Владимир Невский. Сибирские сказания

— Дикая страна, дикие нравы, дикие люди, — шептал в сердцах Джузеппе, кутаясь в легкую курточку, которая не спасала ни от пронзительного холодного ветра, ни от мелко моросящего дождя. — Здесь солнце когда-нибудь бывает? — он обратился к соотечественнику, который шел в паре с ним.

Паоло вскинул голову, и с его черных, как смоль, кудряшек брызнули капельки воды:

— Если ветер прекратится, то на нас тут же набросится стая кровопийц. Гнус, кажется.

— Разговорчики! — прервал его зычный бас конвоира. И хоть он и говорил на чужом языке, они его прекрасно понимали. Нагайка в руках русского солдата была отличным учителем.

— Дикая страна, — едва слышно повторил Джузеппе.

— Сибирь, — вторил ему Паоло. Он был еще совсем молод, но уже повидал так много: и голодное детство, и война, и первый бой. А теперь еще и плен. Второй месяц они бредут в далекую Сибирь, и кажется, что дороги этой не будет конца. Хотя молодая задорность и безмятежность очень помогали ему. Он не впадал в уныние, не позволял непроглядной тоске одерживать верх над собой. Он излучал оптимизм, стараясь и земляков хоть как-то приободрить. Паоло уже сносно говорил по-русски и даже умудрился завести некую дружбу с одним из конвоиров, таким же молодым парнем. А потом делился с Джузеппе.

— Черед два дня будем на месте.

— Каторга?! — то ли спросил, то ли утвердительно заявил старик. Он все чаще с тоской бросал взгляды через плечо. — Далеко же нас завели.

— Никакая это не каторга. Мы будем жить в деревне, ловить рыбу, сажать огород.

— Какой же это плен? — горько усмехнулся Джузеппе.

— Уезжать вот только никуда нельзя. Каждый вечер к нам будет приходить жандарм, проверять.

— Пересчитывать как кур в курятнике, — продолжил старик.

— Можно и так сказать. Не кисни, Джузеппе, смотришь, и война скоро закончится. И поедем мы в родную Тоскану.

— Эх, сынок, ничего-то ты о войне и не знаешь. Не скоро закончится она, и эхо ее еще не одно десятилетие будет блуждать по Европе. Только я не доживу. Не увижу ласковое солнце Италии.

— Брось! Какие твои годы. Ты еще мужик в силе.

— Тоска по родине быстро старит, — грустно ответил старый вояка, плотнее закутываясь в рваную куртку.

— Надо верить в хорошее. Без веры никак нельзя, — скорее больше для себя, ответил Паоло.

— Дарья! Где ты бегаешь, шалунишка? — на крыльцо вышел мужик. Эдакий великан, косая сажень в плечах. Хотя и были сдвинуты его лохматые брови к переносице, в густой кучерявой бороде блуждала добродушная, никак не совместимая с грозным обликом, улыбка.

— Что, батюшка? — из хлева выскочила пятнадцатилетняя дивчина в ярком сарафане. — Кур вот кормила, да яичек набрала. — В руках она держала лукошко. — Сейчас завтрак приготовлю.

— Некогда в избе рассиживаться. Солнце вон уже давно встало, а мы все на перинах кувыркаемся. Давай, доченька, в лес собирайся.

— Ой! — наигранно вздохнула Дарья.

— Али забыла, про что вчера разговор имели?

— Как можно, батюшка. Все помню, ничего не забыла.

— Тогда собирайся, егоза.

— Я мигом. — Она проскользнула в избу и уже через пару мгновений выскочила на крыльцо. Отец внимательно оглядел ее. Порадовался в душе за дочь. Выросла она красивой, разумной и работящей. Единственная надежда и радость в жизни после смерти супруги ненаглядной.

— Власы в косу прибери, да под платок спрячь. Что еще выдумала? Яки русалка нечесаная.

Дарья послушно заплела русые волосы в толстую, толщиной в свою же руку косу.

— Так? — в ее глазах-смородинках «плясали чертенята».

— Так, — довольно усмехнулся отец. Ныне молодые не особо слушаются, норовят все по-своему делать. О Дарье такого не скажешь. Во всем слушается отца, внимает его советам.

— Батюшка, а почему вы сами в лес за этими травками не сходите? Аль боитесь, что селяне засмеют вас?

— Ха, кого же мне бояться? — усмехнулся богатырь. А иначе и не скажешь, в его могучем теле чувствовалась богатырская силушка. — Некогда мне за травками ходить. Заказов ныне много. – Он кивнул на кузницу, которая одиноко стояла в уголке двора.

— А зачем кузнецу разные травки и корешки? — в который раз она задает этот вопрос без всякой надежды получить внятный ответ. Но сегодня кузнец был в хорошем расположении духа и пока провожал дочь за околицу поведал такую историю:

— Давно это было. Очень давно. Джучи, сын великого завоевателя Чингисхана, продолжил дела отца и пошел войной на местные народы. Потому как не желали они жить в услужении и дань платить огромную. А славился тот народ тем, что мастера могли ковать сталь лучше булата дамасского. А ковали то железо в отваре трав таежных. Да только не помогли ни мечи, ни стрелы, ни копья. Завоевал народ тот Джучи да истребил его. Секрет той стали погиб с последним мастером. А я, Дарьюшка, хочу вновь секрет этот открыть, разгадать. Вот и пробую всякие отвары. Только тебе и откроется эта великая тайна.

— Почему мне, батюшка? — затаив дыхание, слушала она отца.

— Эх, Дарьюшка! Не зря же я при твоем крещении уговорил местного попа наречь тебя этим именем вопреки святцам. Ибо и хозяйка земли таежной тоже зовется Дарьей.

— А это я знаю.

— Вот, может тебе и откроется золото земли сибирской.

Дарья звонко рассмеялась:

— Золото-то на речке, а не в тайге. Его же старатели моют.

— То не золото, Дарьюшка, то – металл мертвый. Все зло от него, все несчастье.

— Да что ты, батюшка? Какое же зло? В деревне у нас все живут дружно, не завидуют. Все в достатке, нищеты не зная. У каждого в доме и песок золотой имеется, а то и самородки. Не ленись только, иди и мой.

— Твоя правда, доченька. Только вот что я скажу тебе: это все до времени, до срока. Желтый металл не может быть добрым. Рано или поздно грянет беда. Большая беда.

Они вышли из деревни, и перед их взором открылась чудная картина: небольшой луг, утопающий в цветах всевозможных форм и окраски, а за ним – речка и тайга.

— Лепота! — вздохнул полной грудью кузнец. — Ну, с Богом. Осторожно там, Дарья.

— Не беспокойся, дед. Не в первый раз. — И Дарья, помахивая корзинкой, побежала через луг, смахивая с травинок остатки росы. Кузнец вздохнул и повернул обратно. У него и впрямь накопились заказы, где особняком было изготовление домашней утвари для пленных чехов, немцев и итальянцев.

Пленных расселили в большом бараке по национальному признаку. Итальянцев среди них оказалось всего четверо, и потому комната у них была не большая, но довольно уютная, с окнами на главную улицу селения. Наступили будни, полные забот по обустраиванию жилья. Только Паоло не принимал в этом никакого участия. Он целыми днями пропадал то в деревне, то на речке, то на станции. Возвращался лишь под вечер, переполненный новыми впечатлениями и новостями. Он метался по комнате, жестикулировал, рассказывая землякам об увиденном и услышанном. Джузеппе даже как-то грустно заметил:

— У меня складывается такое чувство, что тебе здесь очень нравится.

— Нравится! — поспешно, не подумав, выпалил Паоло и осекся, увидев грустные глаза сородичей.

— Эх, молодость, молодость, — с большой долей упрека произнес Джузеппе, — но это скоро пройдет.

Паоло поспешил перевести разговор на другую тему:

— А чем это так вкусно пахнет? Аж живот крутит.

— Это уха.

— Уха? А что это?

— Суп из рыбы, — пояснил Филиппе, который до войны работал поваром в таверне. Теперь его навыки очень были кстати за тысячи километров от родного дома.

— Вы наловили рыбу? — Паоло уселся за стол.

— Да нет. Просто пришел местный рыбак и принес рыбу.

— А чем рассчитались?

— Ничем. Он просто так принес. — Джузеппе покачал головой, сам до сих пор не понимая поступка русского мужика. — Обещал еще завтра взять с собой Луку. Удивительный все-таки этот народ – русские.

Паоло вновь вернулся к своим впечатлениям:

— Вот и я об этом говорю. Загадочный народ. Мы – плененные враги, а они не проявляют к нам ни злобы, ни враждебности. Даже наоборот, сочувствуют и жалеют.

— Да, непонятный народ. А потому – никогда и никем не покоренный.

Прошло несколько недель.

Они встретились. Иначе и быть не могло.

Паоло гулял по опушке леса. Тайга и манила его, и пугала своим величием, важностью и таинственностью. Молодой итальянец так и не решился войти, боясь потеряться там навеки. Вот и бродил он вокруг да около, любуясь красотой природы. И вдруг из леса вышла она. Легко так и непринужденно, словно вышла из дома на крылечко. Молодая девчонка с каскадом волос, струящихся по ее легкому тоненькому стану. На голове, словно корона, сидел огромный венок из разноцветных луговых цветов и трав. А из-под него смотрели удивленно и восхищенно на мир черные глаза. Словно спелые оливки в оправе пушистых ресниц. Они столкнулись нос к носу и от растерянности встали как вкопанные, не отрывая взгляда друг с друга.

— Кто ты? — вмиг пересохшими губами спросил он. Он словно боялся повысить голос, чтобы видение не могло испариться. Девчонка озорно прищурила глазки-оливки, и легкая игривая улыбка коснулась ее ярких, чуть полноватых губ.

— Я – хозяйка земли таёжной, — и махнула рукой на лес, луг, речку, деревню. У парня слегка закружилась голова от увиденного и услышанного. В ее голосе ручеек. Он прислонился спиной к сосне. В эти мгновения он ни на йоту не сомневался в правдивости ее слов. Она – владыка этого чудесного края.

— А ты кто?

— Паоло, — прошептал он.

— Паоло?! — изумление ей было к лицу. — Павел, значит?

— Павел, — повторил парень, все еще находясь в сильном смятении и закивал кучерявой головой.

— А что ты тут делаешь, Павел? — спросила Дарья. Не дождалась ответа и, понимая состояние иностранца, она громко рассмеялась. Трехкратно эхо повторило ее смех. Из травы выпорхнула испуганная пташка и поднялась в облака. — Да живая я! Живая! Из деревни я, Дарья, дочка кузнеца. Вот, потрогай, — она протянула парню руку.

Паоло осторожно взял ее хрупкую мягкую ладошку и легонько пожал.

— Дарья, — по слогам произнес он ее имя так, словно то было какое-то тайное заклинание.

— Эх, ты! — покачала головой девчонка. — Чудак. Ты что, девушек никогда не видел?

Паоло постепенно обретал способность мыслить и внятно произносить русские слова:

— Таких красивых – никогда! — искренне, с жаром, произнес он.

Такая прямота смутила селянку. Дарья вся покраснела, словно вспыхнул внутренний огонь. И в смятении она была не меньше прекрасной. Паоло, осмелившись, продолжал:

— И у меня на родине, и в Европе, да и у вас в стране, по которой я прошагал много дорог, нигде я не встречал такой красивой.

— Баловник ты, — ответила Дарья, стараясь не встретиться с ним взглядом, и постаралась перевести разговор на другую тему. Да только девичье сердечко так и рвалось из груди, желая утонуть в словах нежных и милых, что доселе не ведало.

Не спеша они возвращались в деревню. Говорили. О России и далекой Италии, о речке и тайге, о войне и цветах на лугу. И они совсем не подозревали в те мгновения, что детство закончилось, и новые чувства уже вовсю стучатся в их молодые сердца.

Паоло находился в таком смятении чувств, что порой не замечал, не слышал собратьев по несчастью. Ел, спал, хлопотал по дому он как-то не осмысленно, без души. Потому как все мысли его были только о Дарье. Они еще несколько раз случайно встречались и провели время в интересных дружеских беседах. И с каждой новой встречей эта девчонка все больше и больше покоряла его. Своей непосредственностью, добротой, душевной красотой. Вечерами он просто лежал, отвернувшись к стенке, не принимал участие в разговорах и строил сказочные мечты. И в этот вечер все было как обычно, пока….

— Хватит! — Джузеппе громко стукнул по столешнице так, что посуда подскочила на месте. Соплеменники удивленно посмотрели на него. — Хватит! — уже более спокойно повторил он. — Я был много раз на станции. Я внимательно прислушивался к разговорам людей и много подмечал. Ждать, когда закончится эта война, дело неблагодарное. Все больше и больше стран втягиваются в военные действия. Ее уже окрестили мировой войной.

— И что? — поинтересовался Лука, самый немногословный и угрюмый.

— А то, что нам пора задуматься о побеге.

В комнате повисла тревожная тишина. Слова-то прозвучали судьбоносные.

— Или вы собираетесь подыхать в этой дикой, грязной стране? Далеко от родины, так далеко, что никогда ваши родные не смогут навестить могилки. В стране, где и церковь иная, где нам придется подыхать без причастия и наставления падре? — слова были весомыми и удручающими, от которых так и вело страхом и обреченностью.

— Но как? — первым нарушил молчание Филиппе.

— Я все продумал до мелочей. — Джузеппе резко перешел на шепот, склонился над столом, приглашая к нему присоединиться.

— Поведай нам.

— Если вы согласны, конечно.

— Я согласен, — тут же поддержал его Филиппе.

— И я, — вторил ему Лука.

Паоло буркнул что-то под нос неопределенное, и Джузеппе поведал им свой план побега:

— А вы знаете, что тут моют золото? Старатели моют и сдают золотишко в контору, а уж оттуда, один раз в месяц, увозят его на почтовой карете. Видели, наверное, вы эту карету, у нее на дверках – двуглавый орел и надпись, что-то подобное «Золото Российской империи». Его отвозят в Рыбное, там железная дорога. И по ней – в Санкт-Петербург.

— А причем тут золото? — удивился Паоло. — Мы же бежать собираемся.

— Вот чудак-человек, — усмехнулся Джузеппе. — Домой возвращаться лучше богатым. Да и в дальней дороге золото нам пригодится. Многим жандармам оно глаза прикроет.

— Дальше, дальше, — нетерпеливо торопил старика Лука.

— До станции карету охраняют только четверо жандармов ну и возница еще. Итого пять. А нас четверо. И дорога проходит через лес.

— Ты предлагаешь разбой? — удивился Паоло.

— На войне как на войне, — ответил Джузеппе.

— И много золота? — спросил Филиппе.

— Точно не знаю, но местные словоохотливые мужики поговаривают, что до двух пудов доходит. А сколько это? Не представляю.

— Да нас тут же и поймают, — угрюмо предположил Паоло.

Джузеппе усмехнулся как-то загадочно и принялся за ужин, который порядком уже успел остыть. Было понятно, что хитрый старик чего-то придумал, да только не спешит открываться перед земляками.

— Ну? — не выдержал Лука.

— Золото мы спрячем в лесу, а сами вернемся в селение и будем жить, как ни в чем не бывало. А когда пройдет немного времени, полиция утратит бдительность и успокоится, вот тогда-то мы и рванем. А за это время нам необходимо раздобыть одежду, отрастить бороды. Будем выдавать себя за бродячих монахов.

— А язык?

— За немых монахов.

И опять в комнате повисла тревожная тишина. Каждый мысленно обдумывал озвученный план, который в целом был хорошим. И лишь один Паоло лихорадочно искал слабое место в нем и, не придумав ничего, просто спросил:

— И когда ты это все успел? И про золото узнать, и место в лесу подготовить?

— А я делом занимаюсь, — не без злости в голосе ответил тот, сверкнув грозно глазами. — А не лазаю местным девчонкам под юбки.

Паоло покраснел не хуже любой девчонки. Наивно полагал, что про его отношения с Дарьей никто не знает. А теперь вдруг понял, что его любовь словно выставлена на всеобщее обозрение.

Именно об этом и кузнец решил поговорить с дочкой. Наблюдая, как та ловко орудует ухватом, двигает в печи чугуны, накрывает на стол. Щи, каша с жареными грибами, простокваша.

— Дарьюшка, — начал, было, кузнец и осекся. Не знал мужчина, как говорить с ней на столь деликатную тему, и потому буркнул напрямую. — Чтобы я тебя больше не видел рядом с этим итальянцем.

Дарья едва не порезалась ножом:

— Батюшка!

— И не перечь! Вся деревня только и судачит об этом. Пойми, доченька, не из нашего он теста, не чета тебе. Да и веры иной.

— А у нас все императрицы в начале были иной веры. Вы же сами мне о том сказывали, — робко возразила дочка.

— Ха, — слабо усмехнулся кузнец. — То императрицы, а то мы. Чего ровнять-то.

Обедали они в полном молчании. Лишь однажды Дарья попыталась:

— А он славный, — и натянуто улыбнулась. — Лопочет так интересно по-своему. Я тоже несколько слов выучила.

— Не чета нам, — не столь серьезно и убедительно повторил кузнец. И вроде сам уже был в большом сомнении. Но к разговору этому больше не возвращался.

Паоло сидел на мягкой траве возле родника, которого местные называли «нечистым», хотя вода выбивалась из-под земли прозрачная-прозрачная. Так и хотелось припасть к нему губами, утолить жажду, которую он испытывал. И только рассказы местных жителей про болезни и несчастья от этого источника останавливали парня. И тут неожиданно рядом появилась Дарья. Возникла из ниоткуда, словно из воздуха.

— Дарья! — обрадовался Паоло, протянул к ней руки, но тут же отдернул. Дарья была не Дарьей. Вроде и она, но в то же время и не она. Двойственное какое-то видение.

— Я – Хозяйка земли таёжной, — вдруг заговорила девушка, но при этом ее губы даже не двигались. Мысли ее как будто обращались в слова и висели легкой дымкой в воздухе. – Я знаю, какое черное дело вы задумали. Да только предостеречь могу, а помешать – нет. Человек сам выбирает себе путь. Но тебя мне жаль. Спасти хочу.

— Как?

— Выпей из этого родника ровно шесть глоточков водицы. Шесть! И возвращайся домой, спать ложись.

— А завтра?

— Ты будешь спасен. — Хозяйка растаяла в воздухе. Это было столь красиво и сказочно, что он вздрогнул, и проснулся.

За окном была глубокая ночь. В небе висела огромная луна, заливающая тайгу своим холодным светом. Не отдавая себе отчета, подавшись непонятным душевным порывам, Паоло оделся и выскочил из барака. До нечистого родника было всего полчаса ходу, столько же обратно. Уже через час Паоло вновь лежал в своей койке и мысленно удивлялся своему поступку. А утром его скрутил недуг. Поднялась высокая температура, его кидало то в жар, то в холод. Начались проблемы с животом. По телу пошла нехорошая сыпь.

— Чума! — покачал головой Джузеппе. — Извини, брат Паоло, но ты и сам понимаешь, что в нашем деле ты будешь только обузой. Лежи, а мы справимся и втроем.

