(Классическая повесть)
1.
Сумерки опускались — день стремительно таял, а до отцовской усадьбы еще самое малое час езды. Как скверно выходит: хотелось засветло до Богородицкого добраться. А всё потому, что отвык Петр Павлович от весенней распутицы, забыл о тягучих бурых дорогах и трясучих ухабах. «Следовало бы раньше выехать», — с досадой подумал титулярный советник.
Получив третьего дня письмо от Тита Ивановича, Петр Вавилов, не раздумывая, собрался в дорогу. Управляющий писал о плохом самочувствии родителя и выражал крайнюю на сей счет тревогу. Кроме того, papa просил собраться всем вместе, а это дурной знак.
В гимназии, где Петр Павлович преподавал математику, Вавилов справил отпуск и тотчас выехал в родную губернию. Там он быстро добрался до боли знакомого уездного городка, где его и встретил отцовский кучер. Старина Козьма, вопреки обычному, всю дорогу молчал, о Павле Лаврентьевиче говорить не желал, ограничиваясь короткими фразами, которые терялись в его густой бороде: «Сами увидите, барин» да «Эх, барин!.. Не моего то ума». Унылое лицо всегда жизнерадостного кучера угнетало Петра Павловича еще больше.
Наконец, вдалеке, на высоком холме, разрывая темноту надвигающейся ночи, показалась белая колокольня сельской церкви. А под холмом чернели деревянные избы Богородицкого. От этого пасторального пейзажа, такого знакомого и родного, у титулярного советника защемило сердце. А тут еще колокол ударил, будто в честь него — совсем до мурашек проняло. Хотя, разумеется, перезвон ознаменовывал окончание всенощной (была суббота).
Перед Богородицким свернули вправо, на тополиную аллею, которая вела прямиком в усадьбу. «Эко деревья разрослись!» — поразился Петр Павлович. Да, впрочем, что тут удивительного — не был он здесь лет пять, не менее. А вон и белый усадебный дом с колоннами и двумя флигелями. Штукатурка по углам обсыпалась, обнажая местами красную кирпичную кладку. Тит Иваныч за такое, верно, уж реприманда удостоился.
Имение отцовское располагалось в чрезвычайно живописном месте: с одной стороны к нему примыкало невеликое озерцо, своего собственного названия не имевшее. Павел Петрович с легкой грустью вспоминал, как в детстве часами сидел на его берегу, наблюдая за утками, которых нынче отчего-то не было видно. Как купались в оном вместе с Алексашкой на злобу няне Глафире Андреевне — жене управляющего, которая ныне экономка, кухарка и горничная в одном лице. Будто в другой жизни всё было. И куда всё делось, куда ушло?
«Любопытно, прибыл ли брат?..»
На том берегу озерца белеет беседка. Здесь юный Петруша любил уединяться для чтения книг. К беседке той вплотную примыкает роскошный яблоневый сад. Как же он прекрасен, когда цветет!
С другой стороны усадьбы, которая ближе к селу, сгрудились хозяйственные постройки, в авангарде которых стоял домик управляющего, выполненный в том же архитектурном стиле, что и самый барский дом. Особенно Петру Павловичу нравилась его крыша во французском стиле с люкарной. Службы также были выполнены с изяществами, что для бывавших гостей слыло дикостью и нелепостью, но Павел Лаврентьевич любил эстетическую красоту, поэтому всё у него должно было радовать глаз. Устроил из русской глубинки кусочек Франции. И знаете, губернский бомонд вскоре проникся сперва уважением, а потом и завистью к Вавилову — так понравилось его имение.
В ту же сторону, чуть поодаль — конюшня и коровник, за которыми раскинулось бескрайнее пахотное поле до самой Ямановки — вотчины помещика Яманского — соседа Вавиловых. Петр Павлович всегда его недолюбливал и избегал. Очень уж тот фривольно себя держал, когда заезжал в гости. Много ругался и отвратительно громко смеялся. А когда садились обедать, Лука Трофимович зачастую забывал о вилке с ножом, неприлично чавкал и злоупотреблял водкой. Впрочем, что с него возьмешь — купеческий сын, возомнивший себя дворянином. Только вот не понимал он никак, что для того, чтобы стать настоящим дворянином, отнюдь не достаточно одного лишь богатства.
Сразу за барским домом начинался чудесный сосновый бор, что для губернии большая редкость и одновременно большое достояние. Петр Павлович частенько хаживал туда за грибами, будучи отроком. А его всё медведями пугали, велели одному не ходить. А он всё равно ходил, хотя и не знал еще, что никаких медведей там отродясь не бывало. С просьбой продать лес к Павлу Лаврентьевичу не единожды приезжали помещики из других уездов и даже губерний. Тот же Яманский раза три справлялся. Лесопилку-де собрался строить, да кругляк по Реке на юг сплавлять. Сулил своему соседу долю и крупный барыш. Вавилов на такое преступление против природы, разумеется, никогда не соглашался и определенно не согласится.
Что и говорить, прекрасная у Вавиловых усадьба!
Едва коляска с Петром Павловичем подкатила к крыльцу, из дома навстречу желанному гостю тотчас выскочил Тит Иванович. Отцовский управляющий был высоким, крепким мужчиной с уверенным взглядом и повадками хозяина. Сельский народ его весьма уважал и беспрекословно слушался. Очевидно поэтому имение ежегодно приносило хороший доход.
Тит Иванович почти нисколько не изменился. Разве что в его окладистой бороде прибавилось седых волос.
Тепло обнялись, вошли в дом. А тут и Лизанька бежит. Совсем уж барышня, да всё такая же тоненькая и хрупкая, будто хрустальная! Увидала Петра Павловича, завсхлипывала, бросилась ему на шею.
— Как я рада, что ты приехал!.. — залепетала она, вжимаясь в него сильнее.
— Полноте, сестренка! — гладил ее каштановые волосы Петр Павлович.— Что зря реветь? Счастье ведь — вместе собрались! Алексашка, верно, уже здесь — вижу его фуражку на крючке!
— У папеньки он сейчас…
— Так чего же мы ждем?
Петр Павлович ласково отстранил сестру и направился во внутренние покои. Та, как и в детстве, семенила за ним следом, постукивая каблучками.
В комнате papa стоял полумрак — горела лишь одна керосинка. Вопреки ожиданиям, отец выглядел довольно бодро и с увлечением рассказывал о чем-то сидевшему рядом Александру. Брат и вовсе возмужал: военная форма определенно была ему к лицу.
Обнялись, поцеловались. Вавилов-отец велел Петру Павловичу взять стул и сесть рядом.
— Вот что я вам скажу, сыны мои, — так начал свою речь Павел Лаврентьевич. — Пожил я на своем веку достаточно и, вероятно, скоро отправлюсь к Тому, Кто «вдохнул в нас жизнь»…
— Полно Вам, papa! Я нахожу Вас вполне здоровым! — возразил старший сын.
— Не перечь мне, Петр, а послушай!.. — с некоторым раздражением парировал Павел Лаврентьевич. — Определенно вам скажу, что жить мне осталось недолго. Душой чую. Неладно мне последнюю неделю. Будто внутри меня всё на части разваливается. Ну да ладно. Не про это речь. Я с вами о будущем говорить хочу… Алекс, подай старику воды!
