Серое небо вздрогнуло, когда подул резкий сухой северный ветер. По разбитому асфальту покатились консервные банки, со скрипом ожили облупившиеся качели-маятник. В трещины и ямы дорог потекли мелкие, но частые капли дождя. Пятнадцать нежилых многоэтажных домов с обвалившимися внутрь крышами обступили одинокую улицу. Каждый дом был поражен множеством черных ран, которые когда-то, наверное, можно было назвать окнами.
Одноухая собака, почувствовав, что начала мокнуть, выползла из-под детской дырявой горки. Отряхнувшись от воды, беспородный зверь поднял плешивую голову к небу. В его глазах отразился серый цвет смерти. Собака многое успела пережить за последние пять лет.
На поваленном бурей фонарном столбе сидел мужик, типичный “русский” в представлении наших западных собратьев: в рваной шапке-ушанке, которую, кстати, изобрел брат-монгол, а не русские, фуфайке, выглядывающей из-под раскрытой облезлой куртки большого размера, и трусах, бородатый, грязный и вонючий. Образ “русского человека”, конечно, дополняла старая бутылка водки, горлышком намертво залегшая в губах мужика, а емкостью в левой руке, на которой уже можно было различить пятна гниения.
Собака подбежала к человеку, который невесть откуда оказался тут. Собака помнила еще те далекие дни, когда имела крышу над головой, любящих хозяев, пищу и ласку. Хозяева любили ее, заботились о ней, кормили. А потом их почему-то не стало. Разом.
Собака зажмурилась: в ушах ее вновь прогремел страшный взрыв, как когда-то, в глазах невидимый огонь снова зажигал и пожирал все живое на своем пути, ударная волна рушила кирпичные стены человеческих построек.
Этот человек на фонарном столбе, такой же, как и ее хозяева… Может ли он стать ее новым хозяином?
Собака подошла к нему совсем близко, посмотрела в пьяные глаза и заскулила. Накормит ли он ее, даст ли кров? Мужчина неуверенно встал со столба, уронив бутылку в лужу перед собой, и, кряхтя и шатаясь, поплелся к одному из необитаемых домов. Он не обратил на животное никакого внимания.
Собака посмотрела на бутылку: содержимое той полностью вылилось в лужу. Откуда-то из-под столба вылезла больная ворона. Оглядевшись по сторонам и не заметив никого, даже собаки, стоявшей рядом, она, волоча крылья по земле, проковыляла к луже и стала пить из нее. Послышалось хрипящее бульканье, а потом захлебывающийся звук. Ворона так и не вынула голову из лужи… Она умерла.
Собака не выносила запаха смерти. В первый раз она почувствовала такой запах, когда внезапно исчезли из ее жизни хозяева. Собака не выносила этого запаха, а потому, резко развернувшись и подняв столб пыли, побежала за пьяным человеком. От вороны пахло смертью.
Мужчина скрылся в черном подъезде. Собака остановилась у порога. Подъезд тоже дышал смертью. И не только… Посторонний запах третьего существа, не принадлежавший ни собаке, ни пьяному, донесся до носа животного. Запах говорил об опасности. Собака стояла у дверного проема в замешательстве: стоит ли идти в дом вслед за человеком или дать волю страху и убежать от опасности и смерти? Но человек должен защитить ее: он же родич хозяев! А хозяева никогда не давали собаку в обиду. Но хозяева умерли, и она осталась без опеки. А что, если и этот человек умрет? Там, где запах смерти, жизни нет места. Там опасно. И человек пошел туда, где опасно. Он может умереть. Собака решила предупредить его и, трясясь всем телом, вошла в подъезд.
Если человек останется жив, он станет ее новым хозяином.
Внутри было так темно, что ничего нельзя было разглядеть. Только воняло до невозможности экскрементами и мочой, которые, впрочем, чувствовались не только собачьим носом, но и на ощупь лапами, по щиколотку увязшими во всем этом. И кто тут мог столько нагадить? Никто, вроде бы, кроме этого мужика, тут не живет… Или это он тут так долго находится, что за годы накопилось?
Собака по лестнице забралась на пролетку между первым и вторым этажом. Тут было намного светлее, и воняло не так сильно. Мужчина сидел у разбитого окна под помятыми ящиками и спал, опершись о стенку и надвинув шапку на глаза…
Дворняга к чему-то прислушалась своим единственным ухом: где-то там, высоко, этаже на одиннадцатом, кто-то ходил… Завывал, пусть и тихо, но достаточно громко, чтобы быть услышанным натренированным в суровой среде слухом собаки. И этот кто-то не сулил ничего хорошего ни собаке, ни человеку, если бы они встретились с ним.