Они ушли на разбой, а Паоло вскоре впал в беспамятство. Он то входил на короткое время в сознание и видел вокруг себя каких-то людей, жандармов, дряхлую старуху, которая старалась напоить его пахучим отваром, то вновь надолго впадал в сон.

Окончательно очнулся он лишь на пятые сутки. Открыл глаза и удивился: обстановка была незнакомой. Лежал он на высокой кровати в светлой комнате. Кругом царила чистота и уют. Белые скатерки, цветочки на подоконнике. Откуда-то доносился аромат свежевыпеченных пирогов. Рядом с койкой стояла тумбочка, на которой были пузырьки, банки с отварами и кружка с водой. Тут же сильно захотелось пить. Паоло протянул руку, взял ее, но сил не хватило удержать. Кружка упала на пол и покатилась, создавая шум. Дверь тут же распахнулась, и в комнату вошла Дарья.

— О! Да мы очнулись. Пить хочешь? Я сейчас. — Она вернулась через мгновение. Присела на краешек кровати и осторожно начала его поить с ложечки.

— Где я?

— У нас в избе, — ответила Дарья и тут же густо покраснела. — Батюшка благословил нас.

— А что со мной?

— Говорила же я тебе: не пей водицы из родника нечистого, а ты не послушался. Да теперь все позади, теперь ты на поправку пойдешь. Знахарка наша тебя на ноги поставит.

— А наши? — он осекся, да и говорить подолгу не мог.

— Ваши на карету с императорским золотом напали. Охранников убили, сами в лесу хотели золото спрятать, да видимо не поделили, поубивали друг друга. Их только на третий день нашли. Ты спи, тебе теперь надо много спать, сил набираться. До Покрова время еще есть.

— А что такое Покров?

— Праздник это, осенью. После него можно и свадьбу играть.

Радость озарила лицо бледного Паоло. Он взял ее ладошку и легонько пожал:

— Ты будешь моей женой?

Дарья опять вспыхнула огнем. Ничего не ответила, но он и сам прочитал в ее глазах-смородинках утвердительный ответ.

То было без малого сто лет тому назад.

 Николай влюбился. Сильно. Безнадежно. Как он только не пытался установить отношения с Ниной. Но все попытки терпели сокрушительное фиаско. Нина оставалась неприступной. И Николай видел тому причины, прежде всего в себе. Ну не обладал он ничем выдающимся! На гитаре не играл, рифмами не баловался, машины не имел. Даже не мог из-за финансового положения приглашать красивую, такую востребованную девчонку в дорогие рестораны и гламурные вечеринки. А природная доброта, скромность и честность уже давно не ценились, не котировались в молодежной среде. Отчаянье от безвыходности так сильно захватили парня, что он почувствовал, что медленно сходит с ума. Мысли порой переходили грань благоразумия. Казалось, что если Нина не будет его, то и жить как-то не обязательно. Греховные мысли о суициде тоже иногда преследовали его, пугали своей состоятельностью. Идея-фикс загнала Колю в тупик.

Спасение пришло, как всегда, неожиданно. Где-то там, в глубинах подсознания зародился лучик идеи. И эта мысль постепенно выросла, окрепла и целиком поглотила его. Всю бессонную ночь он тешил ее, лелеял и довел-таки до полного созревания.

— Поеду я, пожалуй, в деревню. К бабушке. Два месяца на чистом воздухе физического труда должны привести меня в порядок.

Мать только обрадовалась решению сына. Видела его подавленное состояние, переживала, боялась своими расспросами только усугубить и без того натянутые отношения. А тут он сам принял правильное решение. Сказано – сделано, не стоит прятать под зеленое сукно.

И уже вечером Коля после любовно приготовленного ужина обрадованной бабушки отправился спать на сеновал. Корову бабушка уже давно продала, но на сеновале еще лежали охапки скошенной травы, от которого шел едва уловимый аромат. В распахнутую дверку заползала вечерняя прохлада, неся с собой дополнительный и богатый букет запахов, от которого с непривычки начинала слегка кружиться голова. Коля почти физически чувствовал, как его легкие при каждом вздохе-выдохе освобождаются от городской гари и копоти, наполняются свежим нектаром. Да, давненько он так сладко не спал, как младенец. Без сновидений. А проснувшись на зорьке, почувствовал себя бодрым, сильным и почти здоровым. В сарае обнаружил свой старенький велосипед и принялся за его починку. Захотелось прокатиться по близлежащим лугам, полям и березовым посадкам. А можно и на рыбалку махнуть, на Дальние озера. Раньше они славились богатством рыб. Да и покупаться в чистой, проточной воде было лишь в удовольствие.

А бабушка опять приготовила шикарный ужин: напекла пирогов с тремя разными начинками. С картошкой, с грибами и с вишней. Она была большой любительницей поговорить, при этом можно было и не участвовать самому в беседе. Главное слушать и иногда вставлять междометия. Чем Коля и пользовался. На душе становилась легко и спокойно. Хотя иногда и вспыхивали старые мысли, словно упрекая хозяина, что он забыл об истинной причине своего двухмесячного отдыха в столь глухих местах. И эта милая старушка изначально планировалась для получения информации, корысти ради.

— Бабуль, мне в институте дали такое задание. Короче, мне надо собрать материал про знахарок, ведьм и колдунов.

— Какие такие материалы? — пожилая бабушка не совсем поняла внука.

— Ну, легенды там всякие, случаи. Записать все это надо.

— А, понятно. Ты ешь, ешь, пока пироги не остыли.

— Помнится, в детстве вы часто пугали нас ворожеей, которая живет в Елховском Кусту.

— А как же, как же, — бабушка даже как-то обрадовалась, — была такая. Ульяна. Со всей округи к ней ехали, кто погадать, кто подлечиться, кто поворожить.

— А она живая? — задал вопрос Коля, от которого так много зависело. Много, если не все.

Бабушка неуверенно пожала плечами:

— Не знаю даже. Я ведь сейчас редко выхожу на улицу. Ноги сильно болят. Да и поговорить особо-то и не с кем. Деревня – две улицы и три дома. Все подружки уже давным-давно меня на том свете дожидаются.

— Это ты брось, бабуль. Ты у меня еще ничего, о-го-го! Вон какие вкусные пироги стряпаешь. Любую молодуху за пояс заткнешь.

Лесть бабушке пришла по душе, вызывая широкую улыбку.

— Да жива, наверное, Ульяна. Потому как ведьма она. А чтобы ведьма померла, надо конек на крыше перерубить. Да и в магазине намедни я что-то краем уха про нее слышала.

— А что именно? — с нетерпением воскликнул Коля, отложив кусок пирога.

— Да не помню я, — махнула рукой бабушка, как бы говоря: «не приставай ко мне, внучок, с всякими глупостями». А тот и не собирался больше расспрашивать пожилого человека, чтобы его нездоровый интерес не вызвал настороженность. Главное он уже узнал: ворожея Ульяна жива. А дорогу в Елховый Куст он и так знает. По дороге на Дальние озера необходимо свернуть около одинокого дуба не направо, а налево. Всего-то каких-то пятнадцать-двадцать километров. И ради Нины, ради своего чувства к ней, это казалось никчемной мелочью.

Но на деле оказалось все гораздо тяжелее. Давно Николай не сидел в седле велосипеда, и уж тем более не совершал столь длинные прогулки. Пришлось делать привал на развилке трех дорог, около одиноко растущего могучего дуба. Тишина, как ее представляют городские жители, и не являлась таковой. Стоило только прислушаться, и ты понимаешь ее полное отсутствие. Шелестят от легкого ветерка листья, в траве стрекочут кузнечики. Вот, жужжа, пролетела пчела. А уж про птиц и говорить нечего. Поют, стрекочут, щебечут. Только эти звуки не ложатся тяжестью на душу. Наоборот, доставляют неизмеримое удовлетворение, чувство гармонии и покоя.

В деревушке Елховый Куст Николаю сказали, что знахарка Ульяна живет на выселках, в лесу. И любезно подсказали дорогу. Проезжая через сосновый бор, Коля недобрыми словами поминал русских классиков. Это они в своих произведениях, описывая всю прелесть соснового леса, представляли его райским уголком. На деле, оказалось не столь радужным это любование красотой. Потому как на него напали комары, мошкара и слепни. Эти кровожадные увидели в нем безотказного донора, тем более одет он был в шорты и сетчатую футболку. Пришлось со всех сил крутить педали, обливаясь потом. Кровососы не отставали. Наконец-то, лесная дорожка привела его на широкую поляну, в середине которой стояла одинокая изба. Бросив велосипед около крыльца, Николай пулей залетел в сени, плотно прикрыв дверь за собой. Отдышавшись и оглядевшись, он заметил, что попал по адресу. На стенках висели пучки различных трав, которые благоухали каждый на свой лад. И этот ароматный коктейль вскружил голову.

— Кто там? — в сени из избы вышла молодая двадцатилетняя девушка.

Это было столь неожиданно для Николая, что он растерялся и смотрел на нее, словно на диковинный музейный экспонат. Невысоко роста, плотного телосложения и, наверняка, в ней текла кровь представителей различных рас. Лицо белое, круглое. Глаза голубые, миндалевидной формы. Волосы темные, почти черные. Такое сочетание было просто потрясающее. Толстая коса покоилась на высокой груди, а на голове настоящий венок из полевых цветов. Простое ситцевое платьице выгодно подчеркивало фигурку модели. Она терпеливо ждала, когда незваный гость вдоволь насмотрится на нее. Молчала, а потом слегка кашлянула, чем и вывела Николая из оцепенения.

— А где Ульяна? — совсем уж глупый вопрос задал Коля, на что получил исчерпывающий ответ.

— Я – Ульяна.

Парень почувствовал, как кровь буквально застыла в его жилах, в животе образовался холодный ком. Неужели и в самом деле существует бессмертие?! Оборотни там, вампиры всякие, продавшие души дьяволу, обретают вечную молодость. Палитра чувств отразилась на его лице.

— Что с тобой? – девушка шагнула к нему.

Коля отшатнулся, уперся спиною в закрытую дверь.

— Ты и есть та самая Ульяна? Колдунья? Я же еще в детстве слышал о тебе, — с трудом проговорил Коля.

Девушка недоуменно посмотрела на него, а через мгновение весело рассмеялась. И словно маленькие колокольчики прозвенели. И лицо преобразилось. Такое милое стало, с очаровательными ямочками на щеках. Поспешила успокоить гостя:

— Да нет же. Та, о которой ты слышал, тоже была Ульяной. Моя бабушка. Она умерла два года назад.

— Умерла? — он не смог спрятать разочарование. Опустошенность навалилась грузом на плечи. — А я так надеялся на нее.

Ульяна все же подошла к нему вплотную, заглянула в глаза. От этого пронзительного взгляда синих, как небо в предрассветный час, глаз по телу разлилось благодатное тепло.

— А может, я смогу помочь тебе? — спросила Ульяна.

— А ты колдунья? — надежда вновь вспыхнула в глубине души.

— Бабушка кое-чему научила меня, — ответила девушка и положила руку ему на грудь в область сердца. Сквозь сетчатую футболку он почувствовал ее тепло. — У тебя учащенное сердцебиение. Да и лесной гнус сильно покусал тебя. — Она повернулась. — Пошли в дом.

Николай прошел следом за ней и попал в самую настоящую русскую избу. С русской печкой в полкомнаты, иконостасом в переднем углу, цветочками на подоконнике и самотканым ковриком на полу.

— Садись, — хозяйка кивнула в сторону стола, на котором красовался медный самовар, а сама прошла за ширму. Вернулась через мгновение: — Выпей.

И поставила перед ним кружку. Улыбнулась его выражению лица:

— Не бойся, это настой пустырника. Успокаивающее средство. А вот этой мазью смажешь все укусы. Пахнет она, конечно, не очень приятно, но снимает зуд, жар и покраснение.

— Спасибо.

Пока он пил маленькими глоточками горький настой пустырника, Ульяна сидела напротив него и, подперев милое личико ладошкой, наблюдала за ним. Была в ней порядком подзабытая наивность, простота и непосредственность. И полностью отсутствовали, по первому впечатлению, хитрость, изворотливость и тайные помыслы. Какая-то особенная, словно сошедшая со страниц романов русских классиков. На ум сразу же приходила Олеся Куприна, потом барышня-крестьянка Пушкина.

— Так чем ты так сильно заболел, что решил обратиться к народной медицине, да еще и в лице знахарки? — и в голосе ее, и в уголочках глаз была неприкрытая насмешка. Да Николая это нисколько не задевало. Хотя и смутился. Говорить с ровесницей о цели своего визита было крайне неудобно и стыдно. Но чувства к Нине все же перебороли смущение.

— Мне бы одну девчонку приворожить, — сказал он, ожидая в ответ бурную реакцию. Но ошибся не в первый раз.

Ульяна спокойно отнеслась к его просьбе. Лишь слегка прищурила глазки, в которых заплескалось озорство.

— Неужели так безнадежно?

Коля ничего не ответил, залпом допил настойку.

— Вообще-то, я этим не занимаюсь. Я специализируюсь на гомеопатии.

— Чем? — не понял Коля.

— Фитотерапия, лечение травами.

Николай промолчал. Надежда, которая толком не успела возродиться, вновь начала угасать. И все же он уцепился за соломинку:

— А может, сделаешь исключение?

Ульяна опустила голову, затеребила кончик шикарной косы, задумалась.

— А тебе это точно надо? — наконец-то она глянула на него синими глазищами. — Неужели твое чувство такое сильное, что ты решился на такой отчаянный шаг. Приворот сильный. На всю жизнь. Ты хорошо подумал?

— Я уже устал об этом думать. День и ночь. Недели и месяцы.

— Ну, хорошо, — вдруг весело и бодро согласилась она. — За успех я, конечно, не ручаюсь.

— Но попробовать надо, – досказал вмиг обрадовавшийся Коля.

— Но только зелье готовится долго.

— Сколько?

— Надо собрать семьдесят семь трав, варить семьдесят семь дней, настаивать семьдесят семь ночей, нашептывая семьдесят семь слов заклинания.

Николай быстренько прикинул:

— Так это будет уже конец сентября. Я уеду в город.

— Вот там и найдешь меня.

— Ты живешь в городе? — искренне удивился парень.

Ульяна опять весело рассеялась. И опять прозвенели маленькие колокольчики.

— А ты думаешь, что я живу тут, затворницей? Нет. Я учусь в институте лесного хозяйства. Хочу стать егерем. А тут живу летом, да и на каникулах.

— Не страшно одной?

— А ружье на что? — вопросом на вопрос ответила Ульяна. — А потом, в городе-то намного опасней жить. Люди – вот самые страшные звери. Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак. — Она бросила мимолетный взгляд на часы с кукушкой. И Коля заметил это.

— Я, пожалуй, поеду. Мне еще до дома двадцать километров надо отмахать.

— Про мазь не забудь.

— Спасибо. — Он поднялся. — А тебе разве не нужна фотография моей девчонки или хотя бы имя ее?

— Нет. Получишь зелье, добавишь девочке в чай. И привяжешь ее так, что, может, потом и сам будешь не рад. — В ее голосе звенела издевка, но Николай не отреагировал на нее.

Попрощавшись, он вновь оседлал велосипед.

Спал он снова на сеновале и проснулся задолго до рассвета. Вспомнил сон и улыбнулся. Даже как-то обрадовался. В его сегодняшнем сновидении отсутствовала Нина. Героиней стала лесная колдунья, Ульяна. Ее черная коса, ее мягкая теплая ладошка, ее красивые синие глаза. На душе было спокойно и легко. Давненько так хорошо Николай не чувствовал себя. Стал припоминать в подробностях вчерашний визит. Вот он, спасаясь от комаров, въезжает во двор. Там дом, сарай, летняя кухня. Под деревьями – стол и скамейки. Дрова. Дрова! Да, куча распиленных, но не расколотых дров.

— Может, ей и переколоть-то некому. Кажется, она говорила, что живет одна. Неужели она сама будет колоть дрова? — эти мысли буквально обожгли Николая, и он скатился с сеновала.

— Я на рыбалку, — лаконично сообщил он бабушке после завтрака.

И будь старушка внимательней, то она заметила бы, что внук отправился на рыбную ловлю не с удочками, а с одним топором.

Сначала езда давалась ему не без труда. Вчерашняя нагрузка, да с непривычки, отзывалась сегодня болью в ногах и спине. Но проехал четверть пути, и боль постепенно утихла, а потом и вовсе сошла на «нет». Даже около одинокого дуба он не стал устраивать привал. Чем ближе он подъезжал к лесной избушке, тем светлее становилось на душе. Необъяснимая пока радость заполняла его. Просто хотелось быстрее увидеть Ульяну. Но его ожидало разочарование. Дом оказался под замком, во дворе – никого, в огороде – ни души. Немного передохнув с дороги и умывшись колодезной водой, Николай приступил к колке дров. Ничего не получалось сначала, да потом прежние навыки пробудились, руки налились уверенностью и силой. Работа закипела, даже не заметил течение времени.

— Привет, — раздался за спиной милый голосок.

Он обернулся: Ульяна. Вернулась из леса, как о том говорила ее экипировка. Куртка, основательно потертые джинсы, резиновые сапожки. В руках она держала лукошко с грибами и пучок какой-то травки.

— А я иду и гадаю, кто это решил оказать тимуровскую помощь лесной ведьме?

— Извини, если что не так. Просто я подумал, — он замялся и не закончил предложение.

— Да ничего. Спасибо большое. Сейчас я картошечки с грибами нажарю. Ты как? Грибы любишь?

— Обожаю. — Коля только сейчас почувствовал голод.

— Тогда умывайся и пошли. Грибы с молодой картошкой жарятся очень быстро.

Через пять минут Коля уже сидел в уютной светлой комнате. Ульяна поставила перед ним кружку с каким-то настоем.

— Что это?

— Пей, не бойся. Отравить я тебя не собираюсь. Отвар снимет усталость как рукой. Наверняка, с непривычки у тебя все тело болит.

— А ты еще и ясновидящая? — Коля тоже поддел ее.

— Чтобы об этом догадаться, не надо обладать сверхъестественными способностями. А вот и картошка подоспела.

То ли Коля был такой голодный, то ли Ульяна профессионально готовила, да только ему казалось, что до сих пор ничего вкуснее в жизни он и не ел.

После обильного обеда возвращаться было тяжеловато. Дорога показалась намного длиннее.

Целую неделю Николай ездил к Ульяне. Доколол дрова, сложил их в поленницу. Хотя девушка и говорила, что с последним она и сама прекрасно справится. Коле было просто легко и непринужденно общаться с ней. А потом прикатил отец. И целых две недели они занимались текущим ремонтом погреба и изгороди. Потом окучили картофель, опрыскали от колорадского жука. Каждый день находились все новые и новые дела, которые требовали присутствия парня. О поездке на заимку, к лесной деве, и речи быть не могло. А душа так и рвалась туда, чему Николай сам сильно удивлялся.

