Владимир Невский. У барной стойки

Всем привет! Разрешите представиться:

Я – Матвей, прозаик-дилетант.

Мне хотелось запрятать талант,

Но он иногда прорывается.

 Я работаю барменом, и по долгу службы мне частенько приходится выслушивать нетрезвые монологи посетителей. О философии жизни, о разбитом сердце, о несправедливом устройстве жизни, о второй половинке, которая, увы, таковою так и не стала. Некоторые такие монологи могли вполне бы удостоиться публикации. Скажу больше: экранизации. Жизнь все-таки удивительная вещь, такие сюжеты выдает – закачаешься. Правда, в моем случае имеются некоторые побочные эффекты, а именно – бормотание, перескакивание с одной темы на другую, путаница в хронологии, а порой и в главных героях. Но, как я уже говорил, есть у меня талант. Я улавливаю суть, соль, изюминку, а дальше…. Дальше за дело принимается моя богатая фантазия. Я ретуширую, приукрашиваю, освобождаю от мишуры. Но в последнее время я стал замечать, что стал забывать истории. Годы и память стали подводить. Вот и решил как-то заносить их в компьютер. Над названиями историй я не стал слишком заморачиваться, давая им названия коктейлей.

С каким напитком ассоциировался сам рассказчик – так и называл. Загвоздка в том, что почти все коктейли имеют радужные, такие солнечные имена, а истории – абсолютно супротивные. Пришлось включать природную смекалку. Что из этого получилось – судить вам.

Водка цитрон 40 мл,

сироп маракуйя 20 мл,

сок яблочный 10 мл,

морс клюквенный 10 мл,

лайм – четвертинка,

апельсин – долька,

грейпфрут – долька.

Положить в шейкер лайм, апельсин, грейпфрут. Подавить мадлером. Налить сок, сироп, морс и водку. Наполнить шейкер кубиками льда и взбить. Перелить через стрейнер в хайбол. Переложить фрукты из шейкера в хайбол. Наполнить хайбол дробленым льдом доверху. Украсить кружочком грейпфрута.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

— Привет!

И это только начало. Исток. Маленький, едва заметный среди суеты, быта и серой повседневности. Но такой чистый, прохладный, освежающий. Один глоток – и чувствуешь ты, как жизнь возвращается. А вместе с ней и желание. Желание не стоять на месте, обрастая пылью и забвением. Потребность двигаться, идти, действовать. И не важно куда, не важно, что цель конечная расплывчата, а мечты столь ничтожны и малы. Тебя зовет горизонт.

— Как дела?

И осень за окном вдруг противоречит великому поэту, утверждавшему, что она – унылая пора. Осень – радужный художник. Перемешав на палитре весь набор красок, обмакнув в полученную смесь осторожно кисть, брызнула на полотно жизни. Среди обилия зелени рождались новые оттенки. Желтые, красные, оранжевые, багряные. Они со временем набирали силу и заражали все окружающее. И вот уже все вокруг золотое. Шуршит, что-то лопочет тихим шепотом. И ветер гонит листву по тротуарам, загоняя под скамейки, набивая вмиг пожухлую траву. Кружит ее в бешеном вихре вальса. Летит паутина, летят листья, летят птицы, громогласно прощаясь с родными краями.

— Не грусти.

Дождь, что до этого мгновения казался мне бесконечным, нудным и монотонным, вдруг забарабанил по зонтикам странный мотив. Или давным-давно позабытый, или совсем уже новый, но такой близкий и родной. А ты не можешь уловить его суть, его соль. И оттого так хочется слушать его бесконечно, мурлыча невнятно в унисон. А душа изливает чувства. Падают слова, складываясь в рифмованные строчки. Стихи. Искусство красиво выражать состояние души.

— Пока.

Надеждой дышит каждая буква. Несуществующее отточие вселяет веру и оптимизм. Закрываю глаза, чтобы не видеть тебя уходящей. Только звуки. Шорох листьев, шепот ветра, музыка дождя.

Осень продолжает рисовать. Закончились радужные краски, и на полотно ложится серость и невзрачность. Но сквозь пелену я вижу яркий цвет твоих волос.

Опьянение любовью не стало столь опасным. Время поспешило охладить мой пыл.

Смотрю в твои глаза коньячного цвета и вижу, как со дна поднимается счастье, источая невидимые лучики, поражающие все живое вокруг.

— Я выхожу замуж!

Все правильно. Все по-другому – утопично. Надо жить. Достойно и счастливо. И для себя, и для других. Гореть, одаривая светом и теплом.

Звучат песни, шутки, крики «горько». Ветер доносит отголоски праздника. А я сижу на старенькой скамейке один. И предисловие новой осени обнимает меня, нашептывая слова утешения. А я и не слышу. Я вне себя. Только боль застилает мне разум, только слезы размывают краски мира, только музыка чужого счастья заглушает весь эфир.

— Ты просто друг.

Как трудно сразу согласиться. И простить. И понять. И принять.

И лишь прожив десятилетие, пережив смятения лихолетья, прорастает, наконец-то, мудрость Истины. Все правильно! Акценты все верны! Иначе было б невозможно. Любовью ведь можно и убить.

Уходит осень. Очередная. Зима спешит поверх нанести свои штрихи. Черно-белая картинка. Классика. Махнула кистью и по моим вискам, нетактично напоминая о прожитых годах.

Как символично, что последняя любовь меня накрыла осенью. Намекая, что это – лебединая песня. Последний шанс. Последняя попытка.

Ты – осень золотая,

Ты кружишь листопад.

В смысле переносном. А я, увы, в прямом. Ты по-прежнему кружишь, а я уже дышу морозцем наступающей зимы.

И только этот коктейль названием своим напоминает мне о той поре прекрасной.

Мы встретимся вновь!

Я свято верю в это.

2,5 части виски (Jim Beam),

1,4 части ликера Трипл Сек (De Kuyper TripleSec),

1,2 части сока лимона,

1,2 части черничного сока,

1,2 части медового сиропа,

дэш апельсинового битера,

сахарная пудра для украшения.

Подготовьте бокал, кромку смочите и обсыпьте сахарной пудрой.

В шейкере со льдом смешайте ингредиенты, перелейте в бокал.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Антон проснулся задолго до рассвета. Открыл просто глаза и все. От сновидений не осталось даже легкой дымки. И спать совсем не хотелось. И это несмотря на то, что он не отдыхал полутора суток.

А ведь однажды он уже испытывал такое состояние, и ничего хорошего тогда это не принесло. Предчувствие беды. Интуиция. Самое страшное – так это полная неопределенность. Неизвестно, из-за какого угла выскочит к тебе на встречу Беда. Ожидание – подобно смерти. Мучительной такой смерти, как от жестоких пыток инквизиторов. Даже столь поэтическое сравнение, коими Тоха иногда «грешил», за что и имел успех в своей компании, сейчас не заставило даже натянуто улыбнуться. Откуда ждать Беды? С какой стороны повеяли эти предупредительные флюиды?

На работе – полный ажур. Иначе и быть не могло. Работа ночным сторожем имеет больше плюсов, чем минусов. Нет коллектива, в котором приходилось бы «вариться» семь часов. А значит, нет интриг, сплетен и подсидок. Работать с людьми, и при этом оставаться самим собой, не изменяя принципам и привычкам, – огромная наука. Хотя и одного таланта тут будет маловато, Фортуна должна всегда тебе широко улыбаться. Нет, на работе все по-старому. Никаких перемен не намечается, а значит и проблем.

Здоровье тоже находится на должном уровне. Месяц назад только проходил полное обследование. Даже врачам из платной клиники не к чему было придраться. Разочарование так и читалась на их лицах, даже немного их жаль. И только несчастный случай может испортить всю картину. Но куда подстелить соломку? Бессмысленная затея. Сюрприза жди с любой стороны.

Личная жизнь. А что с ней? Полное ее отсутствие до сих пор меня как-то устраивает.

Луна вышла из-за сгустка туч, наполняя комнату дивным, каким-то фантастическим холодным светом. И тут, почти что вдруг, предчувствие без всяких предупреждений переросло в твердую уверенность.

Сорок лет. Мне сорок, без малого, лет. А я до сих пор не женат. Дом построил, дерево посадил и успокоился.

