– Тише… Ну вот сейчас. Слышишь? Не может этого быть! Прислушайся, ну?
Он покачал головой, и это движение явно предназначалось мне. Все, мол, с тобой понятно. Вот куда могут завести фантазии, если дать им волю и вовремя не вмешаться.
Я пыталась описать, что слышала, но как передать словами природу звука, его глубину и подавленность, сдержанность и протяженность.
– Там уже несколько лет никто не живет! Я спрашивал у старшего по дому. Хозяин вообще непонятно где, раньше квартиру сдавал, сейчас закрыл и уехал с концами. Может, это соседи за стенкой.
Соседи… Те самые, что ребенка воспитывают с таким упорством, что стены дрожат и весь дом слышит их назидательные крики.
А здесь… как будто шаги. Хотя и не шаги вовсе. Что-то невесомое.
Я знала точно: там кто-то есть. Я пыталась представить его. Невысокий худощавый человечек. Вел тихую, полуподпольную жизнь, прячась от солнечного света и находя утешение в уединении. Знал, что я могу его услышать, но боялся побеспокоить, поэтому скользил на носках, мягко опускаясь на пятку только по забывчивости или неосторожности. Он был неловок и рассеян.
Иногда он не давал о себе знать несколько дней. Тогда я безнадежно вслушивалась в тишину. В плохом романе написали бы, что я вся превратилась в слух, но с трудом представляю такую метаморфозу. Можно, конечно, вообразить себе нечто вроде огромного уха, витиевато изогнутого с закручивающимся вниз отверстием наподобие ракушки. Но признать, что я и есть только любопытно устроенный хрящевой выступ – нет, к этому я не готова.
Так что я осталась собой, только сосредоточилась на звуках. Удаляющийся рев машин и мерное постукивание рабочих за окном, приглушенное гудение компьютера, медленно и неуверенно набирающий силу звон церковных колоколов, скованный женский голос через громкоговоритель, зазывающий на распродажу… И это я легкомысленно назвала тишиной.
В квартире над нами часто менялись жильцы. Лет десять назад в ней поселилось хипстерообразное существо неопределенного возраста и занятий. Существо редко покидало естественную среду обитания: днем отдыхало, а ночью собирало шумные компании. Я научилась засыпать под разговорный гул, сменяемый мелодичной музыкой, лишенной индивидуальности и ритма.
При ближайшем рассмотрении существо оказалось привлекательным и манерным молодым человеком, талантливо имитирующим вежливость и услужливость. Как-то он предложил донести сумку до квартиры, при этом нагловато улыбался и смотрел прямо в глаза, признавая, что грешен, но кается и просит строго его не судить. Кривлялся, короче. Придирчиво подогнанная по фигуре одежда подходила ему так, что слово «стиль» казалось неуместным, слишком узконаправленным и конкретным.
Мы чуть задержались у моей двери, пока я искала связку ключей, заглядывая в один кармашек за другим, а он насмешливо следил за моими суетливыми движениями, будто знал, где лежит злополучный ключ, но ни за что не сказал бы.
– Не торопитесь. В этом кармашке вы еще не смотрели.
– В нем ключи от машины. Оставьте сумки здесь, это надолго.
– А мне некуда торопиться. Я вообще не выношу суеты… Да, кстати, заглянули бы как-нибудь в гости. Вечерами, наверное, сидите одна.
Я пробормотала что-то про свою диссертацию.
– Ну да, – усмехнулся он, – чем еще заниматься… в двадцать лет.
– Мне двадцать три.
– Это существенно меняет дело. Нашлись? Отлично!
– Нет, не та связка. От родительской квартиры.
– В разных связках? Зачем?
– Чтобы разом не потерять.
– Ясно, – он погладил свою ухоженную бородку, будто предваряя этим жестом какое-то магическое действо. – Предлагаю вытряхнуть все из сумочки, наверняка, они где-нибудь на дне. Ну, давай же. А я по содержимому быстро набросаю твой психологический портрет.
К концу этой фразы я уже поворачивала ключ в замке.
– Жаль, – он не скрывал разочарования. – Короче, надумаешь – приходи.