Он закашлялся, а младший сын послушно исполнил просьбу. Напившись вдоволь, Вавилов-отец продолжил:
— Был у меня о ту неделю Берг. Нотариус то бишь, Иосиф Фердинандович. Составили мы, значит, с ним духовную. Коньячку потом выпили… Он мне про своего предка, шведа, всё рассказывал, который остался в России со времен Полтавской битвы. Надоел ужасно! Да ведь не прогонишь уважаемого человека…
Петр Павлович несогласно покачал головой. Рано еще отцу в иной мир уходить, ох, рано!
— Только я вам вот что скажу: нет у меня доверия к Бергу! — заявил вдруг Павел Лаврентьевич. — Скользок он и неискренен. Как, впрочем, и все в округе. А достойнее душеприказчика всё равно не сыщешь. Этот хотя бы нотариус!
Он снова сделал паузу, будто собираясь с мыслями.
— Так вот. Доверия у меня к Иосифу Фердинандовичу ровно столько, сколько нынче яблок в саду. Посему и решил я вам свою волю лично изъявить. Чтобы, не приведи Господь, потом кривотолков не вышло, да чего похуже. А воля моя такова… — старик внимательно поглядел на сыновей. — Тебе, Петр, как старшему, достанется самая усадьба… Да-да! И не возражай!.. Ну и что, что ты в гимназии преподаешь?.. Имение наше куда важнее!
— Воля Ваша, отец, — послушно отозвался Петр Павлович. Бросать гимназию он не хотел, но отец был прав — усадьба важнее в сто крат. Родовое гнездо всё-таки.
— Тебе, Александр, — продолжил Павел Лаврентьевич, — завещаю десять тысяч рублей, что в Дворянском банке лежат на мое имя. Да, это меньше, чем стоит имение, но зато живые деньги.
— Благодарю Вас, батюшка, — поклонился младший сын.
— Ну и Лизаньке, сестрице вашей, оставляю я на приданое пять тысяч, — подытожил Вавилов-отец. — Думаю, в самый раз ей будет! Только прошу вас об одном: выдать ее замуж за достойного человека. И только с вашего на то благословения!
— Помилуйте, papa, да вправе ли мы с Александром решать ее судьбу?.. — осторожно возразил Петр Павлович.
— Конечно, вправе! — насупился старик. — Она же еще молода и ветрена! Семнадцать лет — возраст капризный и неразумный. Этак легко глупостей наделать! Вы же подскажете ей в нужный момент.
— Исполним, батюшка! — пообещал Александр.
— Вот собственно и всё, что касательно духовной. Теперь вы осведомлены, и это главное.
— Неужто нотариус способен обмануть?.. — усомнился младший сын.
— Не верю я нынче никому… — загадочно ответил Павел Лаврентьевич. — Давно вы в родных краях не бывали, не чуете того, что я чую. Дворянство нашей губернии, скажу я вам без преувеличения, с гнильцой стало. Модны среди нашего брата нынче либеральные идеи. Дескать, вся наша русская жизнь как тюрьма устроена. Дескать, топчется Россия на одном месте, покуда просвещенные державы вперед идут. Царя уже открыто ругают и Церковь высмеивают, представляете?..
— В столице те же мысли, — подтвердил Александр, служивший поручиком в одном из пехотных полков, расквартированных в Петербурге. — Оттуда навеяло.
Петр Павлович не стал сообщать, что и в его городе настроения в обществе схожие.
— Сами-то вы, я надеюсь, этой заразой не пропитались? Причащаться ходите?
Оба сына опустили головы. Петр Павлович последний раз был на литургии на Рождество.
— Ходим, батюшка, — ответил за обоих Александр. — Редко, но ходим.
— Никогда не теряйте веру в Бога! Иначе пропадете… — наставлял их Павел Лаврентьевич. — Что-то устал я… Ступайте, спать буду…
Братья поклонились отцу и вышли.
2.
Весь вечер и половину ночи Петр, Александр и Елизавета провели в гостиной за оживленной беседой. Не видевшие друг друга годами, они ужасно соскучились и старались больше узнать о жизни каждого.
Петр Павлович не переставал удивляться перемене, произошедшей с Александром. Из озорного юнца, всегда взбалмошного и недисциплинированного, он превратился в сдержанного молодого человека, тактичного и уверенного в себе. Военная выправка, безусловно, пошла ему на пользу.
А вот Лизанька, к сожалению (или к счастью?), покамест не повзрослела. Да, ей уже не двенадцать, а семнадцать, но это всё та же хрупкая куколка, с тем же наивно-инфантильным отношением к миру. Поведала она, как на той неделе приезжал к papa Яманский. Да не просто так, водки испить, а ее руки просил. Братья опешили: как-де этот старый ханжа посмел?
— Да так! — лепетала своим птичьим голоском Елизавета. — Сама слыхала — papa дверь в кабинет запамятовал закрыть — а я рядом была.
— И что же батюшка? — нетерпеливо спросил Петр Павлович.
— Отказал он Луке Трофимовичу! — гордо сообщила Лиза. — Деликатно так, тактично, чтобы елико возможно не обидеть! Ну вы знаете, papa скандалов не любит. И слава Богу! А то я как представила себя под венцом с Яманским, чуть в обморок не упала!
— Да он отцу ровесник!.. — вспылил Александр. — Ишь, кобелина, удумал!
— Дааа… — задумчиво произнес Петр Павлович. — Была бы матушка жива, она б его за такие слова вмиг за порог выставила!..
Упоминание о матери заставило всех замолчать. Каждый вспомнил светлый образ той, которая дала им жизнь и которая безвременно покинула эту грешную землю, отправившись к ангелам.
Александр утер слезу, а Лиза и вовсе всплакнула.
Затем братья расспрашивали сестру, что нового в усадьбе. Тут ей тоже было что поведать.
Оказывается, батюшка еще два года тому открыл на собственные средства в Богородицком школу, помог отцу Феофану отремонтировать колокольню, прикупил лошадей для хозяйства. На лето в планах обновить фасад усадьбы — а то повсюду штукатурка осыпалась. Да егеря нанять, чтоб лес охранял — крестьяне соседних деревень повадились вырубкой Вавиловского бора заниматься.
Долго болтали о разном.
А утром узнали от Глафиры Андреевны, что батюшка их всё никак не проснется. Поднесли зеркальце ко рту — вроде жив, но в сознание не приходит. Перепугались, послали Козьму за доктором Шульцем.
Николай Карлович прибыл через час (благо за ночь дорогу подморозило). Послушал старика, веки тому пооттягивал, пощупал, помял и констатировал: «Плох, очень плох».
— Это мы, положим, и без Вас видим, — осклабился возбужденный Александр. Нет, не до конца он еще образумился. — Вы лучше скажите, доктор, чем он болен и как его лечить?
— Признаться, господа, Ваш вопрос весьма затруднителен, — проговорил Шульц, отодвигаясь от старика. — Никаких явных симптомов нет, однакож сознание напрочь покинуло его…
— Что же нам делать, Николай Карлович?.. — испугалась Лизанька.
— Надеяться и верить в чудо, — холодно ответил эскулап. — Медицина в данном случае бессильна. Однако могу Вам сказать откровенно, батюшке Вашему недолго осталось…
От жестоких слов Елизавета убежала в гостиную, не в силах сдержать слезы, а Шульц поспешил откланяться и ретироваться.
— Что делать будем?.. — взволнованно спросил Александр у старшего брата, когда они остались одни. — Может, в город послать за другим доктором?..
