетов. В 1942-м под Красным Лучом на Украине мы вшестером штурмовали колонну противника. Так на нас тут же поднялось 18 немецких истребителей. Ну и какой тут бой? Четверо наших было тут же уничтожено. К августу 1942-го от полка снова практически ничего не осталось…
Перелом произошел в 1943-м. Когда началась Курско-Орловская операция, у нас впервые было больше самолетов, чем у немцев. И после этого немецкое господство в воздухе закончилось, и началось наше господство. С конца 1943-го по самый конец войны в нашем полку не погибло ни одного летчика. За время войны в СССР было выпущено 136 тысяч новых самолетов, а в Германии всего 80 тысяч.
– Когда и как Вы сбили первый самолет?
– Осенью 1941-го года в Донбассе. Мы с напарником пристроились сзади к немецким бомбардировщикам! И поняли, что они нас то ли не видят, то ли принимают за своих – никто в строю даже не шелохнулся…
Атаковали и сбили по одному самолету.
– А как Вы сбили второй самолет?
– …Честно говоря, не помню… Все это слилось в один бесконечный бой… Но сбитые самолеты считали, и по их числу рисовали звездочки на фюзеляжах. Всего я сбил 11 самолетов. Это – мало. Почему мало? Травма, полученная в первый день войны – расхождение позвонков – постоянно давала о себе знать. Подвижность у меня была нарушена, поэтому в основном я летал на разведку. Докладывал о скоплении и передислокации частей противника. А так как связь с войсками в первый год войны была плохая, то получалось даже так, что часто именно по моему докладу начальство узнавало, где находятся наши собственные части!
После одного из боев в июле 1942-го меня «похоронили»… Мы сопровождали штурмовики. И когда подошли к линии фронта, увидели четыре истребителя «Фоке Вульф», штурмовавших наши войска. Мы с напарником атаковали их. Одного я сбил, а другой – очередью из пулемета попал мне в мотор. Пришлось садиться. Хорошо, что дотянул до нашей территории.
Добрался до ближайшей деревни, позвонил в часть. За мной приехали, самолет забрали ремонтники (тогда существовали специальные технические отряды, которые выезжали к упавшим, но не сгоревшим самолетам и транспортировали их в мастерские). Но пока меня в части не было, домой уже успели отправить похоронку!
Я об этом даже не знал! Мать отпела меня в церкви и считала погибшим! Когда в феврале 1943-го я случайно попал домой, на меня смотрели как на привидение…
– Что самое страшное во время воздушного боя?
– …Вы знаете, меня сбивали шесть раз (два раза – истребители и четыре раза – зенитки), и все время над немцами. Самое страшное было в том, что не удастся дотянуть до своих. Ведь прыгать с парашютом на немецкую территорию было равносильно гибели… Ну а в бою… Тут страшно не бывает. Нервы настолько напряжены, что не дают тебе пугаться. Возникает боевой азарт, который вообще отключает страх.
В этом состоянии летчики и шли на воздушные тараны.
– Приходилось ли Вам видеть воздушные тараны?
– Приходилось. Но вы знаете, таранили только наши. Немцы этого никогда не делали. Почему? Наверное потому, что всегда сохраняли холодную голову. Ведь что такое таран? Это гибель и нашего летчика, и летчика противника. То есть, их бой как бы заканчивается «вничью». Рациональных немцев такой исход не устраивал, они искали какие-то более выгодные для себя выходы из сложившейся ситуации.
Конечно же, иногда (к примеру, когда у летчика заканчивался боекомплект, и он не мог иначе сбить бомбардировщик, готовящийся к бомбометанию) таран был оправдан, и за это давали звание Героя. Но все равно, в 1943-м бессмысленное геройство в применении тарана было официально запрещено. Вышел приказ Жукова: «Тараны прекратить!» Я, кстати, тоже пытался таранить. Однажды во время разведки на меня напали два немца. Я расстрелял весь боекомплект и пошел на одного. Он отвернул. Я снова ему в лоб. Он снова отвернул. Тогда я упал в пике – резко вниз. И от немцев оторвался, они меня потеряли.… Ну вот протаранил бы я тогда одного из них, погиб, и что?