Он неожиданно ощутил дикий страх перед одиночеством. Еще вчера он не обращал на это никакого внимания. Все его устраивало, все казалось правильным и каноничным. А теперь…. Жизнь уходит. Какая-то пустая, никчемная жизнь. Беспечная. Антону стало не по себе. Он вскочил с кровати и прошел на кухню. Хлебнул воды прямо из-под крана. Чувство неуютной неудовлетворенности с каждым мгновением только крепло, набирая силу. Хотелось бежать, что-то делать, как-то исправить прошлое. Но куда? Что? Как?

Только парочка сигарет, выкуренных друг за другом, принесла короткое успокоение и способность к здравомыслию.

Решение родилось далеко не спонтанно. Оно медленно прорастало и крепло. А сейчас выплеснулось наружу, de facto. И вряд ли позволит капельку сомнения. Не даст отложить на «потом», до «лучших времен».

Теория «лучших времен» – утопическая. У человека, по природе своей требовательного и вечно недовольного, любое время будет чем-то омрачено. И он будет ждать лучшего времени. И в этом, как ни парадоксально, большой плюс. Ибо надежда и вера помогает выжить в этом мире жестокости и бесчестия.

Так что решение было принято окончательное: жениться. Необходимо жениться. Надо кого-то любить, о ком-то заботиться, просто быть кому-то нужным в этом мире. Страшно стареть в полном одиночестве, страшно умирать в абсолютном вакууме. Просто ужас берет от мысли, что твоя могила мгновенно зарастет сорняком, и которую станет навещать только ненасытное воронье.

Антон страдал природной застенчивостью и скромностью. Общаться с представителями противоположного пола он так и не научился. Все попытки завести легкий флирт заканчивались оглушительным фиаско. Он не комплексовал по этому поводу, не зацикливался, не заострял внимания, не раздувал проблему до размера катастрофы. Нет – так нет. Хватало случайных, на одну ночь, связей. Но вот теперь-то проблема и вылезла. Во всем своем весе, во всей своей красе.

Тоха вернулся в комнату и плюхнулся на кровать. В мыслях он стал перебирать знакомых женщин. Ровесниц. Одиноких он отмел сразу. Семья должна быть полноценной, то есть наличие ребенка было обязательным. Своего он уже вряд ли успеет народить, а воспитать чужого – не вызывало у него никаких негативных эмоций. Из всех знакомых лучше всего на роль спутника жизни подходила Надежда. Тридцатипятилетняя вдова с двумя ребятишками погодками, семи и шести лет. Возраст детей тоже играл немаловажную роль. Найти общий язык и взаимопонимание с подростками-акселератами – было очень проблематично. Что означало с первого же дня быть в состоянии войны «отцов и детей». Перспектива, надо признать, незавидная и малоприятная. Надежда имела еще одно преимущество. Дело в том, что она являлась беженкой из Средней Азии. Проживала в общежитии, трудилась на непрестижных работах за гроши. Да и сам брак ускорял процесс получения российского гражданства. И прописку, и брак Антон мог ей предложить. И Надя, скорее всего, будет ему за это безмерно благодарна.

— Завтра, — приказал себе Антон и тут же поправил: — Уже сегодня.

И вполне довольный самим собой устало прикрыл глаза.

Антон сам призвал Время перемен, и винить в последствиях, кроме самого себя, было некого.

Перемены волнами накатывали на его жизнь, устоявшуюся и вполне нормальную.

Накатит первая волна – он устоит, выдержит, приспособится. Захочет только передохнуть, как наваливает вторая. Еще больше, еще сильнее. И вновь перекраивает жизнь под свои шаблоны. Опять приходится что-то терять, чем-то жертвовать, юлить и приспосабливаться. При этом, что больше всего его и угнетало: приходилось частенько нарушать свои принципы и менять жизненные позиции.

С самого начала пошло не так, как планировалось в мыслях. Жизнь вообще нельзя ни запланировать, ни подогнать под графики и диаграммы.

На его предложение руки (про сердце говорить было бы кощунством) Надя ответила:

— Можно, конечно, попробовать создать семью, хотя мы совсем не знаем друг друга.

— Мы не так молоды. У нас нет времени на долгие ухаживания.

— Но ведь и присмотреться надо.

— Это конечно.

— И потом, не стоит сразу же бежать в ЗАГС. А вдруг у нас ничего не получится? Это опять какая канитель будет.

Что означало: с пропиской дело не выгорает. Хотя с другой стороны – при неудачном эксперименте Надя не сможет претендовать на часть жилплощади. Плюс, порождающий противоположность, такой же увесистый минус. Ибо гармонию в природе еще никто не отменял. То есть, они могли в любой момент разбежаться, опять вернув статус просто знакомых. А значит, придется Антону все начинать с начала, раз уж он так категорически решил создать семью. И может оказаться так, что время будет безвозвратно потеряно. И как знать, что его вообще останется для новой попытки?

Но он все-таки решился, и Надежда переехала к нему. Начался мучительный процесс притирки и приспособления. Удивительно, но с ребятишками Антон подружился почти мгновенно. Сразу и безболезненно. Дети не были избалованными и требовательными. Воспитание Надя им давала достойное. Только начав с ними тесное общение, Антон понял истинное предназначение человека на этой земле. «Цветы жизни» – выражение, которое стало не просто парочкой высокопарных слов, а высшей истиной. Это и есть смысл жизни. Рекламный ролик не обманывал: заставить ребенка улыбнуться от всей души – бесценно.

Намного сложнее было с Надеждой. Ведь взрослый индивид уже сложился, определился, занял свою нишу. У него свое мировоззрение, жизненная позиция, привычки. Приходилось либо принимать все, как есть, либо сглаживать, тактично и мягко менять. А это ювелирная и энергозатра́тная работа. Она отнимала много душевных сил. Порой даже отчаянье подступало так близко, что его горячее дыхание обжигало Антона. И все же со временем они стали настоящей семьей, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Но новая волна перемен – и развязка наступила.

— Я встретила человека, к которому почувствовала иное чувство, чем к тебе. Тебе я благодарна за все, за все. Но это только благодарность, не более. А там…. Там совсем другое. Может даже и любовь. Прости.

Она ушла.

Вот и думаю теперь я часто, бьюсь над единственным вопросом: а стоит ли самому что-то менять? Может, стоит просто положиться на высшие силы? На случай? На рок? А жизнь пусть идет так, как идет. Ни к чему творить бурю в стакане. И от нее можно захлебнуться.

Ликер розовый 20 г,

ликер алычовый 15 г,

ликер мятный 5 г,

ликер ванильный 10 г (vanilla liqueur),

фрукты из компота 5 г,

сок лимона 5 г,

лед – сколько уйдет.

Все тщательно перемешать, разлить в бокалы и подевать с кусочками льда

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Усталость буквально валила с ног. Ничего не хотелось, кроме одного: прилечь и вытянуть гудящие ноги. Альбина даже немного посидела на автобусной остановке, прежде чем идти домой. Сегодня был тот редкий случай, когда все работы (а она работала в трех местах) выпадали по скользящему графику в один день, чередой. Накрутилась за день так, что даже белка в колесе не позавидовала бы. Она тяжело вздохнула: три работы, а доходы по-прежнему не перекрывают текущие расходы. Сводить концы с концами – вот поистине экстрим. Нервы горят, адреналин бурлит. Вот только радости и удовлетворения не прибавляет.

У подъезда столкнулась со своими детьми.

— Стоп, — она остановила их и обратилась к старшей дочери: — Куда?

— Мам, — жалобно протянула Катя, — у Марины день рождения. Я же тебе говорила.

— Да, да, — обманула дочь Альбина и перевела взгляд на младшенькую: — А ты куда?

— Со мной, — ответила за нее Катя. — Она нам не помешает. Да и тебе надо отдохнуть. Ужин я приготовила. Он на плите.

— Ладно, идите, — махнула рукой Альбина.

Спорить у меня все равно не было никаких сил. Лишь мысль неприятно обожгла сознание: пятнадцатилетняя дочь, по сути, лишена счастливого, беззаботного детства. Она и готовит, и убирается в квартире, да и за Машей присматривает. Уроки с ней учит, как-никак, а та уже пошла в первый класс.