Только в конце августа он смог вырваться из дома. Ульяна уже занималась рытьем картофеля. И Коля, не обращая внимания на ее уговоры, стал помогать ей. Целый день они проработали бок о бок, разговаривали, шутили, смеялись. Но наступил момент прощания. Коля на короткое мгновение задержал ее ладошку в своей.

— До свидания.

— Пока, — ответила она и усмехнулась. — Не забудь, ровно через месяц приворотное зелье будет готово. Найдешь меня в городе.

— Найду, — уверенно ответил Николай.

Он думал, что едва он увидит Нину, как любовь с новой силой вспыхнет в его сердце. Разлука притупляет самое утреннее из чувств. Несколько сантиметров на карте убивает любовь. Но всплеска не было. Лишь легкая грусть, и не более. И безропотное равнодушие. А сентябрь остановил течение времени. Секунды растягивались, минуты тянулись, часы удлинялись. А уж дни, казалось, не закончатся никогда. Ожидание всегда вот так преображает время. Коля несколько раз порывался поехать в лесной институт и отыскать Ульяну. Но каждый раз хватало благоразумия не поддаваться минутной слабости. Приворотное зелье еще не было готово. Оставалось только вычеркивать дни на календаре.

И, наконец-то, перечеркнут жирным маркером последний денек.

Коля сидел в небольшом скверике и не сводил взгляда с парадного входа института. Тревожился, что может не заметить в пестрой толпе студентов Ульяну. Так оно и произошло. Не заметил, пропустил. И только его величество случай пришел к нему на помощь. Вышла очередная порция студентов, которая что-то громко обсуждала и планировала. Минуты через две толпа распалась на небольшие кучки и стала расходиться в разные стороны.

— Уля! — кто-то окликнул.

И Коля вздрогнул. Вряд ли среди молодежи так уж и много девушек со столь редким, красивым именем. Две девушки вновь сошлись. Присмотревшись, Коля узнал ее. Через минуту она отправилась к автобусной остановке. Одна. Он догнал ее.

— Ульяна.

Она узнала его, и милая улыбка озарила лицо. Николай же, напротив, с трудом узнавал ее. И хотя шикарная черная коса была на месте, и синие глаза выплескивали тепло, что-то в ней изменилось. Потом догадался, что это косметика. И она так изящно подчеркивала ее природную привлекательность.

— Привет.

— Привет.

— Нашел-таки? — легкая, мимолетная улыбка скользнула по губам. А так хотелось услышать ее задорный смех, так хотелось еще раз полюбоваться на милые ямочки на щеках.

— Нашел.

Они молчали, оба смущаясь, не зная, как продолжить разговор.

— Ты за зельем?

— Да.

— Оно у меня в общежитии. Если есть желание, то можешь проводить меня.

— Хорошо.

Автобус пришлось подождать. Николаю казалось, что они при встрече не смогут наговориться друг с другом, вспоминая лето, заимку и их встречи. Но они молчали оба и даже старательно прятали глаза друг от друга.

Ульяна проживала в маленькой одноместной комнате. Тут не без труда уместились шкаф, стол и кровать за ширмой.

— По закону гостеприимства сначала мы попьем чайку.

— С травками? — усмехнулся Коля и тут же мысленно пожурил себя.

— Можно и черный, — ответила Ульяна. Как ему показалось, она даже обиделась. Потому как сменила планы. Достала из шкафа обыкновенный пузырек из-под пенициллина.

— А вот и зелье.

— Это? — удивился Коля.

— Ты не смотри, что его так мало. Сила в ней великая. А это, — она протянула бумагу, — заклинание. Когда зелье выльешь в чай, прочти его.

— Вслух?

Она улыбнулась с грустинкой.

— Необязательно.

— Спасибо.

— Что-то радости в твоем голосе я совсем не слышу. — Ульяна вскипятила чайник, поставила на стол розетку с вареньем, печенье, пряники. Разлила по чашкам черный чай.

— Пей, а я пока переоденусь. — Она ушла за ширму.

Коля вертел в руке пузырек с прозрачной жидкостью, открыл, понюхал. Никакого запаха. И тут он вылил весь пузырек в Ульянину чашку с чаем и быстро-быстро прочитал непонятные слова по бумажке. Затем спрятал пузырек в кармане. Из-за ширмы раздался веселый и озорной смех. Коля удивленно огляделся. И увидел Ульяну в зеркале шкафа. Она сидела на кровати и просто наблюдала за ним. Николай покраснел до корней волос.

— И что это значит? — она вышла из-за ширмы.

Он шагнул к ней вплотную. Так близко, что видел собственное отражение в ее синих глазах. Молчал.

— А как же Нина? — тихо спросила она.

— Это была не любовь, — в тон ответил он.

— Почему ты так уверен в этом?

— Я забыл ее за время разлуки.

— Зачем тогда налил зелье мне?

— А тебя я не могу забыть.

— И думаешь обо мне все ночи и дни? — глаза ее смеялись.

Коля вдруг понял, как смешно и нелепо он выглядит в ее глазах. В такой ситуации и при таком раскладе. Он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на вечерний город. Молчал и мысленно ругал себя последними словами. Но надо было как-то выходить из этой непростой ситуации, не потеряв остатки уважения. Вздохнул, обернулся, полный решимости на импровизацию.

— Прости. Я и впрямь веду себя как влюбленный школьник. Понимаешь, Нина – это моя первая любовь. И думалось мне, что это чувство на всю жизнь. Пока… Пока я не встретил тебя. И я боюсь, что ты, — он сделал паузу, подбирая слова, — одним словом, я – самый обыкновенный парень. Во мне нет ничего привлекательного. А ты, ты – полная противоположность. Красивая. Чудесная. Загадочная. Извини меня, пожалуйста. — И он направился к двери.

— Подожди, — остановила она его. И когда он обернулся с порога, то увидел, как Ульяна демонстративно, залпом, выпила свой чай.

— Ты что?

— Выпила чай, — мило улыбнулась она. — Нет никакого приворотного зелья. То была простая родниковая вода. Но я надеюсь, что мой поступок тебе о многом сказал?

— О чем? — не понял сначала Коля. И лишь спустя несколько мгновений сложилась ясная картина. И улыбка озарила его лицо.

     Молодой князь Митьков вошел в общую комнату, где увидел уже привычную картину: его друг Глеб Иванович сидел за бюро и листал старые газеты. По его просьбе их собрали по чуланам и чердакам.

— Ну, что, князь? — обратился к нему Митьков. — И долго ты намерен вот так, в затворниках, прожигать молодость свою?

— А? — Глеб оторвался от пожелтевших листов. — А, это вы, любезный князь? Я так увлекся, что не услышал, как вы подъехали.

— И что вас так заинтересовало в газетах прошлого века?

— Судебная тяжба некой графини N. Поучительная, надо вам сказать, история.

— Да бросьте, — слабо махнул рукой Митьков, — если бы не ваше сегодняшнее положение, вы бы про графиню N никогда и не услышали бы. А уж про ее тяжбы – и подавно.

— Ваша правда, Андрей Андреевич, — вздохнул молодой Шаховский.

— Время обедать, — Андрей Андреевич хлопнул в ладоши. В дверях появился слуга. — Что там с обедом, любезный? Готов?

— Так точно, — склонился в поклоне лакей. — Извольте пройти в столовую.

— Что ж, Глеб Иванович, отдадим должное внимание чревоугодию. — Митьков погладил себя по животу.

— Извольте, — усмехнулся Шаховский, и друзья, весело смеясь, вышли из комнаты.

Обед протекал в ленивой, тягучей обстановке. В воздухе висели необъяснимое напряжение и тревога. Причина крылась лишь в одном – угрюмом настроении молодого князя. Шаховский Глеб Иванович не шутил, не смеялся, не сочинял экспромтом эпиграммы на знакомых и не реагировал на шутки друга. Вся его бравада и гусарство сошло на «нет». И, глядя на его потерянный вид, у окружающих тоже портилось настроение, они поддавались меланхолии. Даже бутылочка прекрасного розового вина не могла разогнать задумчивость на лице друга.

— Чем собираешься заниматься? — Митьков все же вернулся к неприятной теме. Если не решать проблему – она так и останется, сама не пройдет, не растворится. Хоть и не доставляло это никакого удовольствия, но возвращаться к разговору приходилось.

— Что? — Глеб Иванович нередко уходил полностью в свои невеселые думы, в такие моменты он ничего не видел, никого не слышал. Митьков только вздохнул, жалея друга, и повторил вопрос, добавляя к нему существенное замечание:

— Ты же не можешь всю жизнь прятаться у меня. Надо что-то делать, что-то предпринимать. Искать выхода из сложившейся ситуации, пока она совсем не стала тупиковой.

— Вы правы, — грустно согласился Глеб Иванович.

— Брось, Глеб. Тут нет никого. Оставим этикет. На «вы», имя-отчество. Пустое. А дело-то серьезное. Я же вижу, что с каждым новым прожитым днем ты все больше бледнеешь и худеешь. Совсем заел себя.

— Я поступлю на службу, — неуверенно, как бы еще раздумывая, сказал Шаховский.

— На какую? — удивился Митьков. — На военную или государственную?

— Не знаю, — развел руками друг, — ничего не знаю. — Отчаянье преобладало над всеми остальными чувствами.

— Ты думаешь, это и есть выход?

— А что ты мне предлагаешь? — перешел в наступление Глеб и осекся. Андрей тут вообще был ни при чем. Но Митьков этого и не заметил, или просто не захотел подавать вида, проявляя благородство:

— А что, если попробовать примириться с отцом?

— Что? — возмутился Глеб и вскочил из-за стола, прошелся по комнате. — Уступить ему? Никогда!

— Может, твой батюшка все осознал. Ты же сбежал из дома, и вот уже два месяца от тебя ни слуху, ни духу.

— Ты думаешь, что отец сильно расстроился? Ах, как ты наивен и смешон. Он точно знает, что я прячусь у кого-то из своих друзей, что дальше Санкт-Петербурга я сбежать не смогу, что рано или поздно я вернусь домой блудным сыном, и вот тогда он великодушно простит меня. — Глеб в отчаянье хрустнул пальцами рук. — Только не бывать этому. Такого удовольствия я ему не доставлю.

— Тогда он лишит тебя наследства.

— Пусть.

— И ты готов отказаться от родового поместья? Капиталов? Положения в обществе? — изумлению Митькова не было предела.

— Родовое поместье? — Шаховский обратил внимание лишь на первый возглас друга, призадумался. — На краю великой империи. Где-то там, на задворках. Сибирь! Глухомань! Провинция!

А в мыслях мелькали дивные картины: заснеженная тайга, цветущие луга, река с кристально чистой водой, охота и рыбалка. Чудесные края, благодатная земля. Вздоха сожаления он не смог сдержать. Андрей все понял, потеребил усы:

— Глеб, а может, ты, все-таки, поведаешь мне причину разногласия с отцом. Когда знаешь суть проблемы – она и решается легко. Хочется помочь тебе.

— Чем ты мне поможешь?

— Но все же. Одна голова, как говорится, хорошо, а две – лучше.

— Возможно, — ответил Глеб и вновь крепко задумался. Решал: открыться ли другу, или оставить сор в избе, переживая в одиночку. Приняв-таки решение, он решился на откровенный разговор. — Вот скажи-ка мне, любезный князь, что вы себе рисуете в воображении, услышав слово «купчиха»?

— Хм, — буркнул в усы Андрей, но развить свои мысли ему помешал лакей, осторожно заглянувший в столовую. — Что тебе?

— Кофе подавать?

— Неси в кабинет, — распорядился Митьков и встал из-за стола: — Пройдем в кабинет, милый друг, там за чашкой кофе и с трубочкой отменного табака мы и продолжим нашу беседу, которая, по моим ощущениям, становится весьма забавной и поучительной.

— Забавного, как раз, тут мало, — проворчал Шаховский, но предложение хозяина дома принял.

Прошли в кабинет, где уютно расположились на мягком диване.

— Ну, — поторопил Митькова сибирский князь. Теперь ему было невтерпеж продолжить разговор.

— Купчиха? Я вижу дородную, чуть полноватую женщину, чьи мысли заняты лишь товаром и меню обедов.

— Вот именно! — Глеб даже обрадовался. — Вы абсолютно правы, Андрей Андреевич. И я вот от такой купчихи и сбежал.

— То есть? — Митьков неторопливо набивал трубку.

— Батенька мой решил оженить меня.

— Женить?

— Не спрашивая на то моего согласия. Решил – и все!

Андрей рассмеялся в голос:

— Извини, Глеб. Я понимаю, что тебе не до смеха, извини.

— Да уж, — Глеб залпом выпил кофе, нарушая неписаные каноны потребления столь благородного напитка, не смакуя каждый глоток, не наслаждаясь послевкусием.

— Значит, ты сбежал от своей невесты? Да? И что, она такая страшная?

— А кто ее знает? Я ее даже в глаза не видел. Да в нашем городке вообще никто не видел дочку купца Болотова. Сидит у себя в тереме почти безвылазно.

— И ты от женитьбы убежал на край света.

— Как в сказке: за тридевять земель. — Грустно улыбнулся Шаховский. — Как жаль, что жизнь наша совсем не похожа на сказку.

— А ты не скажи, — не согласился с ним друг. — Жизнь – это уже сказка.

— Тоже мне скажете: сказка! — возмутился Глеб.

— И буду это утверждать, буду на том настаивать. Даже готов заключить любое пари. Жизнь – это сказка. Вот только не все сказки заканчиваются хорошо, но это уже из другой оперы.

И снова их разговор прервала лакей, осторожно приоткрывший дверь, чему Шаховский обрадовался. Идея поделиться с другом уже не казалась ему привлекательной.

— Что тебе? — строго поинтересовался Митьков.

— Вы просили напомнить о визите.

— Ах, да. — Андрей достал из кармана жилетки золотой брегет. — Да, мой друг, пора.

— Экипаж готов, — доложил лакей, прикрывая дверь.

— Ты куда-то уезжаешь? — удивился Глеб. Обычно друг посвящал его в свои ежедневные планы.

— Не я, а мы.

— Мы?

— Все! — Митьков резво вскочил с дивана. — Хватит вести затворнический образ жизни. Жизнь – одна, а молодость быстротечна. Собирайся.

— Куда?

— Нас приглашает госпожа Таран-Занина! — не без гордости заявил Андрей, произведя на друга неизгладимое впечатление.

— Кто?

— Да-да.

— Сама Таран-Занина? Содержательница самого модного ныне салона?

— Да, мой друг, она.

— Весь творческий бомонд.

— Поэты, художники, музыканты. Люди творческие, неординарные, мыслящие, и потому весьма интересные.

— Но как?

— О! Это большой секрет, — развел руками Андрей. — А вы что, так и будете столбом стоять, — Глеб Иванович? Или изволите собираться?

— Конечно! – Глеб вскочил с дивана. – Не каждый день выпадает такая удача.

Салон госпожи Таран-Заниной был известен далеко за пределами Санкт-Петербурга. О нем говорили, им восхищались, его боялись. Здесь собирался цвет думающей интеллигенции, во всех ее направлениях и проявлениях. Нигилисты, демократы, инакомыслящие и, наверняка, террористы присутствовали. И хотя крамола откровенно открыто не звучала, а вслух произносились лишь дозволенные речи, она чувствовалась. Витала в воздухе невидимыми волнами, будоражила, завораживала. А на первый взгляд, ничего преступного в салоне не происходило: молодежь, разбившись группами по интересам, весело проводила время в беседах и спорах. Кто-то играл в вист, кто-то музицировал на пианино, исполняя романсы, кто-то декламировал стихи. Обсуждались последние театральные новости и сплетни светской жизни. Естественно, при этом возникали споры и разногласия, которые, впрочем, не выходили за рамки дозволенного.

Молодые князья, Митьков и Шаховский, впервые попали в салон. Все их восхищало и интересовало. Взяв по бокалу шампанского, они ходили из комнаты в комнату, прислушивались к разговорам и иногда принимали в них участие. В комнате, где собрались любители и ценители романсов, они задержались. За пианино сидела сама хозяйка салона и прекрасным голосом исполняла романс о несчастной любви. Глеб Иванович незаметно для окружающих рассматривал собравшуюся публику. И тут …, его словно молнией пронзило. В дальнем углу комнаты, на диванчике, в полном одиночестве сидела молодая особа. На первый взгляд ничего особенного в ней не было. Типичная светская дама, одета по всем законам властвующей моды. Но вот глаза! Глаза коньячного цвета – это омут чувств. Они менялись в ее глазах с поразительной скоростью, догоняли, натыкались, противоречили друг другу. Это было что-то потрясающее. Девушка была так поглощена сюжетной линией романса, словно сама была его неотъемлемой частью. Сама жила этой жизнью, не замечая вокруг никого и ничего. Шаховский просто не мог оторвать от нее восхищенного взгляда, хотя понимал, что нарушает все правила хорошего тона и этикета. Очнулся лишь тогда, когда Митьков одернул его за рукав:

— Очнись, повеса! — в его глазах блестели озорные огоньки. — Может, сыграем в вист?

— Я, пожалуй, задержусь тут, — пересохшими губами ответил Глеб и залпом осушил бокал. Почувствовал, как лопаются пузырьки шампанского и разливается по телу доселе невиданная легкость, воздушность, теплота.

— Будь осторожен, друг, — предостерег его Митьков. — Не забывай: твой батюшка может и разыскивать тебя. Так что громко не кричи, что ты – это ты.

— Спасибо. — Шаховский начал возвращаться в реальность, и легкая тень грусти легла на его чело.

— А я пойду, сыграю по маленькой. — Андрей оставил ему свой бокал. — Смотри, не переусердствуй.

— Хорошо. Спасибо.

После второго выпитого бокала Глеб окончательно вернулся «на землю». Почувствовал уже порядком подзабытый прилив сил, легкость и непринужденность. «Состояние бравого гусара» – так он сам характеризовал свое состояние. Это позволяло ему с легкостью заводить романы, завоевывать девичьи сердца, одерживать победы в любовных приключениях, которые вызывали у его друзей белую зависть. Он подошел к ней:

— Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты, — продекламировал он и почтительно склонил голову.

Девушка вспыхнула ярким румянцем, который залил ее личико, даже маленькие ушки стали розовыми.

— Разрешите представиться, – Глеб, — фамилию он так и не осмелился произнести.

Девушка медленно приходила в себя:

— Просто Глеб?

— Просто Глеб. Разрешите? — он осторожно присел с ней рядом. — Ну, еще князь. Все.

— Тогда я просто Полина.

— Полина? Боже мой, как чудно. У вас прекрасное имя.

— Спасибо родителям.

Шаховскому хватило и этих мимолетных мгновений общения, что бы понять, что с этой девушкой такие привычные ухаживания не принесут желанных плодов. Она не была простодушной и наивной, на которую так безотказно действуют льстивые комплименты. И все же, в ней было что-то такое природное, не испорченное жизнью столицы с ее соблазнами, интригами, сплетнями. Она была открыта и чиста, как заснеженные луга после метели. Он смотрел в ее глубокие глаза и понимал, что нельзя обманывать такое чудное создание, дитя природы, само очарование. Он тяжело вздохнул.