— Пустое, — тяжело ответил Петр Павлович. — Тут и без доктора видно, что беда… Зови отца Феофана. Соборовать надо батюшку…
Богородицкий иерей прибыл к полудню. Братьев Вавиловых обнял, облобызал. Знал он их сызмальства, всегда любил.
— Что же это творится?.. — качал головой отец Феофан. — Как же это батюшка ваш так?..
Повздыхал, поохал иерей, молитвы почитал, помазал бездвижное тело Павла Лаврентьевич освященным елеем и ушел. А у самого глаза влажные…
Тит Иванович и Глафира Андреевна мечутся по дому, места себе не найдут. «Что-то с усадьбой будет?..» — подходили они с одним и тем же вопросом то к Петру Павловичу, то к Александру. Не нравилось это Вавиловым: что за имение радеют, но не за батюшкино здоровье.
День прошел, а Павлу Лаврентьевичу не лучше и не хуже. Лежит себе всё также овощем, еле-еле дышит, а в сознание не возвращается. У постели его попеременно Петр, Александр да Елизавета дежурили, зеркальце каждые полчаса ко рту подносили.
А наутро, когда очередь Алексашки была, зеркальце потеть перестало…
— Умер, — трагически объявил младший сын и расплакался, будто гимназист.
Обнялись Вавиловы сам-трое и долго так простояли, долго слезы текли по их молодым, красивым лицам… Управляющий с женой тоже прослезились, но быстро взяли себя в руки. Стали похоронами распоряжаться: зеркала в доме простынями накрыли, у плотника Еремы заказали гроб и крест, отцу Феофану сразу сообщили, чтоб готовился отпевать. Петр Павлович отдельно попросил Тита Иванович привезти к среде нотариуса Берга. Ну и губернскому предводителю дворянства графу П. телеграмму отбить. Noblesse oblige. Приличия ради.
3.
На третий день, в среду, отпели Павла Лаврентьевича и схоронили на сельском погосте возле его благоверной. Из соседних помещиков один лишь Яманский приехал проститься с Вавиловым-отцом. Из прочих — нотариус Берг, доктор Шульц да уездный исправник Степан Фомич. Губернский предводитель дворянства граф П. ограничился сочувственной телеграммой, а более никто. Зато крестьян собралось у барского дома — почитай всё Богородицкое. Павла Лаврентьевича они любили.
После похорон устроили поминальный обед. Яманский в черной засаленной поддевке неохотно ковырял ложкой кутью, поглядывая из-за своих густых бровей то на братьев, то на Лизу. Его испитое, неухоженное лицо с растрепанной на две стороны бородой вызывало у Вавиловых отвращение.
— Жаль старика вашего!.. — неискренно пробасил вдруг Яманский. — Хороший человек был! С кем мне теперь водку пить? С тобой, что ли, Петр?
— Я, сударь, водки не пью, — процедил сквозь зубы Петр Павлович, покоробленный шутливо-развязным тоном помещика и особливо тыканьем.
— Уж лучше коньячку-с! — вставил нотариус Берг, кротко улыбнувшись. В отличие от Луки Трофимовича он держался скромно, лишних фраз не ронял, где нужно кивал, где требовалось, вздыхал. Его морщинистое лицо вкупе с практически лысым правильным черепом выдавали в нем ежели не старого, то стоящего на пороге старости господина. Особенностью этого человека был удивительно наивный взгляд, под которым скрывались проницательность, самоуважение и практичность одновременно.
— Надо сказать, господа, оба варианта недурны! — поддержал алкогольную тему уездный исправник, подкручивая усы. Степан Фомич хотя и состоял в чине прапорщика запаса армии, но происходил из самой обыкновенной крестьянской семьи, а потому чрезвычайно льстился своим положением и своей «удавшейся» карьерой. И действительно, редкий солдат мог выслужить личное дворянство.
— Господа, не забывайте, по какому поводу мы здесь собрались!.. — сделал замечание возмущенный Александр.
Гости затихли, сосредоточившись на еде. Лука Трофимович принялся беззастенчиво глядеть на Лизу, заставляя ее краснеть. Его симпатия к семнадцатилетней барышне не вызывала сомнений.
После обеда Иосиф Фердинандович объявил, что, будучи душеприказчиком покойного Павла Лаврентьевича, он имеет честь огласить духовную. Яманский, Шульц и Степан Фомич единодушно испросили разрешения Вавиловых присутствовать на сем действии, дабы иметь представление, что будет с имением. Братья с сестрой нехотя согласились.
В гостиной Иосиф Фердинандович завладел вниманием аудитории, откашлялся, вытащил из-за пазухи свернутый вчетверо лист писчей, надел на нос пенсне и принялся оглашать. Монотонные казенные фразы бодро вырывались из его уст, но почти тотчас затухали и растворялись в воздухе. Сообщив сугубо формальные биографические подробности преставившегося Павла Лаврентьевича, он перешел, наконец, к прикладной части:
— «…Завещаю усадьбу свою в селе Богородицком, N-го уезда, N-ой губернии, а равно и все служебные постройки, включая флигель управляющего, вместе с земельными наделами площадью N десятин, в кои безусловно входит сосновый лес площадью N десятин, своему старшему сыну Петру Павловичу Вавилову…»
Ловя на себе пристальные взоры, титулярный советник мысленно вздохнул: был учителем математики, а придется стать помещиком. Что ж, значит, таков его крест.
А нотариус тем временем продолжил:
— «…Завещаю 10 тысяч рублей серебром, что размещены на моем счете в Дворянском банке, своему младшему сыну Александру Павловичу Вавилову…»
— Поздравляем, господа!.. — воскликнул уездный урядник.
— Погодите, Степан Фомич, это еще не всё, — осадил его Берг. — «…Завещаю 5 тысяч рублей серебром, что размещены под моим именем на том же счете в Дворянском банке моей единственной дочери Елизавете Павловне Вавиловой в качестве приданого по выходу ее замуж».
— Поздравляем! Поздравляем! — зааплодировали гости.
— Минутку внимания, господа! — снова взял слово Иосиф Фердинандович и произвел неожиданную манипуляцию: вытащил из кармана еще один листок, узкий и длинный, похожий на банковский чек.
— Что это у Вас?.. — с подозрением спросил Александр.
— Господа, — после некоторой паузы произнес нотариус, — я имею честь предъявить Вам еще одну бумагу. Это долговой вексель, по которому Ваш покойный родитель, Павел Лаврентьевич Вавилов, обязуется выплатить господину Яманскому Луке Трофимовичу 40 тысяч рублей серебром.
Берг продемонстрировал собравшимся документ. Все ахнули и невольно обступили нотариуса, единственно лишь Яманский остался сидеть в креслах, с довольной усмешкой наблюдая за Вавиловыми.
Петр Павлович выхватил у Иосифа Фердинандовича бумагу и принялся читать. Почерк как будто отцовский: его фирменные крючки на литерах «буки» и «зело» ни с чем не спутаешь. Вексель был составлен 17 января сего года. По нему действительно Павел Лаврентьевич Вавилов повинен был выплатить 40 тысяч рублей личному дворянину Яманскому в срок трех месяцев!
— Так ведь срок истек! — воскликнул Петр Павлович первое, что пришло ему на ум.
— Срок истек, да долг не возвращен! — ответил ему Лука Трофимович, живо поднялся и, вплотную подошедши к старшему наследнику, выхватил у того вексель и быстро спрятал за пазухой.
— Что же Вы не отдали вексель в суд? И почему он у Берга?