На лестничной площадке ее ждало то, что она со страхом ожидала, но все же надеялась избежать. Татьяна, ее соседка. Нервничала, если судить по окуркам в консервной банке.

— Привет.

— Привет.

Таня недавно развелась с мужем, детей с которым они так и не нажили. Теперь же она переквалифицировалась в собирателя местных сплетен, разговоров и тайн. Она все и про всех знала. И это не беда, если бы не одно «но». Хранить чужие секреты она не только не могла, но и всячески старалась сделать их доступными и широко обсуждаемыми. Словно черпала в столь непристойном занятии жизненные силы и оптимизм. Потому Альбина и сморщила милое лицо. Ей и самой не хватало душевного спокойствия, а сейчас предстояло еще и впитывать очередную порцию негатива и грязи. Да вот только соседке этого не объяснишь. Не поймет, не примет и все равно поступит по-своему.

— Слушай, — она даже первая переступила порог ее квартиры.

Альбина решила действовать по старой схеме, которую иногда применяла в таких ситуациях. Она не слушала Татьяну, лишь иногда произносила фразы: «не может быть?», «да ты что?», «ого!». И это частенько срабатывало. Тане, по большому счету, нужен был слушатель, а не собеседник.

— Ого! — теперь воскликнула соседка, останавливаясь на пороге кухни. Альбина взглянула через ее плечо. На кухонном столе стояла ваза с огромным букетом цветов. Полевые цветы источали сочный аромат, заполняя все пространство небольшой кухоньки.

— Что это?

— Букет, — спокойно, обыденно ответила Аля, но где-то в недрах души уже зарождалось новое чувство. Невесомое и выскальзывающее. Дымка из прошлого затуманила разум. Аля никак не могла ухватиться за нее, чтобы память выдала-таки ясную картинку.

— Откуда? — Таня мешала, отвлекала, не давала сосредоточиться.

— Не знаю.

— Я сейчас, — соседка-непоседка выскочила из квартиры, надеясь вернуться уже с полными и объемными сведениями о происхождении этого букета.

Альбина присела за стол, не открывая взгляда с вазы. Память упорно окунала ее в прошлое. Деревушка. Дальний берег. Сенокосная пора. Стога свежего, благоухающего, пушистого сена. Аля подвинула к себе вазу и вдохнула полной грудью этот нектар. Он проник огромной порцией, вскружив моментально голову.

— Захар! — выдохнула она.

— Захар, — Аля тонкой соломинкой пощекотала нос парню, который лежал, раскинувшись, на ворохе свежего сена. Счастливая улыбка озарила молодое лицо.

— А? — он с большой ленцой приоткрыл один глаз.

— А когда мы поженимся? — Аля прикрывала обнаженную грудь его летней курткой.

— Что? — он распахнул широко уже оба глаза, в которых плескалось недоумение. – Зачем?

— А…, — Аля не находила слов и просто обвела руками сеновал. Жест был красноречивей любых слов: после произошедшего между ними они просто обязаны пожениться. Он понял и усмехнулся:

— Какая ты все-таки деревенщина!

— Что?! — она села, не обращая внимания на то, что куртка съехала с плеч, обнажая ее. Венок, сплетенный из полевых цветов, упал и растрепался. Его аромат смешался с запахом сена.

— Наивные вы и смешные, — улыбаясь, продолжил Захар. — Вы отстали от жизни. Проведенная вместе ночь – это еще не повод для женитьбы. Далеко не повод.

Смысл сказанного дошел до девчонки. И сразу стало жарко, она покраснела от стыда и гнева. Поспешно стала одеваться. Слезы душили ее. А парнишка даже и не пытался остановить, как-то успокоить, что-то объяснить. Вновь закрыл глаза и погрузился в истому.

А через два дня уехал поступать в морское училище, и…. двадцать пять лет прошло. Все, казалось, давным-давно стерлось из памяти. Выветрилось. Ан, нет. Букет полевых цветов – и память пробудилась. А с ней – и боль, и обида.

— Узнала! — на кухне вновь появилась Татьяна, вырывая Альбину из цепких лап воспоминаний.

— Что? — она не сразу вернулась в реальность.

— Это был капитан второго ранга. Приехал на такси, спрашивал тебя.

— Захар! — выдохнула Аля.

— Интересно, — Таня присела за стол, сложила руки на груди и приготовилась слушать.

— Я устала, — попросила ее Аля.

— Я не спешу, — бесцеремонность тоже доминировала в ее недостатках. Альбина просто решила тогда лаконично проинформировать любопытную соседку:

— Это, скорее всего, Захар. Жили мы с ним когда-то в одной деревне. Односельчанин, одним словом. Не виделись четверть века. А больше у меня и нет знакомых моряков. Все!

— Все?! А ты не собираешься позвонить Катюшке? Может, он ей что-нибудь говорил или передавал. Придет ли еще? Позвонит ли? Что вообще хотел?

— Катя на дне рождения, — медленно ответила Аля, подчеркивая каждое слово. — Я не собираюсь своими звонками портить девочке праздник. И без этого она их так редко видит.

Татьяна наконец-то поняла тщетность своего допроса и театрально надула губки:

— Ладно, отдыхай. — С обиженным видом она покинула квартиру.

А уже через мгновение Альбина пожалела об этом. Ибо память снова настойчиво приглашала ее окунуться в прошлое. А ей так не хотелось. Она поспешила покинуть кухню. Аромат полей напоминал о самой счастливой, единственной ночи в ее жизни, за которой последовало самое несчастное утро. Почему-то эта последовательность так крепко засела в сознании, что в висках забилась настойчивая идея-фикс: вот и сейчас эта ночь в аромате луговых цветов обязательно закончится неприглядным утром. А оно обязательно наступит, и ты вновь проснешься одна, в холодной постели, с неприятным осадком сновидений. Зачем?

Альбина вышла на балкон. Город уже погрузился в ночь, зажигая огни за разноцветными занавесками. Она покурила. Хотелось есть, но она так и не решилась больше переступить порог кухни. Прошла в комнату, прилегла на диван. Хотела дождаться дочек, но усталость сморила ее. Аля уснула, крепко уснула.

Разбудил ее приглушенный шум на кухне. Было воскресенье. «Катя!» – мысль обожгла. Бедная девочка, даже в свой единственный выходной она проводит на кухне. Альбина вскочила и поспешила к дочери. Но на кухне хозяйничал моряк в переднике. На плите что-то жарилось, парилось, источая аппетитные запахи.

— Захар!?

Он обернулся. Годы почти не изменили его. Все те же веселые, озорные глаза мальчишки, родинка на верхней губе, жиденькие усики. И лишь посеребренные виски выдавали прожитые годы.

— Аля! — он шагнул к ней навстречу.

И тут все чувства, которым она не давала воли, накопившиеся за все годы, вырвались одним махом. Выплеснулись как из пробудившегося вулкана. Обильно брызнули слезы.

— Я ненавижу тебя. Ненавижу. Это надо же пропасть на двадцать пять лет! Ни письма, ни строчки. А я все жду и жду. Во что-то верю. На что-то надеюсь. Потом ругаю себя на чем свет стоит. Завожу мужика, рожаю. И вдруг понимаю: это не то! Это не он! И опять жду, жду. И опять мужик. И опять ребенок. И опять разочарование. А жизнь-то уходит. Да и ушла уже.

Он гладил ее мягкие волосы и повторял после каждого предложения, сказанного ею:

— Прости.

Джин 40 мл,

виски 5 мл,

вермут 20 мл,

ликер «Бенедиктин» 50 мл,

вишня.

Перемешайте в шейкере все ингредиенты и перелейте в широкий низкий бокал. Добавьте вишенку.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Сказать, что это было потрясение – значит, ничего не сказать. Удар молнии. Шок. Состояние грогги. Я просто не могла в тот момент двигаться. Все части тела не слушались импульсов мозга. Мысли буравчиком наносили невыносимую боль.

Ну, ладно, все по порядку.

В нашем селе была десятилетка, а при ней интернат, в котором и жили ученики из близлежащих деревень. Первое сентября потому и были волнительны и ожидаемы от предвкушения новых знакомств и впечатлений.