— О чем вздыхаете, князь?

— Вот смотрю я ваши глазки и понимаю, что пропадаю. Тону, и мне никто не в силах помочь.

Полина вновь засмущалась, потупила взор и через мгновение перевела разговор на иную тему:

— Вам нравятся романсы?

— Мне очень нравятся романсы, и лишь потому, что они так восхищают вас.

Домой он вернулся в смятении чувств. Мир как-то по-новому открылся для него. Краски стали ярче, запахи сочнее. Дуновение ветерка и ласка солнца стали реально ощутимы. Он видел, как падает лист с ветки, и восторгался этим. Он слышал шелест листвы и понимал их тайны. Он слушал перестук дождинок и наслаждался этой музыкой природы. Он был как заново рожденным.

Да и Митьков впервые видел друга таким и понял, что Шаховский влюбился. По-настоящему вкусил любовь. Любовь с большой буквы, про которую писали, пишут и будут писать поэты и прозаики. Любовь, которая сжигает города, стирает целые страны и народы. Память о которой не знает забвения и живет веками в памяти людей, в стихах, легендах и мифах.

— Я с трудом тебя узнаю, князь.

— Я сам себя не узнаю, — в такт и тон ответил Глеб, и радость на мгновение озарила его лицо. Андрей же не разделял эту радость и постарался как можно быстрее вернуть друга в реальность:

— Что будешь делать ты отныне?

— Женюсь!

Столь категоричный и прямолинейный ответ ввел Митькова в полное замешательство.

— Что? — надеялся, что ослышался.

— Женюсь. — Глеб развел руками, счастливый до одури.

— Поясните. Вы намерены уступить батюшке и жениться на купчихе?

— Нет, — улыбаясь, ответил Шаховский, — я намерен сделать предложение Полине.

— Ого! Вот это поворот сюжетной линии. Да вы знакомы-то, — махнул рукой, — почти не знакомы. Что это, князь? Душевный порыв или умопомешательство?

— А любовь, князь, это и есть сумасшествие. — Глеб вскочил в порыве и зашагал по комнате. — Я влюблен. Безумно, бесконечно, безвозвратно. Полина – вот та девушка, с кем я хочу прожить долгую и счастливую жизнь до самой кончины. Я хочу народить с ней детишек, а потом и внуков, и, если Господь смилостивится, то и правнуков.

— А купчиха? — осторожно прервал феерию Андрей.

— Пусть отец женится на ней сам, раз мечтает о слиянии капиталов.

— Он лишит тебя наследства так же легко, как сейчас Господь лишил тебя разума.

— И пусть. Я служить пойду. В конце концов, я же мужчина. Так неужели я не смогу обеспечить любимую женщину?

— А что она? Полина?

— А что она? Я читаю ее мысли по глазам. Она влюблена в меня не меньше моего. — Глеб успокоился, присел за стол и пригубил бокал вина. — Она тоже гонима. Отец – самодур решил выдать такое сокровище замуж.

— Вот видишь, все против вас.

— Привез ее в столицу в первый и последний раз. А потом она станет жить в глухой провинции, ублажать нелюбимого супруга и горько плакать, вспоминая наши встречи.

Разговор, и не в первый раз, пришлось прервать при появлении лакея, который сообщил о кофе в кабинете. Переместились туда.

— И как ты все утрясешь, князь? Что придумаешь?

— А ты обратил внимание на посетителей салона? А? Авангард! Свободные люди! Прогрессирующие. Пообщавшись с ними, я понял главное: нельзя жить старыми пережитками и предрассудками. Надо двигаться вперед, надо самим строить свою жизнь. Надо открыто любить тех, кого мы тайно любим. Преступно скрывать свои истинные чувства.

Митьков задумался, надолго, на одну выкуренную трубку.

— То есть ты хочешь сказать, что пойдешь супротив воли собственного отца?

— Да.

— И женишься на Полине?

— Да.

— Не получив на это родительское благословение?

— Да.

— Да-а-а, — протянул изумленно Андрей. — Ты все-таки нахватался крамолы и вольнодумия.

— Да какая это крамола? — пришла очередь удивляться Глебу. — Я ведь не иду против императора, против своего Отечества. Я просто хочу человеческого счастья.

— А Полина?

— О! Я смогу ее убедить в правильности моего поступка. Она умная девушка. Но ты мне должен помочь.

— Я? — Митьков испугался. — Как?

— Помнишь, ты мне как-то говорил, что твой кузен – священник.

— Ну да, есть такой.

— Ты не мог бы переговорить с ним, чтобы он нас обвенчал.

— Вон чего! — испуг прошел окончательно.

— Понимаешь, когда мы с Полиной уже будем обвенчаны, то наши родители уже ничего не смогут сделать. Им придется смириться.

— Подумать надо, — с большой долей неуверенности пробормотал Митьков.

— Думай, но быстрее. Времени у нас почти не осталось. — Шаховский вскочил. — А теперь извини, мне пора. У меня назначена встреча с Полиной в театре. Я очень спешу. — И в доказательство сказанного он поспешно покинул кабинет.

В том, что Глеб сможет уговорить и Полину, и даже кузена-священника, Митьков нисколько не сомневался. Дар убеждения у друга был просто потрясающим.

Они стояли около входа в особняк, смотрели друг другу в глаза, наблюдая, как в них плещется счастье и страх перед предстоящим объяснением.

— Я боюсь, Глеб, — тихо сказала Полина.

— Не бойся, любимая, — нежно ответил князь. — Теперь ты моя жена. Перед Богом и людьми. И только я один в ответе за то, что произошло. Я поведаю твоему батюшке, что я вскружил тебе голову и с силой затащил в церковь, где нас и обвенчали. Пошли? — он кивну на дверь.

Они вошли в особняк.

— Дочь моя, где же вы пропадаете, голубушка? — в приемную вошел дородный мужчина. И встретился взглядом с молодым князем.

— Вы? — Шаховский почувствовал, как земля уходит из-под ног. В мужчине он сразу же узнал, хотя и видел-то его лишь единожды, купца II гильдии Болотова!

— А, князь Шаховский, Глеб Иванович! — купец тоже узнал князя. — А я вижу, что вы уже познакомились. Вот и хорошо. Значит, и дату свадьбы можно назначать. А? Дети мои?

Полина взглянула на растерянного Глеба, и в их глазах одновременно счастье вспыхнуло неугасаемым огнем.

 Трудно быть белой вороной среди однородной массы соплеменников. Еще труднее быть чернокожей в русской глубинке. И совсем невыносимо, если тебя при этом зовут Разделкина Ася и по национальности ты русская.  Пути господни неисповедимы, и так уж получилось, что Ася родилась с цветом кожи  «кофе с молоком». Чуть широковатый нос, пухлые губки, кудрявые, мелко завитые черные волосы. Она с удовольствием во множество косичек добавляла разноцветные резинки. Прическа выходила яркой, словно гавайская рубашка.

Все детство и подростковый период ее награждали всякими прозвищами, которым она достаточно быстро потеряла счет. Первое время она отвечала на обиды, лезла, как пацанка, в драку, потом отмалчивалась и плакала по вечерам в подушку. Потом просто перестала обращать внимание. Подружек так и не заимела, своими мыслями и переживаниями делилась только с дневником. Сначала это были простые школьные тетрадки, а потом и ноутбук. Его купила бабушка, которая воспитывала девочку с самых пеленок. Родителей своих Ася не знала. Бабушка тактично избегала разговора на эту тему, да и девочка не проявляла настойчивости. Она быстро научилась работать на ноутбуке, чем завоевала в школе кое-какой авторитет. Таблички на дверях, объявления, все информационные табло – все это было Асина работа.

А потом пришла юность, а с ней – и первая любовь, и первое большое разочарование. Тогда-то Ася и открыла в себе задатки поэтического таланта. Даже в местной газете с удовольствием публиковали ее лирические стихотворения. Только и они не помогли девушке на личном фронте. Для представителей противоположного пола она была «экзотикой», и ей никто не предлагал серьезных отношений. Разделкина, в конце концов, отчаялась и решила посвятить себя исключительно карьере.

Но жизнь всегда нам преподносит сюрпризы, и иногда – весьма приятные. Ася числилась внештатным корреспондентом местной газеты. Ей иногда доверяли брать интервью у «звезд» местного разлива. Вот и сейчас она получила задание: сделать репортаж о Вадиме Хабарове, студенте Томского института, где он получал редкую и интересную специальность – спелеолога. Летом он со своими однокурсниками побывал в горах Тянь-Шаня, и слухи об этом моментально расползлись по поселку. Редактор решил удовлетворить интерес читателей, заказав Асе статью и развернутое интервью, пообещав принять официально в штат, если она справится.

Ася от такого задания была в полной растерянности. Ей казалось, что она уже избавилась от своего самого раннего, по-детски наивного и трепетного чувства. Вадим Хабаров был ее тайной симпатией. Да и не только ее. Во всей школе, наверное, не было ни одной девчонки, которая не мечтала стать девчонкой сына завуча, Заслуженного учителя России, женщины очень строгих правил и непоколебимых принципов. Ее больше боялись, чем уважали. Вадим под таким строгим контролем и воспитанием вырос коммуникабельным человеком. Спортсмен и умница. Он с легкостью брал призовые места как на олимпиадах точных наук, так и на спортивных состязаниях. Да и внешностью его природа не обидела. Высокий, статный, весьма симпатичный. Окончив школу, он уехал в Томск. Ася тогда еще долго переживала просто оттого, что не видит его. Приезжал домой он очень редко. Лишь пару раз они случайно встречались на улице, а в местном Доме культуры Ася сама была редким гостем. И время постепенно загладила душевные раны, оставив лишь мимолетную легкую грусть. И вот теперь это задание, которое мысленно заставило девушку окунуться в прошлое. Вспомнить его пронзительный взгляд серых глаз, белозубую улыбку и мягкий голос.

— Что ты накручиваешь себя? — ругала Ася зеркальное отражение. — Может и не колыхнется детское чувство? Соберись!

Созвонившись накануне вечером, они договорились о встрече в летнем кафе. Оно открылось совсем недавно, но вмиг стало самым популярным и посещаемым местом в поселке. Здесь встречались, как говорится, и лирики, и физики, устраивая романтические свидания и деловые встречи. С открытой веранды открывался изумительный вид на изгиб реки, на противоположный берег, заросший кустарником.

Разделкина пришла за десять минут до назначенного времени, мелкими глоточками пила кофе, стараясь унять внутреннее напряжение. Он появился хоть и ожидаемо, но все равно как-то неожиданно, материализовался из воздуха.

— Привет! — ослепил улыбкой и сел напротив. — А я весь вечер гадал: кто такая Разделкина? Мм. — Он старался разбудить свою память и выловить ее имя. Это немного позабавило Асю и огорчило:

— В последний раз ты называл меня «шоколад-какао», — сказала она.

Вадим растерялся, замялся. Ему было крайне неудобно, заерзал на пластиковом стуле, потом взял солонку и стал крутить ее в руках. Ася спокойно наблюдала за его мучением, не торопилась сгладить шероховатость ситуации и даже «подлила масло»:

— Это было самое безобидное мое имя, придуманное тобой.

Он покраснел. С ума можно сойти! Сам Вадим Хабаров покраснел! Событие, достойное быть занесенным в книгу рекордов Гиннеса. Но, увы, недолго. Достаточно быстро он взял себя в руки, стал приходить в себя, и официант с меню подоспел вовремя.

— Ты что будешь?

— Я уже.

— Может, мороженое?

— Нет, спасибо.

— Тогда мне тоже кофе, только черный и без сахара.

— Хорошо, — официант ушел.

— Молодость, глупость, — после непродолжительного неловкого молчания сказал Вадим. — Извини, если когда-то сильно обидел тебя. — И, осмелившись, заглянул в ее карие, выразительные глаза. Прекрасные глазки.

— Я не жалобиться пришла, — Ася просто пожала плечиками, и достала диктофон, положив его на столик.

— О! — Хабаров взял его, внимательно разглядел. — Чудо современной техники. — А где твой знаменитый ноутбук?

— Почему знаменитый? — удивилась Ася.

— Я его почерк узнаю из тысячи.

— Почерк? – Ася продолжала удивляться. — У компьютера нет индивидуального почерка.

— А ты не скажи, — покачал головой Вадим. Ему принесли кофе. — Твою руку я сразу узнаю. Есть у тебя особый стиль, фишка, изюминка.

— Какая?

— А вот этого, извини, я тебе не скажу. Секрет. — Он улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой. Ася сменила направление разговора:

— Может, тогда приступим к работе?

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль. Что лирическое отступление было столь коротким. Но, как говорят профессионалы, работа прежде всего, а время, как известно, деньги. Так, что там интересует местную прессу?

Ася включила диктофон. Разговор растянулся на добрых два часа. Хабаров оказался хорошим рассказчиком, говорил, словно книгу читал. Да и Ася не подкачала: задавала конкретные, по теме, вопросы. Не зря она полночи просидела в интернете, изучая азы науки о пещерах, о горах Тянь-Шаня, о Томском университете. Хабаров был тому приятно удивлен. Вся его теория да и практика о девчонках – пустышках, которые дальше забот о внешности ничего не видят, была полностью опровергнуты.  И чем больше они общались, тем больше он попадал под ее очарование, которое излучали ее карие глазки и мимолетные улыбки.

— Спасибо, — она отключила диктофон. — Ого, как быстро время пролетело.

— В приятной компании течение времени незаметно, — он лихорадочно искал повод, чтобы еще на немного задержать девушку. — Может, мы еще как-нибудь встретимся?

— Зачем?

— Ну, — мысли его работали в авральном режиме, — кажется, я должен просмотреть отпечатанный материал, убедиться, что ничего лишнего к моим словам не дописано, подписать интервью.

— А ты хорошо осведомлен. Часто даешь интервью.

— Нет, первый раз.

— Я позвоню. — Ася встала из-за столика.

— Я провожу. — Он вскочил следом.

— Не надо, — почему-то испугалась Ася. — До свидания.

И только дома она поняла, что все это время находилась в диком напряжении, на грани срыва в тихую истерику. Душевные силы совсем покинули ее. Ася села в кресло, уткнулась в ладошки, и слезы бесшумно покатились из глаз. Надежды ее не оправдались, как того она хотела. Далекое детское чувство вспыхнуло с новой, доселе невиданной силой, обожгло сердечко, заставляя забиться в ином ритме.

Хабаров тоже переживал смятение чувств. Где-то там, в глубине души, что-то новое, труднообъяснимое, до конца не сформированное, но уже так крепко вцепившееся чувство.

— Вадик, ау! — Калерия Сергеевна вернула сына в реальность.

— А? Да. Слышу.

— Где ты пропадал весь день? — она суетилась на кухне, готовила ужин. — Дома появляешься набегами, со мной не посидишь, не поговоришь. Не даешь матери возможности полюбоваться любимым сыночком.

— Интервью давал местной газете. Знаешь, кто у них там работает? Разделкина. Помнишь такую?

Калерия Сергеевна на миг прервала взбивание крема для торта.

— Разделкина? Ах, Ася! Негритёнок.

Вадим опешил. Чего-чего, а уж от матери, от педагога, он никак не ожидал услышать такого. «Негритенок» из ее уст прозвучал с презрением и насмешкой.

— Давай называть вещи своими именами. Разделкина – не негр, а мулатка. Это раз. — Он замолчал, поморщился, словно от зубной боли.

— А два?

— Ася – умная и воспитанная девочка. И очень приятный собеседник. С ней легко и интересно общаться. Если честно, то я не ожидал от тебя такого, и посему нахожусь в легком шоке.

— Рада, что ты начинаешь взрослеть и менять свои взгляды на жизнь.

— О чем ты? — не понял Вадим.

— О твоем отношении к противоположному полу. Раньше иначе как пустышками ты их не называл.

Вадим отвернулся к окну, делая вид, что заинтересован проходящим мимо окон соседом. Хотя и не видел его, перед глазами возник образ Разделкиной. Блеск ее глаз, чуть несмелая улыбка, прическа в тысячу косичек.

— Да, — вздохнул он, — все меняется.

И тут чуткое материнское сердечко екнуло, жаром окатило изнутри, заставляя покраснеть. Непроизвольно вырвался только что рожденный, еще не взвешенный, вопрос:

— Надеюсь, ты не влюбился?

— Курица! — вскрикнул Вадим и бросился к духовке, из которой тонкой струйкой потянулся дымок. Общими усилиями они спасли курицу и сели ужинать в непринужденной обстановке. К разговору они больше не возвращались, чему Калерия Сергеевна была рада. Она боялась услышать положительный ответ на прозвучавший вопрос. А когда вечером сын проявил желание наведаться в гости к Марине, успокоилась окончательно. Марина жила по соседству, училась с Вадимом в одном классе и считалась первой красавицей поселка. Завидная  невеста, чье сердечко пока было свободным. Но если бы материнское чутье подсказало, с какими намерениями Вадим решил навестить одноклассницу, то о покое разговора бы и не было.

Хабаров вышел из дома и вдохнул полной грудью вечерний прохладный воздух.

— Итак, тебя зовут Ася! Ася Клячкина, которая любила и не вышла замуж. Надо же, столько лет быть рядом и не разглядеть такое дивное создание! Слепец. Это же просто слиток золота. Самородок! Нет, жемчужина! Черная жемчужина. — Он грустно усмехнулся. Бросил взгляд на дом Марины.

— Не спишь, куколка Барби местного разлива? Тогда жди гостя. Сейчас ты мне все и про всех расскажешь, и даже не поймешь, что конкретное меня интересует. А почему? Да потому, что сообразительности на это у тебя, как раз, и не хватает. Пустышка. Логика и мышление даже в лексиконе твоем отсутствуют. Украшение мужчины – не более того.

Новая встреча произошла спустя два дня, на том же месте и в то же время. И опять Вадим появился неожиданно.

— Привет! Это тебе, — он протянул шикарный букет розовых роз.

— Мне? — удивилась Ася, принимая столь щедрый подарок. — Зачем?

— Я хочу, чтобы ты просто улыбнулась, — он сел напротив. — У тебя прекрасная улыбка.

Ася было прикусила губу, но уже через мгновение счастливая улыбка озарила ее милое лицо.

— Спасибо, — она спрятала смущение в букете.

Подошел официант.

— Организуйте нам вазу, — распорядился Вадим и перечислил блюда заказа. — Я сегодня, страх как, голодный. Надеюсь, ты составишь компанию, доверившись моему вкусу.

Энергия так и била из него ключом. Он был в отличном настроении и щедро делился им с окружающими.

— Я не голодна. — Сделала слабую попытку отказаться Ася, и Вадим даже не услышал ее.

— Аппетит приходит во время еды, а изжога – после. — Пошутил он.

— Вот. — Ася достала из пакета отпечатанные листы с интервью.

— После посмотрю. Хорошо? Надеюсь, ты никуда не торопишься?

— Нет, — вырвалось у Аси. Захотелось тоже побыть с ним рядом и заразиться его оптимизмом и радостью.

