Мы сидели на террасе с распахнутыми настежь окнами, тщательно затянутыми белым тюлем от комаров и всякой кусачей нечисти. Терраса погружалась в полумрак, и вспышки света от проходивших время от времени машин создавали ощущение тревоги, как бы сигналили «не дремать, будьте бдительны».
– Ну, опять свет отключили. Лампу придется доставать.
– Бабуля, не зажигай лампу, и так жарко.
– Ну и что же делать будем? Читать нельзя, вязать тоже.
– Мы с тобой сумерничать будем и истории сказывать.
– Бабуля, расскажи, как ты с фашистами воевала, – попросила я и засмеялась. – Вот Вадим не верит.
– Эх, Настя. Так-то ты ему голову морочишь. Да, если я родилась в 1942 году, как же я грудным ребенком в армию пошла?
– Но ты же с прадедушкой в Вене была. Я помню, мама говорила, в сорок восьмом, а там разрозненные группы фашистов оставались?
– Ну, когда мы туда приехали летом сорок восьмого года, там уже фашистов не было, были войска союзных армий. Третий год победы. Советские войска стояли в Австрии до 1955 года. Там же работали и советские специалисты. А прадедушка твой работал при посольстве, вполне мирными делами занимался.
– Вадим в прошлом году был в Вене, – сказала я.
– Можно сказать, жил, – Вадим улыбнулся. – Целых два дня… В первый день устали очень. Вечером на трамвае по центру катались, по Рингу. Это кольцевой бульвар, окружающий Старый город.
– Вот бабушкина история как раз и начинается со старого трамвая.
– Теперь, даже когда старый трамвай в кино вижу, сразу детство вспоминаю, – она помолчала. – Та часть Вены, в которой мы жили, скорее была похожа на иллюстрации из сказок, старинные дома, очень красивые, и трамваи в два вагона, со звоном возвещавшие остановку.
Нам, детям, было строго настрого запрещено выходить за пределы двора отеля, в котором мы жили, и это грозило страшными наказаниями. Но как удержаться на пяточке двора, в колодце между каменными стенами нам, всесущим девчонкам и мальчишкам?
Целый день мы играли в салочки и выдумывали самые заковыристые игры, одна другой изобретательнее.
Но самая рисковая игра была «обгоню трамвай». Как только трамвай останавливался напротив нашего дома, нужно было вбежать в раскрытые двери заднего вагона и выпрыгнуть через передние. Проделывали мы это очень быстро, чтобы не попасться в руки кондуктора, который обычно сидел в первом вагоне.
Игра была опасная, и мы чувствовали себя героями. Я, конечно, тоже за всеми. А малюсенькая была: войну провели у бабушки в деревне, все подряд ели, что попадется. И жмых, и всякие корешки, стебельки.
Ну вот, трамвай подходит к остановке, и я – такая счастливая – первая прыгнула. Разбежалась, выпрыгнула через передние двери и вдруг почувствовала себя в теплых крепких тисках.
Первое, что хотелось сделать – это удрать. Но как? Меня держали и рассматривали.
– Wie heißt du? – услышала я. Это я знала. Я посмотрела в лицо парня, державшего меня, серые глаза и светлый чуб.
– Дар-рья, – ответила я и покраснела, готовая разреветься.
– Ваня, иди сюда, тут наши русские дети. И что же ты, Даша, под колеса прыгаешь? Это как понимать?
– Да я не прыгаю. Я ловкая. Это просто игра такая.
Тут моя старшая сестра Катя выбежала ко мне на выручку. Они, ребята, очень хитренько спрятались за углом, как только наших солдат увидели. А я попалась!
– Это наша Даша, мы ее не отдадим.
Катя была тоже не по годам маленькая, но ей шел уже десятый год, и для солидности она даже в жару носила школьный черный фартук, чтобы ее не путали с малышней.
– Да нет, – ответил мой сержант, – мы ее с собой заберем. Где это видано: правила дорожного движения нарушать, да еще и советским школьникам.
Здесь слезы хлынули из глаз в два ручья.
– Ну что, реветь будем? А на Опель Блиц хотите прокатиться?
– Трофейном? Хотим, хотим!
– Не верю, не поверю. Разве вас мама не учила, что с чужими нельзя ни разговаривать, ни, тем более, в машину залезать? – удивилась я.
– Скажешь тоже, чужие. Да мы каждому нашему родному человеку были рады, – сказала бабушка с горькой улыбкой. – Конечно, мы быстренько влезли на задние сидения. И поехали! Глазели по сторонам и были в полном восторге.
– Девчонки, а вы хотите груш и вишен? – перебил ее сероглазый, тот, что меня «спас».
– Правда, а можно?