— Вестимо отчего: случаев подобных со мной не случалось, что делать и как быть, я не знал. Оттого и упросил господина Берга, по старой дружбе, помочь мне с сим юридическим казусом!
— Это за что же, позвольте узнать, наш покойный батюшка Вас сорока тысячами собирался облагодетельствовать?.. — язвительно осведомился Александр, встав подле брата.
— Вестимо: продулся в винт.
— А Вы, стало быть, винтите? Что-то не припомню за Вами! — наседал на него Петр Павлович.
— А Вы когда, сударь, последний раз в Богородицком бывали? — повысил голос Яманский. — Часто ль к батюшке своему наведывались, чтобы уверенно говорить об его привычках?.. То-то же!.. А коли не верите мне, у Лизаветы спросите!
Братья поглядели на сестру. Лиза сконфузилась и, ломая руки, ответила не совсем ясно:
— Помнится, играли папенька с Лукой Трофимовичем пару раз в карты… Зимою. Под Сретение, верно. А более и не помню. Да у нас и стола-то ломберного нет… А что б куда в гости выехать — такого не бывало. Papa не ездил никуда…
— Тогда-то ваш родитель и продулся! В этом самом доме! В библиотеке мы с ним винтили! — пыхтел Яманский, брызжа слюной.
— Да, именно в библиотеке они играли… — подтвердила Елизавета. — За чайным столиком.
— Однако каков поворот!.. — шепнул Степан Фомич стоявшим с ним Бергу и Шульцу.
— В общем, так, господа Вавиловы, — заявил Яманский, вдруг умерив пыл. — Есть у меня до вас разговор. Приватный, так сказать.
— Прошу в кабинет, — тотчас пригласил Петр Павлович и добавил, обращаясь к гостям: — Господа, благодарю вас, что приехали и почтили память Павла Лаврентьевича! Лиза проводит Вас.
Врач, нотариус и уездный исправник уехали, а братья Вавиловы с Яманским уединились в отцовском кабинете, не забыв плотно затворить дверь.
— Положение ваше весьма печально, — начал помещик, заведя руки за спину и приняв важный вид. — 40 тыщ — деньги немалые. Это аккурат всё, что оставил Вам батюшка, включая самое усадьбу. Она, полагаю, 25-ти тыщ не стоит, но с учетом прекрасного леса 17-18 вполне. Однако я готов зачесть ее за 25.
— Как великодушно с Вашей стороны!.. — съехидничал Александр, сложив руки на груди.
— Более того, я готов предложить Вам прекрасную сделку. Ежели Вы согласитесь, то я даже оставлю Вам усадьбу.
— Вот как? — поразился Петр Павлович. — Чего же Вы хотите?
— Руки вашей сестры, — спокойно ответил Лука Трофимович, поспешно прибавив: — В этом случаю я оставлю тебе, Петр, усадьбу, а тебе, Александр, 10 тыщ. Только разве что от приданого Лизы в 5 тыщ не откажусь. Согласитесь, хорошее предложение?
Братья молча переглянулись. С одной стороны они не хотели терять отцовское имение и деньги, но с другой не могли и подумать, чтобы выдать сестру за это чудовище.
— Ваше предложение оскорбительно, милостивый государь! — ответил ему Вавилов-старший. — Подите прочь!
— Потом жалеть будешь, Петр, — медленно произнес Яманский. — Впрочем, я дам вам подумать.
— Пустое! Наш ответ будет неизменен! — горячился учитель.
— В тебе сейчас говорит гнев, но не разум, Петр. Поэтому я дам вам время до пятницы. Обсудите мое предложение на холодную голову. Заметьте, я к вам весьма благосклонен! Это в память о вашем батюшке… Ну, счастливо оставаться!
4.
Оставшись одни, Петр и Александр долго просидели молча, прежде чем последний наконец произнес: «Что думаешь, брат?»
— А что тут думать?.. Дело ясное: Лизу за него не отдадим!
— А как же наша фамильная усадьба?..
— Черт бы с ней!.. — не сразу ответил Петр Павлович.
— И ты так легко это говоришь?.. Наши предки потом и кровью выслужили Богородицкое, выстроили этот чудесный дом в лучшем месте губернии, чтобы вот так, враз, подарить его какому-то купеческому прохиндею?.. Ты понимаешь, что ты говоришь, Петр?..
— Уж не завещанные 10 тысяч серебром заставляют тебя так говорить?..
— Да как ты смеешь такое произносить?? — рассердился Александр, сдвинув брови. — Не денег жалею я, но усадьбы, которая, вижу, тебя не слишком и заботит!..
— Полноте, брат!.. Уймись! Прав ты: не в деньгах спор, но в имении… Однако стоит ли оно сломанной жизни Лизы?..
Александр замолчал, закрыв лицо руками.
— Господи, да ведь должен же быть выход!.. — промычал он.
— В город надо ехать. К адвокату, — решил Петр Павлович.
В тот же вечер братья Вавиловы прибыли в губернскую судебную палату, где отыскали самого опытного присяжного поверенного. Сей господин принял уездных дворян из Богородицкого практически тотчас, предложил чаю с пряниками и вообще был весьма любезен. Узнав детали дела, с которым приехали Вавиловы, адвокат быстро скис и, пожевав губами, ответил однозначно:
— Скажу Вам прямо, господа, смерть человека отнюдь не отменяет обязательств, принятых им по долговому векселю… А посему Вам, как законным наследникам Вашего отца, придется выплатить господину помещику названную сумму. Суд безусловно будет на его стороне… Простите, ничем помочь я Вам не смогу. Мое почтение.
Настроение Вавиловых упало. Впрочем, оба они в душе понимали, что шанс отыскать юридическую лазейку, позволившую бы сберечь отцовское имущество, едва ли представится.
Тогда Петр предложил брату поехать прямо к губернскому предводителю дворянства. Идея заключалась в том, чтобы упросить графа П. убедить Яманского умерить свои требования.
Главу местных аристократов Вавиловы нашли в здании Дворянского собрания. Это был энергичный, отнюдь не старый человек с худым неподвижным лицом, темной шевелюрой, тонкими усами и загадочным выражением серых глаз. Одетый в черную визитку с иголочки, в бриллиантовых запонках и с жемчужиной в галстуке, он подавлял окружающих своим достатком, своим положением и своей харизмой.
Здороваясь с Вавиловыми, он надавил каждому из братьев большим пальцем на кисть. Вероятно, желал таким образом показать свою силу и свой статус.
Сверкнув перстнем со змеей, поедавшей самое себя, он предложил гостям сесть и в первую очередь выразил свои глубочайшие соболезнования по случаю кончины Павла Лаврентьевича.
Братья и граф П. расположились в полукреслах у низкого столика, на котором стояла весьма искусная фигурка совы. Вообще же, кабинет губернского предводителя дворянства изобиловал множеством всевозможных скульптур и безделиц.
Вавиловы подробно описали всю тяжесть положения, в которое попали, и даже огласили предложение, сделанное им Яманским. Граф П. слушал внимательно или, по крайней мере, делал вид, что внимательно слушает, потому что лицо его не дрогнуло ни одним мускулом. Единственно лишь бровь его поползла вверх, когда разговор дошел до матримониальной темы.
— …Мы в отчаянном положении, ваше сиятельство! — так заканчивал речь Петр Павлович. — Именно поэтому мы взяли смелость просить Вас о помощи…
— Послушайте, господа, у любой монеты две стороны, — пространно заговорил главный дворянин губернии. — Вы же смотрите только на аверс, но отнюдь не желаете видеть реверс.