Чтобы снизить вероятность этой встречи, собака стала тише воды. Насколько хорош слух у того, что высоко? Услышал ли он пьяного человека, когда шумно ввалился в просторы подъезда? Спускается ли он сюда, столь же тихий, что его угрожающего приближения не замечают, и столь же хитрый?
Дворняга, поджав хвост и напрягшись всем телом, медленно, минуя настенную живопись, именуемую «граффити», покрытую пятилетним слоем пыли, тихо ступая по расколотой плитке, подошла к спящему и ткнулась мокрым носом в его раскрытую ладонь, лежащую на полу. Мужчина не проснулся. Да и возможно ли разбудить в стельку пьяного человека простым прикосновением? Собаке вовсе не хотелось его кусать, этого пьяницу, так противно вонявшего алкоголем, но, по причине близившейся опасности, собаке пришлось сделать это. Она взяла его ладонь в свои челюсти и сдавила, несильно, не до крови, но достаточно крепко, чтобы на гниющей коже руки еще, помимо пятен, возникли и синяки.
Мужчина застонал, потому что кричать не было сил, а ругаться не позволял опьяненный рассудок. По этой же причине мужчина не смог и ударить собаку: взмахнул только рукой неопределенно, будто круг рисовал, и положил ее себе на живот, ибо протянуть к глазам, чтобы разглядеть причиненное повреждение, не имел на данный момент никакого умения. Да даже если бы он и смог поднести ладонь к глазам, то толком бы и не разглядел ничего, так как перед взором его сейчас творилась только веселая карусель, состоящая из бешено вращающихся почтовых ящиков, окон, плиток и собак. Поэтому он закрыл глаза и снова уснул. Рука его так и осталась на животе. Осложнение заключалось в том, что теперь мужчина громко храпел.
В этот момент наверху поднялся страшный грохот; собака повернулась к лестнице и отчаянно залаяла на шум, вся ощетинившись, скаля зубы. Но ничего опасного в шуме не было: ни с того ни с сего, без видимых причин, сорвалась с тросов кабина лифта и понеслась вниз по шахте. Особенно страшный шум поднялся, когда лифт достиг низа.
Потом стало все тихо. Подозрительно тихо, даже чересчур. Собака больше не слышала шагов и дыхания неведомого таинственного существа, охраняющего подъезд. Зато от грохота проснулся человек.
– Да ч-што за геморрой, – забубнил он, – Ты, пос! Че пристал?
Собака вцепилась проснувшемуся в рукав куртки и потащила за собой. Точнее, попыталась тащить, потому что ей это не удалось в силу габаритов и тяжести мужчины.
– Игра-ать хошь? Я тя сем… – сказал что-то невнятное пьяница и попробовал встать. Но все, что позволила сделать ему веселая карусель, это перевернуться на живот и ткнуться лицом в кафельную плитку.
Собака испуганно озиралась по сторонам: слишком много звуков издал этот человек за последние несколько минут, слишком громко грохнулся лифт, что и первое, и второе могло привлечь внимание постороннего, который обитал здесь. Она и не подозревала, что внимание было привлечено еще в ту минуту, когда вошел пьяница.
На лестнице сверху было замечено какое-то движение. Отряд тараканов сполз по ступенькам на лестничную площадку и, не обратив внимания на спящего человека и одноухого зверя, стоявшего рядом, пополз дальше, к выходу из дома.
– Ну шо ж ты за человек такой? – обратился к собаке пьяный и принял сидячую позу, вновь опершись стеной о стену. Глаза его уставились в пустой оконный проем, где было уже темно от застлавших небо туч, и вовсю лил сильный дождь.
Собака перевела взгляд на площадку второго этажа, окруженную четырьмя черными дверными проемами. Казалось, запах опасности исходил от каждого из них, хотя на втором этаже было по-прежнему пусто. Почему этот человек не чувствует страха? Очевидно же, что находиться тут опасно!
– Ты знашь, был у меня когда-то пос, – хрипло заговорил пьяный с собакой, не сводя взгляда с грозы, – пушистый был, смешно-ой. Хороший пос. Он тапку носил. Мне… Пят-над-цать лет было! Мамка тогда еще была… Я с ней разговаривал… А терь мне не с кем поговорить об этом… Но ты ведь тоже пос, ты т меня понимаешь?