— Вот и ладушки, — по-детски обрадовался Вадим. — Сейчас мы с тобой хорошенько пообедаем, а после, — он положил на столик два билета в кинотеатр. — Это не слишком нагло?

Ася не успела все взвесить и обдумать, что раньше за собой не наблюдала. А сейчас импульсивно поддалась раскованности, легкомыслию и немножко сумасшествию:

— Нет, — и вновь ослепила собеседника обворожительной улыбкой.

После просмотра американской мелодрамы они долго бесцельно бродили по парку и целовались в его укромных уголках. Счастье, наконец-то, снизошло и до нее!

Но вот закончилось ласковое лето. Вадим уехал в Томск. Уехал и словно канул в неизвестность. Мобильный телефон он не брал, на SMS не отвечал. Как будто был вот человек, и раз – его не стало. Ася вся извелась. И вроде не утратила ни сна, ни аппетита. Ела как обычно, да только еда ела ее. Она похудела и осунулась. Сны тоже навещали регулярно, но были все тяжелыми и смутными. После ночи не присутствовало чувство отдыха, наоборот – только усталость, которая копилась, копилась и грозила, в конце концов, вылиться во что-то страшное и непоправимое. Стихи рождались, как и прежде, да грусть и отчаянье плескались между строк. Она не выдержала чувства неизвестности, преодолела внутренний страх и отправилась к Калерии Сергеевне. Столкнулись на улице.

— Здравствуйте, Калерия Сергеевна.

Завуч оценивающим взглядом окинула девушку, под грузом которого та засмущалась и растерялась.

— Ася? Здравствуй.

Разделкина чувствовала себя нашкодившим первоклассником перед грозным директором. Внутри все дрожало, в голове все спуталось и перемешалось.

— Ты что-то хотела? — в ее голосе всегда доминировала твердость, сейчас даже на губах чувствовался металлический привкус.

— Я хотела узнать о Вадиме. — Тихо, не без усилия, проговорила Ася, опуская глаза.

— А что Вадим? — Калерия Сергеевна внутренне ликовала, наблюдая результат своей власти над бедной девочкой.

— Он вам пишет?

— Конечно, — не без толики гордости тут же заявила она, — а как же? И пишет, и звонит. Каждый день перезваниваемся. А ты, девочка, забудь его. Забудь раз и навсегда. Мой тебе совет.  И настоятельная просьба матери, которая желает своему единственному сыну только счастья и добра.

А между строчек слышались слова совсем иные. И даже скрытая угроза в жестком и жестоком стиле. Ася не помнила, как добрела до дома. Сердце буквально разрывалось от боли, а душа почернела от горечи и обиды. Поток слез был просто неиссякаем. Бабушка не на шутку испугалась за внучку, ибо никогда еще не видела девочку в таком подавленном состоянии.

— За что мне это? За что? — причитала Ася, продолжая рыдать в подушку.

— Мой грех, — шептала старая женщина, не замечая собственных слез.

— Ты-то тут причем? — не без доли озлобленности отмахнулась Ася. Бабушка продолжала нежно гладить ее кудряшки:

— Мой грех. — Упорно повторяла она и поведала невеселую историю. — Мать твою беспутную я родила от Майкла, камерунского спортсмена. Много их тогда приехало на молодежный фестиваль. Только мать беленькой родилась, а вот ты…. Ох, грех мой великий, и нет мне прощения. — Теперь и у нее началась истерика. Прихватило сердце, и Ася бросилась успокаивать самого близкого для себя человека. Уложила на диван, накрыла пледом, накапала валерьянки.

— Причем ты здесь, бабуля. Успокойся. Это люди кругом злые, а парни…. — Она просто махнула рукой. — Уеду я. В город поеду.

— Правильно, — легко согласилась с ней бабушка. — Сестра моя уже давно тебя зовет. Жить есть где, работу найдешь. Новые люди, новые заботы, и все старое позабудется, и все образуется.

— Старое не забудется никогда. — Тихо, но очень уверенно сказала Ася. И в этом она была, как никогда, уверена.

Сборы были недолгими,  дольше только уговаривала и бабушку переехать в город. Пришлось подключать ее сестру, только тогда уговоры увенчались успехом. Теперь они жили в городе втроем: две бабушки-старушки и единственная внучка на двоих. Во время кризиса это помогало выживать. Ася не без труда, но нашла-таки работу. Устроилась в драматический театр, где по штатному расписанию она числилась разнорабочей. Хотя занималась совсем иным: печатала программки, объявления и анонсы, меню для буфета. Работа не прибыльная, но и не пыльная. Оставалось много свободного времени, а по вечерам оно вдруг наполнялось тоской и печалью. Ася печатала свою первую пьесу. Пересмотрев весь репертуар театра, она вдруг поймала себя на мысли, что и сама способна написать современную пьесу в стихах. Написанные в минуты душевного переживания стихи легко вписывались в сюжетную линию драмы, добавляя особый колорит и изюминку.  Что касается дел на личном фронте, то тут Ася заняла твердую позицию. Решила, что и одной встряски всех чувств было достаточно, что второго такого «тайфуна» она просто не перенесет. И потому старательно избегала всяких корпоративных вечеринок, бенефисов, молодежных тусовок. Все те мероприятия, где, как обычно, и заводятся новые знакомства и отношения. Свято соблюдая собственные правила, она как-то поймала себя на мысли, что боль как-то притупилась, и жизнь начала налаживаться.

Пока однажды в самый обыкновенный зимний, ничем не примечательный вечер в дверь их квартиры не раздался звонок. Хотя Ася и не слышала его. Была у нее такая способность:  отключаться от всего происходящего, занимаясь только своим делом. Сейчас она заперлась в своей комнате с ноутбуком и работала: пьеса двигалась к своей развязке. Мысленно она была со своими героями, но настойчивый стук в дверь вернул-таки Асю в реальность.

— Да, — недовольство было трудно скрыть.

— Асенька, к тебе гости, — в голосе бабушки извинения.

Ася встала с кровати, поправила покрывало, одернула коротенький приталенный халатик.

— Войдите. — Она даже не успела подумать над тем, кто бы это мог навестить ее в городе, где она жила почти что затворницей и новых знакомств не заводила. В комнату вошел Вадим. Удивление ее не подавалась описанию. В широко распахнутых глазах замер вопрос: а не снится ли ей Хабаров? Слова застряли в горле, зато слезинки непроизвольно медленно скатились по щекам.

— Ася! — он протянул ей руки. Запахло морозом и дорогим одеколоном.

— Ты? — наконец-то выдохнула она, и слезы уже обильно текли из глаз. Вадим шагнул и обнял ее, крепко прижимая к груди. Осторожно гладил по волосам.

— Ася, Асенька, — только и повторял он. — Милая моя девочка. Как же долго я искал тебя.

А Ася тем временем потихоньку приходила в себя, его последние слова, словно лезвием полоснули по сердцу. Она вырвалась из крепких объятий и посмотрела в его глаза:

— Искал? — удивилась она. — Что это значит?

— Искал. — Подтвердил Вадим. — Это значит, что я тебя уже полтора месяца разыскиваю в этом городе.

— Ты не отвечал на мои звонки. — Она отошла от него и присела на кровать.

— Я потерял старый телефон, когда ехал в Томск, а может и украли, но это неважно. Твоего номера я наизусть не помнил. Вот что самое обидное.

— Мог бы и письмо написать. Эпистолярный жанр называется.

— Я писал.

— Да неужели?

— Подожди, не сердись, — он присел рядом на корточки и взял ее маленькую теплую ладошку в свою. — Я писал, честное слово. Но понимаешь, в чем дело. Моя мама, мм, как бы это мягко сказать. — Он замялся.

— Она против, чтобы ее любимый единственный сыночек встречался с чернокожей. — Она помогла ему подобрать нужные слова. И он поморщился от такой откровенной подсказки.

— Не совсем так.

— Но смысл это не меняет.

— Да. — Обреченно сказал он, вскочил и прошелся по узкой комнате. Для его фактурного телосложения комната была слишком тесновата. — Она не в восторге.

— И что? Мог бы все равно написать и объяснить. Неизвестность, как оказалось, страшная штука.

— У меня тетя, мамина родная сестра, работает на главпочтамте. Одним словом, они договорились уничтожать все письма Хабарова Вадима, адресованные Разделкиной Асе.

— Кино какое-то. Детский сад. Мексиканское мыло. — Говорила эпитетами Ася. Но где-то в глубинах души зарождалась вера, ибо в жизни всегда найдется место для сказочного чуда. И Вадим каким-то шестым чувством уловил это зарождающее сомнение. Он присел рядом на кровать и вновь взял ее ладошки:

— Я не знаю, как тебе доказать свою правоту. Скажи мне, как, и я тут же это сделаю. Будь то подвиг, то ли сумасбродный поступок.

— Да не надо ничего делать. — Ася просто пожала плечиками.

— А когда я приехал домой, то сразу же с автовокзала бросился к тебе. Соседи говорят: они в город переехали. А потом и мать случайно проговорилась, что встречалась с тобой, что говорили обо мне. Я все и понял. И ведь никто не знал вашего городского адреса. Я с ума сходил. И вот приезжаю каждые выходные и ищу тебя. Просто бродил по улочкам и переулочкам и свято верил, что рано или поздно я найду тебя.

— И как нашел?

— Зашел сегодня в театр. В буфет, кофе выпить, согреться. На улице ведь ужасно морозно.

— И что? — Ася торопила его.

— Мне подают меню. — Вадим видел ее нетерпение и тянул время.

— И? — нетерпение достигло апогея.

— И тут я узнал почерк твоего ноутбука. — Чуть заметно улыбаясь, ответил Вадим.

— Да ну тебя. — Ася обиделась. — Я тебя серьезно спрашиваю, а ты все шутки шутишь.

— Серьезно.

— Как?

Вадим достал из кармана сложенный лист с меню:

— Вот, смотри. Ты всегда вместо точки в последнем предложении печатаешь эту маленькую ромашку.

Ася посмотрела на текст. Была в ноутбуке такая кнопка, выбивающая маленькую ромашку, предназначение которой Ася так и не разгадала. Но сама регулярно пользовалась, заменяя точку в конце любого текста.

— Я так обрадовался, когда увидел меню. Даже столик, кажется, ненароком перевернул. Всех там на уши поставил, пока из вашего администратора не выбил твой адрес. И вот я здесь, у Ваших ног!

— Позёр. — С улыбкой ответила Ася, и Вадим понял, что прощен.

— Я люблю тебя.

— Что? – интригующий шепот рассеял суть сказанного. А Вадим уже крепко обнимал ее, покрывая все лицо поцелуями:

— Я люблю тебя.

Савелий не успел спрыгнуть с дрожек в придорожную пыль, как тут же попал в крепкие объятия друга. На лице Федора читалась неподдельная радость, которую он подтверждал обильным похлопыванием по плечу:

— Как хорошо, Савелий Игнатьевич, что вы не раздумали и посетили наши провинциальные угодья.

— Хорошо тут у вас, Федор Иванович. Дышится легко, красота неописуемая. Жаль, что создатель обделил своего покорного слугу талантом к живописи.

— Как только получили от вас письмо, так сразу же стали готовиться к приезду дорого гостя.

— Да полно, стоило ли так усердствовать. Знаете ведь, что я неприхотлив. Мне бы только пострелять досыта.

Слуги за это время, пока молодые барина рассыпались друг перед другом в любезностях, таскали вещи Савелия Игнатьевича в дом. Среди чемоданов и баулов было и ружье.

— Английское, — не без гордости промолвил Савелий и осекся. Неудобно стало хвастаться перед другом, выставлять напоказ свое богатство. Тем более, ему хватило одного беглого взгляда, чтобы увидеть и понять: дела у Федора не особо-то идут. И хозяйские постройки поизносились, и изгородь – заплата на заплате, да и дрожки в дороге ломались несколько раз.

— Пошли в дом, Сава, — Федор, дождавшись, когда слуг рядом не будет, перешел сразу на «ты», опуская отчество. — Настюха так обрадуется, что ты решил посетить нас. Всю неделю была не своя. Закроется в светелке со своей служанкой, о чем-то все шепчутся и смеются.

— Изменилось тут у вас, — уже с высокого крыльца сказал Савелий, окинув взором окрестности. Грустные нотки прозвучали в голосе, и Федор не мог не приметить их.

— Запустение, — тихо подтвердил он. — Урожай последние пять лет не родился. Сборы заели, да еще отцовские долги по судебным тяжбам остались мне в наследство.

— Может, помощь какая-нибудь нужна? Ты только скажи.

— Нет. — Федор заставил себя широко улыбнуться. — Ты не подумай, что на жалость твою я уповаю. Просто к разговору пришлось. Все у меня наладится. Урожай в этом году по все приметам и признакам должен быть хорошим. Отел новой породы коров к осени начнется, удойные они у меня. Пасеку опять же я увеличил. Ничего. Года через два я буду вспоминать об этом с легкой усмешкой.

— Дай-то Бог!

— Ну, ладно, чего это мы грусть-тоску наводим. Пошли в дом, обед уже стынет. А там и отдохнешь с дороги.

Савелий почувствовал голод, едва переступив порог. Аромат с кухни закружил голову. Из-за стола поднялась девушка и робко взглянула на него:

— Доброго вам здоровьица, Савелий Игнатьевич, — и поклонилась в пояс.

Сава стоял как верстовой столб. Он с трудом узнавал в красавице Настюху, младшую сестренку друга. Девушка выросла и расцвела. Одни глазищи чего стоят: голубые как небо, глубокие как омут.

— Да неужели это? — он вопросительно посмотрел на друга. Федор рассмеялся от души, такого эффекта он и не ожидал. Тем более от Савелия, который славился своими любовными похождениями, который повидал красавиц несчетное количество.

— Да, это Настюха, — кивнул он.

— Здравствуйте, Анастасия Ивановна, — Сава поклонился в ответ. — Мир вашему дому.

— Просим отобедать с нами. — Настя пригласила их за стол. — Не обессудьте, Савелий Игнатьевич, еда у нас простая, русская. До столицы далеко, а заморские угощения нам не по карману.

— Ох, и рассудительная вы стали, Анастасия Ивановна. И красавица, к тому же. — Ей в тон ответил Сава, чем вогнал девушку в краску. Яркий румянец залил ее милое личико.

За обедом вспоминал прошлое. Пролетело без малого уже пять лет с тех пор, когда Савелий приезжал сюда погостить по большой просьбе друга студента. Настя тогда была еще двенадцатилетней девчонкой. Угловатой, плоской, тоненькой, как тростинка.

Они весело проводили время, играя в прятки в огромном саду, катаясь на лодке по Чистому озеру. Вспоминали, смущались, смеялись. Чай пить перешли в сад. Дворовые как раз варили варенье, и сад был полон головокружительных ароматов. Чай пили со свежими пенками.

— Хорошо! — восторженно сказал Сава, чувствуя, как на душе и впрямь сделалось хорошо и благодатно.

— Ты уж прости меня, Савелий, — сказал Федя, — но я не смогу составить тебе компанию в охоте.

— Что так? — удивился Сава, зная, как Федор с раннего детства был охоч до охоты.

— Сенокосная пора начинается. А луга мои далече, десять верст. Управляющего у меня нет, а мужики балуют. Ленятся. Вот и приходится доглядывать за ними, да подгонять постоянно.

— Понятно.

— С недельку там поживем, если, конечно, погода смилуется над нами. Да ты не переживай. Ваську к тебе  приставлю. Парнишка он смышленый и шустрый, все места в округе знает.

— И на том спасибо.

— А дома Настя тебя развлечет.

Настя вновь залилась румянцем, отчего сделалась еще краше. Федор же продолжил:

— Порассказывает тебе сказки, небылицы, до которых она очень охоча и знает их превеликое множество.

— Хорошо, Федя, ты не беспокойся. Я скучать не могу, даже в полном одиночестве.

Слуга доложил о готовности баньки.

Вечером Федор Иванович со своими крестьянами отправился на дальние луга.  И посему ужин протекал в молчании, лишь изредка то Анастасия, то Савелий говорили ничего не значащие фразы.  Девушка все еще стеснялась и смущалась, а столичный барин чувствовал необъяснимую скованность и растерянность. После ужина он принялся готовиться к завтрашней охоте: осматривал ружье, смазывал его, забивал патроны. Около него вертелся Васька.

— Что, Василий, хорошо ли ты знаешь окрестности?

— Хорошо, барин. Родился я тутося.

— На зорьке отправляемся, смотри, не проспи.

— Не извольте беспокоиться.  А куда мы пойдем?

— Наведаемся в Медвежий угол, а потом и на Чистое озеро.

Васька отпрянул от него и быстро перекрестился:

— На озеро не пойду.

— Что так? — не понял Савелий. Парнишка был не на шутку испуган, постоянно крестился.

— Чистое озеро уже два года как не чистое.

Сава даже отложил ружье и с любопытством посмотрел на отрока:

— Ну-ка, поведай, дружище, что это с Чистым озером стало?

— Русалка там, — шепотом произнес мальчонка.

Савелий понял, что толкового пояснения от него все равно не добиться и перевел взгляд на Настю, которая сидела на диване и занималась вышиванием. Почувствовав на себе взгляд, она подняла голову.

— Объясните, Анастасия Ивановна, что это у вас тут произошло. Я насчет Чистого озера.

— А! Два года назад там утонула девушка. Тело ее так и не нашли. Зато потом несколько раз видели русалку. Слышали ее песни, и как она резвится в озере.

— Чушь какая-то. Детские сказки. Славянские предания.

Настя, как показалось барину, даже чуточку обиделась:

— Мы люди темные, мы веруем.

Савелий пожурил себя за несдержанность. Мог бы и промолчать при столь впечатлительной натуре, коей являлась Анастасия. Решил больше к этой теме не возвращаться. Но не тут-то было. Васька все еще прибывал в испуге:

— Можно только через недельку на озеро наведаться. А ныне страшно.

— Это почему же?

— Русалкина неделя началась. Она сейчас силу набрала. Время ее.

Савелий только махнул в сердцах рукой и промолчал. Уходя спать, напомнил мальчишке:

— Смотри, не проспи,  — на что тот только учтиво поклонился.

И ведь не проспал, оголец. Савелий осторожно вышел на крыльцо и тут же его увидел. Васька сидел на завалинке и грыз семечки.

— Доброго вам утречка, барин! — громко сказал он, вскакивая на ноги.

— Тихо ты, дурень, — цыкнул на него Сава. — Чего орать-то, перебудишь всех.

— Куда идем? — сразу на шепот перешел мальчишка.

— В следах звериных разбираешься?

— Обучен.

— Отлично. Тогда беги в Медвежий угол, узнай что там и как,  а я на озеро пойду.

— Ой, барин! — Васька опять начал усердно накладывать кресты. Но Сава отмахнулся от него, как от назойливой мухи и, широко шагая, отправился к озеру. Дорогу он запомнил хорошо, каждый день ведь бегали туда, то купаться, то кататься, то рыбу ловить.