В тот год пришел к нам в школу только один ученик. Но зато какой! Симпатичный. Длинные реснички, пухлые, «бантиком», губки. Если бы и прическа была чуть более женственной, то Борис бы походил на красивую девчонку. И учился он на «отлично», что само по себе среди мальчишек была большая редкость. Одним словом, новичок произвел на всех сильнейшее впечатление. Заставил-таки молоденькие сердечки забиться в ином ритме. Девчонки смущались, парни ревностно поджимали губы, а иные и кулаки.

Вот только я во всем этом не принимала никакого участия. Своих проблем было выше крыши, которые требовали немедленного вмешательства. А промедление грозило перевести эти проблемы в сверхсложные и непоправимые. Их было две. Первая чисто учебная – химия. Новый предмет мне никак не покорялся. Ну, не понимала я ее, и все тут! Как китайская грамота. Перевели меня в восьмой класс под честное слово, что все лето я уделю науке Менделеева пристальное внимание. Но, сами понимаете, лето пролетело слишком быстро и незаметно. Учебник как был заложен на пятой странице, так и остался. И, по большому счету, мне было не до него. Потому как в самом начале лета случилась со мной одна неприятная история, которая и повлекла за собой вторую, и более серьезную, проблему. Подробно об этой истории говорить не стану. Она лишь косвенно повлияла на суть моего рассказа. Скажу только то, что после нее за мной закрепились титулы: подстилка, шалава, дешевка и все нелитературные синонимы этих понятий. Еще летом вся молодежь села объявила мне бойкот, который и к началу учебного года не утратил красок и содержания. Со мной не здоровались, не разговаривали, не обращали внимания. Короче, игнорировали. Даже могли говорить в моем присутствии обо мне же в третьем лице. Страшно, но я держалась. Сейчас и сама не понимаю, как мне это удалось пережить. Наверное потому, что мои родные меня понимали и поддерживали, за что я им безмерно благодарна.

Сентябрь по инерции лета пролетел мгновенно. Проблемы не уходили, они даже не уменьшались ни на йоту. И вот однажды вечером отец мне и говорит:

— Одевайся, идем.

— Куда?

— В интернат.

— Зачем?

— У вас в школе сейчас учится сын моего армейского друга. Борис.

— Борис?

— Да. Я уже переговорил с другом, теперь хочу и с сыном его познакомиться. Есть к нему серьезный разговор.

— О чем?

— Он, как я слышал, круглый отличник. Вот я и хочу его попросить позаниматься с тобой химией.

Спорить с ним и возражать у меня не было никакого желания. Да и результат был прогнозируем. Раз папа сказал – так оно и будет. Он всегда добивается своего. И этот раз не стал исключением. Отец сначала переговорил с комендантом интерната, а потом прошел в комнату Бориса, оставив меня торчать в коридоре. А зачем? Через фанерную дверь я слышала почти весь разговор. Отец по природе своей не мог говорить на пониженных тонах. Вводную часть их беседы я опускаю, там ничего интересного, одна банальщина. А потом…

— Уверен, что тебя уже во все посвятили. Насчет моей дочери. Только не виляй и не изображай удивление. Парни ведь не хуже девчонок падки до сплетен и домыслов.

— Ну, да, — согласился Борис, чем заставил меня в который раз покраснеть.

— Так вот, я тебя не стану переубеждать, что все это ложь и обман. Людская молва, порой, беспочвенна и жестока. Просто хочу предупредить: если позволишь себе лишнее – пеняй на себя. Я – мужик суровый и на расправу скор. Ничего, кроме химии!

— Хорошо.

— А сам-то не боишься, что и на тебя падет тень позора? Одноклассники и тебе ведь запросто могут объявить бойкот. Господи, ну, в вас, молодых, откуда столько жестокости? Жизни ведь, по сути, и не видели.

— Глупости. Волков бояться – в лес не ходить. А люди страшнее любого зверя.

— Спасибо. — Он, кажется, даже обнял сына своего армейского друга. Такое проявление нежности было так не типично суровому, даже сердитому человеку, коим являлся мой отец. Даже удивительно.

Когда я вошла в комнату, Борис уже разложил на столе учебник химии, периодическую таблицу, чистые листы бумаги. В комнате он проживал один, и скудная казенная мебель не уменьшала объема большой комнаты. На тумбочке красовался магнитофон, мечта многих подростков, из динамиков лилась какая-то дивная, легкая, завораживающая музыка, создавая присутствие домашнего уюта и тепла.

— Привет.

— Привет.

— Садись.

Я осторожно присела на краешек стула. Напряжение не отпускало меня. А в голове одна лишь мысль: спросит или нет, намекнет или промолчит, или ему достаточно того, что нашептали новые одноклассники? Давай уж, начинай, сухо: химия – это наука о веществах!

— У тебя красивые глаза, — неожиданно говорит он.

— Что? — я подняла на него взор, не понимая причины столь откровенного заявления.

— Они такие синие, как…, — он по-стариковски морщит лоб, силясь вспомнить сравнительные обороты.

— Небо? — я попыталась ему помочь. — Озера? Васильки?

— Как шестой цвет спектра, — вдруг заявляет он и сам начинает смеяться.

Я почувствовала, как скованность и напряжение окончательно покинули меня.

Вот так и началась наша с Борисом дружба, которая со временем переросла в самое первое, такое нежное и трепетное чувство. Я сама и не заметила, как это произошла, где та грань, где та черта. Просто с наступлением вечера я вдруг чувствовала необузданное желание увидеться с ним. Просто поговорить ни о чем или послушать в полном молчании этот дивный блюз. И я находила причины для побега из дома. Эх, молодость, молодость. Хотя в те дни уже и освоила с помощью Бориса эту заковыристую науку (он так хорошо и доступно объяснял, казалось бы, очень сложные вещи). Да только я хитрила, ловила на уроках троечки, и родители без напряга отпускали меня на дополнительные занятия.

Вскоре и Борис это понял. Ничего не стал говорить. Просто крепко обнял меня и поцеловал. Да так, что закружилась моя бедная голова, да ноги едва не подкосились. И лишь потом он тихо прошептал мне в самое ушко, заставляя мурашек пробежаться по всему телу:

— Я люблю тебя.

— Несмотря на все сплетни обо мне? — я до сих пор могу портить торжественность и романтизм момента.

Он промолчал, но глаза…. Они так красноречиво сказали о многом! Я так благодарна была ему за эту веру! За эту любовь!

Недолго же, однако, длилась идиллия. Слишком жестокий и завистливый мир окружал нас, и делали его таким наши сверстники. До сих пор для меня остается загадкой, что двигало ими? Их побудительные причины? Что это: синдром толпы, стадные инстинкты, всеобщее помешательство на почве ревности и зависти? Что? Не знаю!

Но в школе произошел неприятный во всех отношениях инцидент, который так круто изменил мою жизнь. Борис имел неосторожность высказать свою точку зрения на уроке истории. А наш историк этого не перенес. Он всегда считал себя правым, а свои слова – канонами. Эдакими афоризмами и аксиомами, которые априори не могли подвергаться сомнениям, и которым следовало свято верить и служить. Все ученики это знали и, по большому счету, доверяли. А как иначе? Он все-таки педагог с большим стажем, заслуженный учитель РСФСР, с наградами, почестями и несколькими опубликованными статьями в серьезных журналах.

А Борис взял, и не согласился с ним! В открытую, прямо на уроке. Историк, никак не ожидавший такого, лишь молчал и краснел. Борис же спокойно и уверенно доказывал свою правоту. Педагог не мог снести обиду, и наше в словах ученика осуждение коммунистической партии и укладу жизни в СССР, и даже скрытую угрозу. Короче, дело окрасилось в политические тона и дошло до педсовета. И только благодаря авторитету директора школы конфликт не вышел за ее пределы и не получил общественного резонанса. Борису пришлось принести публичное извинение, да историк утверждал, что тот неискренен, и не раскаявшийся. За что и устроил всем ученикам нелегкую жизнь. Спрашивал так, словно мы все учились не в обычной школе, а в аспирантуре исторического университета. А кому такое понравится? Никому.

Вот тогда-то ученики вновь применили радикальную меру – устроили Борису бойкот, показывая историку свою солидарность.