— Что Вы хотите этим сказать?.. — не понял Александр.
— Ровно то, что у всего происходящего в этом мире всегда есть две сущности: черное и белое или хорошее и плохое. Взгляните хотя бы на этот древнейший символ на моем перстне. Вам, вероятно, он известен — это Уроборос. С одной стороны змея лишается собственного хвоста, но с другой — получает необходимую пищу. Это как жизнь и смерть.
— Едва ли в нашем положении возможно найти что-то хорошее… — вздохнул Петр Павлович.
— Взгляните на ситуацию по-другому: какие выгоды вы получите, если ваша сестра выйдет замуж за соседнего помещика? Давайте рассуждать вместе: сохраните усадьбу — раз, сохраните 10 тысяч рублей серебром — два, обеспечите вашей сестре безбедное будущее — три. Да, господин Яманский не самого знатного рода, — брезгливая тень пробежала по лицу графа П., — однако он достаточно богат и усердно над собой работает, чтобы стать настоящим аристократом.
— Что-то не заметно, — ехидно бросил Александр.
— Разумеется, сей процесс не быстр. Огранка грубого камня происходит не вдруг, — философски отметил его сиятельство. — И, кроме того, Вам следовало бы объясниться с сестрой. Надеюсь, она поймет, что лучше для нее и для вас. Поверьте, в наше время многие барышни мечтали бы занять место подле Яманского.
— Вы правы, материальный достаток нынче в моде, — кивнул с усмешкой Петр Павлович.
— Так было всегда, — пожал плечами предводитель дворянства. — И это естественный закон жизни.
— Тем не менее, мы просим Ваше сиятельство отговорить господина Яманского от идеи жениться на нашей сестре, — подытожил Вавилов-старший. — Мы готовы отдать ему все завещанные деньги — пятнадцать тысяч серебром, но не Лизу и не усадьбу!
— Более того, мы согласны на рассрочку — выплачивать долг помесячно, рублей по сто… — прибавил Александр.
— Христа ради, Ваше сиятельство, уговорите Яманского пощадить нас! — взмолился Петр Павлович. — Хотя бы отсрочкой…
Губернский предводитель дворянства поморщился.
— Этак вам, господа, и за 20 лет с Яманским не расплатиться, ежели по «катеньке», — быстро сосчитал граф П.
— А мы поболее платить будем: по двести! — заспорил старший брат. — Имение отца в порядке — даст Бог, скоро расплатимся!
Его сиятельство снова поморщился.
— Сомневаюсь, что господин Яманский на это согласится. Однако из уважению к покойному Павлу Лаврентьевичу я уважу Вашу просьбу. Только, простите великодушно, за результат ручаться не возьмусь.
— Покорнейше благодарим Вас!.. — обрадовались братья.
— Да Вы бы лучше вняли тому, что я Вам говорил, — сказал им напоследок граф П. — Белое всегда сопровождает черное. Поговорите с сестрой. Всегда к вашим услугам, господа!
5.
— А ведь граф прав, — сказал Петр Павлович брату, когда они возвращались в Богородицкое.
Александр недоуменно обернулся и, казалось, подскочил — коляска в тот момент подпрыгнула на кочке.
— Надо с Лизанькой поговорить. Она ведь не знает даже, что Лука Трофимович удумал.
— Если не знает, то догадывается наверное — забыл, она сама рассказывала, как Яманский просил ее руки у papa? — резонно возразил Александр. — Отношение ее к Луке Трофимовичу мы знаем. Идти с ним под венец она очевидно не желает.
— Быть может, положение, в котором мы оказались, изменит ее мнение?.. — осторожно отпустил Вавилов-старший.
— Ну уж нет, брат! Это будет ей прямым намеком нашей воли. Я лично не желаю навязывать ей такое решение!
— Я лишь предлагаю позволить ей решить самой. Быть может, она накинется на нас с упреками, когда узнает подоплеку.
— Ах, дьявол!.. — воскликнул Александр и отвернулся.
Почти всю оставшуюся до Богородицкого дорогу ехали молча. И лишь когда подъезжали к тополиной аллее, Вавилов-младший произнес:
— Будь по-твоему: расскажем Лизе…
Разговор с Лизой получался внезапно и весьма удачно.
— Что это вы такие угрюмые? И зачем в город ездили? — спросила она, встретив их в передней.
— К присяжному поверенному ездили да к губернскому предводителю дворянства, — охотно ответил Петр Павлович.
— Закон на стороне Яманского, — добавил Александр, снимая фуражку.
— А к графу П. зачем ездили?
— За тебя просить, Лизанька… — честно выдал младший брат.
А старший пояснил:
— Яманский поставил нам ультиматум. Ежели ты выйдешь за него замуж, оставит нам усадьбу и 10 тысяч серебром.
— Что?.. Я?.. — Елизавета едва не задохнулась от услышанного. — Ах он и мерзавец!..
— Но ты не волнуйся, мы на это никогда не пойдем!.. — поспешил успокоить ее Петр Павлович. А у самого не в первый раз возникла крамольная мысль: не всё ли ей равно, за кого под венец идти? Почти все ее сверстницы так и выходят — по расчету.
Лиза упала на диван и, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала, не в силах сдержать эмоции. Братья обняли ее и еще раз заверили, что Яманскому откажут.
— Как же папенька мог так проиграться?.. Он ведь почти никогда не играл… А тут сразу на 40 тысяч!.. — причитала Елизавета, чуть успокоившись.
— И я не могу поверить!.. — поддержал сестру Александр.
— Тут что-то не так… Лиза, вспомни точно, когда papa с Яманским играли? — оживился Петр Павлович.
— Под Сретение. И еще после раз. Я хорошо запомнила — папенька ко всенощной даже не пошел.
— Постойте, но ведь в векселе стояло «17 января»! — воскликнул Вавилов-старший. — Ты точно помнишь, что на Сретение играли?
Лиза кивнула.
— А с ними был еще кто? — с подозрением спросил Александр.
— Вдвоем играли они, в библиотеке.
— Так ведь в винт вдвоем не играют!.. — младший Вавилов вскочил с дивана и заходил по гостиной. — Винт — игра парная. Уж коли трое собираются, то играют обычно с «деревянным» или «болваном». Вдвоем теоретически тоже можно, с двумя «деревянными», но так, право, не играют!
— Да и с чего бы вдруг отец на такую сумму винтил? Не верится, что он играл на самое усадьбу! — прибавил Петр Павлович. — Однако ж почерк был как будто бы его… Я сам видел.
— Подделать почерк не сложно, если образец под рукой, — загадочно произнес Александр.
— А ведь ты прав, брат!.. У Берга был пример отцовского почерка — его духовная! А Берг — близкий друг Яманского. Лука Трофимович сам о том упомянул!.. Экая картина выходит!.. Да нас надуть решили и обобрать!!
— Ах он мерзавец!!! — вскричал Александр. — Петр, сейчас же едем в Ямановку!
— Ты что удумал?.. — испугалась Лиза. — Петр, останови его!..
Однако старший брат не собирался удерживать младшего. Злоба переполняла их обоих, жаждала объяснений.
Через полчаса Вавиловы уже были у Луки Трофимовича. Хозяина они застали за ужином. Не дожидаясь доклада лакея, они буквально ворвались в столовую.
Яманский так и застыл с рюмкой водки в руках. Красный от выпитого, в расхристанном халате и с грязной бородою, он был похож на самого настоящего бродягу, каким-то нелепым образом оказавшегося в барском доме. Усиливал сей эффект тот факт, что за столом он сидел один.