Утро выдалось туманное, серое, как будто молоко разлили над землей. В двадцати шагах – предмета уж не различишь, контуры одни. И чем ближе Савелий подходил к озеру, тем больше в душе зарождалось непонятное сомнение и боязнь. Эдакий первобытный страх перед необъяснимым явлением. Он прислушивался к звукам леса и озера. То трава прошуршит, то листва зашелестит, то гладь воды шелохнется.

— Дурак ты, Сава, — шептал он сам себе, боясь при этом повысить голос, — деревенский сказ, а ты поддался.

Он вышел к озеру. Над поверхностью воды плыл густой плотный туман. Вовсю плескалась и резвилась рыба. Оно и понятно, два года местные жители сюда носа не кажут, вот и развелась.

— Красота! — выдохнул восторженно Савелий и сладко потянулся.

— Ух! — раздалось совсем рядом.

Савелий от неожиданности присел и обернулся. На большом валуне сидела … РУСАЛКА!

Нагая, зеленая, с распущенными волосами. Через мгновение она плюхнулась в воду и исчезла. Хвоста он, правда, не заметил, но и то, что увидел, его повергло в шок. На озере стало тихо-тихо, как на погосте. Сава перекрестился:

— Что это было? Этого не может быть. Не может, — шептал он себе, больше для успокоения, чувствуя, как ноги наливаются тяжестью. — Бред какой-то. Небылица.

Медленно, но он приходил в себя. Осмелился и подошел к валуну, где и отдыхала озерная дева. То, что он там увидел, окончательно разогнало остаток сомнений: на валуне лежала половина гребешка. Сава осторожно взял его в руки и разглядел. Гребень был сделан из незнакомого для него материала, с острыми зубчиками различной длины, с витиеватым орнаментом из листочков и цветов. Холодный и влажный. Тут вновь колыхнулась  озерная гладь. И Сава бросился наутек. Остановился он только в березовой роще, с трудом отдышался.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал он и побрел к Медвежьему углу. Мысли о произошедшем не покидали его. Он задумался так крепко, что даже не заметил Ваську и буквально налетел на него, сшибая с пенька, на котором тот дремал, греясь на ласковом солнышке. От неожиданности он вздрогнул и выругался так, что загнал парнишку в краску.

— Ловко вы, барин, — восхищенно сказал Вася.

— Я русалку видел, — ответил Сава и тут же пожалел об этом. Вася вскочил на ноги, отскочил на добрую сажень и стал неистово креститься:

— Чур, меня! Чур, меня!

Савелий снова лишь махнул рукой, сел на пенек и стал набивать трубку. Васька неспешно подошел и присел рядышком в траву.

— Барин, расскажи, — попросил он.

— Что?

— Какая она, русалка-то? Красивая?

— Красивая.

— Нагая?

— Мал еще, — слабо улыбнулся Сава.

— Манила за собой? Ну, в пучину звала?

— Нет, — отмахнулся барин. — Расскажи-ка лучше ты. Следы звериные видел?

— Ага, — и разговор у них перешел на зайцев.

Не успели они вернуться в усадьбу, как случай этот на озере стал всеобщей темой для пересудов.

— Ах, Васька-василек, — ругался про себя Савелий. — Растрезвонил уже. — В ожидании обеда он сидел в саду, наслаждаясь тишиной и покоем. Тут его и застала хозяйка:

— Здоровьица вам, Савелий Игнатьевич.

Сава вскочил со скамейки и поклонился:

— И вам не хворать, Анастасия Ивановна, — он не мог отвести взгляда от красивой девушки. — Вы сегодня прекрасно выглядите.

— Спасибо, — засмущалась она, — а я слышала, что с вами неприятная история приключилась на Чистом озере.

— Боюсь, что к вечеру об этом узнают даже в столице. Быстро у вас слухи расходятся, как блины на Масленицу. — Он пригласил ее жестом присесть на скамью. Настя присела, теребила в руках полевую ромашку.

— У нас тут редко что случается. Вот народ и рад языком почесать.

— Да глупости все это. Привиделось, наверное, после рассказов Васютки.

— А может и не привиделось?! — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Настя. — Вы не первый.

— Откуда взялась она в озере?

— Русалками становятся либо утопленники, либо дети некрещеные.

— И чем так страшны они?

Настя немного помолчала, наблюдая, как в небе вальяжно плывут облака.

— Защекотать могут до смерти или на дно утащить, в мужья взять.

Савелий опять хотел усмехнуться, но вовремя передумал, не стал обижать Настю.

На обед местные умельцы приготовили вкусное жаркое из зайчатины.

Проснулся Савелий от чувства, что на него кто-то пристально смотрит. Он открыл глаза. Было полнолуние, и холодный свет освещал комнату лучше, чем пара канделябров накануне. В комнате никого не было, он бросил взгляд в сторону окна и вздрогнул.

На него почти в упор смотрела… русалка! Длинные мокрые волосы с зеленою тиной, такое же зеленоватое лицо. Она что-то говорила, но разобрать было невозможно. Савелий непроизвольно вскрикнул, рефлекторно закрыл глаза. А когда осмелился открыть – в проеме никого не было. Лишь луна висела над лесом. Поспешно одевшись, он выскочил на улицу и обошел дом. Около злополучного окна Сава внимательно осмотрел траву. В увиденное просто было невозможно поверить: на примятой и влажной траве лежали клочья озерной тины. Савелий перекрестился и трижды прочитал «Отче наш».

Утром, после бессонной ночи, он выглядел неважно.

— Плохо спали? — поинтересовалась добродушная хозяйка.

Держать в себе такое было архи сложно, сверх его сил. А поделиться больше было не с кем.

— Ко мне ночью русалка приходила, — тихо произнес он.

Настя заметно побледнела и поставила обратно чашку с чаем, громко звякнув по блюдцу.

— А не приснилась ли она вам?

— Нет. Я не спал. А вот сойти с ума могу запросто от этой бесовщины.

— Вы же не верите в это, — как-то несмело возразила Настя. При разговорах с Савелием она старалась как можно реже встречаться с ним взглядом.

— А вот теперь стал сомневаться. Очень крепко сомневаться. Хотя до сих пор не могу понять, как языческая мифология становится реальностью? — они немного помолчали, допивая уже остывший чай: — Подождите-ка, Федор говорил мне, что вы собираете старинные легенды, мифы, предания. Это правда?

— Да, — робко ответила Настя.

— Тогда вы должны многое знать про этих озерных ведьм. Ну, вот почему она пришла именно ко мне?

— Наверное, вы что-нибудь забрали у нее?! — предположила девушка.

Савелий опешил, про гребешок он ничего и никому не говорил.

— Что именно?

— Гребешок, например.

Сава налил холодный чай и залпом осушил чашку.

— Она сама просто оставила его на валуне, а я взял. Зачем-то.

— Зря вы это сделали, Савелий Игнатьевич, — покачала головой Анастасия, — Ох, зря!

— Да ничего страшного. Можно все исправить. Сейчас же пойду на озеро и положу гребень обратно.

— Нет, — как-то обречено покачала головой хозяйка.

— Громко попрошу прощенье.

— Вы взяли не просто гребень, — пояснила Настя. — Вы выбрали свою судьбу.

— То есть? — предчувствие неприятности холодною волною расплескалось в груди.

— Она приходила за вами.

— За мной?

— Есть такое предание: тот человек, кто возьмет у русалки гребень, тот станет ее супругом.

Савелия бросило в жар, испарина выступила на лице как при недомогании.

— Дикость какая-то, — прошептал он пересохшими губами, наливая себе рюмку настойки. – Что же теперь? Мне идти топиться, что ли?

— Не знаю.

— Как? — изумился барин. — А я надеялся на вас, Настя. — Назвал ее по-простому, без отчества. — Вы же так много об этом знаете. Неужели нет способа уберечь меня от этого кошмара?

— Хорошо, я поищу в сказаниях и легендах. Может, там и отыщется ответ.

— Буду вам весьма благодарен. До конца жизни.

Настроение у него испортилось окончательно, несколько раз ловил себя на мысли, что проклинает тот день, когда он решил посетить старого друга. Целый день он прогуливался по двору и саду, никак не мог успокоиться. В спальную, на ночь, он прихватил с собой заряженное ружье. Уснуть, скорее, просто забыться в тяжелом сне, ему удалось только под утро. Но и оно не принесло облегчение. Под окнами своей опочивальни он вновь обнаружил лужицу воды и клочья тины. В полной растерянности и отчаянье он пошел к Насте, которая сидела в саду и перебирала бумаги.

— Исполняю вашу просьбу, Савелий Игнатьевич. Вот, перечитываю сказания, которые я записывала со слов старых людей.

— И как?

— Пока ничего. Но вы не беспокойтесь, что-нибудь обязательно отыщется.

Сава только тяжело вздохнул, прислонился спиной к дереву и крепко задумался.

— А может мне уехать?

— Это не выход.

— Думаете?

— Знаю.

И опять тяжелый, полный отчаянья вздох. Он вытащил из кармана обломок гребня и бросил его на стол:

— И зачем я его только взял!?

— Ой! — вскрикнула Анастасия.

Сава перевел взгляд на хозяйку. Девушка смотрела на гребень широко открытыми глазами.

— Что?

— У вас только половина гребня?

— Да.

Настя вздохнула, и Сава понял, что она что-то знает. Не спрашивая позволения, он плюхнулся рядом на скамью:

— А это что-то меняет?

— Да, — тихо ответила Анастасия, не поднимая глаз.

— Что? — нетерпение бурлило в нем.

— Это значит, что вы можете либо стать подводным супругом самой русалки, либо жениться на той, у кого вторая половинка этого гребня, — пояснила девушка и добавила после минутной паузы: — Так гласит предание.

— Где же мне искать вторую половину? — широко развел руками Сава. — Мир так огромен. На это может уйти вся жизнь.

Настя взяла со стола серебряный колокольчик и позвонила. Нежный звон разлился по округе, через пару минут прибежала молоденькая крестьянка, Настина служанка.

— Танька, принеси мне шкатулку с украшениями, — распорядилась Настя.

— Слушаюсь, — девчонка бросилась выполнять приказ хозяйки, только босые пятки засверкали.

Шкатулка была небольшой, но вместительной. Настя вытаскивала бусы, кольца, сережки, браслеты, пока с самого дна не вытащила вторую половинку гребня.

— Вот, — она положила его рядом с гребнем русалки.

Савелий изумился, сложил обе половинки вместе: сомнений и быть не могло, это был когда-то один гребешок.

— Откуда?

— Он всегда был у меня, — Настя пожала худенькими плечиками. — Я даже и не знаю, откуда.

Смысл ранее сказанного полностью дошел до его сознания:

— Это значит, что я должен жениться на вас? — воскликнул Савелий.

Настя робко взглянула на него:

— Или на русалке. — В ее глазах «заплясали чертенята».

— Вот это да! — у Савы просто не хватало слов. Они молчали, и довольно долго. Первым заговорил столичный гость:

— Ну, а вы, Анастасия Ивановна, что на это скажете?

— На что? — не поняла девушка.

— На мое предложение.

Девушка залилась краской:

— Вы мне делаете предложение?

— Да. — Громко сказал Сава, вскочил, но тут же встал перед ней на одно колено. — Анастасия Ивановна, я предлагаю вам свою руку и сердце.

Им помешал дождь, который хлынул из распахнутых небес.

А вечером и Федор прискакал с дальних лугов. Ворчал на погоду и ругал нерасторопных мужиков.

— Федор Иванович, — прервал его друг серьезным тоном. — Я прошу вашего благословения.

— То есть? — Федя не сразу вник в смену темы разговора.

— Я сегодня имел счастье сделать предложение Анастасии Ивановне. И теперь мы в ожидании вашего благословения.

Удивлению Федора не было предела. Истинную причину столь поспешного предложения от него все же скрыли.

Свадьбу решили сыграть осенью, после Покрова. С этим и отбыл Савелий в столицу.

Через месяц он получил письмо.

«Многоуважаемый Савелий Игнатьевич.

Я приношу вам тысячу извинений и освобождаю вас от вашего предложения

руки и сердца. Мне так стыдно пред вами во всем признаться, но Федор Иванович настаивает и грозит наказать меня. Да и совесть меня совсем замучила, изъедает изнутри. Вся история с русалкой и ее гребешком – просто история. Это я выдумала ее в тот день, когда узнала о вашем скором приезде. И в этом мне помогала моя служанка Татьяна. Она – и есть та самая русалка, которую вы встретили на озере. Натерлась травой мыльницей, распустила волосы, а в тумане и не разглядишь, что хвоста-то и нет вовсе. И по ночам к вам в светелку заглядывала тоже Танька.

Простите меня великодушно и постарайтесь все забыть как самый страшный сон.

Почему я это сделала? – спросите вы. А я не стану жеманиться и молчать.

Хотя и очень стыдно. Я люблю вас, Савелий Игнатьевич. С тех самых пор

когда впервые увидела вас. Но тогда вы не обращали на меня никакого внимания Только постоянно дергали за косички и звали «Настюхой». Вы бы и сейчас, пять лет спустя, не воспринимали бы меня всерьез. Вот я и придумала всю эту историю с русалкой.  Еще раз прощу вашего прощения.

С почтением Анастасия».

Савелий несколько раз перечитывал аккуратным детским почерком написанное письмо. Улыбался и качал головой:

— Ну, Настюха! Ну, озорница! Никита! — громко воскликнул он. — Готов вещи. Уезжаю я.

— Далеко ли, барин? — спросил слуга, заглядывая в кабинет.

— К невесте еду. В Сибирь. — И прижал письмо к груди. — Хоть весь мир обойди, но более не встретишь такую. Диво дивное, и чудо чудное! Настенька моя.

Марк Аракчеев находился в подавленном состоянии. Ничто не радовало его. Даже простые мелочи, которые при ином раскладе принесли бы массу положительных эмоций, теперь же вызывали обратную реакцию. Раздражительность и неудовлетворенность. Удачное выступление любимой хоккейной команды, богатый улов с побитым личным рекордом, успешная сдача сессии дочери Анфисы – ничего не могло изменить его настроения. Как было оно ниже плинтуса – так там и оставалось. И причина всему была лишь одна: вот уже полгода Марк, хороший специалист инженерного дела, оставался безработным. Все попытки и поиски найти приличную работу с достойной оплатой оставались тщетными. Попадались, конечно, различные варианты, которые, однако, Марк даже и не рассматривал. Грузчики, водители, все специальности строительной отрасли. Ну, не мог он из-за склада характера переступить через себя, нарушить принципы. Не мог – и все тут! Хоть тресни. Первые месяцы непланированного отпуска он и в собственной квартире находил себе занятия, до которых ранее просто не доходили руки. Переложил плитку в санузле, застеклил балкон, навел порядок в большой личной библиотеке, составив при этом каталог. Но дела закончились, как, впрочем, и сбережения, которые он откладывал на покупку резиновой лодки. Новая работа не наклевывалась, и настроение таяло, как снег дружною весною. Марк все чаще ловил грустные взгляды супруги. И хотя Роза вслух ничего не произносила и даже тяжко не вздыхала в его присутствии, он все прекрасно понимал, как много упреков накопилось у нее. На хрупкие женские плечи взвалилась непомерная финансовая ноша: и коммунальные услуги, и пропитание, и затраты на институт. Хотелось и варенье наварить, и соленья накатать. У русской женщины крепко сидит в крови правило, что «идти в зиму» без продовольственных припасов – очень боязно.

Молчит. А вот некоторые поступки, слова и жесты, может даже и непроизвольно, выдают-таки истинные чувства и переживания. Закончился лак для ногтей – ну и ладно, обойдусь. Достала вязание, которое давным-давно лежало забытым на антресоли и принялась вязать шерстяные носки. Зима на носу. Раньше обходились покупными. Вроде, мелочи, а так бросалось в глаза и било по самолюбию. И молчаливое смирение лишь больше раздражало и угнетало. Обстановка в доме накалялась с каждым новым прожитым днем. Даже кот Василий чувствовал это, старался как можно реже попадаться хозяевам на глаза, предпочитая тихо и мирно дремать на подоконнике за горшком с алоэ. Предгрозовое состояние, готовое взорваться при малейшей искорке. И вскоре это и произошло.

Роза хлопотала на кухне, когда ее уединение нарушил супруг. Он зашел, заполняя габаритами маленькое пространство кухни, громко плюхнулся на табурет. Роза только на мгновение оторвалась от процесса чистки картофеля, чтобы глянуть на него. Марк был не в лучшем душевном состоянии. Он положил на краешек стола пожелтевший листок, когда-то вырванный из обычной школьной тетради:

— Что это?

Роза посмотрела на лист и заметно побледнела:

— Где ты это взял?

— Я первым задал вопрос.

— Зачем ты лазал в моем фотоальбоме? — тихо, но настойчиво спросила Роза.

— Моем? — Марк чувствовал, как волна неуправляемого гнева накрывает его. — А я думал, что в нашем доме все общее.

— Это мой альбом! — четко, подчеркивая каждое слово, произнесла Роза. — Он был еще задолго до нашего знакомства.

— Это и понятно, — усмехнулся Марк. — Так что это?

— Сонет.  — Роза поняла, что сейчас мужа все равно не переспоришь и не переубедишь. Пока он сам «не выпустит все пары» и не успокоится, помощь со стороны будет неэффективной и напрасной.

— Что?

— Стихотворение такое, — Роза вернулась к плите.

— Я знаю, что такое сонет. Может, даже и лучше тебя разбираюсь в стихосложении. —   Обойтись без язвительных замечаний он все-таки не смог. — Я спрашиваю: что это такое?

Роза молчала, хотя прекрасно понимала, что только усугубляет взрывоопасное положение.

— Кому посвящено столь дилетантское творение? И почему ты так бережно хранишь его столько лет? — вопросы требовали незамедлительного ответа, иначе скандала было просто не избежать. А Роза была такой уставшей и опустошенной, что сил бы даже на маломальскую истерику не хватило бы. Да и не любила она эти камаринские страдания и мелодрамные разборки. Хотелось ответить лаконично исчерпывающе, но нахлынули вдруг воспоминания, от которых она утратила чувство самосохранения и здравомыслия.

— Это Валя.

— Какая еще Валя? — муж продолжал настойчиво допрашивать свою вторую половинку.

— Это парень.

— Парень? Валя? — усмехнулся он, скатываясь опять на мелочность. — Ненавижу мужиков с женскими именами, от них так и разит голубизной.

— Он не сам себе выбирал имя. — Роза сделала попытку защитить Валентина.

— И кому он посвятит столь чудный сонет? — Марк сегодня, видимо, был и не намерен отступать.

— Мне.

— Тебе? — хотя и не был он удивлен, но сыграл изумление просто театрально, шедеврально, чем и вывел жену из равновесия. Она резко обернулась и гневно посмотрела на мужа:

— Да, мне. Валя посвятил стихотворение мне! А что тебя так удивляет? Разве я не достойна того, чтобы мне посвящали прекрасные стихотворения?