И он направился к себе наверх, напевая: «Дис-сер-та-ция». Теперь при встрече он интересовался, как поживает мой научный труд и скоро ли непросвещенное человечество сможет постигнуть его глубинный смысл. «Уверен, всех нас ждет масса чудесных открытий. Иначе ради чего такие жертвы», – с улыбкой провозглашал он и снова предлагал «заглянуть» к нему. Я пыталась что-то пообещать, но он лишь качал головой и убегал.
Когда он бесследно пропал, вместе с ним исчезли ночные посиделки, в которых я не участвовала, но которым бессознательно сочувствовала. Это была другая жизнь, я ее не понимала и не разделяла, но допускала для иных, странных и далеких от меня существ, способных отвлечься таким простым и бесхитростным способом.
Какое-то время квартира пустовала. Тогда я и познакомилась с ним, нетерпеливым, настойчивым и бескомпромиссным. И сама не заметила, как на моей правой руке появилось кольцо. Первое время оно мешало и норовило соскользнуть с пальца. А потом – ничего, привыкла.
А квартиру над нами заняла женщина, похожая на воспитательницу благообразной внешностью и излишне суетливыми движениями. Иногда я ловила на себе ее любопытные взгляды, казалось, она готова была заговорить, но оттягивала, то ли стеснялась, то ли не знала, с чего и как начать. Так мы и пробегали мимо друг друга, бросая на ходу короткое приветствие, каждая в своих мыслях и заботах.
Она быстро и легко смущалась. Я заметила это, когда случайно встретила ее в книжном магазине: она листала дешевую книжицу в мягком переплете со слащавой парочкой на обложке. «Семь принципов счастливого брака». Пряча в руках роман Дорис Лессинг, я поспешила к кассе.
Я могла бы рассказать ей о подноготной того, что принято называть браком. Но это скучно, давно известно и предопределено: одна сторона пытается, хоть не всегда умело и искренне, подстроиться, найти лазейки, чтобы и не прогнуться и не усугублять, другая – становится в позу и, потешаясь, наблюдает за этими увертками.
Вряд ли ей нужны были мои откровения.
К ней редко приходили гости, об их появлении можно было догадаться по скрежету передвигаемой мебели. Но в остальном они вели себя так же тихо и благопристойно, как она сама.
– Придумала: воспитательница! – с плохо скрываемой наигранностью рассмеялся он. – Она на рынке мясом торгует, сам видел. Ножом орудует похлеще любого мясника. И поторговаться с ней можно. Как-то по-соседски мне сотню скинула. Но других обвешивает и обсчитывает дай бог…
Я сделала вид, что удивилась, а на самом деле просто не поверила. А мысль сходить – проверить все-таки мелькнула. На это он и рассчитывал. Но рынок, а уж тем более его мясные ряды, я обходила стороной, чем он и пользовался.
Я не заметила, когда она съехала, была погружена в повседневные хлопоты, которых с годами прибавлялось. И время убыстрялось, а я все гналась за ним, но безнадежно отставала.
Новым жильцом был мужчина лет пятидесяти с внушительной бородой, обходительными манерами и великовозрастным сынком, который жил или работал где-то поблизости, но отца чуждался. Кажется, они не ладили. Хотя с чего я это взяла?
Про него все сразу стало ясно: знакомясь, он предложил свои услуги. «ООО «Ковчег». Строительные работы любой сложности. Быстро, качественно, под ключ» – гарантировала визитка.
Его приглашали в другие города как эксперта по нестандартным архитектурным проектам. Уезжая, он оставлял у нас ключи, на случай если появится сын.
Сын приходил, угрюмый, нелюдимый, погруженный в свои размышления. От него попахивало спиртным, но его размеренные и выверенные движения выдавали человека сдержанного или, точнее сказать, сдерживающего себя. Его плечи оттягивал походный рюкзак, казалось, в него помещалась вся его жизнь, жалкая, тесная, со спертым запахом и звоном мелочи в безразмерных карманах.
Как-то я не выдержала и предложила помощь. И тогда он поднял на меня глаза, с вызовом, дерзко и смело, немного насмешливо. Его тонкие черты лица, синеватые тени под глазами и взгляд, полный нескрываемого превосходства. Что-то знакомое было в нем, неуловимое. Черточка, доведенная до предела, до обезоруживающей крайности.