— А?.. Господа Вавиловы! Вот так сурприз!.. — он медленно отставил рюмку, внимательно глядя то на одного незваного гостя, то на другого.
— Вы нас обманули, Яманский!! — закричал Петр Павлович.
— Вы подлец, милостивый государь!! — вторил брату Александр.
— Да вы белены объелись?! — поднялся Лука Трофимович. — Вы что себе позволяете??
— Это вы, милостивый государь, позволили себе сфабриковать долговой вексель на нашего покойного отца!
— Вексель настоящий — ты сам видел почерк, Петр!.. — парировал Яманский.
— Почерк подделал Берг — у него была духовная отца! Вы подлец, милостивый государь! И Вы за это заплатите! — кидал обвинения Вавилов-старший.
А его брат заявил вдруг следующее:
— Вы ответите за Ваше преступление кровью! Я вызываю Вас на дуэль!
Петр Павлович остолбенел. Такого курбета от Александра он не ожидал. «Вот что значит военное воспитание», — с легкой завистью подумал Петр Павлович. А еще подумал о том, что сам бы он на такой смелый и благородный поступок не отважился.
Лицо помещика начало белеть, заиграло желваками.
— Ишь что удумал, сученыш!.. — процедил он сквозь зубы.
— Что, страшно стало, милостивый государь?.. — потешался над ним Александр, дьявольски улыбаясь. — Уж не знаю, как там у купцов, а в нашем дворянском сословии за оскорбления становятся к барьеру!
Яманский сдвинул брови, чтобы казаться грозным, однако его ошалевшие глаза выдавали в нем испуг и растерянность. Секунд десять он молча глядел на Вавиловых, соображая, как поступить. Понимал он, что дуэль с поручиком, скорее всего, закончится для него, купеческого сына, никогда не бравшего в руки оружия, скверно.
— Хорошо… — вымолвил наконец Яманский. — Я принимаю твой вызов, щенок!..
— В таком случае, милостивый государь, извольте выбрать секунданта — моим будет Петр!
Вавилова-старшего от этих слов словно током пронзило. Однако он нашел в себе силы утвердительно кивнуть.
— А Берг и будет, — тихо ответил Яманский, будто что-то прикидывая.
— Прекрасно! Петр будет ждать его завтра в Богородицком для обсуждения деталей предстоящего поединка! — решительно заявил Александр. — Смею также взять на себя хлопоты по покупке дуэльных пистолетов.
— Как угодно-с!.. — прыснул Яманский, зловеще сощурившись.
— Честь имеем! — воскликнул напоследок Александр и звонко стукнул каблуками сапог.
«Я горжусь тобой, брат!» — сказал ему Петр Павлович на крыльце.
Вавиловы вернулись в усадьбу взволнованные, но на все расспросы так ничего сестре и не рассказали.
6.
Утром следующего дня Александр собрался в город за пистолетами. Так уж случилось, что род их, насколько известно, в поединках доселе не участвовал, а посему и должного оружия в усадьбе не имелось.
Однако случилось небольшое недоразумение: отцовский кучер Козьма слег с почечуем — править коляской он не мог. Других конюхов в имении не держали, поэтому Александр, выругавшись по матери, взялся за вожжи. Петр Павлович хотел было ехать с ним, но Александр отказал.
— В любой момент Берг может приехать. Не нужно, чтоб Лиза узнала… — пояснил Вавилов-младший и был таков.
К полудню ни Александр, ни Берг не явились. Брат и сестра сели обедать вдвоем. Оба нервничали. Лиза чувствовала какую-то напряженность, исходившую от Петра, но не решалась завести разговор. Аккурат к чаю пришел Тит Иванович и снова давай расспрашивать об имении. Петр Павлович заверил его, что ничего с усадьбой не случится, что бояться нечего.
— Так-то оно хорошо-с, да в народе бают, у покойного Павла Лаврентьевича долг большой остался — Богородицкое-де к Яманскому может отойти… — спросил управляющий с толикой смущения.
— Чушь всё! Сказки!.. — отмахнулся Петр Павлович, отводя взгляд.
— Народ под Яманского не пойдет… Лука Трофимович, бают, последнюю шкуру сымает с работяг… — будто не слыша, продолжал Тит Иванович.
— Много наш народ знает!.. — возмутился Петр Павлович. — Никто Богородицкое никому не отдаст!
— Рад бы слышать, ваше благородие… Только ежели всё ж иначе выйдет, народ бунт подымет. Так вот и знайте, ваше благородие! Я с Вами честь по чести…
Тит Иванович ушел, оставив после себя гнетущее чувство обреченности. К насущным трудностям добавилась еще одна — нежелание крестьян уходить под Яманского. Что, впрочем, только утверждало Вавилова-старшего в решении во что бы то ни стало сохранить имение.
«Даст Бог, Александр его убьет», — меркантильно подумал Петр Павлович.
Прибыл наконец Берг. Вавилов отвел его в кабинет, где они просидели с полчаса. Говорили нарочито тихо, чтобы не привлечь внимания Лизы. Петр Павлович даже не стал обвинять Иосифа Фердинандович в подлоге долгового векселя. Заботой о сестре он скрывал подступившее малодушие, которое неожиданно и неприятно проснулось в нем и завладело его разумом. А вдруг Берг вызовет его к барьеру? Что тогда?..
С четверть часа обсуждали детали предстоящей дуэли. Условились стреляться в 6 утра в Вавиловском сосновом бору, на Большой поляне (было там такое известное место). С десяти шагов. Берг сперва просил о двадцати, потом о пятнадцати, но Петр Павлович был непреклонен. Он почему-то вообразил себе, что чем ближе будет расстояние, тем проще будет Александру убить Луку Трофимовича. Вавилов-старший искренно полагал, что Александр выстрелит первым.
Далее между учителем математики и нотариусом снова вышел спор: сколько раз стреляться. Берг утверждал, что довольно одного, тогда как Петр Павлович настаивал на двух. «Уж с двух раз Александр не промахнется! — полагал Вавилов-старший. — Яманский должен быть убит!»
Так как у Луки Трофимовича не было ни детей, ни жены, ни родителей, Петр Павлович смел надеяться, что именно это обстоятельство станет препятствием для хода долгового векселя и позволит ему, таким образом, сохранить контроль над Богородицким. Берг про вексель ничего не спрашивал, так оно и понятно: документ остался у Яманского. Кто его потом найдет, в случае смерти Луки Трофимовича?
Берг уехал. Опустились сумерки, а брат всё не ехал. Странно…
— Припозднился что-то Александр… — вздыхала Лиза, подходя к Петру Павловичу.
— Может, в городе остался?.. Откуда мы знаем, какие у него дела!.. — неуверенно отвечал Вавилов-старший, а сам думал: «Утром дуэль — он должен вернуться сегодня же!»
Когда совсем стемнело, приехал уездный исправник.
— Братца Вашего, Александра, в рощице в семи верстах отсюда нашли… мертвым!.. — выпалил с порога Степан Фомич, а у самого глаза из глазниц лезут.
Лиза в слезы, а у Петра Павловича точно ком во рту застрял.
Немного успокоившись, начали исправника расспрашивать. Выяснилось следующее.