Теперь нас было двое, я и Борис. С нами не общались, нас не замечали. Да только нам это совсем не мешало. Наша любовь была выше серости и никчемности бытия. Но только до поры, до времени. Пока новая волна свеже выдуманных слухов не накрыла нас. Дошли они и до моих родителей. И как назло, отец без предупреждения, вероломно, пришел в интернат проверить, как мы занимаемся химией. А мы целовались!!! Таким злым отца я никогда не видела. Он даже поднял руку на ребенка, закатив Борису увесистую оплеуху.

После зимних каникул Борис в школу не вернулся. Говорили, что родители отправили его учиться в город. Историк, не скрывая, радостно потирал руки, директор облегченно вздохнул. А с меня неожиданно сняли бойкот. Просто так. Правда поставили одно условие: я должна была вслух наговорить гадостей про Бориса. Даже текст подготовили, сплошь пропитанный враньем да окололитературным языком. А я так устала быть в эпицентре всеобщего отчуждения и ненависти. А я так переживала крах своей первой любви. И так угнетала обстановка дома, испорченные отношения с отцом. Я не могла оставаться в полном одиночестве. И…, я совершила-таки это. Моя самая большая глупость. И откуда я могла тогда знать, что прочитанный мной текст одноклассники записали на кассету, а потом и выслали ее по почте на адрес Бориса!!!

А вчера, пять лет спустя, мы с ним случайно повстречались. Я и не знала, что иду на день рожденья его девушки. И даже не сразу заметила его среди толпы гостей. И лишь почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, обвела глазами присутствующих, и… краска ударила в лицо. Борис! Он сидел за столом наискосок от меня и смотрел, смотрел, смотрел. Его глаза! Я чувствовала, как жар разливается во мне, как сердце учащенно бьется и эхом отдается в висках. И вдруг я поняла в тот миг. Сделала открытие. За эти пять лет я так и ни с кем больше не встречалась. Отказывала всем, находя какие-то смешные и никчемные отговорки и причины. Да, свои самые лучшие молодые годы я провела одна. Я просто хранила, я просто лелеяла в душе воспоминания о первой любви. На что-то наивно надеялась, во что-то по простоте душевной верила. И в тот миг в глазах Бориса я прочитала такие же чувства, один в один. И тихая радость пролилась в душе. И закололи иголочки в кончиках пальцев: все будет хорошо! Все вернется!

Но тут кто-то отыскал в шкафу коробку со старыми кассетами.

— Ребята, да тут ретро-музыка!

— Давай!

— Вспомним годы молодые!

И поставили кассету. И зазвучал блюз. Тот самый чудный блюз, под который мы долгими вечерами наслаждались обществом друг друга и целовались до посинения губ. И вдруг композиция обрывается, и я слышу свой голос. Тот самый текст о Борисе. В недоумении замерли все гости. Повисла тишина. А я смотрю в его глаза и понимаю, что он впервые слышит эту запись. Вижу, как медленно в его глазах меркнет та самая первая, такая трепетная и нежная любовь.

А потом снова блюз. Как дыхание одиночества.

 20 мл ликера Benedictine D.O.M.,

10 мл джина,

2 дэша Orange-Bitter,

сухое шампанское,

1 кусочек апельсиновой цедры.

Ликер, джин и биттер смешайте в стакане для предварительного смешивания и процедите в бокал для шампанского. Долейте шампанским. Коктейль обрызгайте кусочком апельсиновой цедры и положите его в бокал.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Не смотрите на меня немым упреком. Да, в моем положении на алкоголь табу. А я и не собираюсь пить. Нет, не беспокойтесь, я все оплачу, раз сделала заказ. Вот только пить не стану. Это блажь моя. Каприз. Это жирная точка в конце страницы. Я закрываю прошлое. Уже без права возврата. И это вовсе не отчаянье, нет. Просто налет легкой томящей грусти. По ушедшей юности, по первой любви, по счастью. А оно было. Особенно в эпилоге, на самой первой странице моей повести.

Его звали Артемом. Именно так, в прошедшем времени. Нет, он жив и здоров, в меру упитан и по заслугам счастлив. И говорить банальность, что, мол, он умер только для меня, я не стану. Он – мое прошлое. Человек, который сделал меня очень счастливой, а затем разрушил это счастье до самого основания. Ах, как красиво он ухаживал. Такое впечатление, что он успешно окончил курсы по галантности и завоеванию женских сердец. Его комплименты были столь изысканы, оригинальны и прекрасны. Их трудно запомнить и трудно повторить. Они кружили голову, заставляли трепетать душу и учащенно биться сердце. В такие мгновения мир просто переставал для тебя существовать. Только он, его дивный голос и предвкушение волны счастья и легкого безумия.

И когда эта эйфория пошла на убыль? Я точно не знаю. Мне кажется, что каждый день по капельке, по крупице она покидала нас. Быт, работа, повседневные заботы постепенно заполняли нашу жизнь, оттесняя счастье на потом, на завтра, на «когда-нибудь». Второй план, третий план. А в итоге просто получила статус статиста.

Рано или поздно, но должно было что-либо произойти. Уж больно ровным и спокойным течение было. Вот тогда всполохнулась гладь, и волны накрыли берег спокойствия, благополучия и гармонии. Как показало время, не такое уж и спокойное и стопроцентное. Рухнули карточные домики, песчаные дворцы, потемкинские деревни. Удар гинеколога диагнозом: бесплодие. Что-то там еще добавил на латыни, умными словами о врожденной патологии шейки матки или труб. Неважно. Тогда лишь одно слово врезалось в сознание, резануло по сердцу. Бесплодие!!! Обида и боль разрывали меня. И к кому я поспешила с этой непосильной ношей? Как ты думаешь? Ну, конечно же, к Артему. Ближе и роднее человека у меня тогда не было. Купаясь в счастье, я как-то незаметно и безболезненно растеряла подружек. Родные были далеко, на другом конце земного шара, в другой стране, уже отравленные чужой культурой и укладом жизни. Даже просто выслушать излияние души у них не хватало ни времени, ни желания.

Как доехала домой – не помню. Бросилась Артему на грудь и заревела. Это был нескончаемый поток слез. Откуда они только брались. Рыдала, и сказать внятно ничего не могла. Тёма и не торопил, гладил меня осторожно по голове, шептал что-то тихо-тихо. И, в конце концов, я успокоилась. Слезы иссякли, дрожь в конечностях улеглась.

— Ну, и что так сильно расстроило тебя?

Я глянула ему в лицо:

— Я бесплодна.

Что было потом – я никогда не забуду. И не потому, что потом это мне так часто снилось в кошмарах. Просто это было так необычно и непривычно. У Артема вдруг потемнели глаза. Были серыми, а тут за одно мгновение стали черными, стеклянными и как будто неживыми.

— Плоды абортов? — выдохнул он.

Я растерялась. Настолько, что не могла вдохнуть полной грудью, не говоря уже о том, что-либо ответить адекватное. А муженек мой расходился. По нарастающей, с устрашающей скоростью. Мне бы остановить его, не дать опуститься ниже плинтуса, не дать потерять человеческий облик. Он напрочь утратил воспитанность, сдержанность, отзывчивость и понимание. А мне не хватило сил, да и возможности тоже. Обвинения и упреки лились сплошным потоком, и я, словно пересохшая почва, впитывала, впитывала, впитывала. Очнулась от этого оцепенения лишь тогда, когда он ушел, громко хлопнув дверью. Да так, что с журнального столика, который и так страдал неустойчивым опорным аппаратом, упала ваза. Моя любимая, из лилового хрусталя. Редкий и дорогой сорт. Упала, и брызнули во все стороны лиловые осколки. Словно капельки крови.

Он не пришел, и меня не пустили на порог его родительской квартиры. Он не звонил, и мои игнорировал. Он даже перевелся на другой объект работы, а в центральном офисе мне ничего не говорили. И в одно не столь прекрасное утро я вдруг поняла: это все. Это конец. И… успокоилась. Нет, я не впала в депрессию, и мысли о суициде меня не посещали. Я жила. Просто жила. Но как? Есть глаголы трех времен: прошедшего, настоящего и будущего. Так вот, я жила в плоскости, где царили глаголы только настоящего времени. Прошлое я старалась забыть, в будущее даже заглядывать не пыталась. Захотела поесть – перекусила. Захотела поспать – вздремнула. И ни о чем не думала, и ни о чем не мечтала. Простых человеческих желаний не возникало. Живой труп. Точнее уже и не скажешь. Запрограммированный робот, без намека на какие-либо чувства и эмоции.