Но собака не то что не понимала пьяной речи человека, но даже и вовсе не слушала его. Уже с минуту она наблюдала низкорослый темный силуэт, стоявший на площадке второго этажа, недвигающийся, казалось, единственный объект, слушающий, понимающий монолог пьяного мужчины и внимающий ему. А тот продолжал нести что-то свое:
– Да не понимаешь ты ни хрена! Че с тя взять? Пос! Те ток пожрать хочеца, да гадить! Иди прочь! Я тя сем!
Маленький силуэт стоял, не сводя своих крошечных пустых глазниц с пьяного. Мужчина, казалось, и не замечал его. Не заметил он и того, как его собеседник в лице собаки вдруг зарычал в сторону лестницы. Силуэт начал спускаться к ним.
– За что так со мной? – бормотал мужчина, – А ты, пос, ты заслужил это? Не-ет! Я помню вспышку… Ур-роды! Страшно-то как было! Ой! – при этих словах пьяный сжал щеки ладонями, – я тогда в речке купался… Во волна поднялась! О-ой! Те и не снился тот ужас, пос… Я его пережил! А мамка? Нет, она – нет! Ни папка, ни мой собственный пос… Как я жил? Я помню, еще люди тогда остались… Они резали, убивали… А потом и они сдохли. А, пос, ты видел тварей? Кошма-арных тварей, что взялись, пришли неизвестно откуда? О! Мутанты, крылатые, зубатые, когтятые! А я пацан был, понимаешь? Так страшно было… Я прятался! В домах, что целы остались… В канализациях… Забрел, куда глаза глядят… Тут безопасней. У меня не было друзей, пос, ты понимаешь? Они сдохли! Но ты ведь теперь мой друг, пос, да? Ты меня в обиду не дашь, да? Пока не случится следующая вспышка?
Ответа он не услышал.
– Эх, пос, только в жрачку ты и годишься! – раздосадовано произнес мужчина и снова уснул.
Силуэт дошел до последней ступеньки и оказался перед одноухой собакой. Это был карлик. Карлик, от которого почему-то не пахло человеком, но несло заразой. Собака не знала историю этого бывшего человека. Бывший человек был болен. Давно еще. Психически. Его разум не пережил смерти близких, не пережил вспышки. Его тело не вынесло голода. Четыре года назад этот карлик встал на путь людоедства. С тех пор немало людей закончило свою жизнь в его гнилых зубах. Где-то он раздобыл нож-тесак, так и бродил с ним в поисках очередной пищи. В нем давно не осталось ничего нравственного, любой человек ассоциировался у него теперь только с едой. Да он, в принципе, и с детства не очень-то любил людей: он ведь рос не таким как все, он был карликом. В восьмом классе над ним издевались, называли карапузом, могли побить. Он испытал много горечи и обиды. И теперь он вымещал свою накопившуюся злобу на людях, давая волю безудержному голоду. Он был изуродован радиацией, пропитан ей, поражен изнутри. Его внешность давно уже не имела сходства с человеческой, он и не был человеком. Весь в кровоточащих волдырях, гнойниках, с гигантскими стопами и отвисшим до колен брюхом, он также обзавелся длинными желтыми когтями и вторым рядом зубов. У него не было никакого волосяного покрова. Но не все это было самым ужасным. Страшнее всего было то, что две недели назад это существо, бывшее когда-то человеком, укусила крыса, больная бешенством. И карлик тоже стал бешеным. Сначала он просто чувствовал страх перед всем, что окружало его. Беспричинный страх. Страх сменился агрессией и ответной угрозой. Вскоре начались галлюцинации, которые еще больше пугали карлика, а оттого сделали опаснее. Он бегал по комнатам и с безумным рыком размахивал ножом, кромсая им невидимых врагов. Тогда он выцарапал себе глаза, чтобы не видеть кошмарных видений. Но ему не очень-то и нужны были глаза, потому что с тех пор как грянула вспышка, карлик жил в основном в темноте, прячась от опасностей, наполнивших внешний мир, и за пять лет научился доверять своему обонянию. Не так давно болезнь начала потихоньку убивать его. Он слабел. Но был еще достаточно силен, чтобы убивать других.
Таким образом, одноухая собака не видела карлика. Она видела перед собой низкое большестопое серое существо, пузатое и безглазое, покрытое волдырями и гнойниками. У существа были длинные когтистые лапы. В одной лапе существо держало большое лезвие. Тварь рычала, скаля два ряда черных зубов. С изжеванной губы существа стекала на пол ядовитая слюна. Ну и наконец, самое главное, на что собака обратила внимание, – от существа не пахло человеком.