Этот бой происходил над нашей территорией, и наблюдавший за ним с земли представитель воздушного командования потом назвал мое пике образцом того, как нужно было действовать в той ситуации – сохранить и себя, и самолет…
– Какой Ваш воздушный бой был самым опасным?
– Тогда я дежурил по аэродрому вместе с тремя другими летчиками. Мы сидели в своих самолетах и были готовы к вылету в любую секунду. Раздалась команда: «Бомбардировщики!». Мы поднялись, сделали круг – никого нет. Еще один круг – никого не видим. И тут немцы повалили на нас из-за облаков. Меня сразу же подбили, в кабине дым, ничего не видно. С трудом приземлился на одно колесо и смотрю – ко мне со всех сторон бегут люди. Что такое? Увидел, в чем дело, только когда из самолета вылез – от него практически ничего не осталось! Фюзеляжа нет – весь разломан, половины хвоста нет – одни обломки болтаются. Как я летел?! И самое главное – бензиноотстойник, располагающийся за бронеспинкой, разорван в клочья. То есть именно здесь разорвался снаряд! Да при таком попадании самолет должен был взорваться в 100 случаях из 100… Но почему-то этого не случилось. Судьба…
А у нас тогда был новый командир полка – прислали из тыла, из резерва. Он как раз готовился к своему первому боевому вылету. А тут как увидел мой самолет, так еще полмесяца не решался летать. А когда вылетел, в первом же бою был подбит, выпрыгнул с парашютом, и ему хвостом самолета разнесло голову и убило…
Тоже судьба…
– Какова тактика воздушного боя? Что нужно летчику, чтобы побеждать?
– Соображать нужно! Ведь там все происходит очень быстро, и буквально каждую секунду обстановка меняется. Нужно постоянно принимать новые решения. А в плане тактики, главное – высота. Если перед началом боя твой самолет выше самолета противника, то ты имеешь преимущество. И в скорости (так как летишь сверху вниз) и в маневре. Так же (этому мы уже научились у немцев в ходе войны) важно использовать для своего прикрытия облака, солнце. Это дает элемент неожиданности…
– Приходилось ли Вам встречаться со знаменитыми военноначальниками?
– 15-го сентября 1944 года мою эскадрилью послали сопровождать самолет Жукова Ли-2, когда он летел из Москвы принимать Первый Белорусский фронт у Рокоссовского, подготавливать Берлинскую операцию. Штаб Белорусского фронта тогда был в Польше.
Меня предупредили: «Если что случится, то обратно не возвращайся»… Очень волновались. Но все обошлось нормально.
– Где Вы закончили войну?
– В Германии, севернее Берлина. Тогда я уже был майором, заместителем командира полка.
Перед самым концом войны я сбил последний самолет – бомбардировщик, на котором немцы пытались вывезти какие-то ценности за Балтийское море. Об этом донесла разведка, и я поднял эскадрилью в бой. Мои ребята вступили в бой с прикрытием – десятью «Фоке Вульфами», четыре из них сбили, а я уничтожил бомбардировщик. Прямо на взлете. Он долетел до опушки леса и рухнул вниз…
– Как сложилась Ваша послевоенная судьба?
– Был назначен командиром 269-го полка, в 1948-м году переучивался на реактивные самолеты, в 1950-м стал военным советником в Китае. Готовил китайских летчиков для войны против американцев в Корее. Для конспирации носил китайскую военную форму. За мной постоянно следовали два здоровенных китайца-телохранителя. Очень нас тогда в Китае любили и уважали. Постоянно говорили, что если СССР и Китай будут вместе, то нам не страшна никакая Америка!
– Не участвовали в боевых действиях против американцев?
– Лично нет. Но подготовленные мной летчики американцев сбивали. В Китае, кстати, каждого сбившего американский самолет награждали ценным подарком. И по этому поводу устраивали большой митинг.
Такие вот особенности национального характера…
– Каковы основные черты китайцев?