— Ну, на счет эпитета «прекрасное» я бы поспорил и даже уверен, что в этом пари одержал бы убедительную победу, да только времени на разбор полетов жалко. Меня интересует совсем иное: кто этот загадочный Валентин, доморощенный рифмоплет, и почему я о нем прежде ничего не слышал?

Роза пожала плечами:

— Это прошлое. Зачем ворошить его?

— Мы многое знаем о прошлом друг друга. Но ты ни разу, даже вскользь не упоминала Валентина.

— Это не просто прошлое, это архаическая древность.

— Динозавр?

— Почти, — она отвернулась к плите.

— Тогда зачем хранить сонет? — он потряс в воздухе пожелтевшим листком.

— Память.

— О нем?

Роза опять быстро обернулась, гнева и злости в ее глазах прибавилось втрое.

— Память о моей юности. О тех временах, когда я была молодой и красивой. Когда мне посвящали стихи и в мою честь совершали безумные поступки! — выпалила она на одном дыхании.

— А! — протянул Марк, понимая, что перегнул-таки палку со своими расспросами. Но и остановиться уже было сверх его сил. — У вас что-то было?

— У нас было все! — резко, срываясь на фальцет, ответила она. И не сводила с мужа гневного взгляда, хотя лук на сковороде начал подгорать. Марк не выдержал столь тяжелого взгляда и поднялся с табурета:

— Хорошо, хорошо, успокойся. Я просто хотел удовлетворить свое праздное любопытство.

— Больное любопытство, — ответила Роза и вернулась к приготовлению ужина.

— И все же один вопрос продолжает зудеть в голове: а почему сонет остался не дописанным, к чему это многоточие в конце? Так и тянет от него надеждой на будущее.

— Уйди, — тихо попросила Роза, понимая, что душевные силы на исходе. Она боялась расплакаться перед ним, чего так не хотелось.

Марк тихо прикрыл за собой створку двери. Но за семейным ужином он опять поднял эту щекотливую тему, ограничившись, правда, всего одним вопросом:

— А у тебя есть фотография этого…, как его там, Валентина?

— Фотографии его у меня нет. — Роза ответила так, словно поставила жирную точку. Марк, прихватив с собой тарелку, отправился ужинать в комнату, перед любимым телевизором, по которому начинался футбольный матч. За столом остались Роза и Анфиса. Между ними были отличные и доверительные отношения. Их миновала проблема взаимоотношений поколений.

— А почему у тебя нет его фотки? — осторожно поинтересовалась дочь.

Роза только вопросительно посмотрела на нее, и девочка поспешила пояснить:

— Извини, но ваш разговор с отцом был на повышенных тонах, что я невольно стала его свидетелем.

— Понятно, — лишь кивнула Роза, мысленно переносясь в дни давно ушедшей юности. Тень легкой грусти легла на лицо. — Он очень сильно любил меня.

— А ты?

— Увы! Сердцу не прикажешь. Я просто предложила ему остаться друзьями. И Валя согласился. У нас в деревне все считали, что между нами любовь. А мы просто много времени проводили вместе, в разговорах обо всем и ни о чем. Да, хорошее то было время.

— И он больше никогда не переступал черту, которую ты начертала?

— Никогда. Отца я обманула. А Валя меня любил. Я видела ее в его больших глазах, оно плескалось на поверхности. Даже иногда и слова проскальзывали. Он был всегда на грани, но…, так там и оставалось.

— Он писал тебе стихи?

— Да.

— Здорово! — в глазах восемнадцатилетней девушки вспыхнуло восхищение и зависть. – Романтично, как в кино. А потом? — Анфиса разлила чай по чашкам.

— А что потом? Потом я уехала учиться в город, он тоже, но в соседний. И мы уже не встречались.

— Совсем? — дрогнула рука, и на скатерть пролилась чайная лужица.

— Совсем.

— Но разве такое может быть? Как можно не встретиться, живя в одной деревне? Вы что, и на каникулы, что ли, не приезжали?

— У меня появился парень в городе, и было бы неприлично встречаться с Валей. Нас ведь тогда считали женихом и невестой. Да и он сам очень редко наведывался в родные пенаты, все свободное время мотался по экспедициям. Геолог он.

— А письма?

— Он никогда не писал.

Письма тебе я не стану писать,

Чувство свое нелегко удержать.

— Ну, а сейчас?

— Что сейчас? — Роза даже немного встревожилась, словно дочка призывала нарушить одну из заповедей Господни.

— Где он сейчас? Что с ним? Ты что-нибудь знаешь?

— Последний раз я была в деревне, кажется, семь лет назад. Там я пересеклась с одноклассницей, которая мне поведала, что Валя сейчас работает егерем. Не женат. Живет в лесу, на кордоне, в полной изоляции. В деревне появляется редко. И никто не знает подробностей о его жизни. Впрочем, как был он загадочной личностью, так и остался. —   Роза вздохнула и встала из-за стола. — Ну ладно, хватить бередить старые раны. Что было – то было, травой поросло.

А вот Марк так не думал. Под видом рыбалки с ночевкой, он отправился на малую родину супруги. В деревне этой он был счетное количество раз, да и то коротко временными набегами, народа совсем не знал. А люди в глубинках оставались чистыми, добрыми, не испорченными благами цивилизации. Его и приютили, и накормили, и подробно объяснили, как пройти на заимку, где в лесной избушке и жил такой загадочный егерь Валентин. Марк хоть и понимал всю абсурдность своей затеи, но одно единственное желание глушило все попытки разума воспротивиться по-детски наивному поступку. Ему просто было необходимо одним глазом взглянуть на Валентина. Посмотреть и понять. Все понять.

Егерь был в это время дома. Сидел на низком крылечке и чистил ружье-двустволку. Это был мужчина среднего роста, коренастый, сбитый. В нем чувствовалась недюжинная богатырская сила.

— Здравствуй. – Марк подошел к крыльцу.

— И тебе доброго здоровьица. — Егерь отложил ружье и внимательно рассмотрел незваного гостя. — Проходи в дом, а не то гнус совсем заест.

И был прав, химическая защита плохо спасала от тучи комаров. В доме было чисто и даже где-то уютно. Хотя отсутствие женских рук сразу же бросалось в глаза.

— Чай, кофе? — поинтересовался хозяин.

— Разговор у меня, — ответил Марк и поставил на стол бутылку водки.

— Разговор? — Валентин усмехнулся в усы. — Тогда лучше моего самогона на кедровых орешках. И не отравишься, и похмелья не будет.

Он достаточно оперативно накрыл на стол: грибочки, рыба, сало. Без тоста выпили по первой. Самогон хоть и был очень крепким, но пился легко, да и запах присутствовал весьма тонкий, почти не заметный.

— Я – Марк Аракчеев, законный муж Розы, — одним предложением решил ошарашить егеря.

— Я знаю, — на что тот так просто ответил.

Такая новость и то спокойствие, с каким это было преподнесено, изумили Марка до глубины души. Рука застыла в воздухе, и сметана капельками стекала с грибочка, падала на стол.

— Знаешь? Откуда?

— Знаю, и всё. — Отмахнулся Валя, разливая по второй. — Ты не изменился. — И не стал мучить гостя, пояснил. — Я просто наблюдал за вашим бракосочетанием. Со стороны. Вот и запомнил тебя.

— Зачем?

— Хотелось просто посмотреть, кому же достается такое сокровище, как Розочка. Давай выпьем за нее. — Стаканы с обжигающей жидкостью соприкоснулись боками. Марк, не привыкший к столь крепким напиткам, и в состоянии, приближенным к стрессу, начал заметно и быстро пьянеть. Его потянуло на откровенные разговоры, и он поведал егерю о своей незавидной жизни. Особенно о статусе безработного, от которого и прорастает раздражительность, злость, неудовлетворенность.

— А знаешь главную причину, по которой я к тебе приехал? Не знаешь.

— Говори.

— Это сомнение просто мучило меня, сжигало изнутри. Хотел убедиться, что Анфиса – не твоя дочь, а моя.

Валентин как-то по-иному взглянул на гостя. Казалось, что самогон не берет его, и он оставался абсолютно трезвым и свежим.

— Дурень ты, Марк. — Сказал он, и тень легла на его лицо. — Обидно за Розу. Если ты сомневаешься в ней хотя бы на мизерную капельку, значит, ты ее не любишь, не уважаешь.

— Ты так думаешь? — в его пьяных глазах пробуждалась надежда.

— Уверен. А ты, оказывается, плохо знаешь свою жену. Роза у тебя святая. И если бы она не была такой верной и преданной, то я бы уже давным-давно ее увел у тебя. — Валентин как-то обреченно махнул рукой, понимая, что оппонент совсем опьянел и не улавливал нюансы текущего разговора. Он уложил его спать.

А проснулся Марк в нормальном состоянии, о вчерашней попойке напоминал лишь запах перегара. Валентин уже приготовил легкий завтрак и заварил чай на травах, после которого в голове окончательно просветлело.

— Вот адрес и телефон, — егерь положил перед ним лист бумаги. — Тебя возьмут на работу. Начальником, как ты и желаешь. Но на твоем месте я бы наплевал на все принципы и пошел работать куда угодно и кем угодно, лишь бы обеспечить семью всем необходимым. Грош цена принципам, если от них страдают самые близкие тебе люди. Ради этого и предназначена жизнь.

— Спасибо. — Марк поморщился, почувствовал себя неуютно в присутствии Валентина, от которого веяло жизненной силой, уверенностью, стабильностью. Адрес все же взял.

Распрощались они на крылечке.

— Да, — Марк уже сделал пару шагов, но остановился и обернулся. — А почему ты не дописал сонет?

— Потому как будет продолжение.

Марк прищурил глазки, напрягся и все понял:

— Когда?

— В другой жизни, — ответил Валентин и зашел в дом.

           Тайга закончилась как-то внезапно. Еще два метра назад она нависала, пугая и восхищая одновременно, и раз: перед взором открывается довольно большая поляна. Добротная изба, дворовые постройки, небольшой огород и колодец. А потом опять лес, но уже не столь густой и девственный, а наоборот — обихоженный и почти окультуренный, и дорога в два километра до ближайшего населенного пункта. Егор вышел на поляну и осмотрелся. Глаз у него был наметанным, годы работы егерем развили этот талант почти до совершенства.

— У меня гости, — произнес он вслух. Одиночество, а скорее всего, полное затворничество, в коим существовал Егор, заставляли его часто говорить вслух. Прочитал как-то, что от продолжительного молчания голосовые связки могут атрофироваться. Верная собака тут же отреагировала на слово «гость», приняла охотничью стойку. Егор присел на корточки и потрепал ее по загривку:

— Спокойно, Веста, это свои. Наверное, в деревне случилось что-то. — И невольная гримаса исказила его лицо. Без малого трое суток он бродил по тайге и чувствовал сейчас огромную усталость. Хотелось одного: попариться в баньке и поспать часов десять. Даже о горячей пище мысли не возникали, хотя от сухого пайка был полный дискомфорт в организме. Но, увы, он не ошибся: в доме хозяйничал Ванька, десятилетний сорвиголова. Он часто бывал у егеря на заимке и не чувствовал себя тут гостем, ну, по крайней мере, нежелательным гостем точно.

— Привет, — Егор подошел по привычке бесшумно, о чем тут же пожалел. Ваня вздрогнул и выронил заварочный чайник. Осколки стекла, заварка и кипяток брызнули во все стороны.

— Ой! Ну и напугали вы меня, дядя Егор.

— Прости, старик. Устал я. — Он сел на табурет, прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Ванька тут же заметался по комнате, убирал осколки, протирал пол, поставил кипятить воду. Молчать Ванька по натуре своей совсем не мог. Вот и сейчас он говорил и говорил, перескакивая с одной темы на другую, терял нить сказанного и опять начинал с начала. При этом обильно комментировал, приправлял своими наивными мнениями и рассуждениями, выдавал потоки последних новостей из деревни, по всей стране, да и мировые прихватывал.

— Стоп! — приказал Егор и открыл глаза. — От такого информационного трафика даже самый лучший компьютер может зависнуть, не говоря уж про человеческий мозг.

— Это еще не все.

— Мне и этого достаточно. И сомалийские пираты, и лов на дальнем озере, и о запое деда Михея, и о конкурсе Евровидения. Все смешалось. — Он встал, заварил чай прямо в кружках. — Лучше расскажи о самом главном, — посоветовал он растерявшемуся и потому замолчавшему пацану. — Ну, не зря же ты пришел ко мне, да еще и на ночь глядя.

— Точно! — Ванька хлопнул себя по лбу. Не пожалел силы, и потому звук получился смачным и звонким. Сморщился, чем заставил егеря улыбнуться. — Девочка пропала, в тайге.

Сонливость и смертельную усталость как ветром сдуло:

— Чего же ты молчал? — вскрикнул Егор.

— Я…, — начал было оправдываться Ваня.

— Говори: кто, когда и где? Коротко и ясно!

Мальчишка хлопал глазенками и никак не мог сосредоточиться. Егор помог ему:

— Кто?

— Ириска. Дочь тети Алены.

Под ложечкой неприятно засосало, тревога брызнула в каждую клеточку тела. Стало невыносимо жарко, капельки пота потекли по спине.

— Когда?

— Часа два назад.

— Где?

— Около Воробьиной запруды. Купались мы там.

Егор бросил взгляд на карту местности, которая занимала на стене большую ее часть. Прикинул, задумался и стал в спешке собирать рюкзак:

— Иди домой, — обратился он Ване, к которому передалась тревога егеря, и он присмирел. — До темна успеешь. Не заблудишься?

— Нет, — обиделся пацан.

— Поиски начали?

— Идут. Милиция приехала, наши все вышли, а Кузьмич к тебе вот меня послал.

— Это правильно. Только не Кузьмич, а Иван Кузьмич. Начальство все же. Уважать надо. — Егор пытался успокоиться. В таких ситуациях следует иметь холодную голову и ясный ум. Да вот только сердечко билось не по-нормальному, и потому кровь в жилах закипала. — Скажи Кузьмичу, что я вышел. И тете Алене передай, что дочку я ее обязательно найду.

Сам того не заметил, что акцентировал слово «ее», а Ванька по причине возраста этого даже и не заметил. Тоже поспешил в деревню, пока не рухнула с небес непроглядная сибирская ночь.

Веста недоуменно посмотрела на хозяина, который вновь засобирался в тайгу. Ни отдыха тебе, ни сна, ни покоя. Она вздыхала и ворчала, чем заставила хозяина натянуто улыбнуться.

— Я тоже устал, девочка. Но что делать? Долг превыше всего. Нет ничего дороже на свете человеческой жизни. А жизнь семилетнего ребенка – вообще бесценна. Вперед!

Когда говорят «деревня спит» – ничего удивительного и странного в этом нет. Спят люди, скотина, домашние питомцы. Про город такое утверждать можно только с массой оговорок: ночная жизнь мегаполиса продолжается, хотя и не столь масштабно. А сказать такое про тайгу – великое заблуждение. Тайга не спит. Никогда. Только в ночное время суток течение жизни становится более неприметным, более тихим, осторожным и даже опасным. Потому и страх крепче. Даже у профессионалов. Но сейчас Егор не чувствовал этого первобытного страха, передаваемого из поколения в поколения на генетическом уровне. Он просто шел вперед. Быстро шел, стараясь до наступления полной темноты преодолеть как можно больше километров.

А мысли были совсем о другом. Он погрузился в прошлое.

Алена была его первая и, как показали прожитые годы, последняя любовь. Она никогда не отличалась броской красотой, чтобы при встрече перехватывало дыхание и учащался ритм сердца. Не хотелось остановиться и бросить взгляд ей в след. У нее была иная красота. Внутренняя, сокровенная, скрытая, словно оберегающая ее от похотливых глаз и сальных слов. Но те, кто близко общался с ней, влюблялись сразу и надолго. Обаяние и шарм не могли не вызывать восхищение и зависть. С ней было легко и приятно. А вот он, Егор, в ее присутствии терялся, краснел, потел и чувствовал трясение поджилок во всем организме. И это был тот самый Егор, который с ранних лет ходил в тайгу как на прогулку по городскому парку. Тот самый Егор, который на спор провел на старом заброшенном кладбище старообрядцев целую ночь, хотя по местным преданиям так бродят души неприкаянных. Тот самый Егор, который легко переплывал широкую речку, не боясь ни течений, ни воронок. Да, тот самый. Но он терялся и краснел. Ловил только с жадностью каждое слово, каждый жест и каждый взгляд. А потом долго корил себя и внушал, что девушка не для него. Он – необтесанный деревенщина, а она…. Единственная в деревне слушает классическую музыку, так много читает и знает, и легко говорит на немецком языке.

Потом закончила она школу, поступила в институт. Визиты в родную деревню стали редкими и короткими. И только в летние каникулы она по два месяца жила в родных пенатах. И однажды, вот в такой летний денек, они случайно встретились у Воробьиной запруды. И неожиданная, непрогнозируемая гроза застала их далеко от деревни. В одно мгновение они промокли до последней нитки и замерзли. Вот тут-то Егор и показал себя во всей красе. Навыки, переданные отцом, охотником-профессионалом, пришлись кстати. Он быстро развел жаркий костер. Они грелись и сушили одежду. Смеялись, подшучивая друг над другом. Она пришла как-то неожиданно. Нахлынула. Словно незаметный порыв ветерка. Она – это безумная и, даже где-то животная, страсть.

Месяц любви, дикой и неудержимой, пролетел слишком быстро и почти незаметно. Они бурно расстались. Егор еще тогда не понимал, почему Алена при расставании так часто повторяла «прости». Вроде и не было причины просить прощения. Но так казалось, только казалось. Когда до деревни дошли новости – он все и понял. Алена в городе вышла замуж. По любви ли, по расчету – никто не знал. Одни догадки и версии. Вышла за сына очень богатого и влиятельного политика местного разлива. Сразу и квартира, и машина, и работа в престижной нефтяной компании. Жизнь началась с полной чаши. Егор, как только узнал об этом, так сразу же и запил. Ну, есть у русского мужика такая вот черта: при неприятностях не бороться с ними, а заливать горячительными напитками. Только «лечение» это – абсурдное и бессмысленное. Боль не уходит, наоборот становясь ярче и ощутимее. Когда он это понял, то бросил лечиться. Выпросил у начальства удаленный участок, где и стал работать егерем. В деревню наведывался крайне редко, и то по большой необходимости. Раз в месяц приезжал в магазин, отоваривался продуктами. Время шло. Боль стала потихоньку угасать, притупляться. Может, потому как больше с Аленой он и не встречался. Ничего не слышал, ничего не знал.

Вот и сейчас он только первый раз услышал, что у нее есть дочка семи лет, Ирина. Как же быстро пролетело, без малого, восемь лет жизни!

Он несколько раз споткнулся, что заставило его вернуться в реальность и осознать, что уже наступила глубокая ночь. Идти в такой кромешной тьме было бесполезно, с перспективой заблудиться и кружиться на одном месте, растрачивая впустую силы и нервы. Фонарь, будь-то даже самый мощный, мало чем мог помочь. Веста тоже поскуливала, требуя передышки.