Я блуждала по интернету, перескакивая с сайта на сайт. Так, без определенной цели. Нет, я не заводила новые знакомства, не общалась на форумах, не изливала душу в исповедальне. Просто тупо бродила, порой даже и не вникала, в какие дебри меня заводит клик мышки. Может, так бы и продолжалось и по сей день, если бы, конечно, моя психика выдержала бы, и я не сошла бы с ума. Не ведаю ту точку возврата, с которой жизнь стала медленно возвращаться ко мне. Просто однажды на одном из сайтов я наткнулась на письмо откровения. Ничего особенного. Крик души в диком отчаянье от одиночества, лжи и обмана близких, равнодушия толпы. Простыми словами, с обилием грамматических ошибок. Но так трогательно, до слез. Пальцы как-то сами, рефлекторно, набрали пару строчек, и….

Мы стали общаться с Глебом. Я вдруг поняла, что кому-то могу в чем-то помочь. Советом, добрым словом, или просто стать жилеткой. А в те дни мне большего и не надо было. Писали друг другу обо всем и ни о чем. И это мне самой очень помогло. Оттаивала я и душой, и сердцем.

Глеб все-таки настоял на своем, и я согласилась встретиться. Поняла, что когда-нибудь это должно произойти. По иронии судьбы оказалось, что мы живем на соседних улицах. Встретились на нейтральной территории – в кафетерии на перекрестке этих самых улиц. Он был полной противоположностью Артема. Среднего роста, широковат фигурой, голубоглазый блондин. И говорил не так красиво, как писал. Такое в жизни встречается сплошь и рядом. Иногда легче выразить свои мысли на бумаге, чем произнести их вслух, да еще и в присутствии собеседника. Тогда Глеб мне сказал:

— Ты очень красивая.

И я вновь его сравнила с Артемом. Мимолетно и в последний раз. Простые слова, без вензелей, рюшек и выкрутасов. Но они были пропитаны нежностью, теплом и добротой. Да так, что я физически почувствовала, как они проникли в меня и разлились благодатной негой, заполняя каждый уголок, каждую клеточку.

С ним легко и спокойно. Он даже молчит как-то особенно. Молчит, а боль моя уходит. Мы стали встречаться. А я тянула время, откладывала неприятное откровение на завтра, на понедельник, на удобный момент. Не хотелось вновь выслушивать то, от чего только-только стала отходить. Да и он не давал повода завести подобный разговор. Он вообще не говорил о будущем, не строил никаких планов. Нас обоих устраивала сложившиеся ситуация и без каких-либо обязательств отношения. Мы оба словно замерли в ожидании какого-то случая, перемены, события, которое подтолкнуло бы нас, заставило действовать.

И этот миг наступил. Тошнота, головокружение, обостренное восприятие запаха и вкуса. Гинеколог просто ошарашил меня:

— Поздравляю. Вы беременны.

Я – беременна?! Это не могло быть! Это какое-то чудо! У меня был всего один-единственный маленький шансик на миллион. И он выпал! Не чудо ли это? Я словно на крыльях выпорхнула из клиники и тут же позвонила Глебу:

— Нам надо срочно встретиться.

— Хорошо.

Пока я сидела в кафе, нервно теребила салфетку и ждала его, мое прекрасное настроение медленно испарилось. Только один вопрос остался, который мучил и терзал: как эту новость воспримет Глеб? А если в штыки? Если он не будет рад? Развернется и уйдет. Хлопнет дверью, и разлетятся по углам осколки. Нет, второй раз такого предательства я вряд ли смогу пережить. И решила пока не говорить ему об этом. Надо было сначала «прощупать почву», узнать его позицию в этом вопросе.

— Привет, — он чмокнул меня в щечку и сел напротив. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — несмело подняла я глаза. Врать я так и не научилась.

— Нет? — он удивился, бросил растерянный взгляд на часы и как-то виновато произнес. — У меня шли важные переговоры с партнерами.

— Извини.

Он внимательно посмотрел на меня и, наверняка, понял, что что-то все-таки произошло, только я не решаюсь об этом сказать. Он просто осторожно взял мою ладошку и легонько так пожал.

— Тебе что-нибудь заказать? — Я поежилась, пожимая плечами. — Латте и пирожное, — сделал он заказ официанту. — Знаешь, а на улице уже пахнет весною. Прекрасное время года.

— И не пахнет вовсе, — возразила я.

— Может и не пахнет, — легко согласился он. — А вот веснушки у тебя уже высыпали. — И улыбается, широко так, от души. Мне вмиг стало тепло и уютно.

— Я беременна, — тихо сказала я.

Что было потом? Это трудно описать словами. Он кружил меня, обнимал, целовал. И угостил всех присутствующих шампанским. Он на руках донес меня до такси. Он…, он….. Он был счастлив. Пожалуй, даже намного больше, чем я сама. Столько заботы и внимания я никогда в своей жизни не получала.

И вот я здесь. В том самом кафе, где мы познакомились с Артемом. Я пришла, чтобы окончательно порвать с прошлым любые ниточки. Я не хочу, чтобы оно врывалось в мое настоящее и отравляло его. Прощайте…., и будьте так же счастливы, как и я.

Она ушла, оставив на стойке, около бокала с коктейлем, маленький кусочек хрусталя. Лилового хрусталя.

40 мл, кальвадоса,
60 мл, яблочного сока,
половинка барной ложки сахара,
имбирный эль,
1 кружок лимона.
Все компоненты, кроме имбирного эля, вместе со льдом встряхните в шейкере и процедите в стакан. Долейте имбирным элем и слегка перемешайте. В коктейль опустите кружок лимона.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

Мать моя сохранила отличительную черту юности – краснеть. При неприятных разговорах и даже на намек на оные. Но, как успешная бизнесвумен, она приобрела опыт быстро брать себя в руки и придавать лицу привычную окраску и безмятежность. Это метаморфоза была столь стремительной и быстротечной, что заметить ее были способны, пожалуй, только кинокамеры. Да и только лишь при просмотре в замедленном режиме. Но только не я, Глеб Полипчук, ее родной сын. На тот момент родной. Но… все по порядку.

Я зашел, скорее всего, забежал, в ее рабочий кабинет, размахивая газетой, название которой говорило само за себя, такое же желтое и кислое, — «Лимонка». И сразу же уловил на лице матери мимолетную игру чувств.

— Читала? — плюхнулся в кресло, чья дорогая кожаная обивка жалобно так заскрипела.

— Глупости.

Иного ответа я и не ожидал, но и даже мысли не допускал, что эта гнусная статейка так повлияет на ее душевное состояние. Едва заметное подергивание века, бледность и сухость губ дольше обычного, пируэты карандаша в слегка дрожащих пальцах. А значит, дым не без огня.

— Будешь судиться?

— Нет.

— Нет?

— Ты знаешь мою позицию. Никогда и ни за что не опускаться до уровня «Лимонки».

— Даже если их статейки будут кидать огромную тень на твой бизнес? На твою личную жизнь? На меня, в конце концов?

— Солидные люди, с кем я имею дела по бизнесу, мои близкие друзья, не читают желтые страницы. Перед остальными же я не желаю оправдываться и заниматься отбеливанием.

— А мои друзья? — я на минутку представил реакцию нашей компании. Особенно, Нины.

Мать читала мои мысли, словно страничку сайта для дошколят, большими буквами и доступным языком:

— Если Нина к тебе хорошо относится, то не обратит внимания на сплетни и домыслы. Остальные же….

Я не дал ей возможности «сесть на любимого коня»:

— Мы уже не раз обсуждали круг моих знакомых. Я по-прежнему остаюсь при своем мнении.

— Хорошо, хорошо, — легко уступила мать. — Не будем сегодня ссориться.

— А что ты скажешь, если я сам займусь, как ты выразилась, отбеливанием своего доброго имени?