– Я никогда не видел китайцев пьяными! Когда мы вместе с ними собирались на какой-нибудь праздник, выпивали полрюмочки и все. Нет у них привычки к этому!
Второе – китайцы очень дружные. Перед начальством, как у нас, у них никакого поклонения нет, шапку не ломают. Генерал, рядовой – нормально общаются. Но если генерал что-то сказал, то все в лепешку разобьются. Четко, организованно, буквально
«все как один», исполняют… Если китаец сказал, обязательно сделает! Потому что они (это третье качество) – очень дисциплинированные, очень ответственные.
Однажды я проводил у китайцев занятия. На следующий день стал спрашивать, что они выучили. Так один парень вышел отвечать и не знает. Из-за того, что не выучил, не смог понять, как что устроено, начал плакать! Взрослый мужчина! Вот такая у них ответственность… До слез…
– А чего он не выучил-то? Может быть, с девушками всю ночь гулял?
– Нет! Он просто не понял. В летчики же выбирали не самых умных, а самых идеологически выдержанных, самых преданных. А это, в основном, были бедные малограмотные крестьяне.
Но учились они очень быстро. Если что-то не понимали, то сидели ночами. Они за год полностью ликвидировали неграмотность. Например, собирались группами в перерывах между полетами, к ним приходила учительница, и они хором зубрили!
Еще одной основной чертой всех китайцев можно назвать уважение к «маленькому» человеку. Когда мы приехали, то нас, офицеров, отвели в столовую вместе с китайскими офицерами. А обратно мы прошли через солдатскую столовую. Я был просто поражен тем, что на солдатских столах питание было в несколько раз лучше! Спрашиваю: «Почему? У нас все наоборот!». Отвечают: «Офицер – это интеллигенция, а солдаты – труженики, рабочие! Они всю черновую, тяжелую работу делают, поэтому и питаться должны лучше!»…
Может быть, именно поэтому китайцы сейчас живут во много раз лучше, чем россияне – потому что человек труда у них всегда был на первом месте!
– Когда Вы ушли из армии?
– В 1952-м я вернулся на Родину и скоро демобилизовался. Тогда пришел приказ о том, чтобы списывать из истребительной авиации всех, у кого были ранения головы. Мне предложили командовать полком торпедной авиации (бомбардировщиками) в Североморске. Но я сказал: «Воевал истребителем, и останусь истребителем», и подал рапорт об увольнении…
Первое время жил в Волгограде. Работал рулевым на речном катере в рыбоохране. Потом меня выбрали депутатом районного Совета, потом предложили работать заведующим отделом в райисполкоме. К 25-летию Победы мне поручили организовать и возглавить производственно-художественные мастерские по установке памятников и обелисков по всей Волгоградской области. Мы установили около 3 тысяч монументов…
В 1973-м году я переехал в Ульяновск. Работал в горсовете, был председателем опорного пункта, инженером по безопасности движения в областном управлении автотранспорта, являлся членом президиума Городского Совета ветеранов войны, заместителем председателя Совета Ленинского района.
– Что Вас больше всего не устраивает в современной действительности?
– То, что получилось после нашей перестройки. Я бы Ельцина и Горбачева отдал под суд. Они нанесли такой ущерб стране, который мы будем поправлять не одно десятилетие. Перестройка, может быть, и была нужна нашей стране, но провели ее совершенно неподобающим образом – в интересах кучки олигархов!
В России сейчас есть очень бедные и очень богатые. Это ненормальная ситуация, ее нужно менять…
Я – коммунист, но считаю, что совсем не обязательно, что к власти снова должна вернуться КПСС или КПРФ. Во власти должны быть нормальные люди, которые ощущали бы ответственность перед народом и делали все во имя народа…
– Есть ли то, о чем Вы сейчас мечтаете?
– Чтобы жизнь наладилась и пришла к порядку… Чтобы мои правнуки жили в мире более счастливом, чем тот, который у нас есть, чтобы их не тронули никакие катаклизмы, и прежде всего тот, который мне довелось пережить – война…
2004 год