— Привал! — Егор прислонился спиной к дереву и съехал на корточки. Усталость вернулась в трехкратном объеме. Но он все же заставил себя развести небольшой костер, разогреть тушенку, вскипятить чай. А спасительный сон так и не шел. Все мысли были только об одном: заблудившего в тайге семилетнего ребенка накрыла ночь. И от этой мысли его бросало в дрожь. Даже местные мальчишки, рожденные и проживающие в непосредственной близости от тайги, чувствуют дикий страх перед ней. А что уж говорить о городских? Взрослый, крепкий, со стальными нервами мужик и тот ощущает себя лишь маленькой частичкой перед чем-то огромным и таинственным.

Мучительно долго наступал рассвет. Словно не торопился одарить светом и надеждой тех, кто в этом так сильно нуждался. Но едва он забрезжил, Егор легко вскочил на ноги и снова отправился на поиски. Он не бродил хаотично и наобум. Что-то подсказывало ему, где искать потерявшегося ребенка. Он и сам в детстве попал в подобную передрягу. Тоже ушел с запруды в тайгу, один-одинешенек. И прекрасно помнил то место, куда завело его любопытство. И сейчас шестое чувство заставляло его идти в нужном направлении.

Интуиция его не подвела. Веста первой почувствовала человека и жалобно взвизгнула. Егор остановился и замер. Проявился еще его один талант: из всего разнообразия звуков, издаваемых таежной жизнью, он уловил лишь тот, который так жаждал услышать. Всхлипы маленького перепуганного до смерти ребенка. Определив направление, он бросился, сломя голову, ломая ветки, царапаясь и спотыкаясь. Девочка сидела около канавки и плакала. Тихо так плакала, тихо, но увидев приближающего человека с собакой, расплакалась в голос.

— Ну, ну, девочка, — Егор плюхнулся рядом и приобнял испуганного ребенка. — Все хорошо, теперь все будет хорошо.

— А где мама?

— Она нас ждет дома, в деревне. У тебя все хорошо? Ничего не болит?

— Ножка болит, — девочка кивнула на левую ногу, пониже колена. Она опухла и посинела.

«Перелом» — испугался Егор и осторожно осмотрел ногу.

— Перелом, — подтвердил он вслух.

Незнакомое слово испугало Иру, и она опять принялась плакать. Егор поспешил успокоить ее:

— Не плачь, не надо, все будет хорошо.

— Ничего страшного? Я не умру?

— Нет, — ответил Егор, с трудом скрывая улыбку. — Сейчас я тебе наложу шину. Будет чуточку больно, но ты потерпи. Так надо. Девочка ты умная. Ой! Да ты, наверное, кушать хочешь?

— Хочу.

— Сейчас. — Он развязал рюкзак. — Съешь пока яблоко, а я разведу костер и разогрею мясо с гречкой.

Пока он кормил девочку, накладывал шину, время неумолимо двигалось вперед. Солнце приближалось к зениту. «Придется всю дорогу нести на руках. Ноша, конечно, не тяжелая, да только дорога дальняя, — размышлял егерь. — И Алена там вся на нервах. Представить сложно, что сейчас творится на сердце матери».

— Веста! — подозвал он собаку. — Деревня! Кузьмич! Иди! Понимаешь, Кузьмич! Давай, моя девочка, не подведи.

Собака бросилась через кусты.

— Умная собачка.

— Ага. К нам выйдут навстречу, и ты раньше увидишь маму.

— А бабушку?

— И бабушку тоже.

— Спасибо.

— А зачем ты одна в лес пошла?

— Интересно же! — просто ответила Ира, пожимая при этом острыми плечиками и разводя в сторону ручки.

Непонятное чувство кольнуло внутри. Егор вдруг вспомнил свою покойную мать. Ее любимый жест. Он внимательно всмотрелся в девочку, попутно убирая из ее косичек сосновые иголки. Разрез серых глаз, раслет бровей, полноватая нижняя губа. «Нет!» — он заставил себя отвернуться и переключить мысли, которые грозились перерасти в идею-фикс.

— Пойдем?

— А как?

— Я понесу тебя на руках. Осторожно понесу, ты не бойся.

Рюкзак и ружье Егор решил оставить. В дальней дороге даже простая штопальная иголка имеет значительный вес. Сотворил схрон, поднял с большой осторожностью девочку и отправился к деревне. Он преодолел половину пути, когда увидел сначала Весту, а вскорости и толпу деревенских жителей. Вгляделся, Алены среди них не было.

— Бабуля! — радостно вскрикнула на руках девочка.

— Ириска! — тетя Валя бросилась к ним навстречу.

Только передав ребенка из рук в руки, Егор почувствовал смертельную усталость. Он буквально валился с ног. Прислонился спиной к сосне и прикрыл глаза. Что-то мягкое и пушистое прикоснулось к его руке.

— Молодец, Веста. Молодец, девочка, — не открывая глаз, он погладил по загривку свою верную собаку.

— Как ты? — рядом присел Кузьмич.

— Хорошо. Устал немного.

— Пошли с нами, в деревню. Там за нами подводы вышли. Тебе отдохнуть надо, поесть, поспать. Поехали.

Первым желанием егеря было кивнуть в знак согласия. Уж больно сильно он устал, боялся, что и шагу сделать не сможет. Но…, Алена. Она же бросится благодарить его, смотреть в глаза, прикасаться руками. И, возможно, в этом порыве может и на шею кинуться, и в щеку поцеловать. Нет, такого ему не пережить.

— Нет, спасибо, Кузьмич. К себе пойду. Тут схрон у меня, тушенка, чай. Не в первый раз.

— Ну, ну, — похлопал его по плечу Кузьмич. — Как знаешь. Спасибо. За девочку тебе спасибо.

— О чем ты! — покачал головой Егор.

— Аленка-то в шоке лежит, на уколах. Муж из города прикатил, всех на уши поставил.

— Знамо дело.

— Да, удивляться не чему.

— Иди. Зовут уж тебя.

— Пойду. — Кузьмич поднялся. — Будешь в деревне, заходи. Выпьем с тобой по рюмашке. Поговорим по душам. Одичаешь ведь, Егорка, совсем.

— Не дождетесь. – У него хватило сил усмехнуться.

Дорога домой заняла гораздо больше времени. И переходы были короче, и привалы многочасовыми. И все равно он вернулся полностью разбитым, уставшим и опустошенным. Даже сил не осталось истопить баньку. Накормил до отвала собаку, а сам завалился спать и проспал целые сутки. Проснувшись, опять накормил Весту и только потом принялся за себя. Истопил баньку, приготовил обильный и сытный обед. Уже домывал последнюю ложку, когда услышал во дворе сначала лай, а потом и радостное повизгивание Весты.

— Опять Ванька, — усмехнулся Егор и вышел на крыльцо.

— Привет, дядя Егор, — мальчишка возился с собакой.

— Привет. — Егерь присел на ступеньки. — Как дела в деревне?

— Все спокойно. Тебе письмо. — Ваня подошел, присел рядом.

— Письмо? — удивился Егор. Он отродясь не получал писем.

— Ага, — мальчонка протянул ему конверт без единой надписи.

Егор вскрыл его, достал фотографию. На снимке была Иришка. Девочка смотрела прямо в объектив и широко улыбалась. Щербинка между верхними зубками…. Егор закрыл глаза и покачал интенсивно головой, отгоняя мысли. Но стоило ему перевернуть снимок и прочитать дарственные слова, как все его мысли и сомнения стали реальностью:

«Егор, спасибо тебе на нашу дочь. Алена».

Можно бесконечно делать три вещи: смотреть, как горит огонь, смотреть, как льется вода и…. а вот третье – у каждого свое. Как говорится: по мере гениальности или испорченности.

Ермак мог без оглядки на время копаться в памяти и вновь проживать, уже мысленно, свои прожитые без малого сорок лет. Казалось, что все уже давным-давно думано-передумано, не единожды переоценено, но…. Время идет, человек меняется, и меняется его шкала ценностей. Он снова копается в прошлом, взвешивая слова и поступки и их последствия. Снова резюмирует, снова делает выводы, которые порой кардинально отличаются от предыдущих оценок.

Ермак любил совмещать три бесконечности. На берегу реки разводил костер и погружался в прошлое. В такие моменты время для него останавливалось.

Все же человек сам должен выбирать себе имя. По истечению времени, уже осознанно и взвешенно. А так, что получается? Родители в порыве радости и по своей прихоти нарекут чадо, а он потом мается всю жизнь. Невольно подгоняешь себя под определение этого имени. Отец Ермака по причине инвалидности не мог совершать долгие и длинные прогулки по тайге, которая начиналась сразу за околицей их деревушки. А она, тайга, так манила и звала, так влекла и заигрывала, что сил противостоять ей не было никаких. Вот он и нарек единственное чадо таким редким именем: Ермак. Мол, вырастет сынок и покорит Сибирь! Не для государства, конечно, а так, лично для себя. Откроет и познает все таинство тайги, величие гор и своенравность рек. И внушалась эта мысль с пеленок, с первых игрушек, сделанных из сосновых шишек. День за днем, год за годом. Ермак и не представлял иной жизни, не желал иной судьбы. Всю Сибирь покорить, конечно, нереально, но вот близлежащие лесные угодья, отросток Уральских гор и реку с многочисленными притоками Ермак изучил хорошо. Сначала по принуждению, потом по воле трудового договора, а сейчас – по большой любви к этим местам. И чтобы открыть в себе это чувство, ему пришлось некоторое время прожить в городе. Что толкнуло его на это? Мысли о причинах обжигали душу. Жизнь уже перевалила за экватор, а чего он достиг, чего добился? Дом? Построил. Дерево? – Посадил, и не одно. А вот сын? Семьей он до сих пор не обзавелся. Все откладывал на завтра, на потом. А в итоге оказалось, что все сроки давным-давно прошли. Вот уже и седина пробивается в кучерявой бороде. А был шанс, была возможность. Все начиналось довольно-таки банально и тривиально. Где-то даже и смешно. Любовный треугольник. Что тут нового и необычного – скажете вы. Он – она – он, она – он – она. Вот и все варианты, больше нет. Да вот только у каждого треугольника своя история. Своя индивидуальность, свой характер, своя теорема решения.

Как-то неприметно Инна выросла и, как в старой доброй сказке, превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Закадычные с пеленок друзья, Ермак и Алексей, увидели ее как-то на речке в бикини, и… забились синхронно сердечки. Тогда они впервые не стали делиться друг с другом своими чувствами, столь неожиданно нахлынувшими. Переглянулись и промолчали, затаили и мысли, и надежды. Говорили обо всем на свете, тем хватало с лихвой. Вот только Инну старательно обходили вниманием. Хотя каждый и был чуточку огорчен этим обстоятельством. Хотелось-таки узнать мнение лучшего товарища, да боялись при этом проявить слабину, чтобы не выплеснулось наружу состояние души.

Шум за спиной вернул Ермака в настоящее. Он замер, левая рука осторожно скользнула вниз, к ноге, где обычно лежало ружье в полной боевой готовности. Но его на месте не оказалось. Ермак с опаской огляделся – ружье стояло прислоненное к дереву, в трех метрах от него. Ермак ловко перекатился и уже через мгновение лежал в ложбинке с оружием наизготовку. Мысли лихорадочно работали:

«Растерял все свои навыки. Забыл про осторожность. — После яркого огня он утратил способность видеть в темноте. Смотрел на заросли кустарника, откуда и доносился подозрительный шорох, а видел лишь темноту. Шорох, однако, больше не повторился. Вернулась полная тишь и спокойствие. — Неужели за эти два месяца, что провел в городских джунглях, я так сильно изменился? Не могу распознать источник шороха. А что тут удивительного? Тайга меняется ежеминутно. Теперь я не могу с уверенностью говорить, что знаю ее как свои пять пальцев. Придется заново открывать ее».

Он был настоящим знатоком тайги, у которой почти не осталось ни одной тайны перед ним. А все сюрпризы от матушки-природы он преодолевал легко и играючи. Чего нельзя сказать о человеческих взаимоотношениях. Здесь Ермак чувствовал себя несмышленым, глупым и до слез наивным существом. Может, в этом и зарыта причина его одиночества?

А вот Алексей был его полной противоположностью. Во взаимоотношениях полов он плавал как рыба в реке. Знал, что и как делать, как поступать и что говорить. Если Ермак мог с одного взгляда определить лишь физическое состояние собеседника, то Леша легко читал всю душевную информацию, склад характера и, даже! тайные мысли и желания. Потому-то он и крутил многочисленные любовные романы, интрижки и приключения.

«Пока сотню не разменяю – не женюсь, не успокоюсь. А ты так и ходи монахом», — упрекал он друга, посмеиваясь над его природной нерешительностью и скромностью. И давай поведывать о своей очередной пассии, чем вгонял впечатлительного Ермака в краску. На слабые нравоучения друга: «Но нельзя же так поступать. Девчонки, наверняка, плачут и переживают», он только отмахивался: «Так устроена жизнь».

Такой аксиоме Ермак не очень-то и доверял, знал некоторых брошенных Алексеем девчонок, которые по-настоящему страдали. В конце концов, он оставил бесполезные попытки достучаться до совести друга, полагаясь на то, что жизнь сама преподнесет тому хороший урок. Но однажды…. Они сидели на берегу реки с парой удочек и говорили в основном о рыбалке. И Алексей, как-то мимоходом, не нарушая мерное течение беседы, вдруг обронил:

— А Инна ничего себе девчонка.

Пять слов одного предложения вызвали такую пустоту в душе Ермака, что даже космическое пространство казалось чем-то мелким и несерьезным. А ведь, по большому счету, эта пустота так и не отпустила его. В большем или меньшем объеме она регулярно накатывает, поглощает целиком, мешая дышать полной грудью и наслаждаться каждым прожитым мгновением. А тогда она была просто чудовищной. Он не знал, что делать, что говорить, куда бежать. Паника в каждой клеточке тела. Тогда-то он и решился на ребяческий поступок. На протяжении всей жизни он не единожды возвращался к нему, то ругая, то журя. То находил оправдание, то запутывался окончательно. И награждал кардинально противоположными эпитетами: то самая большая судьбоносная ошибка, то героическое самопожертвование. Короче, он ей позвонил и через слой носового платочка, желая сохранить инкогнито, сообщил девушке:

— На тебя положил глаз Алексей.

— Да? — Инна была заинтригована.

— Ты же знаешь о его репутации.

— Конечно. — В ее голосе преобладали радостные нотки, и это еще больше раздражало Ермака.

— Не вижу повода для веселья.

— А я – для отсутствия оной, — отпарировала Инна.

— Жаль, если ты станешь ее очередной жертвой, — он растерялся оттого, что девушка так легко все воспринимает.

А она просто повесила трубку.

Спустя два дня они случайно столкнулись в переулке, и Ермак заметил, как в ее глазах «плясали бесенята». «Она знает, что это я» — внушал себе парень, чем и был крайне раздосадован. Ему было так стыдно за этот детский поступок, что хотелось спрятаться от всех и от вся. Благо, что такая возможность вскоре представилась, пришла жаркая пора для абитуриентов, пора вступительных экзаменов. Уехал в город на неделю, а вернулся только через два месяца. Родственники попросили помочь с ремонтом квартиры. Вернулся и узнал ошеломляющую новость: Алексей и Инна женятся, по залету. Все-таки Алексей вскружил девочке голову, да немного перестарался. Инна забеременела. Пришлось жениться. Обида и боль захлестнули Ермака так, что он не стал дожидаться сентября и укатил в город. Быть гостем на чужом празднике счастья ему совсем не претило.

Ермак тряхнул головой, отгоняя тени прошлого. Тайга молчала. Ошибочное, конечно, заблуждение. Тайга не молчит, никогда. Просто сейчас ничего подозрительного и опасного Ермак не уловил, вернулся к костру, который начал уже заметно угасать. Ермак кинул в него охапку сухих веток, заставляя огонь вспыхнуть с новой силой.

Он старательно избегал встреч с Инной, чтобы и чувство не вспыхнуло, как и этот костер, с удвоенной силой. Любовь не ушла. Любовь, вообще, не уходит, и напрасны обратные утверждения. Она притихла, затаилась в ожидании малейшего повода, чтобы вновь заиграть всеми цветами. С Алексеем они иногда случайно пересекались, перекидывались словами и новостями. От него-то Ермак и знал, что живут они в городе, в собственной квартире, родили дочку-лапочку. И все-то у них хорошо, все просто шоколадно. А иначе, наверное, и быть не могло. Семейная жизнь началась с полной чаши, быт никак не мог повлиять на отношения. Отец у Леши заведовал всем лесным хозяйством края, а в лесу, как говорит народная мудрость, недостачи быть не может.

Ермак тяжело вздохнул, потеребил веткой угольки костра. Искры брызнули в ночь.

«И что опять на меня нашло? Почему вновь вспоминается она, толкает на безумные поступки».

Вот тогда и родилась не известно, из какого семени, идея-фикс. И не отпускала, и не давала ни сна, ни покоя. Убедил сам себя в том, что семья, созданная не по любви, несчастливая. А значит, и Инна в их числе. Собрался минутой и покатил в город. Хотелось просто взглянуть в ее глаза, убедиться, что она несчастлива. Потом убедить ее поменять что-либо в этой жизни. Она одна, и надо жить своей жизнью, своими чувствами и желаниями, без оглядки на все каноны приличия и этики. Надо быть счастливой, и никакая «золотая клетка» не должна препятствовать этому.

«Золотая клетка» была что надо. Двухэтажный особняк в престижном районе города, две машины, в доме – горничная, повар, садовник. Дочь – в элитном колледже, сама – то на фитнесе, то в солярии, то в бутиках. И в доме – музейная чистота. Наверное, мухи и те боятся залетать. Классическая музыка, интеллигентная речь. И только на глаза нельзя надеть маску! Где в глубине плескалось разочарование, но столь завуалировано, что едва уловимо.

— Это ты мне тогда звонил, — сказала она, когда они вышли покурить на балкон. Он растерялся, но только на мгновение.

— Но ты не прислушалась к моим словам.

— Конечно, — усмехнулась Инна. — Я знала, на что иду.

— То есть? — не совсем понял он.

— А я хотела именно такой вот жизни, — она обвела руками дом, двор, парк.

— Расчет? — Ермак не хотел верить. Верить в то, что она способна на такое. Образ идеала расплывался.

— Конечно. Голый расчет, не более того.

— А как же чувства?

— Ой, не смеши меня. Глупо звучат такие розовые словечки в устах мужика из леса. Чувства?! Любовь?! Сопли! Лапша для наивных домохозяек.

Он уехал. Сбежал. С тяжелым сердцем. В лес, в тайгу. Здесь все понятно, здесь все так чисто и естественно. Здесь не надо притворяться. Проигрывать свою жизнь словно на подмостках театра. Да какого там театра! Так, балаганчик. Фальшь так и льется, а зритель, зная это, все равно неистово хлопает в ладоши и выкрикивает «браво». А жизнь, между тем, настоящая жизнь, проходит мимо.

Рафинированное счастье заменил суррогат благополучия.

Это ли цель человеческого существования?