– Жалеете меня?
– Нет, с чего вы взяли?
– Меня многие жалеют. Особенно отец. Говорит, что я не оправдал его ожиданий. Я хотел стать врачом. А он говорит: нельзя пытаться исправить то, что уже есть, лучше создать что-то новое. А к этому я оказался неспособен.
– И кем вы стали?
– Да никем, в общем. Перебиваюсь случайными заработками. Приходилось даже аниматором подрабатывать. Но, признаюсь, массовик-затейник я посредственный.
– Свадьбы, корпоративы, юбилеи?
– Нет, это для меня чересчур. Я развлекаю только детей.
– Рада это слышать.
– А сейчас я пишу сценарий. Исключительно для взрослых.
Он смутно улыбнулся, будто пытался затушевать улыбку, но она настойчиво пробивалась и изнутри наполняла лицо светом.
Наши разговоры обрывались на полуслове с интонацией, намекающей на продолжение. Он уходил наверх и растворялся в гулких пустотах запущенной холостяцкой квартиры. В моем представлении она была тогда именно такой: припудренная слоем пыли мебель, качающиеся у потолка нити паутин и стойкий запах вынужденного одиночества.
Странно, что он приходил, только когда отца не было дома. Я не могла представить их вместе, для этого с ними должен был быть кто-то третий, кто сумел бы их уравновесить и приноровить друг к другу.
С тех пор прошло несколько лет. Несколько лет тишины и отчаяния. А потом шаги, те самые, осторожные, способные выдать себя за что-то иное, более тонкое, чем прикосновение ног к покрытому дешевым полимером слою бетона.
И снова тишина.
Я не слышала его. Было очень много разговоров. Непозволительно щедро растрачивались слова, произносились клятвы, угрозы, заверения. Что-то обсуждалось, опровергалось, настаивало на своем. Кто-то неумело ругался матом. Кто-то неискренне смеялся и судорожно всхлипывал. С грохотом снарядов освещали небо салюты. Дикторы бубнили с натренированными интонациями. Играла записанная после многочасовых репетиций музыка, поверх которой были наложены профессионально поставленные голоса. И в этом шумовом потоке, неизбежном шумовом потоке остальные звуки тонули.
Это днем. А ночью звуки приглушались. С мерным гудением дрожал холодильник, редкие машины, посвистывая, проносились за окном, ветер пел свою однообразную, нескончаемую песню. Мужчина, который спал со мной в одной постели, с прерывистым стоном поворачивался на другой бок, кряхтела кровать, и было ясно, что не уснешь. И тогда все шумы заслоняли мысли, подступая ненавязчиво, издалека, становились все громче, все назойливее.
Я не слышала его. Я смотрела в потолок и уговаривала себя признать очевидное. Глупо полагаться на обманчивую природу звука, механические колебания молекул… Частота, амплитуда – курс физики за девятый класс. Самая непонятая мной наука. Но я пыталась. Забрасывала учителей своими «почему?», а они тыкали пальцем в учебник, закон такой-то, открытый тем-то. Сборник утверждений, способных объяснить каждое явление, упрощая и разбирая его на атомы. Законы, формулы, величины, и попробуй – поспорь с ними. Не нами писаны, не нам судить.
Я не слышала. Но это не значит, что его не было. Лукавая логика.
Я знаю, что делать.
Порывисто встаю. Двадцать ступенек. Только и всего. Я видела лестницу, сквозную дорогу со сквозняками, тусклыми лампочками, мутно зелеными стенами в разводах и истертыми от прикосновений перилами. Всего один этаж. Потом дверь…
Одеваюсь в темноте, путаюсь в рукавах и штанинах. Стараюсь не шуметь. Боюсь спугнуть. Скорее, пока решимость меня не покинула. Смотрю на себя в зеркало и от растерянности не узнаю. Успокоить дыхание. А что если… Замираю от неожиданной мысли. Потом решительно нажимаю на ручку, дверь с вынужденным скрипом открывается. Сердце глухо стучит в груди, заглушая все посторонние звуки.