— Нет! — в этом коротком слове было столько металла и жесткости, что мне стало как-то не по себе. До сегодняшнего дня я ни разу не слышал от нее столь категорического «табу». Неожиданно как-то, еще не изведано, не изучено, потому я и буркнул в ответ, стараясь ее успокоить. — Хорошо. Как скажешь. Нет, так нет. Делать мне больше нечего. — Каждое предложение я говорил после продолжительной паузы, замечая, что предыдущее не было достаточно весомым и убедительным.

— Займись лучше своей автомойкой. Что-то показатели у тебя за последнее время не очень радуют.

Автомойку я получил от нее в подарок на свое совершеннолетие.

— Ладно, — я оставил на краешке стола «Лимонку», давая ей понять, что поставил точку в этом неприятном разговоре.

И все же сомнения захватили меня. Слабым я оказался человечком, раз позволил эмоциям подавить потуги разума. Метастазы разрослись, разрушая повседневность. Аппетит убавился вдвое, в сновидения ворвались абстрактные образы. Бушующая за окнами весна проходила без моего активного участия. Во всем я видел заговор, во всех – врагов. Дошел-таки до точки кипения и полнейшего абсурда.

Назначил встречу частному детективу у черта на куличках. Сам колесил по городу, стараясь оторваться от мной же выдуманного «хвоста». Мрачноватая забегаловка, скорее всего, разливочная. Клиенты, в основном, потрепанные похмельным синдромом мужики. В меню – разнообразие водки и пиво, которые предлагались в старых граненых стаканах. Кофе тут и близко не лежал, пришлось пить чай из пакетика, в наличии настоящего чайного листа в оных приходилось крупно сомневаться. И детективу явно не понравилось место рандеву. Но я ему не дал даже возможности как следует присмотреться. Обрушил каскадом все, что накопилось на душе. Ух, даже как-то полегчало. Словно ношу разделил с этим неказистым на вид мужичком. Он все обмозговал, взвесил. При этом попыхивал дорогой сигарой, разбавляя амбре заведения благородным ароматом.

— И что ты хочешь, парень?

Я растерялся, не хватало мне до полного счастья только тугодума в работники. Детектив не стал ждать моего праведного возмущения:

— По-твоему получается, что ты – не родной ребенок?

— Да.

— Из этой желтой прессы?

— Не только.

— Что еще? — в его узких глазках появилась заинтересованность.

— Была у нас домработница. Член семьи, в принципе. А потом она внезапно уволилась. Резко, скоропалительно, неожиданно. А накануне этого она обронила слова.

— Какие? — детектив подался вперед.

— Ты, говорит, Глебушка, совсем не похож на своих родителей. Да и невозможно это. Я тогда подростком был, и не придал этому никакого значения. А теперь вот вспомнил.

Мужик по новой прикурил потухшую сигару и впал в задумчивое состояние.

— И что ты хочешь? — наконец-то он озвучил вопрос. — Допустим, что тебя усыновили в младенчестве, и я найду твоих биологических родителей. И что? Что будешь делать?

Я окончательно растерялся. Во-первых, это не его дело, не к чему мне выслушивать еще и лекцию по психологии. А во-вторых, я как-то и не задумывался о последствиях, не заходил в мыслях так далеко. Да и на руках оставался увесистый аргумент.

— Меня не могли усыновить. В доме – ни одного документа, отбрасывающего тень сомнения.

— Ну, — усмехнулся мужик. — С такими деньгами вообще-то можно даже и дворянский титул приобрести.

Сарказм? Зависть? Ирония? Констатирование факта? Наверное, все вместе. Гремучая такая смесь.

— Мама была беременной мной, когда отец умер.

— Что?

— Я родился уже у вдовы. — «Зависнуть» пришло время детективу. — Так вы беретесь за это дело?

— Любая прихоть за ваши деньги, — натянуто улыбнулся он.

Обговорив условия сделки и прочие нюансы, мы покинули столь неприглядное заведение.

После этой встречи сомнения господствовали надо мной уже безраздельно, увеличиваясь с каждым днем в геометрической прогрессии.

Допустим, что я – все-таки приемный. Не будем искать способы, как это удалось матери. Не важно. Важно то, что детектив найдет моих настоящих предков. И что тогда? Я откажусь от своей матери? Да никогда!!! От нее я получал только самое хорошее. Любовь, ласку, заботу, тепло. Короче, полный список сентиментальных «соплей». Беззаботное детство, беспроблемная юность. Да и на завтрашний день уже прилично приготовлено – бизнес, недвижимость, банковские счета. Успокаивался я лишь одной мыслью, что биологические родители добровольно отказались от меня, либо они погибли, либо их лишили родительских прав. В таком случае совесть моя была бы полностью удовлетворена и чиста. Очень не хотелось иных причин, которые легко оправдать и приземлить. Тогда придется что-то делать, что-то применять и менять образ жизни. Перспективы – не ахти. Не хотелось мне перемен. Ох, как не хотелось. Но тут попахивало тайной. А я их даже физически не перевариваю. Тем более, это касалось меня лично.

Ответ детектива превзошел все мысленные и не мысленные ожидания. Шок! Немота! Ступор! Полная потеря способности здравомыслия и ощущения реальности.

Мои родители совсем не жили счастливой и дружной семьей. Нет, на людях и в обществе они светились ярким солнышком, но едва переступали порог шикарной квартиры, как ясное солнышко мутировало в лунный свет. Холодный и далекий. Неведомо, чем бы закончился этот брак по обоюдному расчету, но вмешались высшие силы. Отец заболел раком. Страшная болезнь, которая не делает никаких исключений, которая одинакова ко всем. Будь ты беден или богат, молод или уже в возрасте, грешен или праведник. Отец поставил условие, которое и было внесено нотариусом в завещание, как доминирующий, основополагающий пункт – мать должна родить наследника. Если родится девочка, то мать получит мизерную часть, а все остальное отойдет в благотворительный фонд помощи больным онкологией. Ну, а если родится мальчик, то мать остается во главе бизнеса со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мать забеременела, о чем раньше даже и не помышляла. Отец, правда, так и не дождался рождения ребенка. Рак съел его. Вскоре мать сделала УЗИ, и …. Она носила под сердцем девочку. Де-воч-ку!!! Что происходило с ней в тот момент, я не знаю. Может безмолвный ступор, может истерика, может еще что-то. Знаю только одно: у нее был выбор. Либо сделать аборт (срок еще позволял) и остаться вообще ни с чем. Либо родить девочку, получив от огромного наследства смехотворную сумму. Либо…. Вот по этому пути она и пошла. Амбициозные планы и желание красиво жить на зависть всем и вся одержали-таки верх. Она нашла в соседней области заведующего роддомом, который был обижен на весь белый свет и при этом имел отличный аппетит на доллары. Да и на сделку с совестью соглашался легко. При таких обстоятельствах переступить порог закона не стоит больших усилий.

И вот в тот весенний день родились в том роддоме и девочка, и мальчик. И преступление свершилось. Мальчик, то есть я, Глеб Сергеевич Полипчук, стал в одно мгновение богатым наследником. А девочка поехала в деревню со своими счастливыми, но небогатыми дояркой и трактористом. И знали об этом только три человека: мать, ее лучшая подруга (по совместительству домработница) и зав роддомом. Никаких следов. Если только анализ ДНК не сможет вывернуть наизнанку этот нарыв.

А что прикажете делать мне? Как мне жить с таким грузом на сердце?

Я долго сижу с коктейлем в руке и всасываю через трубочку не только алкоголь, но и кучу вопросов, от которых становится жутковато.

Девочка все равно бы не получила наследство. Отец, конечно, был еще тем фруктом! А получила бы она вечно недовольную мать, которая иногда срывала бы на ней злость. А так, она вполне счастлива. Небогата, но и с сумой не ходит по земле. Это мне улыбнулась удача. От запаха солярки и парного молока я переехал…. Дальше все по списку. Вот только что делать с мыслями и чувствами, которые так и бурлят во мне? А страшнее всего одна: мать! Как она может спокойно жить, зная, что где-то растет ее родная дочь?! Кровь от крови, плоть от плоти?! Так что же получается с таким понятием как материнское сердце?! Неужели это всего лишь красивый речевой оборот?