Карлик залаял на собаку. Он не дурачился, нет, просто его поведение было следствием болезней. Карлик рычал и лаял, идя, выставив вперед руку с тесаком, чтобы собака, если и прыгнула бы на него, напоролась на острие. В этот момент нос карлика был направлен в сторону собаки. А когда карлик поворачивался носом в сторону пьяного мужчины, то начинал облизываться и стонать в предвкушении мяса. Его брал экстаз. Собака не решалась напасть на карлика первой: ее пугало поведение этого странного существа.
Карлик подошел к человеку и занес над ним свой нож. В этот момент он стоял спиной к собаке. Он уже и думать забыл о ней, сейчас его интересовал этот человек, божественно пахнущий мясом (и не только), заставляющий скулить и стонать карлика от наполняющей его неги. И именно в этот момент собака прыгнула на страшное существо, явно желающее убить человека.
Она была одного роста с существом и примерно одного с ним веса. Поэтому ей удалось опрокинуть карлика, который от этого залился диким собачьим визгом. Он выронил нож.
Карлик сбросил с себя собаку и встал на все свои четыре лапы. В такой позе он стал рычать на внезапного противника. Они подошли друг к другу. Собака накинулась на существо. Существо обняло ее, вцепившись своими страшными когтями животному в спину, а зубами в загривок. Собака визжала. Они боролись самозабвенно, как два льва в прериях, и выигрывал бой карлик. Он бил и рвал ее, будто жалкого котенка, не переставая рычать. Жизнь научилась его сражаться.
Пьяный спал и ничего не слышал. Сейчас он видел сон, в котором пил водку и разговаривал с собакой:
– Эй, пес, тебе еще налить? – спрашивал он одноухую, сидящую перед ним напротив через стол.
– Давай еще по стакану! – отвечала собака и протягивала свой граненый сосуд под горлышко бутылки с бесконечным содержимым. Вокруг безмятежно зеленел лес, и только теплый ветерок изредка трепал кроны деревьев.
Когда мужчина проснулся, все уже было кончено. В углу, под газовой трубой, лежала израненная собака. Она умирала. По полу ползал карлик, тоже израненный и слабый. Он искал свой нож. Мужчина ничего не знал о том, что тут только что случилось, и даже не мог строить догадок об этом. Он уже не был так пьян, и поэтому смог хотя бы верно оценить текущую ситуацию.
Он уже сталкивался с существами подобного рода и хорошо знал, чем может грозить встреча с ними. Да даже если бы он и увидел нечто подобное впервые, то сразу бы понял, что оно опасно, ибо ничего в этом человеческого не наблюдалось. Существо кряхтело, скулило, рычало. Да и собака явно не сама себя исцарапала и покусала. Это, должно быть, сделало существо. И неспроста оно рыскает по полу. Наверняка ищет нож, который пьяный сразу заприметил около себя. Ножа тут раньше не было. Скорее всего, оружие выронила эта тварь.
Больше ни о чем не думая и не делая никаких выводов, мужчина встал во весь свой немалый рост и поднял нож. Карлик, кажется, все смекнул и скрипучим голосом, сменившим рычание, потребовал:
– Отдай! Отдай!
И снова зарычал, готовясь к броску.
А мужчина, ничего не говоря, сделал шаг навстречу чудищу и вонзил нож ему в темя. Карлик вздрогнул, сжав челюсти, и упал на кафель.
Мужчина подошел к собаке и потрепал у нее за ухом. Левым, единственным ухом. Он говорил слова, непонятные ей, но явно ласковые. Она была счастлива, что воссоединилась со своим хозяином. Она даже попыталась повилять хвостом, но силы настолько быстро покидали ее, что ей не удалось этого сделать. А потом мужчина распрямился и пошел на выход из подъезда, что-то бормоча под нос. Почему он уходит? Почему не берет ее с собой? Куда он? Он ведь теперь хозяин, он не может ее бросить!
Не для того ведь она спасла ему жизнь…
Собака жалобно заскулила от обиды, бессилия и отчаяния. Хозяин не мог так поступить. Она, скуля, пыталась привлечь внимание хозяина, вернуть его к себе. Ей очень хотелось провести с ним последние минуты. Но он не возвращался.
Прежде чем новый хозяин исчез из ее жизни, одноухая собака закрыла слезящиеся глаза и погрузилась в вечный, белый сон.