Вавилова-младшего нашли богородицкие крестьяне, когда домой с работ возвращались. Александр лежал ничком и не подавал признаков жизни. Сообщили старосте, тотчас за доктором и за становым приставом послали. Последний известил Степана Фомича. Вавилову-младшему перерезали горло. Повсюду следы борьбы. Александра убили, вероятно, с целью ограбления: никаких ценных вещей при нем не оказалось — ни единой копейки.
— Постойте, а где же коляска?.. — вспомнил Вавилов.
Степан Фомич про коляску ничего не знал. Стало быть, украли.
Петру Павловичу показалось это странным. Особенно внезапная болезнь кучера Козьмы. Будто заранее знал!..
— Брат Ваш нынче в покойницкой при земской больнице — езжайте забирать… — сообщил напоследок уездный исправник.
— Постойте, Степан Фомич, а как же расследование? Ведь убийство же!..
— Становой пристав уже известил уездного следователя, не беспокойтесь… — ответил полицейский и вдруг замолчал. А потом тихо так, недобро прибавил: — Ведь рощица та к вашему имению относится…
— Что Вы хотите этим сказать?..
— А то, что преступление это, весьма вероятно, кто-то из богородицких крестьян учинил…
— Зачем же им Александра убивать?.. Сами подумайте!
— Примите мои искренние соболезнования…
Исправник уехал, а Вавилов первым делом позвал управляющего. Тит Иванович ничего про смерть Александра не знал, а когда узнал, долго не мог поверить.
— Отчего староста нам не сообщил?.. Почему Козьма внезапно заболел?..
Но на эти вопросы у управляющего ответов не было.
Снова стали готовиться к похоронам: завешивать зеркала, заказывать гроб…
— Ах ты, Господи, Юрьев день!.. — выругался управляющий, всплеснув руками.
7.
Как это ни странно, но больше всего Петр Павлович боялся тогда, что ему придется участвовать в дуэли вместо покойного брата. Долг чести обязывал его так поступить, давлел над ним всею дворянскою силой. От одной мысли об этом у него неприятно сжималось сердце и начинали дрожать колени. Он решительно отказывался представить себя у барьера с пистолетом в руках, а если и представлял, то видел для собственной персоны исключительно трагический итог.
Поэтому, чтобы максимально обезопаситься от возможных неприятностей и недоразумений, он в тот же вечер послал Бергу записку весьма лаконичного содержания: «Александра убили. Приезжайте послезавтра на похороны».
На следующее утро к Вавиловым приехал молодой господин в форменном сюртуке и фуражке. Представился уездным судебным следователем Л. и сообщил, что ведет дело об убийстве потомственного дворянина Александра Павловича Вавилова.
Он долго и обстоятельно беседовал сперва с Петром Павловичем, затем с Лизой, потом выразил желание опросить управляющего с супругой и даже к кучеру Козьме наведался. Всё это время он делал пометки в записной книжке, внимательно слушал и задавал уточняющие вопросы. Уездного судебного следователя особенно интересовала причина, по которой Александр отправился в город. Утром, да еще и без кучера. Вероятно, нечто чрезвычайно важное.
Вавилов-старший старался не отводить взгляд и держаться уверенно. Он утаил от следователя мотив, по которому брат поехал в город. Петр Павлович оправдывал свой поступок необходимостью неразглашения сведений о несостоявшейся дуэли, однако на самом деле он боялся Яманского. Потому что именно Лука Трофимович был как никто другой заинтересован в смерти Александра. Петр Павлович вдруг осознал, с каким опасным и беспринципным соперником свела его судьба, а потому счел за лучшее не будить лихо.
Вавилова-младшего привезли к вечеру. Восково-бледный, с отвратительным темным порезом на шее, он так мало был похож на того Александра, которого все знали. «Он так рано покинул этот мир, поплатившись за собственную отвагу. И так не вовремя!..» — подумал Петр Павлович, не менее кончины брата сожалея о сорвавшемся поединке. Что теперь будет с усадьбой?..
Похороны Александра прошли в точности, как и похороны Павла Лаврентьевича. Даже лица все те же приехали. С особенным трепетом Вавилов-старший ожидал Яманского.
Лука Трофимович явился спокойным и сдержанным. Жестко сжал Петру руку, да поглядел проникновенно. Во взгляде его читалось торжество и сила, а также, как показалось Вавилову, чувство признания за умолчание о несостоявшейся дуэли. Между тем Петр Павлович ясно понимал, что за убийством брата стоит Яманский.
«И как я мог пожать этому человеку руку?..» — спрашивал Вавилова внутренний голос, всё еще исполненный чувства собственного достоинства.
Омерзительно гадко сделалось на душе учителя математики. Ему хотелось провалиться сквозь землю, хотелось вернуть всё назад и прожить эти дни заново.
После поминального обеда Лука Трофимович отвел Вавилова в сторону и, как ни в чем не бывало, сообщил: «Мое предложение в силе, Петр. Отдай за меня Лизу и останешься с имением и деньгами. А мне одного приданого довольно будет».
Петр Павлович не смог ему ничего ответить.
— Я после заеду. Дня через три. Тогда и спрошу в последний раз, — сказал Яманский и был таков.
В тот вечер пошел сильный дождь. Вавилов долго и пристально наблюдал за ним из библиотеки, сидя в высоком кресле с рюмкой коньяка в руках. Лиза пыталась заговорить с ним, но Петр Павлович попросил оставить его одного. Выпив половину бутылки шустовского, он здесь же уснул.
На следующий день в усадьбу снова прибыл уездный судебный следователь. Он торжествующе сообщил, что ему удалось отыскать вавиловскую коляску — нашли ее в старом сарае у крестьянина из Ямановки! Причем коляску забросали сеном для маскировки.
— Как же Вы ее нашли?.. — полюбопытствовал Петр Павлович, а у самого руки леденели.
— Отыскался единственный свидетель из Богородицкого, который видел, как коляска направлялась в сторону Ямановки, — пояснил судебный следователь. — Право, почти всё село опросить и проверить пришлось. Как выяснилось, не зря! Чувствовал я, что следы в Ямановку ведут!
— А где же коляска?.. — рассеянно спросил Вавилов.
— Уездный исправник обещал Вам ее самолично вернуть.
Следователь замолчал, а потом вдруг снова возьми да и спроси:
— Петр Павлович, подумайте хорошенько, нет ли у Вас еще чего мне сказать? Ведь кроме меня Вам никто не поможет…
Вавилов поглядел на него с удивлением.
— Ничего.
Вскоре действительно прибыл уездный исправник, заправляя коляской Вавиловых. Рядом бежал на привязи полицейский конь. Вернув Петру Павловичу коляску, Степан Фомич еще раз выразил свои соболезнования случившемуся несчастью и пообещал наказать виновных.
И хотя в тот вечер дождя не было, но провел его учитель математики аналогично предыдущему: в библиотечном кресле с коньяком.
Утром следующего дня он умылся ледяной водой и приказал Козьме запрягать коляску.
В уездный городок прибыли к полудню. Судебного следователя Петр Павлович застал за чаем с сушками, извинился за беспокойство.
— А, господин Вавилов? Какими судьбами?..
— Я давеча Вам важную вещь не сказал… — решил признаться Петр Павлович. — У брата моего покойного разногласие вышло с помещиком Яманским аккурат за день до его смерти…
— Эх, сударь!.. — вздохнул следователь, с сожалением поглядев на Вавилова. — Дело Ваше в губернию передали, следователю по особо важным делам!
— Как это?..