Страшно. И даже красиво оформленный коктейль ни на йоту не уменьшает внутреннего страха.

40 мл, текилы,

10 мл, сока лайма,

10 мл, гранатового сиропа Grenadine,

для украшения: 1 кружок апельсина.

Все компоненты вместе с барным совочком колотого льда смешайте в блендере

и перелейте в предварительно охлажденный бокал.

На край бокала поместите кружок апельсина.

==//==//==//==//==//==//==//==//==

 Это было неожиданно. Как гром средь ясного неба. Как удар молнии в солнечный день. Как… детские грабли. Короче, сравнений можно привести множество. Я впал в ступор. Ничего не видел, не слышал, не ощущал. В тот миг реальностью были только я, новость и боль.

— Здравствуйте, — он появился на пороге под вечер и в мгновение наполнил прихожую дорогим, но излишне использованным одеколоном. Я растерялся. Еще бы! Не каждый день к тебе в дверь звонят такие люди. Красив собой, ухожен, обеспечен. И от всего этого – в глазах уверенность, плавно переходящая в нагловатость и высокомерность. И пока я это переваривал, он переступил порог квартиры, а следом телохранители. Самые что ни есть классические: бритоголовые «шкафы» с полным отсутствием умственных способностей в глазах.

— Кто там? — в прихожую заглядывает Ирина. Оборачиваюсь к ней, желая ответить, что и сам пока не в курсе, и наблюдаю удивительное перевоплощение. Жена бледнеет, потом краснеет, потом…, вообще, меняет цвет лица, как фантастическое существо из детского мультфильма.

— Ты?! — не то вопрос, не то восклицание вырывается у нее.

— Я.

Они перестают обращать на меня всякое внимание. Да и вообще, было такое чувство, что ничего в мире, кроме глаз визави, для них не существует.

— Зачем?

— Сыну уже восемнадцать. Разве ты забыла?

— Нет, — Ира нервно покусывает губки. — Надеялась, что этого не произойдет.

— Не произойдет? — усмехается мужчина. — Как ты могла подумать такое, чтобы я отказался.

Я тем временем стал потихоньку обретать себя:

— Ира, — обращаюсь ко второй своей половинке. — Кто это?

Они даже не оборачиваются в мою сторону. Сверлят друг друга глазами.

— Да я тысячу раз пожалел, что согласился тогда на твои условия. И с трудом дождался этого дня. Где он?

— Его нет дома.

— А когда будет?

— Не сегодня.

— Не врешь?

Я влезаю между ними:

— В конце концов, мне может кто-нибудь объяснить, что здесь происходит?

Мужчина смотрит сквозь меня:

— Он что, не в курсе? — вопрос был пропитан сарказмом.

— Нет, — голос Ирины звучит как-то совсем уж слабенько за моей спиной.

— Интересно, — усмешка преображает лицо незваного гостя. Не такой уж он и красавчик. И наконец-то замечает и мое присутствие в прихожей: — Я Константин, отец Олега.

— Что? — я возмущаюсь, но уже где-то в душе зародилось и стремительно разрасталось сомнение. Те же глаза, цвет, разрез, прищур. У него – глаза моего сына. Или не моего?

— И какую легенду ты придумала для него? — Константин задает вопрос Ирине, говоря обо мне в третьем лице. — Ах, да, я, кажется, начинаю догадываться. — Опять обращается ко мне: — А ты, наверное, думаешь, что Олежка родился недоношенным? Ха-ха! Я так и знал. Нет, мужик, — он фамильярно хлопает меня по плечу. — Олег родился в срок, и я – его настоящий, биологический отец.

— Уходи, — слышу за спиной голосок Ирины. Слабенькая просьба невнятным тоном.

— Уйду, — однако, легко соглашается мужчина. — Да только ты даже мысли не допускай, что я отрекусь и отступлю.

Они шумно покинули квартиру. Я оборачиваюсь к жене, но она опережает меня:

— Ничего не говори, — и ныряет в санузел. Единственное место в квартире, где имеется возможность побыть наедине с самим собой. Понимаю, что все мои попытки продолжить сейчас разговор будут тщетны. Кремень, а не женщина.

Кажется, что после дня рождения Олега у нас остался коньячок. Иду на кухню, резко дергаю на себя дверку холодильника. Так и есть, «Наполеон». Беру чайную чашку, лью. Грамм двести, не меньше. Вкуса не чувствую совсем. Глупая мужская привычка: заливать любые проблемы спиртным. Самообман, эффект от которого прямо пропорционален. Мы только подогреваем боль. Чувствую, как атмосфера давит на меня. Пространство кухни не уменьшается, но такое ощущение, что воздух густеет, приобретая массу и вязкость. Становится тяжело дышать. Да и коньяк делает свое дело, разбежался по всем клеточкам организма, повышая температуру и давление. Задыхаюсь. Спешу на балкон. Морозный воздух ласково плещет в лицо свежестью. Сгребаю с перил балкона первый, еще не успевший растаять снег и умываюсь. Он тает в горячих руках, бежит капельками воды по лицу, подбородку, шее. Солнечный диск висит над горизонтом. Может – дымка, может – городской смог, может – и обман зрения, но видится мне, что солнце подернулось инеем. Ни о чем не думаю. Боюсь думать. Просто стою. А время идет. Ему все равно, у кого радость, у кого горе. Оно идет постоянно на одном дыхании, на одной скорости. Но для меня оно как будто остановилось. Пустота. Вакуум. Космическое пространство. Хмель постепенно выветрился, пришло ощущение холода. Даже легкий озноб стал бить меня. А я стою. Мне некуда идти. Мне незачем идти. Хотя…. Негоже оставлять за собой открытые вопросы. Да вот и Ирина хлопнула дверью, покидая комнату для уединения. Пора расставить все точки над «ё», тем более, это так актуально и необходимо.

Она сидела в кресле. Видно невооруженным взглядом, что готова дать достойный, аргументированный отпор все моим вопросам и нападкам. Но я не даю ей такой возможности – продемонстрировать «домашнее задание». Сажусь в кресло напротив и молчу. У меня вдруг так неожиданно пропали и силы, и желание для выяснения отношений. Да и она сама не в состоянии долго выдержать театральную паузу, заговорит. И тогда…. А что тогда? Я не стратег, я не набросал в мыслях план разговора. Да и вопрос, по большому счету, у меня всего один.

— Кирилл, — осторожно начинает она с мягкой соломой.

— Как ты могла?

— Я боялась.

Молчу.

— Боялась потерять тебя. Потому как любила. И до сих пор люблю. Сильно люблю.

Вот тут-то мое спокойствие, почти полное равнодушное состояние, взрывается. Это память моя выдает прошлые обиды, горечь и боль. Небольшими такими порциями, но частит.

— А Саша?

— Саша? — недоумевает она, но тут же понимает. Сильно бледнеет.

— Саша. Моя дочь. — Непроизвольно как-то, на уровне рефлекса, подчеркиваю слово «моя». Оно тут главное, доминирующее, диктующая тональность и фон. И уже не сдерживаюсь. Обида полностью подчинила себе все чувства, все мое сознание. Да и тело тоже. Ощущаю даже физическую боль. — Ты заставила меня воспитывать чужого ребенка и при этом настояла отказаться от своего. Родного. Собственного. Кровь от крови, плоть от плоти. Это ты слезно умоляла меня порвать все нити, сжечь все мосты, чтобы мое прошлое не мешало нашему настоящему.

Банальность в словах, но лучше еще никто и ничто не придумал. Это убило всю ее решительность. Ирина сразу как-то обмякла, сникла, даже росточком уменьшилась.

— Ты сделала меня предателем! — добиваю я ее.

Все, хватит! Боюсь за себя. Страшновато, оттого что дальнейший разговор грозит перерасти во что-то ужасное, с необратимыми последствиями. Я теряю контроль и самообладание.

Ухожу. Нет, убегаю! Срываю куртку с вешалки, с корнем вырывая петельку. На улицу! На воздух!! На волю!!! И совсем не замечаю, что на улице и промозглый ледяной ветер, и колючие дождинки, и густая вязкая темнота, и бездонная тишина. И над всем этим – солнечный диск под толстым-толстым слоем инея.