– Ждите в машине. Ничего не трогать и не крутить.
Они быстро, как братья-акробаты, подошли к кирпичному забору и лихо, подтянувшись на руках, перескочили через него.
Нам было немного страшно сидеть в этой немецкой машине одним, и Катя предложила:
– Давай петь, но негромко, а то ты всегда громче всех орешь.
И мы запели почти шепотом, со страху озираясь вокруг, но переулок был пуст, вокруг заборы. Наверно, хозяева этих домов разбежались от фашистов и еще не вернулись домой.
Наконец из-за забора, густо обвитого диким спутанным виноградом, показалась сначала голова моего сержанта, а потом Ивана. Один из них перепрыгнул через забор и передал другому туго набитый полевой мешок.
– Ну, что, девчата, клятву дадите, что ни вы, ни ваши товарищи в трамвай на ходу прыгать не будете? – спросил сержант очень строгим и торжественным голосом. – Вы же не хотите, чтобы ваши товарищи были калеками. И нас перед австрийцами позорите.
– Я не могу честное пионерское давать, я еще октябренок, – сказала Катя грустно.
– А я могу честное дооктябрятское дать.
На обратном пути мы уже не пели, старались не помять наши трофеи, хотя наши новые друзья шутили и слегка нас поддразнивали.
По нашему двору мы вышагивали гордо и до уморительности серьезно. Я несла фрукты, захватив левой рукой подол платья, а в нем яблоки и груши. Правой я держала пакет из газеты со спелыми сочными вишнями. Кате хорошо, у нее фартук.
И тут появился мой брат и с ним два его закадычных дружка. Им было полных двенадцать и, разумеется, они были старшими заводилами.
– Ну что, попались? И что теперь с вами папа сделает? Это кто вам позволил на машине разъезжать?
– А вы, а вы просто трусы. Как увидели наших солдат – сразу за угол спрятались, тоже мне «герои»!
– Мы просто поумнее вас, соплячек наивных. Вам-то что – вы маленькие. А нас взгреют и из пионеров исключат. Быстро: фрукты выкладывайте, и мы молчим. И помалкивать, и не пищать.
– А кто придумал «обгоню трамвай»? Разве не ты? А я поклялась за всех нас, что мы больше так не играем. Сержант сказал, что кто-нибудь из нас может стать калекой. И игра глупая. Что про нас австрийцы думают?
– Ладно, ты мне зубы не заговаривай. Все фрукты выкладывайте на лавочку. Потом разберемся.
– И вишни? – спросила я, шмыгая носом.
– И вишни. Знаешь, что тебе будет, если папа узнает. Он тебя сразу домой к бабушке отправит, и ни в какую школу ты не пойдешь.
Катя сразу весь свой фартук выложила, а я пошмыгала, пошмыгала и поплелась к скамейке. А груши из-за пазухи не отдала. Это для мамы.
Маму я просто не могла обманывать. Мы жили в своем честном, светлом и чистом мире с твердым убеждением, что все у нас хорошо и правильно..
И вот бы подойти к мамочке и рассказать обо всем, о моем бесчестье, но я сдрейфила, получается, что я предаю ребят и свою сестру Катю.
– Ты лучше расскажи, чем дело кончилось.
– Конечно, маме все рассказала. Но не сразу. Сначала пугала наших ребят, чтобы в трамвай на ходу не прыгали. Но кто меня, малявку, слушался.
Катя все подбивала меня с папой по душам поговорить. «Ты, мол, маленькая, тебе ничего не будет. А меня не выдавай». Но наш папа все равно бы до всего докопался.
Так что, как только груши мои совсем мягкие стали, я к маме. Ноги не слушались и дрожь в коленях… Говорю, а на нее не смотрю. Стыдно Я же и ей обещала со двора никуда..
– И тебя простили?
– Простили, простили. Смотрите, уже свет дали. Теперь чай будем пить. Вадим, вы с чем пирожки любите? У меня со свежей вишней.
Примечание:
23 мая 1945 года Государственным Комитетом Обороны было принято постановление № 8719с «Об оказании помощи в снабжении продовольствием населения г. Вены». Согласно этому опубликованному на сайте Минобороны документу, 2-му и 3-му Украинскому фронтам приказано оказать помощь в снабжении продовольствием населения австрийской столицы. До середины 50-х годов на территории Австрии (советская зона оккупации) под контролем правительства СССР работал целый промышленный концерн, состоявший из более чем 300 предприятий. В данном случае производственные мощности, ранее принадлежавшие Третьему рейху, не перевозились в Советский Союз по программе репарации, а работали на благо страны-завоевателя непосредственно на месте «дислокации». На этих закрытых объектах трудилось свыше 50 тысяч австрийцев.