— А очень просто! Там сочли, — чиновник указал пальцем наверх, — что убийство наследника достопочтенного помещика и потомственного дворянина Вавилова суть важнейшее дело для губернии. И нечего всяким уездным букашкам, вроде меня, им заниматься…
— Как странно…
— Да нет тут ничего странного, ваше благородие!.. — с досадой вздохнул следователь. — Только отыскал я ниточку, что к Яманскому ведет, так ее тотчас перехватили. Верно, хорошие связи у Луки Трофимовича в губернии. Да-с!
— А Вы, стало быть, господина Яманского подозреваете в убийстве?..
— Как же-с! — будто само собой разумеющееся воскликнул следователь. — Неужто ямановские крестьяне с ума сошли, чтоб на проезжающие экипажи нападать? Явно их кто-то надоумил. А кто, как если не самый Яманский?.. Другого они, пожалуй, и слушать не станут. Да и не первое то дело, что к Яманскому тянется…
Взволнованный и удрученный, Петр Павлович поехал в губернский город. Там он вышел у знакомого здания суда, где без труда отыскал камеру следователя по особо важным делам. Оным оказался щегольски одетый в партикулярное платье франт лет сорока с изящно подкрученными черными усами и напомаженными волосами. Он чопорно представился и предложил присесть. Вавилов назвался и поинтересовался, как идет расследование.
— Как идет?.. Хорошо идет!.. — равнодушно отозвался франт, подпиливая ногти. — Главный подозреваемый, Иван Петров Козлов, крестьянин села Ямановка, у которого в сарае Вашу коляску нашли, взят под стражу. Поедет, по всей вероятности, скоро в Сибирь. А с ним еще двое сообщников, которых он выдал на допросе. Им также каторги не избежать — за убийство по сговору.
— А как же Яманский?..
— А что Яманский? — поднял удивленные брови следователь по особо важным делам. — Он тут причем?
— Так ведь его же крестьяне!.. Неужто они сами бы…
— И что, что его? По-вашему выходит, крестьянин без спросу барина в ретирадник не сходит? Напрасно Вы так считаете!..
— Мотив у Яманского был: они с моим покойным братом стреляться должны были следующим днем.
— В самом деле?.. Гм. Что же Вы раньше молчали??
— Я считал себя не вправе оглашать…
— Ну и ладно, — произнес вдруг следователь. — Всё равно до Яманского ни Вам, ни мне не добраться.
— Вот как?..
— Да-да. Скажу Вам откровенно, господин Вавилов, — он наклонился в сторону Петра Павловича, — мне, когда дело это передавали, немногозначно намекнули, дескать, ямановского помещика трогать не смей.
— Что же это?.. Как?.. — не верил своим ушам Вавилов.
— В такое время и в таком обществе живем, ваше благородие, — любезно прошептал франт, явив печальную гримасу. — У этих джентльменов везде свои люди. Не советую Вам с ними тягаться… Право, лучше с местным дворянством дружить, по крайнем мере не ссориться.
— Так я прямиком к графу П. поеду!
Следователь грустно ухмыльнулся:
— Он у них и есть самый главный — навершие нашей местечковой пирамиды, так сказать…
Петр Павлович не мог более слова произнести. Откланявшись, он поехал обратно в имение, осознав всю глубину бездны, в которую он падал.
8.
Дома, в усадьбе, ему предстоял тяжелейший разговор с Лизой. Он желал бы избежать его вовсе, но выхода не оставалось.
Они сели в библиотеке. Он налил себе рюмку коньяку и выпил залпом. Налил вторую и, расстегнув тугой воротничок, опустился в кресло.
— Не пил бы ты, Петруша… — ласково сказал она, сдерживая слезы. Она видела, какие изменения происходили с ее братом, и пугалась этого.
— Послушай, Лиза… Елизавета, — он нарочно назвал ее полным именем, чтобы настроить на серьезный разговор. — Ты уже взрослая девушка и должна понимать, какие последствия повлечет то или иное действие…
Она лишь молча кивнула.
— Мы должны сохранить наше фамильное гнездо, понимаешь?.. — голос Вавилова задрожал и опустился до сухого шепота. — Мы не позволим ему хозяйничать здесь!..
Она послушно кивала, склонив голову. В глазах ее уже теснились слезы.
— Он думает уничтожить нас, но ему это не удастся!.. — Петр Павлович допил коньяк, вскочил и налил себе еще. — Лиза! Ты понимаешь меня, о, прекрасная Лиза?!
Она кивнула и одновременно проронила первые слезы.
— О, как же я боялся, что ты меня не поймешь!.. — он тронул сестру за плечо.
— Я… выйду за него… — тихо ответили она.
— О, Лиза!.. — он обнял ее. А она больше не могла сдерживаться: заревела как девчонка.
Яманский приехал на третий день, как и обещал. В кроваво-красной поддевке, с буднично испитым, такого же оттенка лицом, он выглядел как никогда омерзительно. В присутствии сестры Петр Павлович сообщил Луке Трофимовичу о своем благословении на брак. Яманский довольно хмыкнул, улыбнулся, обнажив свои гнилые желтые зубы. Взглядом хищника, загнавшего в угол жертву, он смотрел на Лизу и, очевидно, ликовал.
— Вместе с тем я прошу Вас, Лука Трофимович, подтвердить ранее сказанное мне лично касательно будущего усадьбы! — добавил Петр Павлович особенно церемониальным тоном.
— Что?.. — опомнился Яманский, переведя взгляд на Вавилова. — Ах, это!.. Да-да, я согласен простить Вам долг покойного Павла Лаврентьевича, окромя лизанькиного приданного!
— В таком случае попрошу Вас уничтожить долговой вексель!
— Э, нет! Только после свадьбы!
Венчали Луку Трофимович и Елизавету Павловну спустя несколько дней в Ямановской церкви. На свадьбу были приглашены соседние помещики и прочие высокопоставленные господа из губернии. Даже самый граф П. приехал. Белая и бледная Лиза кротко улыбалась, пытаясь сохранять спокойствие. Также держал себя и Петр Павлович.
Под конец гуляния, когда уже почти все гости разъехались, Лука Трофимович подошел к Вавилову.
— Я свое слово держу! — заявил Яманский своим полупьяным голосом и, вытащив из-за пазухи тот самый долговой вексель, поднес его к ближайшей свече. Пламя тотчас захватило листок, превратив его в пепел.
Фамильярно похлопав Петра Павловича по плечу, он отошел, а у Вавилова будто камень с души упал. На Лизу в тот вечер он старался не смотреть.
Через три дня в Богородицкое приехал уездный исправник Степан Фомич с двумя урядниками.
— Петр Павлович, вынужден вас арестовать, — конфузясь, заявил глава уездной полиции. — Судебный следователь по особо важным делам предъявляет Вам обвинение в подготовке убийства Вашего брата, Александра Вавилова, с целью овладения завещанными ему 10 тысячами рублями серебром!
— Как?.. Вы в своем уме?.. Я? Брата??..
Петра Павловича в тот же день увезли в тюремный замок. Спустя непродолжительное время губернский суд признал его виновным в убийстве собственного брата в качестве подговорщика и определил его на 20 лет в каторжные работы с лишением всех прав состояния. Имение Богородицкое таким образом перешло к Елизавете, а так как она была законной супругой помещика Яманского, то именно Лука Трофимович стал устанавливать там свои порядки.
А еще через неделю Елизавету нашли повешенной в Вавиловском лесу. Неподалеку от заложенной намедни лесопилки.
На сем закончилась история некогда славной семьи Вавиловых.